Читать книгу «Обратная сторона любви» онлайн полностью — Эрнест Катаев — MyBook.
Annotation
Живёт себе потихоньку молодая женщина Ирина – москвичка, всё у неё есть. Работа, деньги, квартира, любимый сын. Она не вспоминает своё бурное прошлое, как не вспоминает, что привело её к такой ровной одинокой жизни, где места нет мужчине, любви, где нет даже секса. А ведь мечты и планы у юной девушки были совсем другие.Не рассказывай о своих планах никому.Жизнь – штука многовариантная.Ищёшь любовь, но любовь – штука очень индивидуальная, и если собственный стереотип не совпадает с жизненными реалиями, то находишь лишь страдания.Содержит нецензурную брань.
Автор ставит возрастное ограничение для читателей в соответствии с условиями, предусмотренными в статьях 29 Конституции Российской Федерации и 31 Основ законодательства Российской Федерации о культуре: 29+
Эрнест Катаев
Обратная сторона любви
Роман
Действующие лица:
Ирина – девушка, у которой немного не сложилась жизнь.
Мишенька – любименький сынок Ирины.
Любовь Онуфриевна Босоцкая – её мать.
Ваня – первая школьная любовь Ирины.
Костя – его старший брат-альпинист.
Ольга – её лучшая подруга, одноклассница.
Лиза – просто одноклассница.
Вера Михайловна – мать Вани.
Галина – вторая жена Георгия Иваныча.
Стёпка и Шурик – сыновья Георгия Ивановича во втором браке
Джарик – анапский гостиничный мачо и его несчастная
Мать Джарика
Кирюша и Денчик, друзья – отдыхающие в Анапе
Сашенька – разбитная анапская официантка
Дирик института – неандерталец во власти, и его
Сынок дирика института, сука ещё та
Сергей – практикант в НИИ из техникума
Дирик пермского филиала института
Вася – мент, первый мужчина Ирины, и его сослуживец
Капитан уголовного розыска
Саша и Маша – лесбиянки из рассказа Васи
Викуся – девочка, которая хотела научиться летать
Карлитос – итальянский предприниматель, иванушкаВаха – московский предприниматель с Кавказа, абрек
Всеволод Игоревич – руководитель крупного московского строительного холдинга
Машенька, Валюша и Катенька – его секретарши на ресепшн
Дмитрий Ильич – большой московский чиновник
Зоя – опытная стюардесса одной отечественной авиакомпании
Иринка – украинская проститутка в Хургаде
Эдик
Начбез – Начальник службы безопасности конторы Всеволода Игоревича
Супруга Всеволода Игоревича
Мадонна с младенцем Володенькой на руках, якобы сыночком Всеволода Игоревича, на пару с известным московским адвокатом
Ксюня – чувственная певица псевдонародных песен
Зиновий – страстный поклонник Ксюни
Витёк – мелкий грабитель из Тульской губернии, шаромыжник на гоп-стопе
Саня – друг детства Эдика
Мать Сани
Памфнелла – полинезийская подружка Эдика
Мама Валя – воспитательница Эдика
Зеваки, прохожие, отдыхающие, стюардессы, сослуживцы, родственники, одноклассники, охранники, секретарши, бомжи и всякая другая шушера, и так далее…
Глава 1 Ванька
В этот утренний час вагон метро был ещё под завязку. Хотя час пик уже прошёл – основная часть пассажиров проехала от окраин в центр на свои рабочие места, где теперь корпели над ежедневными задачами. Толкучки не наблюдалось, но всё же пассажиров было достаточно: не давка – но много, свободно к дверям не пройдёшь.
– Ыыыыаааааа!..
Да, бывает – дети иногда плачут, – это нормально, в этом нет ничего необычного. Утомился ребёнок, кушать хочет, боится шума и яркого света метро, множество незнакомых дяденек и тётенек, да мало ли, какие причины испуга или капризов. Но это если на руках или в колясках младенец.
Но не десятилетний же лоб.
В кепке с ушками, с ранцем за спиной, на котором рисунок сумеречного заброшенного замка, вокруг летучие мыши с оскаленными пастями, и под ними волк в серовато-сиреневом ореоле. Наклейки и значки на ранце с тем же списком мистических животных и существ – бэтов и вульфов. На рукаве курточки нашита эмблема с клыкастой пастью рычащего на белый свет волка.
И Мишенька воет.
Это не плач, призыв о помощи или сигнал боли. Это скулёж – противный, мерзкий, терзающий душу и барабанные перепонки, мгновенно выводящий из себя любого, кто его слышит. Причём это очень качественный скулёж, отработанный и натренированный до совершенства в своём пронзительным душевынимающем сверлении.
– Хо-о-очу-у-у-у Ле-е-его-о-о-о!.. Х… Хо-очу-у-у… Л… Лье… Ле-е-е-е-е-е-е-е-его…
Совсем негромко, но очень-очень экселенц, твою мать. Профессиональный плакальщик, мать твою…
Люди оглядываются – даже сквозь грохот и стук колёс поезда они слышат этот призыв. Кое-кто с едва сдерживаемым презрением отворачивается, кто-то сочувствует, большинство в недоумении – мальчик уже не того возраста и по идее не в том периоде воспитания, когда ребёнку позволено так себя вести, и тем более так бесцеремонно на людях. Эх, если бы они знали…
Тли…
Вокруг меня – тли… Только тли. Даже моя любимая мама – тоже из породы тлей, ею так легко управлять. И я пасу их… Я пасу вас, тли…
Я невидим в ночи. В холодном сыром воздухе мои кожистые крылья бесшумно несут меня, мои когти и клыки к вашим белым мягким податливым шеям, тли. Вы все – тли…
А мой удар – безжалостен и точен! Мгновенный укол в артерию, жертва, даже не успев толком понять, что произошло, а уж тем более – сделать что-нибудь, будет биться в конвульсиях на моих руках и с каждым толчком горячая вкусная кровь льётся мне в горло…
Вся кровь, до последней капельки, будет мгновенно высосана летающим кровопийцей, ночным кошмаром, повелителем тлей, которые по глупости возомнили себя людьми…
– М… м-м-мама-а-а… Г… Кх…
– Ну, Мишенька, хватит.
Мать не смотрит на сына, он сидит перед нею, нашлось местечко между двумя пассажирами на трёхместном диванчике. Одной рукой она держится за поручень, другой намертво сшита с ручкой сына. Это рукопожатие кажется очень слабым – лишь кончиками пальцев. Но на самом деле нет более жёсткой и прочной сцепки.
Мальчик хнычет. Когда поезд отходит от станции – громче, когда останавливается – потише.
Парень слева привалился к бортику вагона и подперев рукой щёку, кажется, дремлет. На самом деле он матерится про себя. Справа бабулька делает вид, что ей нет дела до капризов великовозрастного оболтуса, она, мол – глуховата. Но вот мужчина, до недавнего времени стоявший у дверей спиной к ним, повернулся и с интересом смотрит на эту парочку. Мишенька это видит и потому заводит с удвоенным усердием:
– Хооооочуууу в Макдоооооональдсссс… Х… Ха… Ачууууу… В Мак… Доооооональдссссс…
– Доедем и я тебе куплю, – отвечает женщина, особо не вслушиваясь в нытьё ребёнка: всё всегда одно и тоже. Она смотрит перед собой в тёмное окно с неясными полосами интерьера метрополитена и думает о своём, медленно перебирая слова и образы. Сын изрядно выкачал из неё энергию за это утро и сил особо чего-то отвечать нет.
Её зовут Ирина и ей 35. Она главбух, зарабатывает даже по московским меркам очень неплохо, ни в чём не нуждается, но имеет привычку экономить на всём для себя. Контора её отца занимается дорогами, известна и солидна, название у всех на слуху.
Женщина признаёт только чёрную тушь, больше никакой косметики и парфюма – любые духи воняют. Кто дарит – по глупости или по недомыслию, мгновенно переводится в разряд неприкасаемых плебеев. Потому что всё – для любименького Мишеньки. Подарки каждый день. Любые капризы.
Тонкие сжатые губы она не красит вообще никогда…
– Ма-а… м-м-м-ма-а… Гх… Кх-х… ку-ууупииии…
Я тебя так ненавижу, Мишенька. Просто всё нутро переворачивается, как я тебя ненавижу, любимка мой. Так врагов не ненавидят, сыночек единственный, как люто ненавижу тебя я… И я знаю – это просто такая любовь. Моя собственная, индивидуальная. Самая сильная, испепеляющая душу и пустое сердце – любовь…
Мужчина у дверей подаётся вперёд и, заглядывая ей в лицо, тихо спрашивает:
– А хотите, я его убью?
Может её качнуло в движении поезда, а может она сама так вяло кивнула, но мужчина с той же заинтересованностью и обаятельной улыбочкой кивает в ответ, делает шаг в сторону, выходя из-за поручня, достаёт из-за пазухи ПМ, передёргивает затвор, щёлкает предохранителем и высаживает полголовы Мишеньки выстрелом в упор. Ошмётки плоти и костей, веер крови разлетается позади кресла, со звоном уносится прочь в туннель выбитое пулей стекло, туда же Мишенькина кепочка, и вот она уже болтается в потоке воздуха, зацепившись за острый стеклянный зуб…
Мечты… Мечты…
Парень слева и бабка справа утираются от крови и мозгов мальчика.
Я тебя так люблю, сына. И как же я тебя ненавижу, родименький мой.
Это такая у меня к тебе любовь.
– Купи-и-и… – Ирину этот скрипучий голосок опять насильно вытаскивает из вязкого омута грёз.
– Доедем – я тебе всё куплю, – как обычно и не прислушиваясь, отвечает она.
Родители развелись, когда ей было 10 лет. И это как ни странно тогда принесло в её душу покой и облегчение. Отца, Георгия Ивановича, она практически не знала до пятилетнего возраста – он учился и приезжал нечасто. А обосновавшись с семьёй, так и не стал родным. Им с матерью было в женском коллективе проще и понятнее. Ира невзлюбила отца в первый же день, как он въехал по-хозяйски в их малогабаритную квартиру. Это с какой стати тут какой-то чужой дядька бесцеремонно влез в их идеальные отношения, сломал их давно заведённый порядок, заграбастал принадлежавшую только ей маму? Почему это этот дядька, которого требуется называть папой, заставляет есть суп и убирать игрушки? Бардак в квартире был всегда естественной формой существования, а тут! Девочка кричала, визжала и истерила. Её поначалу уговаривали, потом ругались, как-то упрашивали. Бесполезно. Иришка требовала со всей силой своей детской обиды то, что принадлежало по праву собственности только ей. И отступать она не собиралась. Кончилось всё тем, что отец просто приобнял маму за талию и увлёк на кухню, закрыв плотно дверь.
– Пусть орёт, – ехидно сказал он.
– Но как же… – слабо протестовала Любовь Онуфриевна.
– Поорёт – перестанет.
Так и случилось – ребёнок, утомившись, заснул на кресле.
Потому и не любила отца. Терпела, как сильного, которого не могла отодвинуть.
Отец пытался её задобрить – на следующий день принёс огромную куклу в красивом платье и с пышными бантами в синтетических волосах. Ладно, сказала тогда сама себе юная стерва, забирай маму. Но стоить это тебе будет очень дорого! И у них довольно быстро сформировался сепаратный мир, где хитрая девочка получала всегда всё то, что желало её избалованное шёлковое сердце.
Ну и развелись предки именно из-за патологической тяги отца к порядку, чистоте и нормальному житейскому домострою, где всё лежит на своих местах, режим дня (приём пищи и сон) выполняются по минутам, всё должно блестеть и благоухать! И – с другой стороны – абсолютное наплевательское отношение матери именно ко всему этому. Она, кстати, и была инициатором развода: «Заклевал, родимый!..» На работе ведь была авторитетом и душой компании, её обожали одноклассники дочери. А тут пилит и пилит, пилит и пилит, сил уж нет никаких!
Георгий Иванович съехал.
К Ирине с самого начала школы зачастили мальчики и девочки, в основном одноклассники, но были и ребята постарше. У Босоцких гостеприимство было каким-то вычурным, мать семейства, активный член родительского комитета и сердобольный человек, иногда чуть ли не насильно приглашала ребят. Они мыли посуду, протирали пыль, чистили картошку, как-то само собой стали участвовать по собственной воле в готовке и уборке, и нередко допоздна базарили на кухне за жизнь. Гоняли чаи с вареньем, которое сами и приносили. Вот такой местечково-квартирный клуб по интересам. Любовь Онуфриевна сидела с молодёжью, иногда вставляла свои пять копеек, чаще молчала и чувствовала себя великолепно, лишь изредка раздавая указания – чего и как надо сделать по дому или по готовке. Дети снимали с матери Ирины так нелюбимую ей рутину домашнего хозяйства. Так продолжалось много лет, постепенно перейдя в некое другое, более взрослое качество. Как-то ребята, скинувшись, сделали очень даже приличный ремонт, в память о прекрасных дружеских вечерах. Другое дело, что этот ремонт при таком пренебрежительном отношении к чистоте и порядку требовал постоянного обновления, но не об этом сейчас речь.
После развода, Ира, само собой, осталась с матерью, но с ней жизнь подростку была не такой уж и солнечной. Излишняя общительность мамы доводила дочь до белого каления. К тому же столицу зачастили многочисленные родственники по деревенской линии (причём и с отцовской стороны), беззастенчиво вваливаясь к ним, нередко даже не предупредив. Иногда все спальные места были заняты и гости располагались на сон на полу. Из-за многочисленных посиделок столы (кухонный и обеденный в комнате и даже журнальный) были постоянно кем-то или чем-то заняты и девочке приходилось делать домашнее задание, чирикая буквы и цифры буквально на коленке – примостившись на подлокотнике кресла или дивана. Играла она, сжав и без того тонкие губы, лишь с приезжавшими детьми родственников, а они, как правило, были гораздо её младше. По сути, ей спихивали мелких, никогда не интересуясь – хочет ли она сама этого. Ирина злилась или скучала – деревенские дети ей были противны, убоги и неинтересны. Параллельно в квартире стоял несмолкаемый гул от одноклассников и друзей одноклассников, которые галдели, курили с её матерью и гостями, которые вообще не думали об удобствах хозяев.
И потому с самого детства Ира невзлюбила гостей. Вообще. Никаких. В пику общительности матери. В пику навязчивости и бесцеремонному вмешательству в её личное пространство.
С одноклассниками она поддерживала, конечно, приятельские отношения, но если бы они знали, как она едва терпит их. А ребята с удовольствием посещали их квартиру, многие по нескольку раз на дню в выходные, беспрестанно создавая фоновый шум, хлопали дверьми, занимали туалет, курили на кухне – не поесть толком, засиживались нередко допоздна, смотрели в телике свои программы…
И ещё Ирина тайно ненавидела свою фамилию – Босоцкая, с ударением на первую «о», и каждому приходилось объяснять, что не на вторую. Это началось ещё с детского сада, когда мальчик, которому она нравилась, не придумал ничего лучше, и, кстати, с подачи своего старшего брата-раздолбая, принялся не только дёргать Иришку за косички, но и громко обзывать БосОтой. В шестнадцать лет (тогда выдавали главный документ с такого возраста) получив паспорт, Ирина изменила фамилию и стала Островская.
Естественно – никого не спросив.
Мать пришла в ужас, узнав об этой выходке своей тихони. И то только потому, что сама бесцеремонно влезла к ней в сумочку и взяла паспорт – «посмотреть». Разразился скандал, но дочь вдруг проявила такое упорство, что мать захлебнулась в собственной желчи.
Людмила Онуфриевна тут же настучала бывшему мужу на дочь. Но к её раздражению он встал на сторону Ирины, лишь хмыкнув в ответ. Ему давно было понятно, чего из себя представляет дочка, а его мужские амбиции вполне реализованы рождением двух сыновей во втором браке.
– Покажет себя ещё Ирка, вот увидишь, покажет, – сказал он нынешней жене Галине, кладя трубку. – Упрямая и решительная – в мать, а головастая – в меня.
Георгий Иванович, кстати, был автоконструктором и отличным инженером.
А Ира и не думала останавливаться – взрослея, она всячески старалась оттолкнуть свою прошлую жизнь. В последних классах школы она постепенно превратилась в одиночку, всё чаще и чаще, не считая нужным терпеть тупость и невоспитанность своих близких и знакомых, жёстко и прямолинейно высказывала им своё недовольство, вовсе не стесняясь в выражениях. Народ школьный в удивлении от таких перемен довольно быстро оставил её в покое, а вот дома ребята принципиально продолжали общаться с мамой – она оставалась для них подружкой. Ну а Ирина – что ж, пусть сидит букой, не больно и надо было, есть с кем потрещать. Хотя Ольга – её лучшая подруга, казалось, не замечала перемен в ней, общалась со всем семейством одинаково. Гости с деревень как-то сами собой приезжали в те годы реже, что способствовало установлению душевного равновесия госпожи Островской.
Дочь пошла по стопам отца, отучившись на инженера-металлурга. Она с успехом работала некоторое время в профильном НИИ, но после неких событий, речь о которых ещё впереди, осталась без работы. Ирина, как пришла в себя, не стала ничего выдумывать, просто оторвала первый попавшийся кусочек бумаги с номерком телефона с объявления на курсы бухгалтеров. Как увидела на столбе, так и пошла на курсы.
Подкопив денег, отец помог, воспользовавшись дефолтом девяносто восьмого года, когда цены на московское жильё рухнули до минимума в истории столицы российской империи, она купила себе двушку в одном из спальных южных районов. Дом был блочный, не новый, но не «хрущёвка», вполне ничего себе. Предстоял ремонт, который в конечном итоге значительно передвинул переезд.
А мать от этой покупки пришла в ужас второй раз в жизни:
– Ты меня бросаешь? Я же старая и больная!
– А я молодая и здоровая! – отрезала дочь. – Ты всех моих женихов распугала, а я хочу семью и детей!
Ну, вообще-то, положа руку на сердце, не было особо у Ирины женихов…
– Разве я тебе мешаю?.. – робко зашла с другой стороны Любовь Онуфриевна.
– Мешаешь! И хватит об этом, я уже всё решила.
– Правильно, правильно, – опять поддержал её отец, когда мать нажаловалась ему по телефону в очередной раз. – Мне внуков пора иметь…
Эх, если бы он мог только предположить, что за внучок будет у хорошего человека…
– Эхкх… Кыхм-м… купи-и-и…
Чтоб ты сдох, любимый!
Ирина уткнулась лбом в костяшки пальцев руки, которой держалась за поручень, и закрыла глаза. Чтоб ты сдох, тварь! Обожаемый сыночек. Обожаемый до дрожи, настолько, что и минутки без тебя провести не могу, ни секундочки ведь без кровиночки любимой… так бы и сожрала с потрохами сынулечку!
Кто-то теребит её за коленку, Ирина открывает глаза – прямо перед ней сидит старушка и участливо смотрит снизу-вверх:
– Устала, поди?
Женщина неопределённо пожимает плечами, как-то мечты ещё не оформились в данный момент поездки.
– А хочешь, заберу твоего мучителя? А?.. Не хочешь? Так я его на лопату посажу, в печь мою запихну, там он и сжарится. А потом я его съем, а косточки закопаю, и следа не останется… Хошь?..
– М… М-мам-ма-а… Кхы-гшгхы…
– Я тебе… куплю… – несколько невпопад отвечает женщина, – как доедем, всё тебе куплю.
Только отстань, хоть на минутку, мозгоед.
mybook.ru
Эрнест Владимирович КатаевОбратная сторона любви
Автор ставит возрастное ограничение для читателей в соответствии с условиями, предусмотренными в статьях 29 Конституции Российской Федерации и 31 Основ законодательства Российской Федерации о культуре: 29+
Эрнест Катаев
Обратная сторона любви
Роман
Действующие лица:
Ирина – девушка, у которой немного не сложилась жизнь.
Мишенька – любименький сынок Ирины.
Георгий Иванович Босоцкий – её отец. Ударение на первую букву «о».
Любовь Онуфриевна Босоцкая – её мать.
Ваня – первая школьная любовь Ирины.
Костя – его старший брат-альпинист.
Ольга – её лучшая подруга, одноклассница.
Лиза – просто одноклассница.
Вера Михайловна – мать Вани.
Галина – вторая жена Георгия Иваныча.
Стёпка и Шурик – сыновья Георгия Ивановича во втором браке
Джарик – анапский гостиничный мачо и его несчастная
Мать Джарика
Кирюша и Денчик, друзья – отдыхающие в Анапе
Сашенька – разбитная анапская официантка
Дирик института – неандерталец во власти, и его
Сынок дирика института, сука ещё та
Сергей – практикант в НИИ из техникума
Дирик пермского филиала института
Вася – мент, первый мужчина Ирины, и его сослуживец
Капитан уголовного розыска
Саша и Маша – лесбиянки из рассказа Васи
Викуся – девочка, которая хотела научиться летать
Карлитос – итальянский предприниматель, иванушка
Ваха – московский предприниматель с Кавказа, абрек
Всеволод Игоревич – руководитель крупного московского строительного холдинга
Машенька, Валюша и Катенька – его секретарши на ресепшн
Дмитрий Ильич – большой московский чиновник
Зоя – опытная стюардесса одной отечественной авиакомпании
Иринка – украинская проститутка в Хургаде
Эдик
Начбез – Начальник службы безопасности конторы Всеволода Игоревича
Супруга Всеволода Игоревича
Мадонна с младенцем Володенькой на руках, якобы сыночком Всеволода Игоревича, на пару с известным московским адвокатом
Ксюня – чувственная певица псевдонародных песен
Зиновий – страстный поклонник Ксюни
Витёк – мелкий грабитель из Тульской губернии, шаромыжник на гоп-стопе
Саня – друг детства Эдика
Мать Сани
Памфнелла – полинезийская подружка Эдика
Мама Валя – воспитательница Эдика
Зеваки, прохожие, отдыхающие, стюардессы, сослуживцы, родственники, одноклассники, охранники, секретарши, бомжи и всякая другая шушера, и так далее…
Глава 1 Ванька
В этот утренний час вагон метро был ещё под завязку. Хотя час пик уже прошёл – основная часть пассажиров проехала от окраин в центр на свои рабочие места, где теперь корпели над ежедневными задачами. Толкучки не наблюдалось, но всё же пассажиров было достаточно: не давка – но много, свободно к дверям не пройдёшь.
– Ыыыыаааааа!..
Да, бывает – дети иногда плачут, – это нормально, в этом нет ничего необычного. Утомился ребёнок, кушать хочет, боится шума и яркого света метро, множество незнакомых дяденек и тётенек, да мало ли, какие причины испуга или капризов. Но это если на руках или в колясках младенец.
Но не десятилетний же лоб.
В кепке с ушками, с ранцем за спиной, на котором рисунок сумеречного заброшенного замка, вокруг летучие мыши с оскаленными пастями, и под ними волк в серовато-сиреневом ореоле. Наклейки и значки на ранце с тем же списком мистических животных и существ – бэтов и вульфов. На рукаве курточки нашита эмблема с клыкастой пастью рычащего на белый свет волка.
И Мишенька воет.
Это не плач, призыв о помощи или сигнал боли. Это скулёж – противный, мерзкий, терзающий душу и барабанные перепонки, мгновенно выводящий из себя любого, кто его слышит. Причём это очень качественный скулёж, отработанный и натренированный до совершенства в своём пронзительным душевынимающем сверлении.
– Хо-о-очу-у-у-у Ле-е-его-о-о-о!.. Х… Хо-очу-у-у… Л… Лье… Ле-е-е-е-е-е-е-е-его…
Совсем негромко, но очень-очень экселенц, твою мать. Профессиональный плакальщик, мать твою…
Люди оглядываются – даже сквозь грохот и стук колёс поезда они слышат этот призыв. Кое-кто с едва сдерживаемым презрением отворачивается, кто-то сочувствует, большинство в недоумении – мальчик уже не того возраста и по идее не в том периоде воспитания, когда ребёнку позволено так себя вести, и тем более так бесцеремонно на людях. Эх, если бы они знали…
Тли…
Вокруг меня – тли… Только тли. Даже моя любимая мама – тоже из породы тлей, ею так легко управлять. И я пасу их… Я пасу вас, тли…
Я невидим в ночи. В холодном сыром воздухе мои кожистые крылья бесшумно несут меня, мои когти и клыки к вашим белым мягким податливым шеям, тли. Вы все – тли…
А мой удар – безжалостен и точен! Мгновенный укол в артерию, жертва, даже не успев толком понять, что произошло, а уж тем более – сделать что-нибудь, будет биться в конвульсиях на моих руках и с каждым толчком горячая вкусная кровь льётся мне в горло…
Вся кровь, до последней капельки, будет мгновенно высосана летающим кровопийцей, ночным кошмаром, повелителем тлей, которые по глупости возомнили себя людьми…
– М… м-м-мама-а-а… Г… Кх…
– Ну, Мишенька, хватит.
Мать не смотрит на сына, он сидит перед нею, нашлось местечко между двумя пассажирами на трёхместном диванчике. Одной рукой она держится за поручень, другой намертво сшита с ручкой сына. Это рукопожатие кажется очень слабым – лишь кончиками пальцев. Но на самом деле нет более жёсткой и прочной сцепки.
Мальчик хнычет. Когда поезд отходит от станции – громче, когда останавливается – потише.
Парень слева привалился к бортику вагона и подперев рукой щёку, кажется, дремлет. На самом деле он матерится про себя. Справа бабулька делает вид, что ей нет дела до капризов великовозрастного оболтуса, она, мол – глуховата. Но вот мужчина, до недавнего времени стоявший у дверей спиной к ним, повернулся и с интересом смотрит на эту парочку. Мишенька это видит и потому заводит с удвоенным усердием:
– Хооооочуууу в Макдоооооональдсссс… Х… Ха… Ачууууу… В Мак… Доооооональдссссс…
– Доедем и я тебе куплю, – отвечает женщина, особо не вслушиваясь в нытьё ребёнка: всё всегда одно и тоже. Она смотрит перед собой в тёмное окно с неясными полосами интерьера метрополитена и думает о своём, медленно перебирая слова и образы. Сын изрядно выкачал из неё энергию за это утро и сил особо чего-то отвечать нет.
Её зовут Ирина и ей 35. Она главбух, зарабатывает даже по московским меркам очень неплохо, ни в чём не нуждается, но имеет привычку экономить на всём для себя. Контора её отца занимается дорогами, известна и солидна, название у всех на слуху.
Женщина признаёт только чёрную тушь, больше никакой косметики и парфюма – любые духи воняют. Кто дарит – по глупости или по недомыслию, мгновенно переводится в разряд неприкасаемых плебеев. Потому что всё – для любименького Мишеньки. Подарки каждый день. Любые капризы.
Тонкие сжатые губы она не красит вообще никогда…
– Ма-а… м-м-м-ма-а… Гх… Кх-х… ку-ууупииии…
Я тебя так ненавижу, Мишенька. Просто всё нутро переворачивается, как я тебя ненавижу, любимка мой. Так врагов не ненавидят, сыночек единственный, как люто ненавижу тебя я… И я знаю – это просто такая любовь. Моя собственная, индивидуальная. Самая сильная, испепеляющая душу и пустое сердце – любовь…
Мужчина у дверей подаётся вперёд и, заглядывая ей в лицо, тихо спрашивает:
– А хотите, я его убью?
Может её качнуло в движении поезда, а может она сама так вяло кивнула, но мужчина с той же заинтересованностью и обаятельной улыбочкой кивает в ответ, делает шаг в сторону, выходя из-за поручня, достаёт из-за пазухи ПМ, передёргивает затвор, щёлкает предохранителем и высаживает полголовы Мишеньки выстрелом в упор. Ошмётки плоти и костей, веер крови разлетается позади кресла, со звоном уносится прочь в туннель выбитое пулей стекло, туда же Мишенькина кепочка, и вот она уже болтается в потоке воздуха, зацепившись за острый стеклянный зуб…
Мечты… Мечты…
Парень слева и бабка справа утираются от крови и мозгов мальчика.
Я тебя так люблю, сына. И как же я тебя ненавижу, родименький мой.
Это такая у меня к тебе любовь.
– Купи-и-и… – Ирину этот скрипучий голосок опять насильно вытаскивает из вязкого омута грёз.
– Доедем – я тебе всё куплю, – как обычно и не прислушиваясь, отвечает она.
Родители развелись, когда ей было 10 лет. И это как ни странно тогда принесло в её душу покой и облегчение. Отца, Георгия Ивановича, она практически не знала до пятилетнего возраста – он учился и приезжал нечасто. А обосновавшись с семьёй, так и не стал родным. Им с матерью было в женском коллективе проще и понятнее. Ира невзлюбила отца в первый же день, как он въехал по-хозяйски в их малогабаритную квартиру. Это с какой стати тут какой-то чужой дядька бесцеремонно влез в их идеальные отношения, сломал их давно заведённый порядок, заграбастал принадлежавшую только ей маму? Почему это этот дядька, которого требуется называть папой, заставляет есть суп и убирать игрушки? Бардак в квартире был всегда естественной формой существования, а тут! Девочка кричала, визжала и истерила. Её поначалу уговаривали, потом ругались, как-то упрашивали. Бесполезно. Иришка требовала со всей силой своей детской обиды то, что принадлежало по праву собственности только ей. И отступать она не собиралась. Кончилось всё тем, что отец просто приобнял маму за талию и увлёк на кухню, закрыв плотно дверь.
– Пусть орёт, – ехидно сказал он.
– Но как же… – слабо протестовала Любовь Онуфриевна.
– Поорёт – перестанет.
Так и случилось – ребёнок, утомившись, заснул на кресле.
Потому и не любила отца. Терпела, как сильного, которого не могла отодвинуть.
Отец пытался её задобрить – на следующий день принёс огромную куклу в красивом платье и с пышными бантами в синтетических волосах. Ладно, сказала тогда сама себе юная стерва, забирай маму. Но стоить это тебе будет очень дорого! И у них довольно быстро сформировался сепаратный мир, где хитрая девочка получала всегда всё то, что желало её избалованное шёлковое сердце.
Ну и развелись предки именно из-за патологической тяги отца к порядку, чистоте и нормальному житейскому домострою, где всё лежит на своих местах, режим дня (приём пищи и сон) выполняются по минутам, всё должно блестеть и благоухать! И – с другой стороны – абсолютное наплевательское отношение матери именно ко всему этому. Она, кстати, и была инициатором развода: «Заклевал, родимый!..» На работе ведь была авторитетом и душой компании, её обожали одноклассники дочери. А тут пилит и пилит, пилит и пилит, сил уж нет никаких!
Георгий Иванович съехал.
К Ирине с самого начала школы зачастили мальчики и девочки, в основном одноклассники, но были и ребята постарше. У Босоцких гостеприимство было каким-то вычурным, мать семейства, активный член родительского комитета и сердобольный человек, иногда чуть ли не насильно приглашала ребят. Они мыли посуду, протирали пыль, чистили картошку, как-то само собой стали участвовать по собственной воле в готовке и уборке, и нередко допоздна базарили на кухне за жизнь. Гоняли чаи с вареньем, которое сами и приносили. Вот такой местечково-квартирный клуб по интересам. Любовь Онуфриевна сидела с молодёжью, иногда вставляла свои пять копеек, чаще молчала и чувствовала себя великолепно, лишь изредка раздавая указания – чего и как надо сделать по дому или по готовке. Дети снимали с матери Ирины так нелюбимую ей рутину домашнего хозяйства. Так продолжалось много лет, постепенно перейдя в некое другое, более взрослое качество. Как-то ребята, скинувшись, сделали очень даже приличный ремонт, в память о прекрасных дружеских вечерах. Другое дело, что этот ремонт при таком пренебрежительном отношении к чистоте и порядку требовал постоянного обновления, но не об этом сейчас речь.
После развода, Ира, само собой, осталась с матерью, но с ней жизнь подростку была не такой уж и солнечной. Излишняя общительность мамы доводила дочь до белого каления. К тому же столицу зачастили многочисленные родственники по деревенской линии (причём и с отцовской стороны), беззастенчиво вваливаясь к ним, нередко даже не предупредив. Иногда все спальные места были заняты и гости располагались на сон на полу. Из-за многочисленных посиделок столы (кухонный и обеденный в комнате и даже журнальный) были постоянно кем-то или чем-то заняты и девочке приходилось делать домашнее задание, чирикая буквы и цифры буквально на коленке – примостившись на подлокотнике кресла или дивана. Играла она, сжав и без того тонкие губы, лишь с приезжавшими детьми родственников, а они, как правило, были гораздо её младше. По сути, ей спихивали мелких, никогда не интересуясь – хочет ли она сама этого. Ирина злилась или скучала – деревенские дети ей были противны, убоги и неинтересны. Параллельно в квартире стоял несмолкаемый гул от одноклассников и друзей одноклассников, которые галдели, курили с её матерью и гостями, которые вообще не думали об удобствах хозяев.
И потому с самого детства Ира невзлюбила гостей. Вообще. Никаких. В пику общительности матери. В пику навязчивости и бесцеремонному вмешательству в её личное пространство.
С одноклассниками она поддерживала, конечно, приятельские отношения, но если бы они знали, как она едва терпит их. А ребята с удовольствием посещали их квартиру, многие по нескольку раз на дню в выходные, беспрестанно создавая фоновый шум, хлопали дверьми, занимали туалет, курили на кухне – не поесть толком, засиживались нередко допоздна, смотрели в телике свои программы…
И ещё Ирина тайно ненавидела свою фамилию – Босоцкая, с ударением на первую «о», и каждому приходилось объяснять, что не на вторую. Это началось ещё с детского сада, когда мальчик, которому она нравилась, не придумал ничего лучше, и, кстати, с подачи своего старшего брата-раздолбая, принялся не только дёргать Иришку за косички, но и громко обзывать БосОтой. В шестнадцать лет (тогда выдавали главный документ с такого возраста) получив паспорт, Ирина изменила фамилию и стала Островская.
Естественно – никого не спросив.
Мать пришла в ужас, узнав об этой выходке своей тихони. И то только потому, что сама бесцеремонно влезла к ней в сумочку и взяла паспорт – «посмотреть». Разразился скандал, но дочь вдруг проявила такое упорство, что мать захлебнулась в собственной желчи.
Людмила Онуфриевна тут же настучала бывшему мужу на дочь. Но к её раздражению он встал на сторону Ирины, лишь хмыкнув в ответ. Ему давно было понятно, чего из себя представляет дочка, а его мужские амбиции вполне реализованы рождением двух сыновей во втором браке.
– Покажет себя ещё Ирка, вот увидишь, покажет, – сказал он нынешней жене Галине, кладя трубку. – Упрямая и решительная – в мать, а головастая – в меня.
Георгий Иванович, кстати, был автоконструктором и отличным инженером.
А Ира и не думала останавливаться – взрослея, она всячески старалась оттолкнуть свою прошлую жизнь. В последних классах школы она постепенно превратилась в одиночку, всё чаще и чаще, не считая нужным терпеть тупость и невоспитанность своих близких и знакомых, жёстко и прямолинейно высказывала им своё недовольство, вовсе не стесняясь в выражениях. Народ школьный в удивлении от таких перемен довольно быстро оставил её в покое, а вот дома ребята принципиально продолжали общаться с мамой – она оставалась для них подружкой. Ну а Ирина – что ж, пусть сидит букой, не больно и надо было, есть с кем потрещать. Хотя Ольга – её лучшая подруга, казалось, не замечала перемен в ней, общалась со всем семейством одинаково. Гости с деревень как-то сами собой приезжали в те годы реже, что способствовало установлению душевного равновесия госпожи Островской.
Дочь пошла по стопам отца, отучившись на инженера-металлурга. Она с успехом работала некоторое время в профильном НИИ, но после неких событий, речь о которых ещё впереди, осталась без работы. Ирина, как пришла в себя, не стала ничего выдумывать, просто оторвала первый попавшийся кусочек бумаги с номерком телефона с объявления на курсы бухгалтеров. Как увидела на столбе, так и пошла на курсы.
Подкопив денег, отец помог, воспользовавшись дефолтом девяносто восьмого года, когда цены на московское жильё рухнули до минимума в истории столицы российской империи, она купила себе двушку в одном из спальных южных районов. Дом был блочный, не новый, но не «хрущёвка», вполне ничего себе. Предстоял ремонт, который в конечном итоге значительно передвинул переезд.
А мать от этой покупки пришла в ужас второй раз в жизни:
– Ты меня бросаешь? Я же старая и больная!
– А я молодая и здоровая! – отрезала дочь. – Ты всех моих женихов распугала, а я хочу семью и детей!
Ну, вообще-то, положа руку на сердце, не было особо у Ирины женихов…
– Разве я тебе мешаю?.. – робко зашла с другой стороны Любовь Онуфриевна.
– Мешаешь! И хватит об этом, я уже всё решила.
– Правильно, правильно, – опять поддержал её отец, когда мать нажаловалась ему по телефону в очередной раз. – Мне внуков пора иметь…
Эх, если бы он мог только предположить, что за внучок будет у хорошего человека…
– Эхкх… Кыхм-м… купи-и-и…
Чтоб ты сдох, любимый!
Ирина уткнулась лбом в костяшки пальцев руки, которой держалась за поручень, и закрыла глаза. Чтоб ты сдох, тварь! Обожаемый сыночек. Обожаемый до дрожи, настолько, что и минутки без тебя провести не могу, ни секундочки ведь без кровиночки любимой… так бы и сожрала с потрохами сынулечку!
Кто-то теребит её за коленку, Ирина открывает глаза – прямо перед ней сидит старушка и участливо смотрит снизу-вверх:
– Устала, поди?
Женщина неопределённо пожимает плечами, как-то мечты ещё не оформились в данный момент поездки.
– А хочешь, заберу твоего мучителя? А?.. Не хочешь? Так я его на лопату посажу, в печь мою запихну, там он и сжарится. А потом я его съем, а косточки закопаю, и следа не останется… Хошь?..
– М… М-мам-ма-а… Кхы-гшгхы…
– Я тебе… куплю… – несколько невпопад отвечает женщина, – как доедем, всё тебе куплю.
Только отстань, хоть на минутку, мозгоед.
В общем-то, Ирина никогда не отличалась красотой, если честно. Черты лица её были мелки и невыразительны, тонкие губы по ощущениям с первого взгляда – не созданы для поцелуев и любовных утех. Глаза были посажены довольно близко друг к другу, и иногда казалось, что девушка косит, но не мило, а с глупцой. Волосы были густыми, но вечно с проблемами – «я у мамы вместо швабры». Носогубные складки делали личико немного презрительным, как будто Ирина заведомо ставила себя выше других. Её оттопыренные уши давно стали притчей во языцех насмешников, о них речь впереди. Фигура с детства была «мальчиковой». После рождения ребёнка она несколько изменилась, стала более округлой, женственной. Но у Ирины никогда не было вкуса, и она одевалась всегда тяп-ляп, в тёмные или несовместимые цвета, бесформенные пуловеры, джинсы, и так далее.
Ольга многократно дарила ей красивые вещи, таскала с собой по распродажам и навязывала свой взгляд на одежду. Но вещи, пришедшие от неё, куда-то терялись, запихивались, и опять Ира превращалась в натуральную серую невыразительную мышь. Косметикой она практически не пользовалась, так – губки разве что сиреневой помадой, ни черта не идущей к её смуглому лицу и тёмным волосам, да немного туши.
Духи Ирина на дух не переносила, вот такое странное свойство. Лишь один раз, учуяв странный аромат в вагоне метро, нагло протолкалась и чуть не облизала девушку, так её увлёк этот странный терпкий мускусный запах, напоминающий тину и подмышки. Пассажирка вышла на станции, с опаской оглядываясь на Ирину, а та так и не решилась спросить, что это были за духи… Да и духи ли это были?..
Тем не менее, она тоже влюблялась. Редко, но так метко, что крыша ехала на гастроли в Астрахань. Любовь приходила к ней с такой силой, что девушка просто сходила с ума, безумела, как мартовская кошка.
Первой её любовью был одноклассник Ваня, тот самый разбитной мальчишка, когда-то дёргающий её за косицы и обзывающий странным прозвищем Босота. В общем-то, он был вполне неплохим парнем – в меру добрым и отзывчивым, верным в дружбе, хотя несколько агрессивным: по мальчишески ершистым. Жизнь со старшим братом, спортсменом и бабником приучила его быть быстрым на слово и драку, а с девочками – в меру наглым и напористым. Закурил с седьмого класса, увлёкся баскетболом, был капитаном школьной команды, выигрывал соревнования. За курево периодически огребал от брата и отца, но переносил это стоически, полагая, что это естественная дань взрослению. Ирина его вообще не волновала и не интересовала даже в теории – детсадовская любовь давно прошла, завяли помидоры. Даёт тёлка списывать, значит можно дружить, типа. На выпускном вечере он тусовал с грудастой Ольгой, обжимал её в медляке. Тут и узнал на ушко о страстях, бушующих в под закрытом глухим девичьем платье серенькой мышки.
– Эта лопоухая в меня втюрилась?! – не поверил он, прижимая к себе упругую и сочную Ольгу.
– Только не говори ей, что я это тебе рассказала, – заторопилась девушка, почуяв укол совести: получалось, что она выдала самый главный секрет подруги, подставила её.
– Да ладно!.. – Ваня резко прижал к своему естеству объёмную Ольгу с таким напором, что у неё перехватило дыхание, как будто у них и не было скоротечного бурного секса пятнадцать минут назад в лабораторной по химии, где Ольга помогала училке готовить опыты и потому имела дубликат ключа. – Так может она мне даст в честь окончания школы и вступления во взрослую жизнь? Пусть пригласит меня, сейчас я ди-джея попрошу объявить белый. Небось, женщиной хочет стать, что сучка, хе-ех…
– Пошляк! – Ольга оттолкнула парня, чуть не разрыдавшись от стыда, и бросилась прочь из зала. Но она была отходчивой девушкой с доброй натурой. Потому уже через десять минут, выкурив на балконе сигаретку, она вернулась и танцевала с мальчиками, как ни в чём, ни бывало.
Объявили белый танец. Ваня, подождав с десяток секунд, матросской развязной походочкой подрулил к Ирине, подпирающей стенку, и кивнул, приглашая.
Да, по идее белый танец, но Ваня был уже опытный мужчина и прекрасно понимал, кто должен вести первую скрипку в отношениях, чтобы способствовал ему успех. А смысл успеха у мальчика-старшеклассника есть только один. К тому же Ванька, подогретый соткой водки, торопливо заглоченной в туалете без закуся, (бутылку ребята спрятали в бачок накануне; чуть не поперхнулся, блин!), в трёхминутном перерыве между торжественной частью с вручением аттестатов и застольем с бутылкой шампанского на шестерых, уже чувствовал себя опытным сердцеедом и покорителем Эвереста одновременно. Съеденное сердце и покорённая вершина, конечно, были в образе Ольги.
Ирина едва не упала в обморок в те несколько секунд, пока Ваня, сверля её взглядом, пересекал зал, точно направляясь к группе мышек, обтирающих платьями высоченные портьеры, закрывающие окна. Да, в классе было много мышей.
А Ванька почти грубо, бесцеремонно и даже не предложив словом, а просто кивнув, как приятелю, схватил девушку за мгновенно вспотевшую ладошку и вытащил её прямо на середину зала, словив недоумённые и завистливые взгляды мышей и возмущённый взор Людмилы Онуфриевны. Женщина сама ещё накануне вызвалась пасти молодёжь, будучи активисткой родительского комитета. Скрестив руки, она с подозрением внимала на детей, кислым видом внося уныние в их желающие кутежа сердца. Другие родичи предлагали ей несколько раз пойти «попить чаю и не мешать молодёжи», но Людмила Онуфриевна отказалась, оставшись в конце концов одиночестве.
У Ирины дрожали ножки за коленками, уши заложило ватой, музыку она толком не слышала, всё было как в тумане. Водки запах в смеси с куревом и жевачкой, волнами толкающий ей в лицо, действовали, как приворотное зелье. Она положила руки на Ванькины плечи, чувствовала твёрдые мышцы спортсмена, его сильные руки, так страстно и нежно стиснувшие тисками её талию и кое-что ещё – там, внизу живота… Это что-то твёрдое недвусмысленно тёрлось в ритме танца о её чуть выпуклый животик, отчего она впервые в жизни почувствовала, что в её щёлке непонятно откуда стало скользко-прескользко и она так одуряющее может тереться стенками сама по себе. Её небольшие сисечки вдруг стали сосками колом вперёд, лифчик оказался стальным глухим корсетом, который не даёт дышать, а воздух – тягучий, одуряющее пьяный. Сисечки упёрлись в тело одноклассника, она хотела было отстраниться в смущении, но от этого самого смущения как-то уже ничего и не осталось, потому она просто потекла, как ручей в Ваньку. И всё естество, все мысли девушки, точнее – все ощущения сконцентрировались где-то сладко внизу, внутри у самого выхода щёлки, там, где намокшие трусы стали тереть разбухший валик под косточкой…
А что-то жёсткое между ног у Ваньки, о чём она не желала думать и представлять, но не могла не думать и не представлять, что это такое, как выглядит, что может сделать с её маленькой влажной и липкой щёлкой… Это самое, как она чувствовала, становилось всё больше и жёстче, продолжало так же тереться медленно и ритмично под музыку, унося её разум куда-то вверх по портьерам, по стенам зала, за крышу, в темнеющие небеса. Ира бестолково перебирала ногами, трясясь всё откровеннее, почти повиснув на молодом активном жеребце, от которого уже даже пахло возбуждением, топтала ему ноги своими маленькими туфельками по лакированным ботинкам. И трусила. И телепалась, как рваное знамя на ветру, ставшее половой тряпкой. Это было знамя крепости, которое сдалось на милость грубого и нахального победителя, которому нужно было только одно. И это одно, одно-единственное, наплевав на всех, девушка была готова немедленно отдать прямо на полу этого долбанного зала, забыв о стыде.
А мать с яростью и возмущением, закипая всё больше и больше, пялилась, хмурив брови и кривя рот, на бесстыжую дочь, которая так унизила и обесчестила её при всём честном народе. Любовь Онуфриевна, не выпив ни грамма алкоголя, сохранив холодный рассудок, не впустив в сердце ни йоту радости от праздника взросления дочери, окончание ею школы, (которая, если честно, давно надоела женщине своим плохим по её мнению уровнем образования и бесстыжими поборами, которые больно били по семейному бюджету), теперь испытывала бешеную ярость и безумный стыд. Она хотела убить Иру прямо здесь! Придушить её! Растоптать дочь ногами! Забить ремнём, который оставил муж! А этого мальчишку выпороть и расцарапать лицо! А его матери высказать, точнее – выорать всё, что она думает об их семье и царящем в ней празднике непослушания при отсутствии элементарного воспитания! Сексуального воспитания детей!!!
Но маманя беспокоилась о целомудрии доченьки в этот вечер зря – кому-то сверху (а может – и снизу), было забавно наблюдать за мучениями и душевными терзаниями молодой девушки, только-только вот в этот момент почувствовавшей себя женщиной.
Ваня напился. Банально и по-свински.
…А музыка как раз, к сожалению парочки – закончилась. Ванёк медленно отлип от себя мелко-мелко трясущуюся Иру, и ему, между прочим, этот танец и реакция девушки весьма понравились, он уже не ради хохмы, а серьёзно захотел трахнуть мышку, почувствовав в ней «потенциал». Потому решил сделать перекур, собраться с мыслями, обдумать, как действовать дальше (он-то прекрасно видел молнии в глазах Людмилы Онуфриевны и не желал проблем и разборок во время праздника). Ирину оставил в зале, просто буркнув ей – «покурю пока». Она бестолково кивнула, сжавшись, на сколько смогла в комок, и на деревянных ногах (трусы предательски намокли и тёрли-тёрли-тёрли!!!) отошла к портьерам, где на неё взирали со страхом и дикой завистью остальные мыши – между прочим, Ваня был парень-то видный. И многие хотели сегодня вкусить вместе с ним хотя бы самую малость разврата. Мать в возмущении решила пока при всех не дёргать дочь, но дома обещала сама себе обязательно устроить ей грандиозную выволочку!
Так вот, Ванёк поднялся на второй этаж и вышел на балкон. А там с крыши спустил ему тихонько на фале бутылку водки старший брат-альпинист Константин.
Вот представьте себе – Ваня стоит на балконе прямо над ярко освещённом крыльцом школы, но несколько в тени и потому снизу не виден. Стоит весь такой важный, крутой, самоуверенный и возбуждённый. По сути – весь мир у его ног! Школу охраняют бдительные родители, два чоповца, учителя во главе с директором. А ему – похеру! Само здание ещё днём было проверено-перепроверено сто раз, заперто на сотню замков. По периметру с начала мероприятия обходили приглашённые собачники с алабаем и восточно-европейской овчаркой (они тихонько пили коньяк из фляжек и к часу ночи незаметно смылись). Но братец Костя нашёл-таки способ разговеться пацанам, вступающим во взрослую жизнь. Он само собой думал, что Ванёк поделится с дружками, а тот – ну такое западло устроил!.. Своим ребятам! Эх, Ванька…
И выпускник прямо там, на балконе, скрутив торопливо пробку, высосал давясь и обливаясь из горла водки столько, на сколько хватило силы и духу… Бутылку где-то оставил там же на балконе, в теньке от крыльца (мол, заначил), постоял минут пять, порыгал и потом полетел!
На лестнице меж этажами его выполоскало в первый раз, но впиталось в молодую башку уже достаточно. Способствовало сему пренебрежение взрослым мальчиком еды, нервотрёпка торжественной части и частое курево.
И выпускник летал по школе, пугая граждан остекленевшим взглядом, наводя ужас на родительский комитет и чоповцев, которым обещали магарыч и премиальные по результатам сухого вечера. Ваня остервенело плясал, оглашая зал гулкой икотой, разговаривал с невидимыми собеседниками отрывистыми междометиями, вроде читал стихи и махал им в такт руками, ногами, рубил ладонями воздух, порвал три пуговицы на своей дорогущей, специально купленной к такому событию, рубашке. Он, видите ли, так залихватски рванул её ворот «по-флотски», выходя соколом в круг, что китайские шёлковые ниточки не выдержали русского плясового угара! Хотя кое-кому в тот момент показалось, что Ваня исполняет роль: «А стреляй, с-сука! Всех – не перестреляешь!!!»
Он несколько раз звезданулся в пляске на ровном месте, не важно, что за музыка звучала в те моменты. Каждый раз вскакивал, как ему казалось – мгновенно, выпучив глаза и невнятно матерясь, хватаясь за кого-то из одноклассников, те прыскали в разные стороны.
Потом он на несколько минут выпал из поля зрения, но передышка была недолгой: выпускник вдруг кубарем, плюясь и ругаясь, скатился с лестницы со второго этажа – как не сломал себе шею, не понятно (наверх его понесло желание добавить, но заблудился в трёх соснах в поисках выхода на балкон).
Эта встряска подействовала, как два пальца в рот и молодой ухарь с разбегу метнул харч праздничного вечера прямо посреди танцевального зала. И потом там же в завершение этого грандиозного пьяного бедлама, в каком-то безумном танце, он поскользнулся на собственной блевотине и со всего размаху приложился затылком об пол прям у ног не состоявшейся, но заведённой донельзя пассии. И улетел с вечера окончательно.
fictionbook.ru
Эрнест Владимирович Катаев, Обратная сторона любви – читать онлайн – Альдебаран
Автор ставит возрастное ограничение для читателей в соответствии с условиями, предусмотренными в статьях 29 Конституции Российской Федерации и 31 Основ законодательства Российской Федерации о культуре: 29+
Эрнест Катаев
Обратная сторона любви
Роман
Действующие лица:
Ирина – девушка, у которой немного не сложилась жизнь.
Мишенька – любименький сынок Ирины.
Георгий Иванович Босоцкий – её отец. Ударение на первую букву «о».
Любовь Онуфриевна Босоцкая – её мать.
Ваня – первая школьная любовь Ирины.
Костя – его старший брат-альпинист.
Ольга – её лучшая подруга, одноклассница.
Лиза – просто одноклассница.
Вера Михайловна – мать Вани.
Галина – вторая жена Георгия Иваныча.
Стёпка и Шурик – сыновья Георгия Ивановича во втором браке
Джарик – анапский гостиничный мачо и его несчастная
Мать Джарика
Кирюша и Денчик, друзья – отдыхающие в Анапе
Сашенька – разбитная анапская официантка
Дирик института – неандерталец во власти, и его
Сынок дирика института, сука ещё та
Сергей – практикант в НИИ из техникума
Дирик пермского филиала института
Вася – мент, первый мужчина Ирины, и его сослуживец
Капитан уголовного розыска
Саша и Маша – лесбиянки из рассказа Васи
Викуся – девочка, которая хотела научиться летать
Карлитос – итальянский предприниматель, иванушка
Ваха – московский предприниматель с Кавказа, абрек
Всеволод Игоревич – руководитель крупного московского строительного холдинга
Машенька, Валюша и Катенька – его секретарши на ресепшн
Дмитрий Ильич – большой московский чиновник
Зоя – опытная стюардесса одной отечественной авиакомпании
Иринка – украинская проститутка в Хургаде
Эдик
Начбез – Начальник службы безопасности конторы Всеволода Игоревича
Супруга Всеволода Игоревича
Мадонна с младенцем Володенькой на руках, якобы сыночком Всеволода Игоревича, на пару с известным московским адвокатом
Ксюня – чувственная певица псевдонародных песен
Зиновий – страстный поклонник Ксюни
Витёк – мелкий грабитель из Тульской губернии, шаромыжник на гоп-стопе
Саня – друг детства Эдика
Мать Сани
Памфнелла – полинезийская подружка Эдика
Мама Валя – воспитательница Эдика
Зеваки, прохожие, отдыхающие, стюардессы, сослуживцы, родственники, одноклассники, охранники, секретарши, бомжи и всякая другая шушера, и так далее…
Глава 1 Ванька
В этот утренний час вагон метро был ещё под завязку. Хотя час пик уже прошёл – основная часть пассажиров проехала от окраин в центр на свои рабочие места, где теперь корпели над ежедневными задачами. Толкучки не наблюдалось, но всё же пассажиров было достаточно: не давка – но много, свободно к дверям не пройдёшь.
– Ыыыыаааааа!..
Да, бывает – дети иногда плачут, – это нормально, в этом нет ничего необычного. Утомился ребёнок, кушать хочет, боится шума и яркого света метро, множество незнакомых дяденек и тётенек, да мало ли, какие причины испуга или капризов. Но это если на руках или в колясках младенец.
Но не десятилетний же лоб.
В кепке с ушками, с ранцем за спиной, на котором рисунок сумеречного заброшенного замка, вокруг летучие мыши с оскаленными пастями, и под ними волк в серовато-сиреневом ореоле. Наклейки и значки на ранце с тем же списком мистических животных и существ – бэтов и вульфов. На рукаве курточки нашита эмблема с клыкастой пастью рычащего на белый свет волка.
И Мишенька воет.
Это не плач, призыв о помощи или сигнал боли. Это скулёж – противный, мерзкий, терзающий душу и барабанные перепонки, мгновенно выводящий из себя любого, кто его слышит. Причём это очень качественный скулёж, отработанный и натренированный до совершенства в своём пронзительным душевынимающем сверлении.
– Хо-о-очу-у-у-у Ле-е-его-о-о-о!.. Х… Хо-очу-у-у… Л… Лье… Ле-е-е-е-е-е-е-е-его…
Совсем негромко, но очень-очень экселенц, твою мать. Профессиональный плакальщик, мать твою…
Люди оглядываются – даже сквозь грохот и стук колёс поезда они слышат этот призыв. Кое-кто с едва сдерживаемым презрением отворачивается, кто-то сочувствует, большинство в недоумении – мальчик уже не того возраста и по идее не в том периоде воспитания, когда ребёнку позволено так себя вести, и тем более так бесцеремонно на людях. Эх, если бы они знали…
Тли…
Вокруг меня – тли… Только тли. Даже моя любимая мама – тоже из породы тлей, ею так легко управлять. И я пасу их… Я пасу вас, тли…
Я невидим в ночи. В холодном сыром воздухе мои кожистые крылья бесшумно несут меня, мои когти и клыки к вашим белым мягким податливым шеям, тли. Вы все – тли…
А мой удар – безжалостен и точен! Мгновенный укол в артерию, жертва, даже не успев толком понять, что произошло, а уж тем более – сделать что-нибудь, будет биться в конвульсиях на моих руках и с каждым толчком горячая вкусная кровь льётся мне в горло…
Вся кровь, до последней капельки, будет мгновенно высосана летающим кровопийцей, ночным кошмаром, повелителем тлей, которые по глупости возомнили себя людьми…
– М… м-м-мама-а-а… Г… Кх…
– Ну, Мишенька, хватит.
Мать не смотрит на сына, он сидит перед нею, нашлось местечко между двумя пассажирами на трёхместном диванчике. Одной рукой она держится за поручень, другой намертво сшита с ручкой сына. Это рукопожатие кажется очень слабым – лишь кончиками пальцев. Но на самом деле нет более жёсткой и прочной сцепки.
Мальчик хнычет. Когда поезд отходит от станции – громче, когда останавливается – потише.
Парень слева привалился к бортику вагона и подперев рукой щёку, кажется, дремлет. На самом деле он матерится про себя. Справа бабулька делает вид, что ей нет дела до капризов великовозрастного оболтуса, она, мол – глуховата. Но вот мужчина, до недавнего времени стоявший у дверей спиной к ним, повернулся и с интересом смотрит на эту парочку. Мишенька это видит и потому заводит с удвоенным усердием:
– Хооооочуууу в Макдоооооональдсссс… Х… Ха… Ачууууу… В Мак… Доооооональдссссс…
– Доедем и я тебе куплю, – отвечает женщина, особо не вслушиваясь в нытьё ребёнка: всё всегда одно и тоже. Она смотрит перед собой в тёмное окно с неясными полосами интерьера метрополитена и думает о своём, медленно перебирая слова и образы. Сын изрядно выкачал из неё энергию за это утро и сил особо чего-то отвечать нет.
Её зовут Ирина и ей 35. Она главбух, зарабатывает даже по московским меркам очень неплохо, ни в чём не нуждается, но имеет привычку экономить на всём для себя. Контора её отца занимается дорогами, известна и солидна, название у всех на слуху.
Женщина признаёт только чёрную тушь, больше никакой косметики и парфюма – любые духи воняют. Кто дарит – по глупости или по недомыслию, мгновенно переводится в разряд неприкасаемых плебеев. Потому что всё – для любименького Мишеньки. Подарки каждый день. Любые капризы.
Тонкие сжатые губы она не красит вообще никогда…
– Ма-а… м-м-м-ма-а… Гх… Кх-х… ку-ууупииии…
Я тебя так ненавижу, Мишенька. Просто всё нутро переворачивается, как я тебя ненавижу, любимка мой. Так врагов не ненавидят, сыночек единственный, как люто ненавижу тебя я… И я знаю – это просто такая любовь. Моя собственная, индивидуальная. Самая сильная, испепеляющая душу и пустое сердце – любовь…
Мужчина у дверей подаётся вперёд и, заглядывая ей в лицо, тихо спрашивает:
– А хотите, я его убью?
Может её качнуло в движении поезда, а может она сама так вяло кивнула, но мужчина с той же заинтересованностью и обаятельной улыбочкой кивает в ответ, делает шаг в сторону, выходя из-за поручня, достаёт из-за пазухи ПМ, передёргивает затвор, щёлкает предохранителем и высаживает полголовы Мишеньки выстрелом в упор. Ошмётки плоти и костей, веер крови разлетается позади кресла, со звоном уносится прочь в туннель выбитое пулей стекло, туда же Мишенькина кепочка, и вот она уже болтается в потоке воздуха, зацепившись за острый стеклянный зуб…
Мечты… Мечты…
Парень слева и бабка справа утираются от крови и мозгов мальчика.
Я тебя так люблю, сына. И как же я тебя ненавижу, родименький мой.
Это такая у меня к тебе любовь.
– Купи-и-и… – Ирину этот скрипучий голосок опять насильно вытаскивает из вязкого омута грёз.
– Доедем – я тебе всё куплю, – как обычно и не прислушиваясь, отвечает она.
Родители развелись, когда ей было 10 лет. И это как ни странно тогда принесло в её душу покой и облегчение. Отца, Георгия Ивановича, она практически не знала до пятилетнего возраста – он учился и приезжал нечасто. А обосновавшись с семьёй, так и не стал родным. Им с матерью было в женском коллективе проще и понятнее. Ира невзлюбила отца в первый же день, как он въехал по-хозяйски в их малогабаритную квартиру. Это с какой стати тут какой-то чужой дядька бесцеремонно влез в их идеальные отношения, сломал их давно заведённый порядок, заграбастал принадлежавшую только ей маму? Почему это этот дядька, которого требуется называть папой, заставляет есть суп и убирать игрушки? Бардак в квартире был всегда естественной формой существования, а тут! Девочка кричала, визжала и истерила. Её поначалу уговаривали, потом ругались, как-то упрашивали. Бесполезно. Иришка требовала со всей силой своей детской обиды то, что принадлежало по праву собственности только ей. И отступать она не собиралась. Кончилось всё тем, что отец просто приобнял маму за талию и увлёк на кухню, закрыв плотно дверь.
– Пусть орёт, – ехидно сказал он.
– Но как же… – слабо протестовала Любовь Онуфриевна.
– Поорёт – перестанет.
Так и случилось – ребёнок, утомившись, заснул на кресле.
Потому и не любила отца. Терпела, как сильного, которого не могла отодвинуть.
Отец пытался её задобрить – на следующий день принёс огромную куклу в красивом платье и с пышными бантами в синтетических волосах. Ладно, сказала тогда сама себе юная стерва, забирай маму. Но стоить это тебе будет очень дорого! И у них довольно быстро сформировался сепаратный мир, где хитрая девочка получала всегда всё то, что желало её избалованное шёлковое сердце.
Ну и развелись предки именно из-за патологической тяги отца к порядку, чистоте и нормальному житейскому домострою, где всё лежит на своих местах, режим дня (приём пищи и сон) выполняются по минутам, всё должно блестеть и благоухать! И – с другой стороны – абсолютное наплевательское отношение матери именно ко всему этому. Она, кстати, и была инициатором развода: «Заклевал, родимый!..» На работе ведь была авторитетом и душой компании, её обожали одноклассники дочери. А тут пилит и пилит, пилит и пилит, сил уж нет никаких!
Георгий Иванович съехал.
К Ирине с самого начала школы зачастили мальчики и девочки, в основном одноклассники, но были и ребята постарше. У Босоцких гостеприимство было каким-то вычурным, мать семейства, активный член родительского комитета и сердобольный человек, иногда чуть ли не насильно приглашала ребят. Они мыли посуду, протирали пыль, чистили картошку, как-то само собой стали участвовать по собственной воле в готовке и уборке, и нередко допоздна базарили на кухне за жизнь. Гоняли чаи с вареньем, которое сами и приносили. Вот такой местечково-квартирный клуб по интересам. Любовь Онуфриевна сидела с молодёжью, иногда вставляла свои пять копеек, чаще молчала и чувствовала себя великолепно, лишь изредка раздавая указания – чего и как надо сделать по дому или по готовке. Дети снимали с матери Ирины так нелюбимую ей рутину домашнего хозяйства. Так продолжалось много лет, постепенно перейдя в некое другое, более взрослое качество. Как-то ребята, скинувшись, сделали очень даже приличный ремонт, в память о прекрасных дружеских вечерах. Другое дело, что этот ремонт при таком пренебрежительном отношении к чистоте и порядку требовал постоянного обновления, но не об этом сейчас речь.
После развода, Ира, само собой, осталась с матерью, но с ней жизнь подростку была не такой уж и солнечной. Излишняя общительность мамы доводила дочь до белого каления. К тому же столицу зачастили многочисленные родственники по деревенской линии (причём и с отцовской стороны), беззастенчиво вваливаясь к ним, нередко даже не предупредив. Иногда все спальные места были заняты и гости располагались на сон на полу. Из-за многочисленных посиделок столы (кухонный и обеденный в комнате и даже журнальный) были постоянно кем-то или чем-то заняты и девочке приходилось делать домашнее задание, чирикая буквы и цифры буквально на коленке – примостившись на подлокотнике кресла или дивана. Играла она, сжав и без того тонкие губы, лишь с приезжавшими детьми родственников, а они, как правило, были гораздо её младше. По сути, ей спихивали мелких, никогда не интересуясь – хочет ли она сама этого. Ирина злилась или скучала – деревенские дети ей были противны, убоги и неинтересны. Параллельно в квартире стоял несмолкаемый гул от одноклассников и друзей одноклассников, которые галдели, курили с её матерью и гостями, которые вообще не думали об удобствах хозяев.
И потому с самого детства Ира невзлюбила гостей. Вообще. Никаких. В пику общительности матери. В пику навязчивости и бесцеремонному вмешательству в её личное пространство.
С одноклассниками она поддерживала, конечно, приятельские отношения, но если бы они знали, как она едва терпит их. А ребята с удовольствием посещали их квартиру, многие по нескольку раз на дню в выходные, беспрестанно создавая фоновый шум, хлопали дверьми, занимали туалет, курили на кухне – не поесть толком, засиживались нередко допоздна, смотрели в телике свои программы…
И ещё Ирина тайно ненавидела свою фамилию – Босоцкая, с ударением на первую «о», и каждому приходилось объяснять, что не на вторую. Это началось ещё с детского сада, когда мальчик, которому она нравилась, не придумал ничего лучше, и, кстати, с подачи своего старшего брата-раздолбая, принялся не только дёргать Иришку за косички, но и громко обзывать БосОтой. В шестнадцать лет (тогда выдавали главный документ с такого возраста) получив паспорт, Ирина изменила фамилию и стала Островская.
Естественно – никого не спросив.
Мать пришла в ужас, узнав об этой выходке своей тихони. И то только потому, что сама бесцеремонно влезла к ней в сумочку и взяла паспорт – «посмотреть». Разразился скандал, но дочь вдруг проявила такое упорство, что мать захлебнулась в собственной желчи.
Людмила Онуфриевна тут же настучала бывшему мужу на дочь. Но к её раздражению он встал на сторону Ирины, лишь хмыкнув в ответ. Ему давно было понятно, чего из себя представляет дочка, а его мужские амбиции вполне реализованы рождением двух сыновей во втором браке.
– Покажет себя ещё Ирка, вот увидишь, покажет, – сказал он нынешней жене Галине, кладя трубку. – Упрямая и решительная – в мать, а головастая – в меня.
Георгий Иванович, кстати, был автоконструктором и отличным инженером.
А Ира и не думала останавливаться – взрослея, она всячески старалась оттолкнуть свою прошлую жизнь. В последних классах школы она постепенно превратилась в одиночку, всё чаще и чаще, не считая нужным терпеть тупость и невоспитанность своих близких и знакомых, жёстко и прямолинейно высказывала им своё недовольство, вовсе не стесняясь в выражениях. Народ школьный в удивлении от таких перемен довольно быстро оставил её в покое, а вот дома ребята принципиально продолжали общаться с мамой – она оставалась для них подружкой. Ну а Ирина – что ж, пусть сидит букой, не больно и надо было, есть с кем потрещать. Хотя Ольга – её лучшая подруга, казалось, не замечала перемен в ней, общалась со всем семейством одинаково. Гости с деревень как-то сами собой приезжали в те годы реже, что способствовало установлению душевного равновесия госпожи Островской.
Дочь пошла по стопам отца, отучившись на инженера-металлурга. Она с успехом работала некоторое время в профильном НИИ, но после неких событий, речь о которых ещё впереди, осталась без работы. Ирина, как пришла в себя, не стала ничего выдумывать, просто оторвала первый попавшийся кусочек бумаги с номерком телефона с объявления на курсы бухгалтеров. Как увидела на столбе, так и пошла на курсы.
Подкопив денег, отец помог, воспользовавшись дефолтом девяносто восьмого года, когда цены на московское жильё рухнули до минимума в истории столицы российской империи, она купила себе двушку в одном из спальных южных районов. Дом был блочный, не новый, но не «хрущёвка», вполне ничего себе. Предстоял ремонт, который в конечном итоге значительно передвинул переезд.
А мать от этой покупки пришла в ужас второй раз в жизни:
– Ты меня бросаешь? Я же старая и больная!
– А я молодая и здоровая! – отрезала дочь. – Ты всех моих женихов распугала, а я хочу семью и детей!
Ну, вообще-то, положа руку на сердце, не было особо у Ирины женихов…
– Разве я тебе мешаю?.. – робко зашла с другой стороны Любовь Онуфриевна.
– Мешаешь! И хватит об этом, я уже всё решила.
– Правильно, правильно, – опять поддержал её отец, когда мать нажаловалась ему по телефону в очередной раз. – Мне внуков пора иметь…
Эх, если бы он мог только предположить, что за внучок будет у хорошего человека…
– Эхкх… Кыхм-м… купи-и-и…
Чтоб ты сдох, любимый!
Ирина уткнулась лбом в костяшки пальцев руки, которой держалась за поручень, и закрыла глаза. Чтоб ты сдох, тварь! Обожаемый сыночек. Обожаемый до дрожи, настолько, что и минутки без тебя провести не могу, ни секундочки ведь без кровиночки любимой… так бы и сожрала с потрохами сынулечку!
Кто-то теребит её за коленку, Ирина открывает глаза – прямо перед ней сидит старушка и участливо смотрит снизу-вверх:
– Устала, поди?
Женщина неопределённо пожимает плечами, как-то мечты ещё не оформились в данный момент поездки.
– А хочешь, заберу твоего мучителя? А?.. Не хочешь? Так я его на лопату посажу, в печь мою запихну, там он и сжарится. А потом я его съем, а косточки закопаю, и следа не останется… Хошь?..
– М… М-мам-ма-а… Кхы-гшгхы…
– Я тебе… куплю… – несколько невпопад отвечает женщина, – как доедем, всё тебе куплю.
Только отстань, хоть на минутку, мозгоед.
В общем-то, Ирина никогда не отличалась красотой, если честно. Черты лица её были мелки и невыразительны, тонкие губы по ощущениям с первого взгляда – не созданы для поцелуев и любовных утех. Глаза были посажены довольно близко друг к другу, и иногда казалось, что девушка косит, но не мило, а с глупцой. Волосы были густыми, но вечно с проблемами – «я у мамы вместо швабры». Носогубные складки делали личико немного презрительным, как будто Ирина заведомо ставила себя выше других. Её оттопыренные уши давно стали притчей во языцех насмешников, о них речь впереди. Фигура с детства была «мальчиковой». После рождения ребёнка она несколько изменилась, стала более округлой, женственной. Но у Ирины никогда не было вкуса, и она одевалась всегда тяп-ляп, в тёмные или несовместимые цвета, бесформенные пуловеры, джинсы, и так далее.
Ольга многократно дарила ей красивые вещи, таскала с собой по распродажам и навязывала свой взгляд на одежду. Но вещи, пришедшие от неё, куда-то терялись, запихивались, и опять Ира превращалась в натуральную серую невыразительную мышь. Косметикой она практически не пользовалась, так – губки разве что сиреневой помадой, ни черта не идущей к её смуглому лицу и тёмным волосам, да немного туши.
Духи Ирина на дух не переносила, вот такое странное свойство. Лишь один раз, учуяв странный аромат в вагоне метро, нагло протолкалась и чуть не облизала девушку, так её увлёк этот странный терпкий мускусный запах, напоминающий тину и подмышки. Пассажирка вышла на станции, с опаской оглядываясь на Ирину, а та так и не решилась спросить, что это были за духи… Да и духи ли это были?..
Тем не менее, она тоже влюблялась. Редко, но так метко, что крыша ехала на гастроли в Астрахань. Любовь приходила к ней с такой силой, что девушка просто сходила с ума, безумела, как мартовская кошка.
Первой её любовью был одноклассник Ваня, тот самый разбитной мальчишка, когда-то дёргающий её за косицы и обзывающий странным прозвищем Босота. В общем-то, он был вполне неплохим парнем – в меру добрым и отзывчивым, верным в дружбе, хотя несколько агрессивным: по мальчишески ершистым. Жизнь со старшим братом, спортсменом и бабником приучила его быть быстрым на слово и драку, а с девочками – в меру наглым и напористым. Закурил с седьмого класса, увлёкся баскетболом, был капитаном школьной команды, выигрывал соревнования. За курево периодически огребал от брата и отца, но переносил это стоически, полагая, что это естественная дань взрослению. Ирина его вообще не волновала и не интересовала даже в теории – детсадовская любовь давно прошла, завяли помидоры. Даёт тёлка списывать, значит можно дружить, типа. На выпускном вечере он тусовал с грудастой Ольгой, обжимал её в медляке. Тут и узнал на ушко о страстях, бушующих в под закрытом глухим девичьем платье серенькой мышки.
– Эта лопоухая в меня втюрилась?! – не поверил он, прижимая к себе упругую и сочную Ольгу.
– Только не говори ей, что я это тебе рассказала, – заторопилась девушка, почуяв укол совести: получалось, что она выдала самый главный секрет подруги, подставила её.
– Да ладно!.. – Ваня резко прижал к своему естеству объёмную Ольгу с таким напором, что у неё перехватило дыхание, как будто у них и не было скоротечного бурного секса пятнадцать минут назад в лабораторной по химии, где Ольга помогала училке готовить опыты и потому имела дубликат ключа. – Так может она мне даст в честь окончания школы и вступления во взрослую жизнь? Пусть пригласит меня, сейчас я ди-джея попрошу объявить белый. Небось, женщиной хочет стать, что сучка, хе-ех…
– Пошляк! – Ольга оттолкнула парня, чуть не разрыдавшись от стыда, и бросилась прочь из зала. Но она была отходчивой девушкой с доброй натурой. Потому уже через десять минут, выкурив на балконе сигаретку, она вернулась и танцевала с мальчиками, как ни в чём, ни бывало.
Объявили белый танец. Ваня, подождав с десяток секунд, матросской развязной походочкой подрулил к Ирине, подпирающей стенку, и кивнул, приглашая.
Да, по идее белый танец, но Ваня был уже опытный мужчина и прекрасно понимал, кто должен вести первую скрипку в отношениях, чтобы способствовал ему успех. А смысл успеха у мальчика-старшеклассника есть только один. К тому же Ванька, подогретый соткой водки, торопливо заглоченной в туалете без закуся, (бутылку ребята спрятали в бачок накануне; чуть не поперхнулся, блин!), в трёхминутном перерыве между торжественной частью с вручением аттестатов и застольем с бутылкой шампанского на шестерых, уже чувствовал себя опытным сердцеедом и покорителем Эвереста одновременно. Съеденное сердце и покорённая вершина, конечно, были в образе Ольги.
Ирина едва не упала в обморок в те несколько секунд, пока Ваня, сверля её взглядом, пересекал зал, точно направляясь к группе мышек, обтирающих платьями высоченные портьеры, закрывающие окна. Да, в классе было много мышей.
А Ванька почти грубо, бесцеремонно и даже не предложив словом, а просто кивнув, как приятелю, схватил девушку за мгновенно вспотевшую ладошку и вытащил её прямо на середину зала, словив недоумённые и завистливые взгляды мышей и возмущённый взор Людмилы Онуфриевны. Женщина сама ещё накануне вызвалась пасти молодёжь, будучи активисткой родительского комитета. Скрестив руки, она с подозрением внимала на детей, кислым видом внося уныние в их желающие кутежа сердца. Другие родичи предлагали ей несколько раз пойти «попить чаю и не мешать молодёжи», но Людмила Онуфриевна отказалась, оставшись в конце концов одиночестве.
У Ирины дрожали ножки за коленками, уши заложило ватой, музыку она толком не слышала, всё было как в тумане. Водки запах в смеси с куревом и жевачкой, волнами толкающий ей в лицо, действовали, как приворотное зелье. Она положила руки на Ванькины плечи, чувствовала твёрдые мышцы спортсмена, его сильные руки, так страстно и нежно стиснувшие тисками её талию и кое-что ещё – там, внизу живота… Это что-то твёрдое недвусмысленно тёрлось в ритме танца о её чуть выпуклый животик, отчего она впервые в жизни почувствовала, что в её щёлке непонятно откуда стало скользко-прескользко и она так одуряющее может тереться стенками сама по себе. Её небольшие сисечки вдруг стали сосками колом вперёд, лифчик оказался стальным глухим корсетом, который не даёт дышать, а воздух – тягучий, одуряющее пьяный. Сисечки упёрлись в тело одноклассника, она хотела было отстраниться в смущении, но от этого самого смущения как-то уже ничего и не осталось, потому она просто потекла, как ручей в Ваньку. И всё естество, все мысли девушки, точнее – все ощущения сконцентрировались где-то сладко внизу, внутри у самого выхода щёлки, там, где намокшие трусы стали тереть разбухший валик под косточкой…
А что-то жёсткое между ног у Ваньки, о чём она не желала думать и представлять, но не могла не думать и не представлять, что это такое, как выглядит, что может сделать с её маленькой влажной и липкой щёлкой… Это самое, как она чувствовала, становилось всё больше и жёстче, продолжало так же тереться медленно и ритмично под музыку, унося её разум куда-то вверх по портьерам, по стенам зала, за крышу, в темнеющие небеса. Ира бестолково перебирала ногами, трясясь всё откровеннее, почти повиснув на молодом активном жеребце, от которого уже даже пахло возбуждением, топтала ему ноги своими маленькими туфельками по лакированным ботинкам. И трусила. И телепалась, как рваное знамя на ветру, ставшее половой тряпкой. Это было знамя крепости, которое сдалось на милость грубого и нахального победителя, которому нужно было только одно. И это одно, одно-единственное, наплевав на всех, девушка была готова немедленно отдать прямо на полу этого долбанного зала, забыв о стыде.
А мать с яростью и возмущением, закипая всё больше и больше, пялилась, хмурив брови и кривя рот, на бесстыжую дочь, которая так унизила и обесчестила её при всём честном народе. Любовь Онуфриевна, не выпив ни грамма алкоголя, сохранив холодный рассудок, не впустив в сердце ни йоту радости от праздника взросления дочери, окончание ею школы, (которая, если честно, давно надоела женщине своим плохим по её мнению уровнем образования и бесстыжими поборами, которые больно били по семейному бюджету), теперь испытывала бешеную ярость и безумный стыд. Она хотела убить Иру прямо здесь! Придушить её! Растоптать дочь ногами! Забить ремнём, который оставил муж! А этого мальчишку выпороть и расцарапать лицо! А его матери высказать, точнее – выорать всё, что она думает об их семье и царящем в ней празднике непослушания при отсутствии элементарного воспитания! Сексуального воспитания детей!!!
Но маманя беспокоилась о целомудрии доченьки в этот вечер зря – кому-то сверху (а может – и снизу), было забавно наблюдать за мучениями и душевными терзаниями молодой девушки, только-только вот в этот момент почувствовавшей себя женщиной.
Ваня напился. Банально и по-свински.
…А музыка как раз, к сожалению парочки – закончилась. Ванёк медленно отлип от себя мелко-мелко трясущуюся Иру, и ему, между прочим, этот танец и реакция девушки весьма понравились, он уже не ради хохмы, а серьёзно захотел трахнуть мышку, почувствовав в ней «потенциал». Потому решил сделать перекур, собраться с мыслями, обдумать, как действовать дальше (он-то прекрасно видел молнии в глазах Людмилы Онуфриевны и не желал проблем и разборок во время праздника). Ирину оставил в зале, просто буркнув ей – «покурю пока». Она бестолково кивнула, сжавшись, на сколько смогла в комок, и на деревянных ногах (трусы предательски намокли и тёрли-тёрли-тёрли!!!) отошла к портьерам, где на неё взирали со страхом и дикой завистью остальные мыши – между прочим, Ваня был парень-то видный. И многие хотели сегодня вкусить вместе с ним хотя бы самую малость разврата. Мать в возмущении решила пока при всех не дёргать дочь, но дома обещала сама себе обязательно устроить ей грандиозную выволочку!
Так вот, Ванёк поднялся на второй этаж и вышел на балкон. А там с крыши спустил ему тихонько на фале бутылку водки старший брат-альпинист Константин.
Вот представьте себе – Ваня стоит на балконе прямо над ярко освещённом крыльцом школы, но несколько в тени и потому снизу не виден. Стоит весь такой важный, крутой, самоуверенный и возбуждённый. По сути – весь мир у его ног! Школу охраняют бдительные родители, два чоповца, учителя во главе с директором. А ему – похеру! Само здание ещё днём было проверено-перепроверено сто раз, заперто на сотню замков. По периметру с начала мероприятия обходили приглашённые собачники с алабаем и восточно-европейской овчаркой (они тихонько пили коньяк из фляжек и к часу ночи незаметно смылись). Но братец Костя нашёл-таки способ разговеться пацанам, вступающим во взрослую жизнь. Он само собой думал, что Ванёк поделится с дружками, а тот – ну такое западло устроил!.. Своим ребятам! Эх, Ванька…
И выпускник прямо там, на балконе, скрутив торопливо пробку, высосал давясь и обливаясь из горла водки столько, на сколько хватило силы и духу… Бутылку где-то оставил там же на балконе, в теньке от крыльца (мол, заначил), постоял минут пять, порыгал и потом полетел!
На лестнице меж этажами его выполоскало в первый раз, но впиталось в молодую башку уже достаточно. Способствовало сему пренебрежение взрослым мальчиком еды, нервотрёпка торжественной части и частое курево.
И выпускник летал по школе, пугая граждан остекленевшим взглядом, наводя ужас на родительский комитет и чоповцев, которым обещали магарыч и премиальные по результатам сухого вечера. Ваня остервенело плясал, оглашая зал гулкой икотой, разговаривал с невидимыми собеседниками отрывистыми междометиями, вроде читал стихи и махал им в такт руками, ногами, рубил ладонями воздух, порвал три пуговицы на своей дорогущей, специально купленной к такому событию, рубашке. Он, видите ли, так залихватски рванул её ворот «по-флотски», выходя соколом в круг, что китайские шёлковые ниточки не выдержали русского плясового угара! Хотя кое-кому в тот момент показалось, что Ваня исполняет роль: «А стреляй, с-сука! Всех – не перестреляешь!!!»
Он несколько раз звезданулся в пляске на ровном месте, не важно, что за музыка звучала в те моменты. Каждый раз вскакивал, как ему казалось – мгновенно, выпучив глаза и невнятно матерясь, хватаясь за кого-то из одноклассников, те прыскали в разные стороны.
Потом он на несколько минут выпал из поля зрения, но передышка была недолгой: выпускник вдруг кубарем, плюясь и ругаясь, скатился с лестницы со второго этажа – как не сломал себе шею, не понятно (наверх его понесло желание добавить, но заблудился в трёх соснах в поисках выхода на балкон).
Эта встряска подействовала, как два пальца в рот и молодой ухарь с разбегу метнул харч праздничного вечера прямо посреди танцевального зала. И потом там же в завершение этого грандиозного пьяного бедлама, в каком-то безумном танце, он поскользнулся на собственной блевотине и со всего размаху приложился затылком об пол прям у ног не состоявшейся, но заведённой донельзя пассии. И улетел с вечера окончательно.
aldebaran.ru
Книга Обратная сторона любви — читать онлайн бесплатно, автор Эрнест Владимирович Катаев, ЛитПортал
Естественно – никого не спросив.
Мать пришла в ужас, узнав об этой выходке своей тихони. И то только потому, что сама бесцеремонно влезла к ней в сумочку и взяла паспорт – «посмотреть». Разразился скандал, но дочь вдруг проявила такое упорство, что мать захлебнулась в собственной желчи.
Людмила Онуфриевна тут же настучала бывшему мужу на дочь. Но к её раздражению он встал на сторону Ирины, лишь хмыкнув в ответ. Ему давно было понятно, чего из себя представляет дочка, а его мужские амбиции вполне реализованы рождением двух сыновей во втором браке.
– Покажет себя ещё Ирка, вот увидишь, покажет, – сказал он нынешней жене Галине, кладя трубку. – Упрямая и решительная – в мать, а головастая – в меня.
Георгий Иванович, кстати, был автоконструктором и отличным инженером.
А Ира и не думала останавливаться – взрослея, она всячески старалась оттолкнуть свою прошлую жизнь. В последних классах школы она постепенно превратилась в одиночку, всё чаще и чаще, не считая нужным терпеть тупость и невоспитанность своих близких и знакомых, жёстко и прямолинейно высказывала им своё недовольство, вовсе не стесняясь в выражениях. Народ школьный в удивлении от таких перемен довольно быстро оставил её в покое, а вот дома ребята принципиально продолжали общаться с мамой – она оставалась для них подружкой. Ну а Ирина – что ж, пусть сидит букой, не больно и надо было, есть с кем потрещать. Хотя Ольга – её лучшая подруга, казалось, не замечала перемен в ней, общалась со всем семейством одинаково. Гости с деревень как-то сами собой приезжали в те годы реже, что способствовало установлению душевного равновесия госпожи Островской.
Дочь пошла по стопам отца, отучившись на инженера-металлурга. Она с успехом работала некоторое время в профильном НИИ, но после неких событий, речь о которых ещё впереди, осталась без работы. Ирина, как пришла в себя, не стала ничего выдумывать, просто оторвала первый попавшийся кусочек бумаги с номерком телефона с объявления на курсы бухгалтеров. Как увидела на столбе, так и пошла на курсы.
Подкопив денег, отец помог, воспользовавшись дефолтом девяносто восьмого года, когда цены на московское жильё рухнули до минимума в истории столицы российской империи, она купила себе двушку в одном из спальных южных районов. Дом был блочный, не новый, но не «хрущёвка», вполне ничего себе. Предстоял ремонт, который в конечном итоге значительно передвинул переезд.
А мать от этой покупки пришла в ужас второй раз в жизни:
– Ты меня бросаешь? Я же старая и больная!
– А я молодая и здоровая! – отрезала дочь. – Ты всех моих женихов распугала, а я хочу семью и детей!
Ну, вообще-то, положа руку на сердце, не было особо у Ирины женихов…
– Разве я тебе мешаю?.. – робко зашла с другой стороны Любовь Онуфриевна.
– Мешаешь! И хватит об этом, я уже всё решила.
– Правильно, правильно, – опять поддержал её отец, когда мать нажаловалась ему по телефону в очередной раз. – Мне внуков пора иметь…
Эх, если бы он мог только предположить, что за внучок будет у хорошего человека…
– Эхкх… Кыхм-м… купи-и-и…
Чтоб ты сдох, любимый!
Ирина уткнулась лбом в костяшки пальцев руки, которой держалась за поручень, и закрыла глаза. Чтоб ты сдох, тварь! Обожаемый сыночек. Обожаемый до дрожи, настолько, что и минутки без тебя провести не могу, ни секундочки ведь без кровиночки любимой… так бы и сожрала с потрохами сынулечку!
Кто-то теребит её за коленку, Ирина открывает глаза – прямо перед ней сидит старушка и участливо смотрит снизу-вверх:
– Устала, поди?
Женщина неопределённо пожимает плечами, как-то мечты ещё не оформились в данный момент поездки.
– А хочешь, заберу твоего мучителя? А?.. Не хочешь? Так я его на лопату посажу, в печь мою запихну, там он и сжарится. А потом я его съем, а косточки закопаю, и следа не останется… Хошь?..
– М… М-мам-ма-а… Кхы-гшгхы…
– Я тебе… куплю… – несколько невпопад отвечает женщина, – как доедем, всё тебе куплю.
Только отстань, хоть на минутку, мозгоед.
В общем-то, Ирина никогда не отличалась красотой, если честно. Черты лица её были мелки и невыразительны, тонкие губы по ощущениям с первого взгляда – не созданы для поцелуев и любовных утех. Глаза были посажены довольно близко друг к другу, и иногда казалось, что девушка косит, но не мило, а с глупцой. Волосы были густыми, но вечно с проблемами – «я у мамы вместо швабры». Носогубные складки делали личико немного презрительным, как будто Ирина заведомо ставила себя выше других. Её оттопыренные уши давно стали притчей во языцех насмешников, о них речь впереди. Фигура с детства была «мальчиковой». После рождения ребёнка она несколько изменилась, стала более округлой, женственной. Но у Ирины никогда не было вкуса, и она одевалась всегда тяп-ляп, в тёмные или несовместимые цвета, бесформенные пуловеры, джинсы, и так далее.
Ольга многократно дарила ей красивые вещи, таскала с собой по распродажам и навязывала свой взгляд на одежду. Но вещи, пришедшие от неё, куда-то терялись, запихивались, и опять Ира превращалась в натуральную серую невыразительную мышь. Косметикой она практически не пользовалась, так – губки разве что сиреневой помадой, ни черта не идущей к её смуглому лицу и тёмным волосам, да немного туши.
Духи Ирина на дух не переносила, вот такое странное свойство. Лишь один раз, учуяв странный аромат в вагоне метро, нагло протолкалась и чуть не облизала девушку, так её увлёк этот странный терпкий мускусный запах, напоминающий тину и подмышки. Пассажирка вышла на станции, с опаской оглядываясь на Ирину, а та так и не решилась спросить, что это были за духи… Да и духи ли это были?..
Тем не менее, она тоже влюблялась. Редко, но так метко, что крыша ехала на гастроли в Астрахань. Любовь приходила к ней с такой силой, что девушка просто сходила с ума, безумела, как мартовская кошка.
Первой её любовью был одноклассник Ваня, тот самый разбитной мальчишка, когда-то дёргающий её за косицы и обзывающий странным прозвищем Босота. В общем-то, он был вполне неплохим парнем – в меру добрым и отзывчивым, верным в дружбе, хотя несколько агрессивным: по мальчишески ершистым. Жизнь со старшим братом, спортсменом и бабником приучила его быть быстрым на слово и драку, а с девочками – в меру наглым и напористым. Закурил с седьмого класса, увлёкся баскетболом, был капитаном школьной команды, выигрывал соревнования. За курево периодически огребал от брата и отца, но переносил это стоически, полагая, что это естественная дань взрослению. Ирина его вообще не волновала и не интересовала даже в теории – детсадовская любовь давно прошла, завяли помидоры. Даёт тёлка списывать, значит можно дружить, типа. На выпускном вечере он тусовал с грудастой Ольгой, обжимал её в медляке. Тут и узнал на ушко о страстях, бушующих в под закрытом глухим девичьем платье серенькой мышки.
– Эта лопоухая в меня втюрилась?! – не поверил он, прижимая к себе упругую и сочную Ольгу.
– Только не говори ей, что я это тебе рассказала, – заторопилась девушка, почуяв укол совести: получалось, что она выдала самый главный секрет подруги, подставила её.
– Да ладно!.. – Ваня резко прижал к своему естеству объёмную Ольгу с таким напором, что у неё перехватило дыхание, как будто у них и не было скоротечного бурного секса пятнадцать минут назад в лабораторной по химии, где Ольга помогала училке готовить опыты и потому имела дубликат ключа. – Так может она мне даст в честь окончания школы и вступления во взрослую жизнь? Пусть пригласит меня, сейчас я ди-джея попрошу объявить белый. Небось, женщиной хочет стать, что сучка, хе-ех…
– Пошляк! – Ольга оттолкнула парня, чуть не разрыдавшись от стыда, и бросилась прочь из зала. Но она была отходчивой девушкой с доброй натурой. Потому уже через десять минут, выкурив на балконе сигаретку, она вернулась и танцевала с мальчиками, как ни в чём, ни бывало.
Объявили белый танец. Ваня, подождав с десяток секунд, матросской развязной походочкой подрулил к Ирине, подпирающей стенку, и кивнул, приглашая.
Да, по идее белый танец, но Ваня был уже опытный мужчина и прекрасно понимал, кто должен вести первую скрипку в отношениях, чтобы способствовал ему успех. А смысл успеха у мальчика-старшеклассника есть только один. К тому же Ванька, подогретый соткой водки, торопливо заглоченной в туалете без закуся, (бутылку ребята спрятали в бачок накануне; чуть не поперхнулся, блин!), в трёхминутном перерыве между торжественной частью с вручением аттестатов и застольем с бутылкой шампанского на шестерых, уже чувствовал себя опытным сердцеедом и покорителем Эвереста одновременно. Съеденное сердце и покорённая вершина, конечно, были в образе Ольги.
Ирина едва не упала в обморок в те несколько секунд, пока Ваня, сверля её взглядом, пересекал зал, точно направляясь к группе мышек, обтирающих платьями высоченные портьеры, закрывающие окна. Да, в классе было много мышей.
А Ванька почти грубо, бесцеремонно и даже не предложив словом, а просто кивнув, как приятелю, схватил девушку за мгновенно вспотевшую ладошку и вытащил её прямо на середину зала, словив недоумённые и завистливые взгляды мышей и возмущённый взор Людмилы Онуфриевны. Женщина сама ещё накануне вызвалась пасти молодёжь, будучи активисткой родительского комитета. Скрестив руки, она с подозрением внимала на детей, кислым видом внося уныние в их желающие кутежа сердца. Другие родичи предлагали ей несколько раз пойти «попить чаю и не мешать молодёжи», но Людмила Онуфриевна отказалась, оставшись в конце концов одиночестве.
У Ирины дрожали ножки за коленками, уши заложило ватой, музыку она толком не слышала, всё было как в тумане. Водки запах в смеси с куревом и жевачкой, волнами толкающий ей в лицо, действовали, как приворотное зелье. Она положила руки на Ванькины плечи, чувствовала твёрдые мышцы спортсмена, его сильные руки, так страстно и нежно стиснувшие тисками её талию и кое-что ещё – там, внизу живота… Это что-то твёрдое недвусмысленно тёрлось в ритме танца о её чуть выпуклый животик, отчего она впервые в жизни почувствовала, что в её щёлке непонятно откуда стало скользко-прескользко и она так одуряющее может тереться стенками сама по себе. Её небольшие сисечки вдруг стали сосками колом вперёд, лифчик оказался стальным глухим корсетом, который не даёт дышать, а воздух – тягучий, одуряющее пьяный. Сисечки упёрлись в тело одноклассника, она хотела было отстраниться в смущении, но от этого самого смущения как-то уже ничего и не осталось, потому она просто потекла, как ручей в Ваньку. И всё естество, все мысли девушки, точнее – все ощущения сконцентрировались где-то сладко внизу, внутри у самого выхода щёлки, там, где намокшие трусы стали тереть разбухший валик под косточкой…
А что-то жёсткое между ног у Ваньки, о чём она не желала думать и представлять, но не могла не думать и не представлять, что это такое, как выглядит, что может сделать с её маленькой влажной и липкой щёлкой… Это самое, как она чувствовала, становилось всё больше и жёстче, продолжало так же тереться медленно и ритмично под музыку, унося её разум куда-то вверх по портьерам, по стенам зала, за крышу, в темнеющие небеса. Ира бестолково перебирала ногами, трясясь всё откровеннее, почти повиснув на молодом активном жеребце, от которого уже даже пахло возбуждением, топтала ему ноги своими маленькими туфельками по лакированным ботинкам. И трусила. И телепалась, как рваное знамя на ветру, ставшее половой тряпкой. Это было знамя крепости, которое сдалось на милость грубого и нахального победителя, которому нужно было только одно. И это одно, одно-единственное, наплевав на всех, девушка была готова немедленно отдать прямо на полу этого долбанного зала, забыв о стыде.
А мать с яростью и возмущением, закипая всё больше и больше, пялилась, хмурив брови и кривя рот, на бесстыжую дочь, которая так унизила и обесчестила её при всём честном народе. Любовь Онуфриевна, не выпив ни грамма алкоголя, сохранив холодный рассудок, не впустив в сердце ни йоту радости от праздника взросления дочери, окончание ею школы, (которая, если честно, давно надоела женщине своим плохим по её мнению уровнем образования и бесстыжими поборами, которые больно били по семейному бюджету), теперь испытывала бешеную ярость и безумный стыд. Она хотела убить Иру прямо здесь! Придушить её! Растоптать дочь ногами! Забить ремнём, который оставил муж! А этого мальчишку выпороть и расцарапать лицо! А его матери высказать, точнее – выорать всё, что она думает об их семье и царящем в ней празднике непослушания при отсутствии элементарного воспитания! Сексуального воспитания детей!!!
Но маманя беспокоилась о целомудрии доченьки в этот вечер зря – кому-то сверху (а может – и снизу), было забавно наблюдать за мучениями и душевными терзаниями молодой девушки, только-только вот в этот момент почувствовавшей себя женщиной.
Ваня напился. Банально и по-свински.
…А музыка как раз, к сожалению парочки – закончилась. Ванёк медленно отлип от себя мелко-мелко трясущуюся Иру, и ему, между прочим, этот танец и реакция девушки весьма понравились, он уже не ради хохмы, а серьёзно захотел трахнуть мышку, почувствовав в ней «потенциал». Потому решил сделать перекур, собраться с мыслями, обдумать, как действовать дальше (он-то прекрасно видел молнии в глазах Людмилы Онуфриевны и не желал проблем и разборок во время праздника). Ирину оставил в зале, просто буркнув ей – «покурю пока». Она бестолково кивнула, сжавшись, на сколько смогла в комок, и на деревянных ногах (трусы предательски намокли и тёрли-тёрли-тёрли!!!) отошла к портьерам, где на неё взирали со страхом и дикой завистью остальные мыши – между прочим, Ваня был парень-то видный. И многие хотели сегодня вкусить вместе с ним хотя бы самую малость разврата. Мать в возмущении решила пока при всех не дёргать дочь, но дома обещала сама себе обязательно устроить ей грандиозную выволочку!
Так вот, Ванёк поднялся на второй этаж и вышел на балкон. А там с крыши спустил ему тихонько на фале бутылку водки старший брат-альпинист Константин.
Вот представьте себе – Ваня стоит на балконе прямо над ярко освещённом крыльцом школы, но несколько в тени и потому снизу не виден. Стоит весь такой важный, крутой, самоуверенный и возбуждённый. По сути – весь мир у его ног! Школу охраняют бдительные родители, два чоповца, учителя во главе с директором. А ему – похеру! Само здание ещё днём было проверено-перепроверено сто раз, заперто на сотню замков. По периметру с начала мероприятия обходили приглашённые собачники с алабаем и восточно-европейской овчаркой (они тихонько пили коньяк из фляжек и к часу ночи незаметно смылись). Но братец Костя нашёл-таки способ разговеться пацанам, вступающим во взрослую жизнь. Он само собой думал, что Ванёк поделится с дружками, а тот – ну такое западло устроил!.. Своим ребятам! Эх, Ванька…
И выпускник прямо там, на балконе, скрутив торопливо пробку, высосал давясь и обливаясь из горла водки столько, на сколько хватило силы и духу… Бутылку где-то оставил там же на балконе, в теньке от крыльца (мол, заначил), постоял минут пять, порыгал и потом полетел!
На лестнице меж этажами его выполоскало в первый раз, но впиталось в молодую башку уже достаточно. Способствовало сему пренебрежение взрослым мальчиком еды, нервотрёпка торжественной части и частое курево.
И выпускник летал по школе, пугая граждан остекленевшим взглядом, наводя ужас на родительский комитет и чоповцев, которым обещали магарыч и премиальные по результатам сухого вечера. Ваня остервенело плясал, оглашая зал гулкой икотой, разговаривал с невидимыми собеседниками отрывистыми междометиями, вроде читал стихи и махал им в такт руками, ногами, рубил ладонями воздух, порвал три пуговицы на своей дорогущей, специально купленной к такому событию, рубашке. Он, видите ли, так залихватски рванул её ворот «по-флотски», выходя соколом в круг, что китайские шёлковые ниточки не выдержали русского плясового угара! Хотя кое-кому в тот момент показалось, что Ваня исполняет роль: «А стреляй, с-сука! Всех – не перестреляешь!!!»
litportal.ru
| Ирина Васильевна Гренц | Обратная сторона любви | Задумывались ли вы когда-нибудь, что между людьми есть невидимые нити, которые связывают их? Виктория никогда не думала об этом, пока не поняла, что эта легенда реальна. Карьера, друзья, общественное… — ЛитРес: Самиздат, (формат: 60×90/16, 424 стр.) электронная книга Подробнее… | 2015 | электронная книга | |
| Эрнест Катаев | Обратная сторона любви | Живёт себе потихоньку молодая женщина Ирина — москвичка, всё у неё есть. Работа, деньги, квартира, любимый сын. Она не вспоминает своё бурное прошлое, как не вспоминает, что привело её к такой ровной… — Литрес, (формат: 60×90/16, 424 стр.) — Подробнее… | 2018 | 869 | бумажная книга |
| Россет Марианна | Фаняша. Обратная сторона любви | На протяжении веков Человечество сопровождают Ангелы — таинственные и прекрасные существа из иного мира, оберегающие и защищающие Людей. Ефания Арос, Фаняша — однаиз них. Юная бунтарка, соединяющая в… — Рипол-Классик, Подробнее… | 2017 | 1119 | бумажная книга |
| Россет Марианна | Фаняша. Обратная сторона любви | На протяжении веков Человечество сопровождают Ангелы — таинственные и прекрасные существа из иного мира, оберегающие и защищающие Людей. Ефания Арос, Фаняша — однаиз них. Юная бунтарка, соединяющая в… — Рипол-Классик, Подробнее… | 2017 | 858 | бумажная книга |
| Россет Марианна | Фаняша. Обратная сторона любви | На протяжении веков Человечество сопровождают Ангелы — таинственные и прекрасные существа из иного мира, оберегающие и защищающие Людей. Ефания Арос, Фаняша — однаиз них. Юная бунтарка, соединяющая в… — Рипол Классик, Фаняша Подробнее… | 2017 | 603 | бумажная книга |
| Россет Марианна | Фаняша. Обратная сторона любви | На протяжении веков Человечество сопровождают Ангелы — таинственные и прекрасные существа из иного мира, оберегающие и защищающие Людей. Ефания Арос, Фаняша — однаиз них. Юная бунтарка, соединяющая в… — РИПОЛ КЛАССИК, (формат: 60×90/16, 424 стр.) Школьная программа Подробнее… | 2017 | 494 | бумажная книга |
| Марианна Россет | Фаняша. Обратная сторона Любви | На протяжении веков Человечество сопровождают Ангелы – таинственные и прекрасные существа из иного мира, оберегающие и защищающие Людей. Ефания Арос, Фаняша – одна из них. Юная бунтарка, соединяющая… — ЛитРес: Самиздат, электронная книга Подробнее… | 2017 | 199 | электронная книга |
| Марианна Россет | Фаняша. Обратная сторона любви | На протяжении веков Человечество сопровождают Ангелы — таинственные и прекрасные существа из иного мира, оберегающие и защищающие Людей — (формат: 145х215 мм, 424 стр.) Подробнее… | 2016 | 496 | бумажная книга |
| Эвелина Андерсон | Обратная сторона приворота. Сколь безрассудно, беззаветно я любила, настолько стала моя ненависть сильна… | Продолжение автобиографического романа со стихотворным дневником о первой любви. Ксения пытается забыть Егора и бросается в новые отношения. Но шуточный приворот имеет последствия. Егор снова… — Издательские решения, электронная книга Подробнее… | 140 | электронная книга | |
| Эвелина Андерсон | Обратная сторона приворота | Перед вами продолжение автобиографического романа о пылком юношеском чувстве, которое перевернуло всю мою жизнь, искалечило душу и лишило веры в любовь. Меня зовутКсения – стройная симпатичная… — Мультимедийное издательство Стрельбицкого, электронная книга Подробнее… | 149 | электронная книга | |
| Александр Левин | Обратная сторона холста | Аня Караваева безумно влюблена в собственного мужа Сергея, художника и непризнанного гения. Аня искренне верит в то, что его работы по достоинству оценят, и он станет знаменитым. Ради мужа она готова… — ТелеАльянс Медиа Групп, (формат: 60×90/16, 424 стр.) Сериал «Понять. Простить» аудиокнига можно скачать Подробнее… | 2019 | 49 | аудиокнига |
dic.academic.ru