Datalife Engine Demo

Со всех сторон была высокая, уже спелая рожь. По небу плыли, как белые листы бумаги, низкие облака. Было тепло. Лежавший навзничь во ржи человек открывал и закрывал глаза, смотря на эти облака. Ему было непонятно, как он вдруг оказался в этой безмятежной тишине: никто рядом не бежит, не стреляет, не кричит «За Родину, за Сталина, ура!». И сам он никуда не бежит, не кричит, не передергивает затвор винтовки, а лежит мирно во ржи и смотрит, как в детстве, на облака.
Потом он потерял сознание.
Его нашли лежащим посреди густой ржи, без памяти. Когда бойца привезли в полевой госпиталь, хирург сказал, что спасти раненого у него в госпитале невозможно.
Осколок снаряда пробил каску, вошел в голову, но был, видимо, на излете, иначе бы солдат не был бы еще жив; при этом край осколка торчал наружу, не позволяя санитарам снять с раненого каску, как те ни старались. Тогда над раненым бойцом сжалились, не стали его больше мучить, вернули опять в санитарный самолет и отправили дальше без особой надежды, что он выживет. Самолет приземлился на аэродроме в Полтаве. Здесь, в стационарном госпитале, каску с головы также не сняли и отправили с самолетом дальше.
Боец пришел в себя уже на третьем перелете, по дороге в Уфу. Он беспомощно лежал на носилках и даже при самой небольшой болтанке ощущал этот осколок, намертво «впаянный» в голову.
Он был один на этом свете: лишился отца и матери еще до войны, в один день. Во время войны не стало единственного оставшегося родного человека — сестры. Теперь никто из близких не мог прийти и навестить его, поддержать в трудную минуту. Суждено ли ему умереть? Во всяком случае, никто из родных не будет его оплакивать и ходить на могилу. Судьба продолжала испытывать его, проверяя на выносливость.
Этот человек позже будет удостоен высших орденов, сам президент Соединенных Штатов Америки отметит его мужество особым указом. Всю жизнь потом он считал все эти почести преувеличенными, а оценки его деятельности завышенными. После войны он поселился в небольшом украинском городе Глухове, работал, как многие другие, на местном предприятии. Кто же этот герой?..
Фашисты переправились через реку по понтонному мосту. Уничтожить его за собой немцы не успели. Две советские самоходные установки прорвались на переправу вслед за отступающими немцами, несмотря на артиллерийский огонь с противоположного берега. Самоходки начали стрелять в ответ.
Удержать переправу и не дать отступающим немцам ее уничтожить — вот какой была главная задача Николая Жужомы и его пятерых товарищей — экипажа самоходной артиллерийской установки. Николай был среди них самым молодым. Не так давно он вернулся на фронт после тяжелейшего ранения в голову. Осколок попал ему в голову, пробив стальную каску, и при этом так крепко засел, что достать его смогли только в центральном госпитале в Уфе.
А сразу после этого опять ранение — на этот раз пулевое в грудь и руку. Теперь уже его вылечили в полевом госпитале, и после лечения — опять в свою часть. Через неделю еще одна пуля заставила его попасть в тот же госпиталь. Четыре ранения он получил на понтонной переправе, когда со связкой гранат под прикрытием артиллерийского огня своих товарищей из самоходки полз к немецкому берегу.
Бесполезно спрашивать, что он чувствовал, подползая к притаившейся смерти.
О чем он думал? Ни после боя, ни после всей войны, если солдат остался жив, правдивого ответа не будет. Можно, конечно, сказать, что думал о чем-то возвышенном, но это скорее всего будет неправда или полуправда. Когда в лицо смотрит смерть, обычные мысли отступают. Остаются смелость, отвага, мужество — одним словом, характер.
Николай полз навстречу огню и крепко сжимал связку гранат. Первая пуля попала в него, когда он подползал к месту, откуда можно было бы швырнуть связку. Но он не остановился, не пополз назад, а стал подползать поближе, чтобы бросить без промаха. А ранение первой пулей, как он потом говорил, показалось ему несерьезным. Он полз дальше. Над ним проносились снаряды, посылаемые его верными товарищами во врага. Эти снаряды мешали немцам как следует прицелиться и расстрелять смельчака, ползущего с гранатами. Впереди была удобная позиция, с которой можно наверняка поразить гранатами цель. Николай поднялся во весь рост, размахнулся и со всей силой, на которую был способен, метнул связку. Гранаты уже летели к цели, когда его поразила пулеметная очередь. Он упал.
Был виден столб земли и комья грязи, метнувшиеся к небу от взрыва гранат. Самоходка пошла к немецким позициям на берегу. Цель поражена. Пулеметного расчета немцев уже не было.
Николай потерял сознание. Две самоходки, которым был прегражден путь огнем из крупнокалиберного пулемета, начали бой.
Товарищи Николая оттащили его с опасного места, а бой продолжался до темноты. Задача экипажей двух самоходных артиллерийских установок — удержать понтонную переправу до подхода основных сил. Эта боевая задача была выполнена. Переправу удерживали до вечера, а потом прибыло подкрепление.
Николай пришел в себя только ночью.
Он был тяжело ранен в ноги — они не слушались. Но голова цела и даже не болела.
Ночь стояла темная, безлунная. В то время на фронте ходило поверье, что в лунную ночь раненые истекают кровью и не доживают до рассвета. А теперь луна не светила и теплилась надежда. Небо было совершенно темное, даже звезд не видно. Он получил пятое по счету очень серьезное ранение, но тем не менее был уверен, что выживет. «Разве может такая маленькая пуля убить его, сильного мужчину? Ну попадет она куда-нибудь, но не может же она навредить всему телу сразу!» — думая так, он опять потерял сознание.
Сослуживцы вскоре пришли за Николаем, но не нашли на месте. Его подобрали санитары из другой части, той, что прибыла вечером для того, чтобы утром развивать наступление дальше.
В госпитале, куда доставили раненого Николая, было тепло и спокойно. Госпиталь находился далеко от линии фронта — в Узбекистане. Во дворе госпиталя два старых узбека целый день напролет кипятили на горящем костре из ветвей саксаула чай.
Они потягивали его, сидя по-своему, подвернув ноги, и посматривали на окна госпиталя.
Если в окно заглядывал раненый, они приветствовали его, прикладывая руку к груди. Здесь все было по-другому. Но это не была спокойная, безмятежная жизнь, хоть и вдали от фронта. Этот мир был пронизан страданиями десятков и сотен раненых.
На фронте рядом здоровые бойцы, часто небритые, усталые, голодные, но здоровые.
А здесь кругом изувеченные, еще совсем молодые, не узнавшие как следует самой жизни, казались беспомощными стариками.
Это было страшно. В одной огромной палате могли находиться вместе до 70 человек.
В столовой и во дворе — и того больше.
А многие не могли ходить и оставались лежать на койках, за ними убирали и кормили нянечки, ухаживали, как за грудными детьми.
Здесь, конечно, намного тише, не слышно бесконечного гула канонады, разрывов, пулеметных очередей. Но вместо этого кругом раздавались стоны, кричали и ругались тяжелые и очень тяжелые. Канонада была привычней и не так пугала.
Как-то раз к Николаю подошел главврач и, раскрутив свернутый в трубочку бумажный плакат, спросил:
— Посмотрите-ка! Это вы здесь на фото?
Присмотревшись, Николай действительно увидел себя на снимке в окружении товарищей. Вся группа находилась на привале рядом с самоходкой.
— Да, это я.
— А что здесь написано? — спросил врач.
Николай перевел взгляд на надпись под снимком и прочел: «...Николай Иванович Жужома погиб смертью храбрых... за бой на днепровском направлении ему присвоено звание Героя Советского Союза посмертно».
Он перечитывал это сообщение еще и еще раз, надеясь найти ошибку, но нет, все совпадало, кроме того, что он не погиб. 130-й взвод отдельного истребительного дивизиона 254-й стрелковой дивизии 52-й армии — все было верно. Ничего не оставалось, как подтвердить, что написано на плакате о нем.
В Ташкенте, после госпиталя, его пытались уговорить остаться для дальнейшей учебы. «Хватит вам уже воевать, — говорил ему один офицер медицинской службы. — Вы лучше подучитесь у нас. Боевой опыт у вас есть, будете потом продвигаться по службе.»
Так уж он был устроен: если его после ранения просили остаться в тылу, принимал решение вернуться на фронт. На передовую после такого ранения ни один врач бы не отправил, поэтому пришлось проситься самому. Николай привык принимать решения самостоятельно. А был он в то время совсем еще молодым — всего лишь двадцать лет.

На фронт Николай возвращался из госпиталя уже пятый раз. Из вагона поезда, проезжая через города и полустанки, он всюду видел разруху, развороченные взрывами авиабомб вокзалы крупных городов, заводы, лежащие в развалинах, сожженные деревни, непаханые поля. И везде были плохо одетые голодные дети. Наблюдая за ними, он вспоминал свой детский дом, своих товарищей. Где они теперь? Многие, наверное, как и он, на фронте. Воспитанников детского дома было немало, многие ушли на фронт, но ни с кем из них до сих пор Николаю встретиться не пришлось.
Николай быстро нашел свою часть. Некоторых своих фронтовых товарищей он уже не нашел в живых, некоторые были разбросаны по госпиталям. В накуренном блиндаже тянуло сыростью. В его части готовились к предстоящей крупной операции, какой — никто не говорил. Здесь была другая, привычная жизнь. Жаркий Ташкент остался в прошлом. Ворошить прошлое, вспоминать пережитые в госпитале одиночество и боль не хотелось. Его ожидали фронтовые будни.
Его отделение сидело в узком окопе и ожидало сигнала к атаке. Сосед справа ругался, что командир заставил выбросить недокуренную самокрутку — вполне мог бы и докурить: «Все равно, мол, сидим». Сидеть и ждать подъема в атаку было всегда неприятно. Кроме всего, моросил мелкий дождь.
Со стен окопчика слоями сползала глина, падала в собравшуюся лужу. «Как песочные часы», — подумал Николай.
Неожиданно взвилась ракета — сигнал к атаке. Подъем наверх, на бруствер и вперед, растянувшись цепью на невидимого еще врага по грязи и мокрой, скользкой траве.
Вот теперь Николай почувствовал, как он ослаб во время лечения. К сожалению, силы были уже не те, стало трудно дышать, в груди защемило, сердце вот-вот готово выскочить, ноги стали быстро тяжелеть. Но он бежал, стараясь не отставать от других. Вокруг послышался свист пуль: по их цепи немцы стали стрелять. Надо бежать еще быстрее, петлять, пытаясь сбить прицел врага.
До проволочного заграждения было еще далеко, когда его вновь настигла пуля. Он упал сначала на колени, а потом лицом в лужу с холодной водой. «Опять ранили! В первой же атаке после госпиталя», — пронеслась в голове мысль.
На этот раз рана была нетяжелой и лечение недолгим. Выписали из госпиталя — опять на фронт. Через два месяца после последней выписки — снова ранение. Опять шел дождь. Из-под огня Николая вытягивали, положив на брезент. Волокли по мягкой, раскисшей грязи. Грязь хлюпала под брезентом, и он чувствовал это иногда даже затылком, когда брезент на секунду отпускали. Лиц тянувших его не было видно. Он лежал на брезенте головой в сторону движения. Над самой головой чавкали чьи-то сапоги. Вытаскивать из грязи их было, наверное, тяжело, но еще тяжелее тащить брезент с раненым по раскисшему полю.
За время этой транспортировки Николай несколько раз терял сознание, терял ощущение реальности происходящего. Потом сознание возвращалось, и в мыслях отдавалась ясная простая мысль: «Я ранен, меня тянут по грязи».
Его доставили в огромный госпиталь. Раненых было очень много. Врачей тоже, и все собраны и сосредоточенны; спешки не было, не то, что в полевом госпитале. Николай подумал: «Среди такого скопления раненых будет не до него, не станут придираться к старым ранам, искать осложнения». «Для чего нужен военный госпиталь? — думал Николай, — Для того, чтобы быстрее ввести в строй раненых». Значит, скоро можно будет отправиться назад — в строй.
Все так и случилось. Утром выписка, он должен уезжать отсюда. Нужно хорошо выспаться перед дальней дорогой. Поспать не пришлось. Перед отбоем в палату принесли долго искавшее адресата письмо. В этом письме его сосед по довоенной квартире сообщал, что умерла его сестра. С этим известием Николай пролежал всю ночь не смыкая глаз. После гибели отца и смерти матери сестра оставалась единственным родным человеком. Теперь родных людей на всем белом свете не осталось. Были только разбросанные войной по стране друзья и знакомые, оставались фронтовые товарищи.
Вот несколько строк из его послужного списка того времени. 16 февраля 1943 года был бой за село Дохновка. В этом бою Николай, стреляя из своей самоходки, уничтожил 5 огневых точек врага. Через неделю, во время немецкой танковой контратаки, стреляя по противнику, уничтожил 50 немецких солдат и офицеров. Взвод Николая в районе хутора Крещатик подбил 2 немецких танка, уничтожил 5 огневых точек и 63 немецких солдат и офицеров. На следующий день, 22 февраля 1943 года, при отражении атаки батальона противника держал оборону. На его личном счету 48 уничтоженных гитлеровцев.
Позже, во время боя, Николаю пришлось пересекать бегом опушку леса. Лес уже покрылся в это время яркой первой зеленью. Николай снова был ранен, в восьмой раз. Он упал, скошенный автоматной очередью, и его стошнило прямо на зеленую траву. Ему показалась, что это реакция на цвет — настолько он яркий. Конечно, это было вызвано раной, но Николай думал, что подступившая вдруг тошнота — от пронзительного зеленого цвета. В госпитале Николай убеждал врачей, что он не выносит зеленый цвет: «Как вспомню — сразу воротит». Врачи смеялись. Они слышали и видели много всего.
По возвращении на фронт никого из однополчан Николай уже не застал. Появились новые товарищи, которым о своих многочисленных ранах он не любил рассказывать.

Боже мой! Ты опять здесь! говорил хирург нового госпиталя, изучая его раны. Я тебя помню.
После девятого ранения Николай лежал и с удивлением смотрел на врача он не мог вспомнить его лицо. На фронт ему суждено было попасть нескоро.
Вернулся и в этот раз. За несколько месяцев было уже пять контузий. Полевые госпитали опять передовая. Полевые госпитали отличались от тыловых. Здесь было все как на фронте: та же канонада, временами тот же свист пролетающих снарядов дальнобойных орудий, гул самолетов. Здесь с ранеными не любили церемониться, как в Ташкенте. Очнулся, поднялся, ходить можешь, видишь, слышишь, руки, ноги на месте на фронт!
Николай был старшиной, он командовал самоходной артиллерийской установкой СУ-76. В бою он не помнил себя, не мог, не умел прятаться от пуль и осколков. Он понимал: это война, могут убить. Ничего не попишешь...
Дальше была шестая контузия и снова фронт. Это было уже на чужой земле.
К этому времени был открыт «второй фронт». Против немцев на Западе воевали кадровые американские и английские части. В немецком окружении в лесу, более чем за сто километров от места расположения их части, находился американский десант. А может, и не десант, а целая группировка: командиры в подробности не вникали. Добраться до цели американцам не удалось, немцы взяли их в плотное кольцо, но уничтожить сразу не смогли. Американцы были обречены: если не пули, то голод их бы точно доконал. Советское командование попросили о помощи. На помощь союзникам была послана специальная танковая группа.
Группа вышла скрытно. Советские танки шли к цели, корректируя направление движения по рации. Как-то перед рассветом разведчики доставили «языка». Пленный подтвердил: в лесу, примерно на расстоянии 20 километров, их танковая часть охраняет какую-то территорию и ждет подкрепления. Было принято решение неожиданно атаковать немецкое охранение. Немецкие танки стояли на лесном хуторе, рядом в домике с распахнутым окном; немцы играли в карты. Часовых удалось снять бесшумно.
В открытое окно бросили несколько гранат, и вскоре бой был закончен. Затем они встретились с попавшими в окружение американцами.
Это были голодные, измученные, потерявшие надежду выйти из леса люди. Они жадно набрасывались на еду, затягивались непривычно крепкими советскими папиросами, радовались спасению как дети. Группировку американцев выводили из окружения с боями. Были потери. По пути следования советские самолеты сбрасывали продукты. Когда подошли к местности, где встречались удобные поля для посадки легких самолетов, начали прилетать американские летчики и забирать с собой своих, в первую очередь раненых. В этом походе Николая опять ранило и контузило взрывом. Снова госпиталь. Это было уже десятое по счету ранение. Его доставили в глубокий тыл. Это теперь здесь был тыл, а не так давно здесь проходила линия фронта, и Николаю приходилось в тех местах воевать. После выписки из госпиталя пришло извещение о награждении.
Николай выехал по вызову в Москву.
Второй орден Красной Звезды ему вручал в Кремле Михаил Иванович Калинин. Николай Жужома был растерян: с его точки зрения, его военная жизнь ничем не отличалась от жизни на фронте других солдат, таких же, как и он. Он даже не мог вспомнить, что он ответил на поздравление Калинина. Как только Жужома прошел с только что полученным орденом на груди на свое место в зале, его фамилию снова громко назвали. Теперь представитель американского командования в Москве вручил ему орден Серебряной Звезды Соединенных Штатов Америки. Как было сказано в удостоверении: «За операцию по спасению солдат-союзников... Всем, кто увидит эту награду, приветствовать!». Были там и такие строки: «Президент Соединенных Штатов Америки в соответствии с решением конгресса награждает Серебряной Звездой Николая Ивановича Жужому (СССР) за храбрость в бою».
Николай решил прогуляться по Москве.
Ему казалось, что он проходил здесь со своей частью совсем еще недавно. Он пришел на Красную площадь со стороны спуска к Манежу и вспомнил, как они маршировали по этой площади 7 ноября 1941 года, а затем направились на фронт. Вспомнились и остальные случаи таких вот контрастов с тыла на фронт. Правда, в других случаях это было связано с тяжелыми ранениями, а не с парадами.

В Венгрии его контузило в седьмой раз.
Контузия была очень сильной. Но в госпиталь в этот раз он не попал, его привели в чувство на месте. Дальше, уже в Югославских горах, Николая ожидало последнее в этой войне сражение. Тот последний бой в Югославии запомнился ему в мельчайших подробностях. Николай помнил не только тактику ведения того боя, но и незначительные для постороннего, например для военного историка, подробности. Вспоминались черты друзей, выражения на лицах врагов, предвечерние тени людей на горных склонах, запах гари и т.д. Запомнился также прорыв через расположение пехоты противника и то, что рядом оказались летчики и танкисты без своих грозных машин, непривычно идущие пешим порядком вместе с пехотой. Все они вместе пробивались на соединение с югославскими партизанами. В столкновении в горах пришлось сойтись с противником врукопашную. И тогда в этом столкновении Николая ранили в одиннадцатый раз. Выстрел пришелся с очень близкого расстояния почти в упор. Удар пули был очень сильным, Николай упал под ноги бегущих товарищей.
Его лечили в Белградском госпитале, оттуда, после поправки, вызвали в штаб армии.
Николаю Жужоме была вручена очередная награда высшая награда Югославии.
Последний раз старшина Николай Жужома взял в руки оружие в День Победы.
Это был всеобщий радостный, беспорядочный салют, когда наверняка все стволы в армии делали одно и то же стреляли в небо. Весть о победе застала Николая в Чехословакии. Дальше было долгое, через пол-Европы возвращение домой.
После войны Николай Жужома тихо жил и работал в небольшом украинском городе Глухове и никогда и ничего не просил у местных властей. Никогда не бахвалился своим фронтовым прошлым. Не ходил по поликлиникам и не жаловался на действительно подорванное на фронте здоровье. Николай Иванович Жужома был награжден семью боевыми орденами и высшей наградой медалью «Золотая Звезда Героя Советского Союза».