Как понтифик читал поэта / Стиль жизни / Независимая газета
Евгений Евтушенко – «весь несовместимый, неудобный, застенчивый и наглый, злой и добрый…»
Он и пить умел красиво! Фото автора
Я хорошо помню, как мы встретились впервые. Это было в газете «Советская культура».
«Сейчас Евтушенко приедет, статью привезет, – предупредил меня сотрудник отдела Андрей Соколов, – говорит, что получилась бомба…»
И вот он ввалился в наш кабинет в какой-то немыслимой по своему окрасу шубе: «Привет, ребята! Я написал специально для вас эту убойную вещь. Либо вы ее не напечатаете, либо рискнете, но учтите, будет большой скандал. Знаете о чем?! О том, что каждый человек имеет право говорить то, что он лично думает! Она так и называется – «Личное мнение».
Тут он посмотрел на меня с прищуром и завершил вступление: «А могут и главного редактора турнуть».
Никого не турнули. Статью слегка смягчили и напечатали. Сейчас я ее перечитал в сборнике публицистики времен перестройки. Он открывается этим текстом и называется, как и сама книжка, – «Личное мнение».
Сегодня мне даже смешно вспоминать нас всех, включая автора, неожиданно открывших, что любой человек вправе высказываться от себя лично и ему за это ничего не будет. Но надо было знать, с какой малости начинались «гласность и демократизация».
Этот сборник, как мы тогда говорили, «с критическими статьями в газете ЦК КПСС, выпускаемой на деньги партии», я взял с собой в Италию, где по счастливому случаю не без гордости вручил на аудиенции папе Иоанну Павлу II.
Мой поступок поэт прокомментировал с присущей ему скромностью: «Ну, меня-то понтифик уже наверняка прочел…»
У Евгения Александровича странным образом сочетались невероятные черты. С одной стороны, он знал себе цену, и она его никогда не огорчала: «Моя фамилия – Россия, а Евтушенко – псевдоним». Или, как он сказал в одном интервью: «Я не преподаю скромность, это не мой предмет».
Но, с другой стороны, в нем жила патологическая потребность, например, открывать чужие таланты и ничуть этим открытым дарованиям не завидовать.
«Приходи сегодня, я нашел парня, он бывший зэк, там он и написал потрясающую повесть в стихах…»
И вот мы уже сидим на даче Евтушенко и слушаем недавно вернувшегося из мест лишения свободы Вадима Антонова, который читает поэму «Помиловка». Не скажу, что меня это потрясло, но глаза у Евгения Александровича горят, и попробуй тут сделать кислое лицо… Тем более что спустя некоторое время в печати появится напутствие мэтра новому поэту: «Вадим Антонов принес в нашу поэзию свой мир, о котором он говорит своим языком. Ни в его мире, ни в его языке нет ничего заемного.
Это всегда было редкостью, а сегодня особенно.
А пока мы сидим и слушаем Антонова.
Затем уже в кромешной ночи пошли через железнодорожный тоннель в какую-то деревеньку неподалеку, где Вадим квартировал у женщины, умеющей производить яблочный сидр. Меня радует, что мое мнение о напитке совпало с оценкой Евгения Александровича, который скомандовал вернуться к нему на дачу, где извлекает из запасников грузинское вино.
Хорошо сидим. Неожиданно хозяин исчезает из комнаты и возвращается, держа в руке вешалку, на которой висит шикарный клубный пиджак. «Вадим, – говорит он тюремному поэту, – эту вещь подарил мне сенатор Роберт Кеннеди. Я хочу, чтобы этот пиджак стал твоим талисманом».
И вот он, довольный, осматривает Антонова в легендарном «прикиде». Затем вдруг достает с полки ножницы и просительно произносит: «Дорогой Вадим, ты не обидишься, если я на память о Кеннеди оставлю себе пару пуговиц?»Он обладал каким-то особым видом романтизма, который не делал его в глазах окружающих притворщиком или восторженным чудилой. Это же он написал: «Когда усталою толпой идут строители КамАЗа, какой мне кажется пустой плаката бодрая гримаса…»
 |
| Рисунок Пикассо, подаренный Евтушенко вдовой Леже Надей, – как компенсация за конфликт знаменитого поэта со знаменитым художником. Пабло Пикассо. Танец. 1959. Музей-галерея Е. Евтушенко |
О «бодрых гримасах» лично мне напомнил недавний сериал «Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках». Конечно, сам я в те годы не мог наблюдать, в каком романтическом ореоле проходила жизнь поэтов Аксенова, Ахмадуллиной, Вознесенского, Евтушенко, Рождественского, Окуджавы… Но эпизоды, в которых из серии в серию переходят обнявшиеся и бодро шагающие по Москве шестидесятники, вызывают недоумение образом некой неразлучной комсомольской бригады, радостно марширующей в коммунизм. Во всяком случае, я, узнавший этих людей позже, понимаю, что их настоящая сложная жизнь была куда интереснее.
О Евтушенко 60-х годов мне много рассказывал поэт Григорий Поженян.
«Он может прогулять и проговорить с тобой всю ночь, под утро начать клясться в вечной дружбе, а на следующий день пройдет мимо тебя так, будто вы с ним не знакомы. Однажды я его встретил в ресторане совершенно убитого ссорой со своей тогдашней женой. Мы сидели с ним долго, я его, как мог, утешал и подумал тогда: это судьба меня ему в тот вечер подарила. Он был так растерзан, что когда я привел его к себе домой, то страшно боялся уснуть. Мне казалось: я задремлю, а Женька повесится.
Когда утром, я, уснувший слабак, в ужасе открыл глаза, то увидел Женьку, свежего, отдохнувшего, выбритого моей бритвой и благоухающего моим одеколоном. Он только скосил на меня свои играющие предвкушением грядущего дня глаза и сказал: «Пока, старичок…»
В другой раз, когда мы случайно встретились с ним в Лондоне и опять провели вместе, как мне казалось, лучшие с точки зрения мужской дружбы часы, я снова расставался с ним в радости и надежде. Но когда спустя неделю в Москве я бросился к нему в Доме литераторов, он, что-то буркнув, прошел мимо. При этом я его люблю уже только за то, что каждый год он приходит поздравлять меня с Днем Победы. Но это далеко не единственное его достоинство».
В то время я уже сам наблюдал Евгения Александровича в ситуациях, когда он проявлял свои самые неожиданные качества.
Как-то в годы моей работы в «Литературной газете» мы позвали его обсудить идею возрождения поэтических вечеров в Политехническом.
Это был заседание оргкомитета, на который позвали и Евтушенко. Обсуждались и составлялись списки приглашаемых поэтов. Евгений Александрович сидел в сторонке и слушал, пока кто-то не спросил его мнение о будущих выступающих.
Он сказал: «На первый же вечер надо пригласить Бродского».
И когда всезнающие журналисты, просвещенные критики и ироничные литературоведы стали разъяснять непонятливому Евгению особенности жизни нобелевского лауреата, рассказывать о пристрастии Бродского к Венеции, о его клятве никогда не приезжать в Россию, Евтушенко начал буквально белеть лицом. Наконец, поймав паузу, он выдавил буквально по слогам: «Но-вы-же-не-про-бо-ва-ли!»
В этом бы он весь. Когда другие станут что-либо долго обсуждать, сомневаться, бояться – он будет пробовать, делать.
Сегодня в Переделкине можно найти указатели к Музею Евгения Евтушенко. Эту галерею он выстроил сам в 2010 году. Чтобы торжественно и безвозмездно передать свою личную коллекцию картин, скульптур, фотографий и документов в дар государству.
А это свыше сотни работ, среди которых Пикассо, Шагал, Пиросмани, Макс Эрнст, Светлин Русев и другие, включая и неизвестных ранее – тех, кого открывал сам Евгений Александрович. Кстати, в этом музее есть и его, теперь уже мемориальный, кабинет.
Появление музея заставило литературную общественность начать классическое обсуждение – зачем это поэту надо? Была версия: он хочет именной музей уже при жизни. В то время как другие музеи Переделкина – Пастернака, Чуковского, Окуджавы – мемориальные.
Своей версией Евгений Александрович на открытии не поделился.
Его долго ждали – как деревенская литературная общественность, так и высокие государственные лица: действующий и бывший министр культуры, спикер Совета Федерации, районные начальники и т.д.
Поэт и даритель появился тихо, слегка опираясь на трость. Он начал спокойно, даже устало – о том, как он собирал эту коллекцию. Точнее, как он ее проживал. Потому как каждая ее работа была частицей жизни, творчества, дружбы, встреч с интересными и великими людьми.
Взять хотя бы только один рисунок Пикассо. Дело в том, что великий художник предлагал поэту на выбор две работы, а тот возьми и скажи: «При всем уважении не возьму. Не нравятся они мне. В них чувствуется ваша обида на женщин. Нельзя из-за одной обижаться на всех и переносить это чувство на творчество».
«Но как она могла уйти от Пикассо!» – вскричал самолюбивый Пабло. А потом сравнил русского гостя, отказавшегося от его работ, с Настасьей Филипповной, способной сжечь огромные деньги.
Ну а рисунок Пикассо, услышав эту историю, Евгению Александровичу подарила вдова живописца и скульптора Фернана Леже.
Да что ему капризы Пикассо?! Евтушенко мне рассказывал, как на своем 40-летии заставил Константина Симонова покинуть дом. За то, что тот отказался вступиться за Булата Окуджаву, которого в то время травили в прессе.
Однажды летом я с женой и сыном уезжал в отпуск. Уже собрались, как рейс отложили. А тут вдруг со своими собаками появился Евгений Александрович. Мы разместились на веранде и часа два провели за пивом и разговорами. Когда подъехало такси, он вдруг быстро подхватил наш багаж и, шагая к машине, весело бросил моему маленькому сыну: «Знаешь, когда я умру, мне поставят памятник на Красной площади. Если ты с девушкой будешь идти мимо, обязательно ей скажи: «А вот этот дядька мне чемоданы таскал».
Как тут не вспомнить: «Я разный – я натруженный и праздный, я целе- и нецелесообразный. Я весь несовместимый, неудобный, застенчивый и наглый, злой и добрый…»
www.ng.ru
ЛИТЕРАТУРНОЕ ~ Стихи (Стихи, не вошедшие в рубрики) ~ Андрей Мудров
***Памяти великого поэта Вадима Антонова
С льдистым взглядом и поступью тигра
Ты пластал центр московский в те годы.
При тебе прекращались все игры
Ноги в руки брали уроды.
Ты калечил троллейбус летящий,
Сквозь стекло доставая рожу.
Имя было твое гремяще,
От ножей — полосата кожа.
В коммуналке при тусклой лампе,-
Вот тогда была благодать,-
Звал ты образы к своей рампе,
Их в стихах заставляя играть.
Институт на Тверском, затем — зоны,
И пришлось тебе сочетать
Воровские и рифмы каноны,
Испещряя стихами тетрадь.
Словно специи в пурпурном гроге,
Твоя жесткость была отогрета
В неубийном лирическом роге,
Что по жизни несут поэты.
Среди самых маститых века
В «Антологии» место нашел ты,
Но судьба твоя — человека —
Оказалась предательски желтой.
Ты погиб в тот же день, что и Есенин,
В беспощадной, неравной драке,
Сам ты не был еще осенним,
Удальство подвело в зимнем мраке.
В Новый год на Рижской в церквушке
Отпевали тебя. На твой гроб,
Словно дань от прародины Пушкина,
Можжевел положил эфиоп.
Мне ж остались твой образ в неволе
И беседы в смоленской тюрьме,
Сожалею сейчас, что на воле
Закрутился в пустой кутерьме…
Но слова твои не забуду,
Друг тюремный, поэт -хулиган,-
«Свое делай, не веря в чудо,
Даже если идет ураган.»
23-24 марта 2011 г
***
Памяти поэта Дмитрия Кедрина, выброшенного из электрички
Я не люблю пустые электрички,
В которых с темнотой густою в смычке
Несешься к тусклым фонарям вокзала,
Где жизнь течет, словно в тумане, вяло.
Я не люблю пустые электрички,
В которых происходят порой стычки,
В которых тамбур может быть заветрен,
Откуда падают, как падал Кедрин.
3 августа 2011 г
НИКА ТУРБИНА
О, как был взлет неимоверен!
Казалось, вечен твой полет.
Но – нет:
судьба ввергает в бред.
Ну что ж…
В наркотиках и спирте,
этом, увы, не редком флирте,
пыталась музу ты догнать.
А выпала, иль бросилась – как знать.
22 октября 2012 г
МУЗЫКА СФЕР
Музыка сфер,
Я- Агасфер,
Лента восьмеркой петляет.
Музыка сфер,
Я — Агасфер,
Нас поворот разделяет.
Музыка сфер,
Я ,Агасфер,
Вынужден вечно скитаться.
Музыка сфер,
Я — Агасфер,
Я не могу потеряться.
Друг Пифагор,
Сквозь общий ор
Сфер проникают аккорды.
Я – проводник,
И в этот миг
Музыка падает в корды.
28 февраля 2012 г
www.litprichal.ru
ЛИТЕРАТУРНОЕ
***
Памяти великого поэта Вадима Антонова
(см. « Антологию русской поэзии 20-века»)
С льдистым взглядом и поступью тигра
Ты пластал центр московский в те годы.
При тебе прекращались все игры
Ноги в руки брали уроды.
Ты калечил троллейбус летящий,
Сквозь стекло доставая рожу.
Имя было твое гремяще,
От ножей — полосата кожа.
В коммуналке при тусклой лампе,-
Вот тогда была благодать,-
Звал ты образы к своей рампе,
Их в стихах заставляя играть.
Институт на Тверском, затем — зоны,
И пришлось тебе сочетать
Воровские и рифмы каноны,
Испещряя стихами тетрадь.
Словно специи в пурпурном гроге,
Твоя жесткость была отогрета
В неубийном лирическом роге,
Что по жизни несут поэты.
Среди самых маститых века
В «Антологии» место нашел ты,
Но судьба твоя — человека —
Оказалась предательски желтой.
Ты погиб в тот же день, что и Есенин,
В беспощадной, неравной драке,
Сам ты не был еще осенним,
Удальство подвело в зимнем мраке.
В Новый год на Рижской в церквушке
Отпевали тебя. На твой гроб,
Словно дань от прародины Пушкина,
Можжевел положил эфиоп.
Мне ж остались твой образ в неволе
И беседы в смоленской тюрьме,
Сожалею сейчас, что на воле
Закрутился в пустой кутерьме…
Но слова твои не забуду,
Друг тюремный, поэт -хулиган,-
«Свое делай, не веря в чудо,
Даже если идет ураган.»
23-24 марта 2011 г
***
Памяти поэта Дмитрия Кедрина, выброшенного из электрички
Я не люблю пустые электрички,
В которых с темнотой густою в смычке
Несешься к тусклым фонарям вокзала,
Где жизнь течет, словно в тумане, вяло.
Я не люблю пустые электрички,
В которых происходят порой стычки,
В которых тамбур может быть заветрен,
Откуда падают, как падал Кедрин.
3 августа 2011 г
НИКА ТУРБИНА
О, как был взлет неимоверен!
Казалось, вечен твой полет.
Но – нет:
судьба ввергает в бред.
Ну что ж…
В наркотиках и спирте,
этом, увы, не редком флирте,
пыталась музу ты догнать.
А выпала, иль бросилась – как знать.
22 октября 2012 г
МУЗЫКА СФЕР
Музыка сфер,
Я- Агасфер,
Лента восьмеркой петляет.
Музыка сфер,
Я — Агасфер,
Нас поворот разделяет.
Музыка сфер,
Я ,Агасфер,
Вынужден вечно скитаться.
Музыка сфер,
Я — Агасфер,
Я не могу потеряться.
Друг Пифагор,
Сквозь общий ор
Сфер проникают аккорды.
Я – проводник,
И в этот миг
Музыка падает в корды.
28 февраля 2012 г
Читателей произведения за все время — 110, полученных рецензий — 0.
grafomanam.net
ЛИТЕРАТУРНОЕ
***
Памяти великого поэта Вадима Антонова
(см. « Антологию русской поэзии 20-века»)
С льдистым взглядом и поступью тигра
Ты пластал центр московский в те годы.
При тебе прекращались все игры
Ноги в руки брали уроды.
Ты калечил троллейбус летящий,
Сквозь стекло доставая рожу.
Имя было твое гремяще,
От ножей — полосата кожа.
В коммуналке при тусклой лампе,-
Вот тогда была благодать,-
Звал ты образы к своей рампе,
Их в стихах заставляя играть.
Институт на Тверском, затем — зоны,
И пришлось тебе сочетать
Воровские и рифмы каноны,
Испещряя стихами тетрадь.
Словно специи в пурпурном гроге,
Твоя жесткость была отогрета
В неубийном лирическом роге,
Что по жизни несут поэты.
Среди самых маститых века
В «Антологии» место нашел ты,
Но судьба твоя — человека —
Оказалась предательски желтой.
Ты погиб в тот же день, что и Есенин,
В беспощадной, неравной драке,
Сам ты не был еще осенним,
Удальство подвело в зимнем мраке.
В Новый год на Рижской в церквушке
Отпевали тебя. На твой гроб,
Словно дань от прародины Пушкина,
Можжевел положил эфиоп.
Мне ж остались твой образ в неволе
И беседы в смоленской тюрьме,
Сожалею сейчас, что на воле
Закрутился в пустой кутерьме…
Но слова твои не забуду,
Друг тюремный, поэт -хулиган,-
«Свое делай, не веря в чудо,
Даже если идет ураган.»
23-24 марта 2011 г
***
Памяти поэта Дмитрия Кедрина, выброшенного из электрички
Я не люблю пустые электрички,
В которых с темнотой густою в смычке
Несешься к тусклым фонарям вокзала,
Где жизнь течет, словно в тумане, вяло.
Я не люблю пустые электрички,
В которых происходят порой стычки,
В которых тамбур может быть заветрен,
Откуда падают, как падал Кедрин.
3 августа 2011 г
НИКА ТУРБИНА
О, как был взлет неимоверен!
Казалось, вечен твой полет.
Но – нет:
судьба ввергает в бред.
Ну что ж…
В наркотиках и спирте,
этом, увы, не редком флирте,
пыталась музу ты догнать.
А выпала, иль бросилась – как знать.
22 октября 2012 г
МУЗЫКА СФЕР
Музыка сфер,
Я- Агасфер,
Лента восьмеркой петляет.
Музыка сфер,
Я — Агасфер,
Нас поворот разделяет.
Музыка сфер,
Я ,Агасфер,
Вынужден вечно скитаться.
Музыка сфер,
Я — Агасфер,
Я не могу потеряться.
Друг Пифагор,
Сквозь общий ор
Сфер проникают аккорды.
Я – проводник,
И в этот миг
Музыка падает в корды.
28 февраля 2012 г
www.my-works.org
Содержание:
Информация об издании предоставлена: Fiametta, teron, Ank |
fantlab.ru
ЛИТЕРАТУРНОЕ — Литсайт.ру
***
Памяти великого поэта Вадима Антонова
(см. « Антологию русской поэзии 20-века»)
С льдистым взглядом и поступью тигра
Ты пластал центр московский в те годы.
При тебе прекращались все игры
Ноги в руки брали уроды.
Ты калечил троллейбус летящий,
Сквозь стекло доставая рожу.
Имя было твое гремяще,
От ножей — полосата кожа.
В коммуналке при тусклой лампе,-
Вот тогда была благодать,-
Звал ты образы к своей рампе,
Их в стихах заставляя играть.
Институт на Тверском, затем — зоны,
И пришлось тебе сочетать
Воровские и рифмы каноны,
Испещряя стихами тетрадь.
Словно специи в пурпурном гроге,
Твоя жесткость была отогрета
В неубийном лирическом роге,
Что по жизни несут поэты.
Среди самых маститых века
В «Антологии» место нашел ты,
Но судьба твоя — человека —
Оказалась предательски желтой.
Ты погиб в тот же день, что и Есенин,
В беспощадной, неравной драке,
Сам ты не был еще осенним,
Удальство подвело в зимнем мраке.
В Новый год на Рижской в церквушке
Отпевали тебя. На твой гроб,
Словно дань от прародины Пушкина,
Можжевел положил эфиоп.
Мне ж остались твой образ в неволе
И беседы в смоленской тюрьме,
Сожалею сейчас, что на воле
Закрутился в пустой кутерьме…
Но слова твои не забуду,
Друг тюремный, поэт -хулиган,-
«Свое делай, не веря в чудо,
Даже если идет ураган.»
23-24 марта 2011 г
***
Памяти поэта Дмитрия Кедрина, выброшенного из электрички
Я не люблю пустые электрички,
В которых с темнотой густою в смычке
Несешься к тусклым фонарям вокзала,
Где жизнь течет, словно в тумане, вяло.
Я не люблю пустые электрички,
В которых происходят порой стычки,
В которых тамбур может быть заветрен,
Откуда падают, как падал Кедрин.
3 августа 2011 г
НИКА ТУРБИНА
О, как был взлет неимоверен!
Казалось, вечен твой полет.
Но – нет:
судьба ввергает в бред.
Ну что ж…
В наркотиках и спирте,
этом, увы, не редком флирте,
пыталась музу ты догнать.
А выпала, иль бросилась – как знать.
22 октября 2012 г
МУЗЫКА СФЕР
Музыка сфер,
Я- Агасфер,
Лента восьмеркой петляет.
Музыка сфер,
Я — Агасфер,
Нас поворот разделяет.
Музыка сфер,
Я, Агасфер,
Вынужден вечно скитаться.
Музыка сфер,
Я — Агасфер,
Я не могу потеряться.
Друг Пифагор,
Сквозь общий ор
Сфер проникают аккорды.
Я – проводник,
И в этот миг
Музыка падает в корды.
28 февраля 2012 г
litsait.ru
Читать онлайн «Один. Сто ночей с читателем» автора Быков Дмитрий Львович — RuLit
Меня могут спросить: «А не кощунство ли – исследовать боговдохновенную книгу как художественный текст?» Нет, конечно, потому что ещё и Достоевский сказал нам (я опять подпираюсь авторитетом классика): «Если бы сто мудрецов сто лет думали, и то бы они не выдумали ничего благороднее христианства, умнее христианства и точнее христианства».
Никто не запретит нам рассматривать Библию как художественный текст, коль скоро мы говорим цитатами из неё, мы пользуемся этими цитатами для обозначения многих тончайших несказуемых состояний. Почему же не исследовать её как художественный текст? Очень интересная композиция, радикальная новизна композиции. Смотрите, отобраны четыре текста, которые, как четыре прожектора с разных сторон, высвечивают одну биографию. Этим приёмом до сих пор толком люди не научились пользоваться.
– Знаете ли творчество омского поэта Аркадия Кутилова?
– Знаю. Трагическая судьба. Понимаете, как и в случае с Губановым[7], грех сказать, как и в случае Рембо, я не считаю, что эта стратегия саморазрушения образцовая, правильная. Хотя Кутилов был человеком очень одарённым. Мне кажется, Сергей Чудаков был гораздо талантливее. Сергей Чудаков или Вадим Антонов. Сергей Чудаков – блистательный, по-моему, поэт. И не зря Бродский ему посвятил «На смерть друга». Хотя мне кажется, что стихи самого Чудакова лучше, чем посвящённое ему стихотворение.
Ваша походка, как пыльная лентаСинематичных директорских лож,Что пробуждает в душе импотентаНе до конца позабытую дрожь.Перебирай же худыми ногами,Грубый асфальт каблучками дави…
Прекрасный был поэт. Посмотрите, в 2007 году вышла его книга «Колёр локаль».
Ну и, конечно, небезынтересный и, я считаю, очень крупный поэт Вадим Антонов – тоже совершенно забытый, роковой. Гениальные рассказы в стихах. Я должен вам сказать, что из влияний, которые я отслеживаю, из людей, которые повлияли на меня больше всего, сильнейшей была его публикация в сентябре 1982 года в «Литературной учёбе» – поэма «Графоман», такой рассказ в стихах. Это просто абсолютно новая была форма, меня это поразило. Меня Дидуров с ним лично познакомил. Антонов был довольно страшный человек, такой бывший король московского двора, такой, как рысь, действительно страшный драчун, и убит был в драке в пятьдесят два года всего. Но поэт был ого-го! Песни какие писал!
Я перехожу всё-таки по многочисленным требованиям уже к Шукшину.
Для начала: пришёл вопрос про «Третьих петухов». «До третьих петухов» и «Москва – Петушки» – два странным образом созвучных текста о семидесятых годах, конце шестидесятых. Я добавил бы к ним ещё «До петушиного крика» Наума Нима, очень страшную повесть о тюрьме.
Дело в том, что «Москва – Петушки» и «До третьих петухов» – это две такие поэмы о национальном характере. Этот национальный характер до сих пор не прояснён, поэтому приходится нам сейчас о нём говорить и думать. Шукшин вообще всю свою поэтику, всю свою систему приёмов (кроме романа «Я пришёл дать вам волю», о котором мы будем говорить особо) построил на одном мучительном контрасте, на одной очень важной проблеме. Шукшин в принципе – человек единства, человек цельности и цельного мировоззрения. Для него ужасно, что раскалывается русский мир, советский мир. И он об этих расколах пишет.
Он – летописец русского нового раскола: на город и деревню, на интеллигенцию и народ, на почву и город или, условно говоря, на запад и почвенничество. Он очень мучительно это переживает. Потому что человек-то он советский с советским опытом – армейским, учительским, председательским; человек естественный, как его Пашка Колокольников. И вот этот советский человек, скажем так, новая ипостась русского человека – советский колхозник, советский учитель, советский рабочий – мучительно ищет новую идентичность в раскалывающихся временах. Весь Шукшин – об утрате цельности.
«Верую!» – самый мучительный об этом рассказ, гениальный. Помните, вот этот Максим – мужичонка, не находящий себе места, весь из острых углов, как такой обычный шукшинский чудик, всегда худой, взъерошенный, вечно безумно раздражённый, часто пьющий. Он от того и мучается, что цельное мировоззрение утрачено. И он идёт к батюшке. Обратите внимание, что ведь поп-то умирает. Поп смертельно болен. И когда смотрит на него этот Максим, он поражается его физической мощи. Он не понимает, где же в глубинах этого огромного тела сидит болезнь, которая его ест. Тем не менее у него или рак лёгких, или туберкулёз. Вот подтачивает уже болезнь это могучее единое целое, единое тело. Так строится русская жизнь, что она обязана раскалываться. А почему? А потому что нет вещей, которые бы людей объединяли поверх всех различий. Революционная идея иссякла, а в остальном – каждый сам по себе.
вернутьсяЛеонид Георгиевич Губанов (1946–1983) – русский поэт, один из создателей неофициального литературного кружка СМОГ («Смелость, Мысль, Образ, Глубина»). При жизни, за исключением самиздата, практически не публиковался.
www.rulit.me