Русская литература в 2015 году: как пишутся воспоминания
Данте Габриэль Россетти. Богиня памяти Мнемозина. 1881. Музей искусств Делавэра, Уилмингтон
О парадоксе Хокинга, морковном варенье и том, что время — это вода
28 сентября 2015 Игорь ЗотовМемуары людей известных, как и мемуары, посвященные известным людям, обречены на успех. В книжном бизнесе это один из самых популярных жанров. Для знатока мемуар – всегда детектив: интересно, о чем автор рассказал, что утаил. Как известно, правдивых воспоминаний не бывает и быть не может. Читая чьи-либо мемуары, неплохо помнить, что у каждого существует свой и только свой вариант прошлого, и держать в уме парадокс физика Стивена Хокинга:
Независимо от того, какие воспоминания вы храните о прошлом в настоящее время, прошлое, как и будущее, неопределенно и существует в виде спектра возможностей.
Пройти по тонкой грани между умолчанием и откровением непросто, и эту интересную задачу авторы недавно опубликованных мемуаров решили каждый по-своему.
Александр Кабаков. Камера хранения: мещанская книга. Издательство Елены Шубиной. 2015
В предисловии автор поясняет:
Доживший до соответствующего возраста мемуарист (…) не может избежать в своих воспоминаниях нелицеприятных описаний, даже разоблачений, раскрытия секретов, прямых оценок и резких суждений. Собственно, ради всего этого мемуары читаются, да и пишутся тоже, если говорить откровенно. (…) Хорошо еще, если пишущий награжден — или наказан — долгожитием, так что все персонажи его воспоминаний померли раньше публикации, а если кто-то уцелел? Как повернется рука судить стариков, писать о них то, что, ради сохранения мирных отношений, и говорить не решался, даже когда все были молоды и многое могли вынести и еще было время помириться потом… Не говорю уж о том, что быстро, от страницы к странице слабеющая память подводит, путаются последовательности, возникают из тумана никогда не произносившиеся слова, старые анекдоты представляются былями — словом, мемуарист «врет, как очевидец» по французской, кажется, поговорке
…Именно поэтому, Кабаков не упоминает в книге не только имен известных людей, но даже их инициалов. По мудрому совету издателя, он пишет исключительно о вещах, которые сыграли роль в его жизни, — вещи не обидятся, да и соврать про них невозможно. Автор пишет о патефонах, трениках, игрушках, комодах, джинсах – обо всем том, что слывет низкой материей. Одно дело, когда о плащах-болоньях расскажет Леонид Парфенов с телеэкрана, и совсем другое, когда «серьезный русский писатель» посвятит главу такому, к примеру, давно забытому приспособлению:
Кажущееся теперь удивительным даже мне, вполне заставшему его в обиходе, устройство это состояло из двух, по обычному числу мужских ног, одинаковых предметов. Каждый из них представлял собой три соединенные эластичные ленты (в них была продернута тонкая резинка). Две из лент охватывали ногу под коленом и застегивались в кольцо регулирующимся под конкретную голень металлическим замком-крючком. Третья была короче первых двух и заканчивалась резиновым языком с отростком-грибком и проволочной петелькой на конце. Этой петелькой, надевавшейся с усилием на резиновый грибок, и зажимался край носка. Теперь представьте, как все это выглядело на мужской ноге — и без того не самой привлекательной части человеческого тела. Или, не дай бог, зимой поверх кальсонной штанины! Нужно ли говорить, что мужчины, особенно молодые, ненавидели подвязки и бдительно следили за тем, чтобы не обнаружить, положив ногу на ногу, под вздернувшимися брюками даже часть этой упряжи…
Речь о мужской носочной подвязке, что была в обиходе еще и в 70-х годах прошлого века.
Проблема, однако, не в том, что вещи – это низкий жанр, а в том, что они неподвижны и сами по себе не способны создать интригу для целой книги. Пара страниц в журнале про виниловые пластинки – это да, но 400 страниц сплошных вещей?
Каждому упомянутому в книге предмету необходим конфликт, а его способен создать только человек. Кабаков это хорошо понимает и пытается представить свой набор предметов с помощью людских судеб. Как, например, в почти детективной истории антиквара (разумеется, безымянного), который заранее узнавал, где и когда будут сносить ветхий дом, и нажил на этом целое состояние. Или в грустном анекдоте про то, как на один из послевоенных новогодних праздников дама надела трофейную ночную рубашку, приняв ее за бальное платье…
Вещи помогают людям проявить индивидуальность, тут Кабаков совершенно прав, однако ярких историй для описания всех предметов книги автору явно недостает, а потому ее главы выглядят неравноценными, интрига то возрождается, то вновь затухает.
Екатерина Рождественская. Жили-были, ели-пили. Семейные истории. ЭКСМО. 2015
Еще одна важная особенность мемуаров: воспоминания о событиях часто могут быть намного ярче и интереснее самих событий – в полном согласии с квантовой теорией.
Мы путешествуем по миру не столько в поисках новых впечатлений (хотя и за ними тоже), сколько – новых воспоминаний. Они, в отличие от впечатлений, способны воспроизводиться многократно, и всякий раз по-новому, и со временем могут преобразиться почти до неузнаваемости – в яркий пленительный миф.
Старшая дочь поэта Роберта Рождественского не только с удовольствием вспоминает, но и фиксирует удовольствие в беспроигрышной форме – в кулинарных рецептах. Практически все главы книги, повествующие о событиях из жизни семьи, завершаются подробным рецептом блюда, которое вспоминается автору в связи с тем или иным событием.
В переделкинский дом Рождественских нагрянули неожиданные гости, вот рецепт мгновенных лепешек. Отец отправился на рыбалку в Балтийское море, следует инструкция по копчению угря. Семейный обед с другом Муслимом Магомаевым открывает секрет его фирменных котлет. Книгу Екатерины Рождественской вполне можно пользовать как кулинарную. Но вот главы, которые не располагают к гастрономическим радостям. Они всего лишь не камуфлируют вездесущий житейский трагизм: история гибели великого артиста Евгения Урбанского, страницы, посвященные болезни и смерти самого Роберта Рождественского. С удивлением и грустью сознаешь, что привычный образ успешного «советского поэта» не совпадает с представленным в книге. К стыду своему, я прежде не знал, что именно Рождественский издал в СССР первую книгу стихов Владимира Высоцкого – тот самый, легендарный «Нерв».
Герои Рождественской присутствуют в книге под своими именами, и какими: Магомаев, Лиознова, Аксенов, Евтушенко, доктор Рошаль. Автору нет нужды скрывать или наоборот выпячивать что-то неприятное в героях – книга не о них, она об удовольствии. Пусть это и горькое удовольствие самого процесса вспоминания. А вот десертное в прямом и переносном смыслах воспоминание о том, как друг семьи Юлий Воронцов остроумно воспользовался одним из кулинарных секретов Рождественских – морковным вареньем – в служебных целях:
Еще для экзотики я варила морковное варенье и дарила его в основном гостям. Одну пол-литровую баночку отдала нашему другу, Юлию Михайловичу Воронцову, который очень дружил с родителями и часто у нас бывал, когда приезжал в Москву из Парижа, где занимал высокую должность посла Советского Союза. Очень уж он варенье это нахваливал, а как узнал, что оно из ненавистной ему моркови, вообще дар речи потерял. Когда был у нас в следующий свой московский отпуск, торжественно сообщил мне, что посольство СССР в его лице выражает мне свою благодарность за то, что мое морковное варенье помогло провести очень важные переговоры на должном уровне. И рассказал, что в посольство на обед приехал президент Франсуа Миттеран, по какому поводу, Юлик, естественно, не сказал. Обед прошел вяло: ни пожарские котлеты, ни хорошая русская водка и черная икра настроение Миттерану не подняли. И тут Юлик вспомнил про мое морковное варенье. Его подали. Юлик поспорил с Миттераном, что тот ни за что не угадает, из чего оно сделано. Поспорили. Миттеран стал предлагать свои варианты: «Апельсины?», «Груша?», «Яблоки с апельсинами?», «Китайские яблоки?» С каждым новым предложением атмосфера оттаивала, мужчины стали смеяться, а когда Юлик сказал, что зря не поспорил на щелбан, раздался настоящий взрыв хохота! В общем, переговоры вошли в новое русло, и все было решено в лучшем виде.
Если читатель захочет физически ощутить свою причастность к какому-то событию из этой книги, он волен встать к плите и сварить, к примеру, морковное варенье. Или пельмени по-рождественски.
Екатерина Марголис. Следы на воде. Издательство Ивана Лимбаха, 2015
Этот вариант мемуаров, пожалуй, самый изощренный. Пожалуй, его можно назвать беллетристическим. Автор пишет не биографию в линейном порядке, а складывает многочисленные свои и чужие документальные свидетельства в роман. Это первый литературный опыт художницы Екатерины Марголис, много лет живущей в Венеции. Опыт скорее удачный, хотя и огрехов хватает и, прежде всего, композиционных.
Книга скроена весьма хаотично: с авторскими воспоминаниями смешались стихи Бахыта Кенжеева, Иосифа Бродского, Бориса Пастернака, эссе Ольги Седаковой, проза Варлама Шаламова, проповедь о. Георгия Чистякова, мемуары узников ГУЛАГа и многое другое. Больше того, Марголис делает в книге попытку соединения визуального и словесного искусств: иные страницы содержат лишь одну короткую фразу или даже одно-единственное слово.
Объединить такое множество компонентов способен только строгий ритм. В противном случае высокие стропила романа рухнут. В ритм этой книги сразу не попасть: поначалу ее части кажутся несоразмерными – те чересчур выпирают, другие, наоборот, таятся.
Но постепенно ритм проявляется все ощутимее, а чтение становится все увлекательнее.
Многие герои этой книги, как и у Рождественской, люди известные, но их известность развернута к читателю отнюдь не кулинарной стороной. А уж о носочных подвязках и речи быть не может.
Первые детские воспоминания автора связаны с домом Пастернака в Переделкине – там какое-то время ютилась семья Марголис, оставшись в прямом смысле слова без крыши над головой:
Мы росли на полях стихов к роману. Большой дом поэта стоял среди сугробов, как корабль, готовый к отплытию. Имя поэта мало затрагивало детскую жизнь — более того, с детским снобизмом мы полагали до поры до времени, что все носятся с ним просто потому, что он папа нашего дяди, а нам почти родственник, что-то вроде дедушки. Что до паломников, так это его добрые знакомые — старички и старушки. Скукоженную, кутавшуюся в шаль молитвенно называли «Надежда Яковлевна» и добавляли вполголоса «Мандельштам»; бородатого с палкой шепотом — Копелев; про горбоносую говорили, что она сестра Цветаевой, которую детское воображение рисовало как цветочную фею — одну из разноцветных куколок из конфетных оберток, которые так ловко скручивала для нас после чая ее подруга — Софья Исааковна. Фигурки всё множились на столе, а потом от едва заметного дуновения начинали кружиться в вальсе по клеенке с яблоками. Шел снег или падали листья. А роман и поэт были пейзажем за окном. Физическим пространством детства
Эти строчки задают тон книги, в которой появятся и исчезнут смертельно больной мальчик Лева и узники советского лагеря – девочка Элеонора, и Освенцима – мальчик Хурбинек.
Почти до самого финала читателю предстоит верить в то, что автор, поселившись в Венеции, хотя бы частично, но рай обрела. Блажен, кто верует. А финал обескураживает: в нем появляется именно то, что и делает любой роман романом – любовь. Любовь предсказуемо трагическая. Недаром, уже первое знакомство влюбленных отмечено неизбывно элегическими нотами:
Захлебываясь, стала рассказывать ему о Бродском. И вот вместе с ним мы стали искать ту часть набережной, куда выходила лечебница для неисцелимых… Эссе он не читал, а о Бродском он слышал только, что есть такой русский поэт, который часто приезжает в Венецию. К нам все приезжают. А он за свои сорок пять лет никуда добровольно из Венеции не выезжал. Венеция — по его словам, равна вселенной. В ней есть все, что ему нужно в этом мире. Мы шли совершенно нетуристическими улицами. Он то и дело походя бросал фразы, которые убеждали в том, что вся его жизнь правда: вот здесь, помнится, Висконти снимал свою «Смерть в Венеции», у него был ограничен бюджет, и потому он набирал массовку из местного оркестра — так контрабасисту, его отцу, пришлось появиться в кадре в качестве портье и взять у героя пальто… А вот как-то он шел мимо больницы Сан-Джованни-э-Паоло. У церкви толпился народ. Он зашел внутрь. Хоронили Стравинского. Потом гондола с его гробом плыла под этим мостом, на котором мы сейчас стоим, в сторону Сан-Микеле. Спустя год я увидела фильм «Прогулки с Бродским»: в одном из эпизодов Бродский стоит на том самом мосту возле больницы Сан-Джованни-э-Паоло и говорит: «Вот перед вами тот канал, куда Стравинский поканал…» Так все начало отражаться и рифмоваться. Венеция действительно оказалась «общим местом», но в другом смысле: это точка встречи. Я повела его в книжный магазин, и мы купили там перевод «Набережной неисцелимых» на итальянский, сделанный Джильберто Форти с наиболее полного английского текста. Я так хотела, чтобы мой итальянский знакомец проникся духом этого едва прочитанного мною текста, что спросила:
— Вот, например, про время и воду — знаешь, что Бродский об этом пишет?
— Наверное, знаю, — ответил он, — что время — это вода?
— ???
— Для всякого венецианца это очевидно. Но я рад, если твой Бродский это понял.
Стоит ли говорить, что, закрыв последнюю страницу, я перечитал Бродского и пересмотрел Висконти. Надо ли говорить, что в обратной последовательности это не работает?
www.kultpro.ru
Читать книгу Воспоминания писателей ХХ века (эволюция, проблематика, типология)
ВОСПОМИНАНИЯ ПИСАТЕЛЕЙ ХХ ВЕКА (ЭВОЛЮЦИЯ, ПРОБЛЕМАТИКА, ТИПОЛОГИЯ) Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. Москва: 1999
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
История русской мемуаристики начинается в XVIII веке. Она появляется как своеобразный отклик на конкретные исторические и социальные явления петровские преобразования. Первыми авторами становятся «птенцы гнезда Петрова», свидетели и участники событий, повлиявших на изменения в социальной и духовной жизни общества — И.Желябужский, А.Игнатьев, Б.Курагин, А.Матвеев.
Однако, первые включения биографического характера встречаются уже в литературе XI века. Подобным памятником, с точки зрения Н.К.Гудзия является «Поучение Владимира Мономаха»: «С литературной стороны «Поучение» интересно как очень незаурядный образчик популярного в древней и средневековой литературе жанра поучений детям, начиная от поучения Ксенофонта и Марии, вошедшего в Святославов Изборник 1076 г., и как первый на русской почве опыт автобиографического повествования».
В древнерусской рукописно — книжной традиции можно встретиться с разного рода памятными записями. Даже в таком строго нормативном жанре как летописи присутствуют личные оценки пишущего, взгляд на события глазами современников. Правда, подобного рода включения были скорее исключением, чем правилом, их нельзя назвать самостоятельными жанровыми образованиями, где воля автора определяла бы развитие сюжета, расстановку персонажей. Произведения подчинялись определенным, каноническим для той или иной эпохи жанрово — этикетным нормам. В частности, над личностным началом довлел «безличный характер средневекового исторического повествования».
Первые образцы произведений, сюжет которых основывался на фактах личной жизни авторов, появляются в России в XVI веке. В основном это были «малые формы»: письма, дневники, записки. Наиболее известна «Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским». Исследователи отмечают, что новизна этого произведения, равно как и «Посланий Ивана Грозного», в том, что в них ярко выраженная личность автор проявляется через стиль, включающий как элементы разговорного языка XVI века, так и публицистические обороты, деловую лексику. В произведениях впервые сделана попытка описать личную жизнь автора, быт, нравы эпохи. Изображение личной жизни начинает соотноситься с историческими событиями.
Однако, система литературных жанров ни русской, ни западно европейских литератур вплоть до XVII века не знала автобиографии как самостоятельного жанрового образования.
Особое место в становлении мемуаров как жанра сыграло «Житие протопопа Аввакума», где соединились элементы биографии, жития и бытовой повести. Современные исследователи определяют его как совершенно новаторское произведение, в котором автобиографическая составляющая обуславливает сюжет, систему художественных средств и приемы выражения авторской позиции, структуру образа главного героя т. е. основные жанрообразующие факторы. Открытые им принципы построения автобиографического повествования во многом были унаследованы его преемниками.
Первые воспоминания писателей относятся к рубежу XVIII–XIX веков «Записки» Г.Державина (1811), «Взгляд на мою жизнь» И.Дмитриева (1866).
Интерес авторов к собственной жизни привел к дальнейшему развитию мемуаров как формы. Появление самых разных по жанру произведений позволило будущим исследователям определить XIX век как классический в истории развития русской мемуаристики. В это время мемуары впервые осмысливаются как литературный жанр, хотя сами жанрообразующие признаки еще выделяются недостаточно четко.
В конце века в энциклопедии Ф.Брокгауза и И.Ефрона публикуется первая словарная статья, посвященная тенденциям развития жанра и предлагается деление мемуаров на военные, «мирные», дворцовые, бытовые, писательские.
Мемуаристика ХХ века становилась предметом постоянного внимания исследователей, практически каждое значительное произведение рецензировалось в периодической печати. К концу 70 — х годов мемуары писателей выделяются большинством исследователей как самостоятельное жанровое образование. Одновременно обозначаются отдельные этапы развития жанра.
Однако, обобщающие исследования, посвященные как общим особенностям мемуарного жанра, так и эволюции развития данной формы немногочисленны. До сих пор не составлена летопись публикации произведений, отсутствует единый библиографический указатель по мемуаристике ХХ века.
Задачи работы:
— определить критерии выделения мемуаров писателей как самостоятельного эстетического образования.
— выделить разновидности воспоминаний писателей,
— рассмотреть основные особенности воспоминаний писателей ХХ века как жанра.
Цели и задачи исследования определи выбор метода работы. В его основе — сочетание типологического, историко — литературного, структурного и интертекстуального анализов. В ряде случаев использованы методики лингвистического анализа.
Автор работы рассматривает своеобразие конструирования мемуаров, основные повествовательные планы, приемы их соединения в единое целое, характер пространственно-временных связей, местоположение автора и биографического героя и их модификаций. Основное внимание уделяется внутренней, структурной организации мемуарного текста.
Научная новизна работы заключается как в подходе, так и в выборе объекта исследования: впервые воспоминания писателей рассматриваются как самостоятельное жанровое образование, обладающее рядом типологических признаков. Одновременно проводится классификация основных разновидностей в их генетическом развитии.
Объектом исследования являются мемуары писателей, созданные в ХХ веке. В диссертации и в публикациях привлечено порядка 400 текстов (русских и зарубежных), общее же количество просмотренных источников приближается к 1500. Основное внимание обращено на мемуары, вышедшие отдельными изданиями, составлена картотека в виде специального библиографического списка, которая планируется к публикации.
При отборе текстов учитывалось, что тексты бывают неравнозначными в художественном отношении, многое зависит как от субъекта вспоминающего, так и от объекта воспоминаний. Некоторые тексты представляют собой своеобразные наброски, что отражается и в их внутренней структуре. По форме они напоминают эссе с вкраплениями дневникового или мемуарного характера.
Предпочтение отдавалось книжным публикациям, поскольку в них чаще представлен окончательный вариант текста, проводится определенная редакторская правка, иногда во вступительной статье дается краткий анализ произведения и в комментариях объясняются встречающиеся в тексте реалии.
Некоторые произведения привлечены как материал для сравнительных и типологических выводов. Другие тексты проанализированы более подробно с целью определения специфики отдельных свойств мемуаров как жанра своеобразия организации пространственно — временной системы, образа автора, системы действующих лиц.
Теоретической основой исследования стали работы А.Веселовского по проблемам исторической поэтики, труды М.Бахтина, В.Виноградова, Ю.Лотмана, Ю.Тынянова, Л.Чернец, А.Эсалнек; Э.Ауэрбаха, Р.Веймана, Р.Уэллека и О.Уоррена, посвященные проблемам жанра, организации текстового пространства и роли автора в тексте.
Автором работы учтены результаты наблюдения над поэтикой мемуарного жанра, содержащиеся в исследованиях А.Аверинцева, В.Апухтиной, Н.Банк, В.Барахова, М.Билинкиса, Б.Грифцова, А.Галича, Л.Гаранина, Л.Гинзбург, Г.Гюбиевой, Н.Демковой, Т.Доля, Г.Елизаветиной, Е.Ивановой, В.К
www.bookol.ru
§ 4. Мемуары Значение и особенности мемуаров
Мемуары – специфический жанр литературы, особенностью которого является документальность; при этом документальность их основывается на свидетельских показаниях мемуаристов, очевиднее описываемых событий. Воспоминания способны восстановить множество фактов, которые не отразились в других видах источников. Мемуарные частности могут иметь решающее значение для реконструкции того или иного события.
Воспоминания – это не только бесстрастная фиксация событий прошлого, это и исповедь, и оправдание, и обвинение, и раздумья личности. Поэтому мемуары, как никакой другой документ, субъективны. Это не недостаток, а свойство мемуаров, ибо они несут на себе отпечаток личности автора. Все достоинства и недостатки мемуариста невольно переходят и на воспоминания. В противном случае мемуары безлики. Иногда в исторической литературе, в учебниках субъективность мемуаров если не оценивается открыто как недостаток, то, во всяком случае, подразумевается. Однако иными, повторяю, мемуары быть и не могут. Их субъективность есть объективно присущее им свойство.
Однако мемуары нельзя считать продуктом исключительно личностного происхождения. Они неизбежно несут на себе печать своего времени. Искренность мемуариста, полнота и достоверность его впечатлений зависят от той эпохи, в которой писались, во-первых, и публиковались, во-вторых, мемуары. Немаловажное значение имеет и объект воспоминаний: событие или личность, о которых пишет мемуарист. Иногда это имеет решающее значение. Мемуаристу нередко в первую очередь хочется показать свою роль в этом событии, отношение той или иной выдающейся личности к мемуаристу.
Подобную ситуацию хорошо иллюстрирует анекдот 60-70-х годов о воспоминаниях современников В.И. Ленина, появлявшихся в те годы в изобилии, после которых возникал вопрос: так сколько же человек помогало Ленину нести бревно на первом кремлевском субботнике? Если и не играть главную роль в тех или иных событиях, то, по крайней мере, быть причастным к ним – таков подтекст подобных мемуаров.
Если бы знали иные покойники, сколько безутешных они оставят после себя, то ни за что бы не покидали грешную землю. Едва умер Владимир Высоцкий, как объявилось столько его друзей, что тот даже и не подозревал. И все вспоминали такое, что диву даешься. Вот что поведала одному журналисту Марина Влади: «…Вскоре после трагедии в печати вдруг стали появляться воспоминания о Высоцком. Причем рассказывали о нем люди, которые были с ним едва знакомы, либо друзья, как говорится, в кавычках, которые тоже никогда не были ему товарищами, разве что собутыльниками. Они вспоминали о нем такие подробности, которых никогда не было и не могло быть в его жизни. Они рассказывали, как любили его, как он любил их, как они помогали ему, каким он был милым, прелестным, спокойным, героическим человеком. И абсолютно непьющим. Как все у него в жизни прекрасно. Но я прожила с Володей двенадцать лет, поэтому знаю, что его образ, создаваемый мнимыми друзьями и родными, совершенно не похож на истинный. Настоящего лица Высоцкого они и не могли просто знать[1].
Таким образом, к мемуарам, как и к любым другим источникам, необходим критический подход. В источниковедении отработана «технология» критического анализа мемуаров (что, естественно, не исключает необходимости ее совершенствования).
Прежде всего необходимо изучить личность автора, время и место действия описываемых событий. Очень важно установить положение, занимаемое автором в происходивших событиях, а стало быть, его осведомленность о них.
Важным вопросом критического анализа мемуаров является установление источников осведомленности автора. Помимо собственной памяти, мемуарист привлекает дополнительные материалы, по крайней мере, в трех случаях: для того, чтобы восстановить в памяти ход событий; для цельности изложения той их части, в которой автор непосредственного участия не принимал; наконец, для большей убедительности своих доводов.
Источники воспоминаний могут быть письменными и устными. Письменные – это самые разнообразные документы: оперативные документы военных штабов, отрывки из писем и дневников, сообщения газет, фрагменты ведомственной документации и пр. В военных мемуарах используется много штабных документов, карт и схем.
Для некоторых политических деятелей наличие документов является вообще необходимым условием написания мемуаров. Так, В.М. Молотов на вопрос, почему он не написал воспоминания, отвечал, что он трижды безрезультатно обращался в ЦК КПСС с просьбой допустить его к кремлевским документам. «А без документов, – заключал Молотов, – мемуары – это не мемуары[2]. Возможно, это благовидный предлог, возможно, очень свое понимание сути мемуаров.
Но тот факт, что для политических деятелей, а также для военачальников документы играют важнейшую роль при написании мемуаров, несомненен.
Иногда в мемуарах документы приводятся полностью в виде приложений, что весьма ценно. Например, в воспоминаниях генерала П.Н. Врангеля в приложении воспроизводится приказ главнокомандующего вооруженными силами на Юге России «О земле» от 25 мая 1920 г. и весь комплекс документов в развитие этого приказа. Поскольку розыск этих материалов весьма затруднителен, то подобная публикация является уникальной при изучении аграрной политики Врангеля[3].
То же самое можно сказать о мемуарах дочери П.А. Столыпина, где в качестве приложения приводятся документы о столыпинской реформе о земле и землепользовании[4]. Они обширны и занимают около трети всего объема книги. Правда, если в воспоминаниях Врангеля приложение готовилось самим автором, то в воспоминаниях Бок приложение – результат работы самого издательства «Современник», которое сочло полезным включение этих материалов для читателя.
Привлекаются к написанию мемуаров и устные источники. Иной раз рассказы других лиц являются единственными каналами знаний о том или ином факте.
Однако основным источником мемуаров остается память. И здесь многое зависит и от надежности памяти мемуариста, и от его способности точно передать читателю сведения о событиях. Хотя умолчание о чем-либо не всегда есть признак плохой памяти. Читая мемуары, надо помнить любимое выражение знаменитого сыщика Эркюля Пуаро. «Каждому есть что скрывать», – любил повторять он.
Разумеется, недоговаривать, замалчивать заставляла и цензура (и соответственно самоцензура).
Большое значение имеет время, прошедшее от события до повествования о нем мемуариста. Чем длиннее временное расстояние, тем больше вероятность искажения, утраты деталей, забывчивости имен и фамилий и пр. Вместе с тем временная дистанция дает возможность более спокойно оценить прошлое, объективно взглянуть на собственную персону, более взвешенно расставить акценты, выделить главное из частного и т. д.
Правда, все меньше сохраняется в памяти деталей. А, собственно, что такое деталь в воспоминаниях? Известный американский писатель Джон Ирвинг писал: «Поймите, что (для любого писателя с хорошим воображением) все воспоминания фальшивы. Писательская память – чрезвычайно ненадежный источник деталей, в подборе деталей наша память всегда уступает воображению. Точная деталь – лишь в редком случае именно то, что могло бы произойти, или то, чему следовало бы произойти»[5].
Очень важное наблюдение (за исключением категоричного суждения о фальши всех воспоминаний), которое полезно иметь в виду при анализе мемуаров.
Один из эффективных методов проверки полноты и достоверности мемуаров – это их сопоставление с другими источниками, которые так или иначе пересекаются с событийной канвой анализируемых мемуаров.
Каково место мемуаров в ряду других источников? Нередко им отводят второстепенную роль, а то и вовсе низводят до иллюстративного материала. Значение мемуаров зависит от темы, к разработке которой они привлечены. Скажем, для написания биографии писателя, для воссоздания политической истории страны, для реконструкции какого-либо исторического факта мемуары – важный источник. Что же касается широких социально-экономических полотен прошлого, массовых общественных движений, истории народного хозяйства, здесь мемуары играют второстепенную (или даже третьестепенную) роль, уступая место статистике, отчетам и пр.
Еще об одном обстоятельстве надо помнить. Ведь мемуары возникли как жанр художественной литературы, т. е. это материал не столько для исследований, сколько для чтения, часто занятного. Историки же, забывая это, подходят к мемуарам исключительно как к историческому источнику. Такой однобокий подход порождает претензии к мемуаристу относительно его стремления придать воспоминаниям черты занимательности. Не находит сочувствия наличие эмоциональных впечатлений, равным образом и попытка анализа тех или иных событий. Историк требует только фактов. Это его право (и его ограниченность!), но есть и право автора на свой взгляд на прошлое.
По истории советского общества отложилось значительное количество самых разнообразных мемуаров. Для ориентировки среди них попробуем сгруппировать их по конкретным признакам.
studfiles.net
МЕМУАРНАЯ ЛИТЕРАТУРА | Энциклопедия Кругосвет
МЕМУАРНАЯ ЛИТЕРАТУРА – литература в жанре мемуаров (франц. mémoires, от лат memoria память), разновидность документальной литературы и в то же время один из видов «исповедальной прозы». Подразумевает записки-воспоминания исторического лица о реальных событиях прошлого, очевидцем которых ему довелось быть. Основные предпосылки труда мемуариста – строгое соответствие исторической правде, фактографичность, хроникальность повествования (ведение рассказа по вехам реального прошлого), отказ от «игры» сюжетом, сознательных анахронизмов, нарочито художественных приемов. Эти формальные признаки сближают мемуары с жанром дневника, с той существенной разницей, что, в отличие от дневника, мемуары подразумевают ретроспекцию, обращение к достаточно отдаленному прошлому, и неизбежный механизм переоценки событий с высоты накопленного мемуаристом опыта. В.Г.Короленко в воспоминаниях История моего современника (1954) так выразил идеальные устремления мемуариста: «В своей работе я стремился к возможно полной исторической правде, часто жертвуя ей красивыми или яркими чертами правды художественной. Здесь не будет ничего, что мне не встречалось в действительности, чего я не испытал, не чувствовал, не видел».
По своему материалу, достоверности и отсутствию вымысла мемуары близки к исторической прозе, научно-биографическим, автобиографическим и документально-историческим очеркам. Однако от автобиографии мемуары отличает установка на отображение не только и не столько личности автора, сколько окружавшей его исторической действительности, внешних событий – общественно-политических, культурных и т.д., к которым в большей или меньшей степени он оказался причастен. В то же время, в отличие от строго научных жанров, мемуары подразумевают активное присутствие голоса автора, его индивидуальных оценок и неизбежной пристрастности. Т.е. один из конструктивных факторов мемуарной литературы – авторская субъективность.
Мемуарная литература – важный источник историографии, материал исторического источниковедения. В то же время по фактической точности воспроизводимого материала мемуары практически всегда уступают документу. Потому историки вынуждены подвергать событийные факты из воспоминаний общественных и культурных деятелей критической сверке с имеющимися объективными сведениями. В случае, когда некий мемуарный факт не находит ни подтверждения, ни опровержения в доступных документах, свидетельство о нем рассматривается историографией как научно состоятельное лишь гипотетически.
Устойчивые признаки мемуаров как формы словесности – фактографичность, преобладание событий, ретроспективность, непосредственность свидетельств, что никак не обеспечивают «чистоты жанра». Мемуары остаются одним из наиболее подвижных жанров с чрезвычайно нечеткими границами. Далеко не всегда мемуарные признаки свидетельствуют о том, что читатель имеет дело именно с мемуарами. Так, на первой странице наделенной всеми вышеназванными признаками книги С.Моэма Подводя итоги (1957) автор предупреждает о том, что это произведение – не биография и не мемуары. Хотя его взгляд неизменно уходит в прошлое, основная установка здесь не в воссоздании былого, а в исповедании художественной веры, подведении итогов полувекового литературного пути. По жанру книга Моэма – не мемуары, а развернутое эссе.
В 19 в., по мере развития принципа историзма, уже достигшая зрелости мемуарная проза осмысляется как важный источник научно-исторических реконструкций. Сразу же дают о себе знать попытки злоупотребления такой репутацией жанра. Возникают псевдомемуары и разнообразные мемуарные мистификации. Особенно явно эти тенденции заметны в сочинениях, посвященных сугубо мифологизированным фигурам истории и уже завершившимся циклам прошлого. Как следствие, возможны досадные исторические заблуждения в трудах, построенных на неосновательных мемуарных источниках. Так, Д.С.Мережковский в своем этюде об А.С.Пушкине из цикла Вечные спутники (1897) всю концепцию творчества поэта выстроил на записках приятельницы Пушкина А.О.Смирновой. Однако по прошествии нескольких лет выяснилось, что эти воспоминания целиком фальсифицированы ее дочерью, О.Н.Смирновой. Другой пример – мемуары Петербургские зимы Г.Иванова, посвященные воссозданию атмосферы предреволюционных лет «серебряного века». Есть основания считать его художественным текстом, основанном на условной литературной технике. Литература русской послереволюционной эмиграции, в которой мемуары вообще играли особо значимую роль, дала наряду с шедеврами прозы в жанре воспоминаний и множество образцов мистифицированной и фальсифицированной мемуаристики (поддельный «дневник» фрейлины императрицы Александры, покровительницы Г.Распутина А.А.Вырубовой и др.).
В литературе 19–20 вв. нередко под мемуары стилизуются сугубо художественные произведения с вымышленным сюжетом. Цель такого приема может быть разной: от воссоздания через жанр атмосферы времени (Капитанская дочка (1836) Пушкина, где использование в «Записках» Петра Гринева мемуарного жанра – одной из основных форм словесности 18 в. – выступает приемом стилизации «под екатерининскую эпоху») до придания тексту особой искренности, достоверности, композиционной свободы и иллюзии независимости от «воли автора» (Неточка Незванова (1849) и Маленький герой (из неизвестных мемуаров) (1857) Ф.М.Достоевского).
Нередко автобиографические произведения по своим литературным качествам неотличимы от мемуаров. Но эти жанры могут преследовать и разные задачи. Автобиография легче подвергается беллетризации, переходу в художественную словесность. Так, в автобиографической трилогии Л.Н.Толстого Детство (1852), Отрочество (1854), Юность (1857) воспоминания подчинены не собственно мемуарной, а художественной задаче – психологическому исследованию характера и творческому осмыслению важных для автора философских категорий (сознание, разум, понимание и т.д.). По этой причине в жанровом отношении трилогия Толстого ближе к роману, чем мемуарам.
Возможны и прямо противоположные случаи. Так, в Семейной хронике (1856) и Детских годах Багрова-внука (1858) С.Т.Аксакова главный герой выступает под вымышленным именем, что естественно для художественной литературы. Однако задача автора здесь сугубо мемуарная: воскрешение прошлого и его «атмосферы», правдивое воспоминание о былом. В жанровом отношении обе книги принадлежат именно к мемуарной литературе. Не случайно откровенно мемуарно-документальные Воспоминания (1856) Аксакова воспринимаются как непосредственное продолжение дилогии о Багрове.
Подвижности мемуарного жанра способствует и его стилистическая вариативность. Повествование здесь может быть отмечено и красочностью художественной прозы (Детство (1914) и В людях (1916) М.Горького), и публицистической пристрастностью (Люди, годы, жизнь (1960–1965) И.Эренбурга), и строго научным обоснованием происходящего (5–7 части Былого и дум (1852–1867) А.И.Герцена). Шаткость границы между мемуарами и художественными, публицистическими, научными жанрами определилась в русской и западноевропейской литературах уже к середине 19 в. Тому немало способствовали кризис романтизма и укрепление новой эстетики, нацеленной на подражание действительности в ее социальной конкретности, – эстетики реализма. В.Г.Белинский в статье Взгляд на русскую литературу 1847 года (1848) уже фиксирует эту жанровую аморфность мемуарной прозы: «Наконец самые мемуары, совершенно чуждые всякого вымысла, ценные только по мере верной и точной передачи ими действительных событий, самые мемуары, если они мастерски написаны, составляют как бы последнюю грань в области романа, замыкая ее собою».
Непревзойденный образец зрелой и в то же время чрезвычайно сложной в жанровом отношении, многосоставной мемуарной прозы – Былое и думы Герцена. По мере реализации замысла автора это сочинение превращалось из записок о сугубо личном, семейном прошлом в подобие «биографии человечества». Здесь достигается намеренное слияние жанровых признаков воспоминаний и публицистики, «биографии и умозрения», дневника и литературных портретов, беллетристических новелл, научной фактографии, исповеди, очерка и памфлета. В результате возникает такая литературная форма, которая, по словам автора, «нигде не шнурует и нигде не жмет». Герой книги – не сам автор (как в обычных, одномерных с точки зрения жанра мемуарах) и не современная ему история (как в исторических хрониках), а сложнейший процесс событийного и духовного взаимодействия личности и общества в определенную эпоху. Книга Герцена вышла за естественные границы собственно мемуарной прозы и стала важнейшим программным текстом эпохи «критического реализма» в европейской литературе. Характерно, что западная критика могла усматривать за этим текстом еще более широкое историко-литературное значение. Так, отзыв об авторе Белого и дум в одном из номеров лондонской газеты «The Leader» за 1862 завершался выводом: «Гете мог бы усмотреть в нем яркое подтверждение теории грядущей универсальной литературы».
В первой пол. 20 в. в эпоху т.н. «конца романа», когда литература переживала кризис традиционных условных форм и переключалась на пограничье между вымыслом и документом, появляется череда синтетических текстов (На западном фронте без перемен (1929) Э.М.Ремарка, Жизнь в цвету (1912) А.Франса, Шум времени (1925) О.Мандельштама, позднее в русле той же традиции – Алмазный мой венец (1978) В.Катаева и др.). В них мемуарное начало включено в органику художественной литературы. Исторический материал, реальная жизнь автора претворяется в факт искусства, а стилистика подчинена задаче произвести на читателя эстетическое воздействие. О зрелости и завершенности процесса «усыновления» мемуарной прозы художественной литературой 20 в. свидетельствуют факты пародийного использования ее законов в жанре романа (Признания авантюриста Феликса Круля (1954) Т.Манна).
Мера исторической содержательности мемуаров и сам тип их практического использования разными гуманитарными дисциплинами как источников во многом зависят от личности автора. Если мемуарист – яркая и чрезвычайно значимая для истории и культуры личность, то фокус интереса в читательском и исследовательском восприятии его текста неизбежно сориентирован на самого автора. Исторический материал при этом отходит на обочину внимания. Яркий пример сочинения такого рода – Десять лет в изгнании (1821) мадам де Сталь, выдающейся женщины эпохи, одной из блистательных писательниц и культурных деятельниц романтизма. Образец воспоминаний иного типа оставил герцог Сен-Симон. Его Мемуары (опубл. в 1829–1830) ценны прежде всего маленькими фактами, деталями, скрупулезно передающими атмосферу придворной жизни Парижа последнего двадцатипятилетия царствования Людовика XIV и периода регентства. Как следствие, воспоминания мадам де Сталь – объект внимания прежде всего литературоведов, мемуары Сен-Симона – историков. С 1940-х благодаря исследователям «Школы Анналов» (Л.Февр, Ф.Бродель, Ж. Ле Гофф и др.) историческая наука переживает всплеск интереса к запискам-воспоминаниям ничем не примечательных и непубличных людей. Их сочинения (по типу: «записки немецкого мельника середины 17 в.», «записки лондонского купца средней руки начала 18 в.» и т.д.) помогают восстановить объективную историю быта, выявить определенные социальные стереотипы, фиксирующие характерное, стандартное, а не исключительное. Мемуарная продукция такого рода – важный источник истории цивилизации и исторической социологии.
Свое происхождение мемуарная литература ведет от воспоминаний Ксенофонта о Сократе (4 в. до н.э.) и его Анабасиса (401 до н.э.) – записок о военном походе греков. Античные образцы жанра, к которым принадлежат также Записки о Галльской войне Юлия Цезаря (I в. до н.э.), безличностны и тяготеют к исторической хронике. Христианское средневековье (Исповедь (ок. 400) Бл. Августина, История моих бедствий (1132– 1136) П.Абеляра, отчасти Новая жизнь (1292) Данте и др. памятники) привносит в жанр развитое чувство внутреннего «я» повествователя, нравственный самоанализ и покаянную тональность. Раскрепощение личности и развитие индивидуалистического сознания в эпоху Возрождения, рельефно отраженные в Жизни Бенвенуто Челлини (1558–1565), подготовили расцвет мемуаристики в 17–18 вв. (Сен-Симон, кардинал Дж.Мазарини, Ж.-Ж.Руссо и др.)
В 19–20 вв. одним из ведущих жанров словесности становятся воспоминания писателей и о писателях. Тем самым формируется собственно литературная мемуаристика, свои воспоминания оставляют И.-В.Гете, Стендаль, Г.Гейне, Г.-Х. Андерсен, А.Франс, Р.Тагор, Г.Манн, Р.Роллан, Ж.-П.Сартр, Ф.Мориак и др.
В России мемуарная литература ведет начало от Истории о Великом Князе Московском (сер. 16 в.) Андрея Курбского. Важная веха в становлении личностного самосознания в русской литературе – автобиографическое Житие (1672–1675) протопопа Аввакума. Яркие памятники русской мемуаристики 18 в. – Жизнь и приключения Андрея Болотова (ок. 1780), Собственноручные записки императрицы Екатерины II (опубл. в 1907), Записки (опубл. в 1804–1806) Е.Р.Дашковой, Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях (1789) Д.И.Фонвизина. Бурное развитие мемуарной литературы в России 19 в. связано с воспоминаниями Н.И.Тургенева, декабристов И.Пущина, И.Якушкина, М.Бестужева, литератора Н.Греча, цензоров А.Никитенко, Е.Феоктистова, писателей И.С.Тургенева, И.А.Гончарова и др. Фактическими подробностями в описаниях литературного быта 2-й пол. 19 в. ценны мемуары А.Я.Панаевой, Н.А.Огаревой-Тучковой, Т.А.Кузминской. Общественная обстановка этих лет отражена в Записках революционера (1899) П.А.Кропоткина, На жизненном пути (опубл. в 1912) А.Ф.Кони.
Оживление мемуарной литературы, связанное с чередой опубликованных в СССР и в эмиграции воспоминаний о предреволюционной и революционной эпохе, приходится на 1920–1930-е гг. (мемуары К.Станиславского, В.Вересаева, А.Белого, Г.Чулкова и др.).
Новый всплеск мемуарной словесности в СССР, вызванный «хрущевской оттепелью», начинается с середины 1950-х. Публикуются многочисленные воспоминания о писателях, не вполне укладывавшихся с структуру советской идеологии: В.Маяковском, С.Есенине, Ю.Тынянове и др. Выходят многочисленные мемуарные очерки К.Чуковского, Повесть о жизни (1955) К. Паустовского, сборники воспоминаний о Е.Шварце, И.Ильфе и Е.Петрове. В основанной издательством «Художественная литература» в 1960-е серии «Литературные мемуары» печатаются воспоминания А. и П.Панаевых, П.Анненкова, Т.П. Пассек, сборники мемуаров о Н.В.Гоголе, М.Ю.Лермонтове, В.Г.Белинском, Л.Н.Толстом, Ф.М.Достоевском.
С конца 1980-х публикуются материалы о художественной жизни «серебряного века» и воспоминаний представителей русской эмиграции (На Парнасе Серебряного века (1962) К.Маковского, На берегах Невы (1967) и На берегах Сены (1983) И.Одоевцевой, Бодался теленок с дубом (1990) А.Солженицына, Курсив мой Н.Берберовой и др.), ранее не издававшиеся.
С начала 1990-х в России из-под пера современных политических и культурных деятелей выходит лавина мемуаров, многие из которых скорее является фактом общественной жизни, чем собственно литературы.
Вадим Полонский
www.krugosvet.ru
Речевой жанр воспоминания: структурные особенности текста
Необходимость изучения речевых жанров в отечественной лингвистике была признана еще в середине прошлого столетия. Так, М. М. Бахтин, первым осветивший проблемы речевых жанров, писал в одноименной статье: «Мы говорим только определенными речевыми жанрами, то есть все наши высказывания обладают определенными и относительно устойчивыми формами построения целого… Эти речевые жанры даны нам почти так же, как дан родной язык, которым мы свободно владеем и до теоретического изучения грамматики… Если бы речевых жанров не существовало и мы не владели ими, если бы нам приходилось их создавать впервые в процессе речи, свободно и впервые строить каждое высказывание, речевое общение было бы почти невозможно» [2, с. 215]. Справедливость данного положения в настоящее время не вызывает сомнений, что, в свою очередь, обуславливает повышенный интерес исследователей к изучению отдельных речевых жанров.
Объектом нашего исследования стал речевой жанр воспоминания. Материалом для наблюдения послужили расшифрованные записи живой речи жителей Приморского края.
По определению Т. А. Демешкиной, жанр воспоминания представляет собой «разговорный рассказ, который удается в случае духовного и эмоционального сближения коммуникантов и нуждается в условии неспешного времяпровождения» [6, с. 101]. Разговорный рассказ, как известно, по своей формальной организации является целостным и связным текстом, причем обязательное для его осуществления наличие двух или нескольких коммуникантов указывает на его диалогическую природу. Любой связный текст имеет свой диктум, то есть событийную основу, или пропозицию. Как отмечает Л. Г. Гынгазова, жанр воспоминания «представлен сложным полипропозитивным диктумом, что является его типологической характеристикой», в связи с чем «релевантным представляется описание способов построения текстов-воспоминаний с учетом условий их порождения» [5, с. 171]. Выявлению структурных особенностей текстов речевого жанра воспоминания и будет посвящена настоящая статья.
Диалогичная структура текстов-воспоминаний традиционно основывается на иллокутивной зависимости реплик, то есть такой смысловой связи, при которой одна из реплик (содержащая акт-программу) непосредственно воздействует на смысл и строение последующей, а другая (содержащая акт-исполнение) является непосредственной реакцией на предыдущую. При этом в большинстве случаев каждую реплику диалога можно рассматривать одновременно и как вынуждающую (реплику-стимул), и как вынуждаемую (реплику-реакцию). В качестве примера приведем отрывок из рассказа-воспоминания жительницы села Анучино Приморского края Валентины Кирилловны (В.К.), которым она делится с гостьей (Г.).
(Валентина Кирилловна вспоминает об отъезде своей семьи из Украины на Дальний Восток, о том, как односельчане помогали им собираться в дорогу)
В. К. Кто-то привёз кур/ не знаю кто/ но привёз кур//
Г. Это на отъезд/ да?
В. К. Да/ на отъезд// Сено нам привезли// Заготовили сено/ привезли/ да? И мы ехали/ мы ехали/ в полном достатке// Понимаешь нет? Машенька не захотела ехать//
Г. Но она уже работала/ да?
В. К. Она работала/ одно/ второе/ может она встретила человека/ ей было уже восемнадцать лет//
Выделенные реплики отражают характер взаимодействия коммуникантов: гостья живо реагирует на слова рассказчицы, и таким образом каждая реплика-стимул рассказчицы оказывается иллокутивно вынуждающей для каждой следующей за ней реплики-реакции гостьи. При этом одновременно каждая реплика гостьи побуждает Валентину Кирилловну к продолжению ее рассказа, выполняя функцию стимула.
Можно заметить, что стимулирующие реплики гостьи побуждают рассказчицу и к изменению микротемы ее воспоминания, вводят новую пропозицию.
Г. (спрашивает после того, как Валентина Кирилловна закончила рассказывать о сестре, с которой она много лет назад потеряла связь) Тёть Валь/ а тогда как в Амурскую область? А-а/ вот так вы на Дальнем Востоке оказались// Приехали в Амурскую область/ да?
В. К. В Амурскую область/ нет/ в Амурскую область приехали/ опять же поселили моих родителей/ как тебе сказать/ ну/ просто на казарме//
Далее Валентина Кирилловна продолжает рассказ о том, как их семья начала жить в Амурской области, то есть переходит к пропозиции, предложенной гостьей.
Таким образом, подобная двойственная природа реплик слушающего в текстах жанра воспоминания несет в себе три основных функции: 1) предопределяет целостность и связность исследуемых текстов; 2) стимулирует говорящего к продолжению рассказа, зачастую сопровождающемуся изменением микротемы повествования и сменой пропозиции текста-воспоминания; 3) демонстрирует заинтересованность, сопереживание, эмоциональную вовлеченность слушающего во все те события, о которых повествует рассказчик, и, как следствие, способствует возникновению того «духовного сближения», которое, по мнению Т. А. Демешкиной, является необходимым условием реализации речевого жанра воспоминания.
Смысловая связность текстов-воспоминаний нередко опирается на связность лексико-грамматическую. Языковое единство иллокутивно согласующихся реплик может проявляться в синтаксическом продолжении реплики-стимула репликой-реакцией, служащей добавлением к сказанному или продолжением сказанного. Например:
(Валентина Кирилловна рассказывает гостье о переезде на Украину)
Г. Па-а-апа украинец// Поэтому вы и поехали на Украину/ да?
В. К. Папа забрал нас// Всорок шестом году вернулся…/
Г. Сфронта/ да?
В. К. Да/ а там начали говорить как/ что Украину надо восстанавливать/ засушенные районы/ он завербовался/
По формальной организации вопрос гостьи «С фронта?» оказываетсяорганично связанным с предшествующей репликой рассказчицы взаимоотношениями главных и второстепенных членов одного целого предложения. По своему смысловому содержанию этот вопрос является реакцией гостьи на предыдущее высказывание, проявлением ее заинтересованности и, как следствие, оказывается стимулом для Валентины Кирилловны к продолжению рассказа.
Приведем еще один пример.
(Елена Федоровна (Е.Ф.), жительница Владивостока, рассказывает внучке (В.) о своей молодости)
Е. Ф. Я вот щас / знаешь/ Асенька/ думаю/ как так…/
В. Как всё успевала/ да?
Е. Ф. Трое детей/ ведь это не один/ трое детей//
Подобное «предугадывание» смыслового содержания следующей фразы рассказчицы, синтаксически оформленное при этом как продолжение ее неоконченной предшествующей фразы, также явно демонстрирует эмоциональное взаимодействие участников ситуации и значительно способствует дальнейшему развитию данного рассказа-воспоминания.
Еще одно проявление языкового единства реплик, регулярно отмечаемое в текстах жанра воспоминания, — синтаксический параллелизм взаимодействующих диалогических высказываний, при котором один из участников диалога воспринимает не только содержание высказывания собеседника, но и форму, в которую это содержание облечено, воспроизводя последнюю в качестве готового приема. Как результат, подобное синтаксическое единство реплик способствует и единению эмоциональному. Например:
(Валентина Кирилловна вспоминает, как в детстве они с друзьями едва не встретились с медведем)
В. К. Идём…/ Следы/ такие огромнейшие следы/ медведь шёл! Понимаешь или нет? Мы как/ дера…/ Нет чтобы назад бежать!
Г. Авы за ним?
В. К. Амы вперёд!
Нередко синтаксический параллелизм сменяющихся реплик в текстах-воспоминаниях соединяется с параллелизмом лексическим. По нашим наблюдениям, повторение одних и тех же лексических единиц, входящих в сходные синтаксические конструкции особенно характерно для реплик-реакций информантов при ответе на стимулирующие вопросы, при этом зачастую эти лексические единицы заменяются на синонимичные или на словообразовательные варианты.
(Валентина Кирилловна вспоминает о своей жизни и работе в Амурской области)
В. К. Вот надо было участок дороги какой-то (нрзбр.)/ следить/ проверять/ чтобы не было рельсы были нормальные/ всё да? И это самое/ три кило′метра одна станция/ три кило′метра/ другая станция//
Г. И вот эти шесть/ надо было смотреть/ да?
В. К. Ага// Вот эти шесть/ это надо было проверять// И я ходила всё время/ на Красную Падь// Там/ с одной стороны Новый/ назывался/ а здесь Красная Падь// Вот я ходила на Красную Падь/ там у меня подружка/ уже завелись// Там и на танцы/ там и кино было//
Г. Это посёлок так назывался?
В. К. Д а // Это посёлочек так назывался// Станция/ поселок там//
Тесная взаимосвязь воспоминаний информантов со стимулирующими репликами, проявляющаяся как на формально-синтаксическом, так и на смысловом и даже эмоциональном уровнях, не позволяет рассматривать их как нечто отдельное друг от друга. Это доказывает, что жанр воспоминания репрезентируется именно текстом диалогической структуры, состоящим из стимулирующих (или реактивно-стимулирующих) реплик и собственно реплик-воспоминаний, несущих в себе основное диктумное наполнение жанра.
Отмеченная нами ранее полипропозитивность диктума текстов-воспоминаний далеко не всегда оказывается обусловленной влиянием на ход повествования стимулирующих реплик собеседника. Изменение общей темы (или, по крайней мере, микротемы) повествования также может быть вызванным действием «закона ассоциативного присоединения» [7, с. 26], то есть стать результатом ассоциативного мышления говорящего.
(Петр Константинович (П.К.), житель поселка Кировский Приморского края, рассуждает о чае)
П. К. А чай/ такой ароматный был/ ёлки зелёные/ вот то как чай заварят/ ёлки зелёные/ заходи/ в любую хату/ как будто хороших духов или оди…/ одеколона какого/ запах/ а щас это чё/ вот/ заварка/ а никакого запаха// Абсолютно// А что/ почему/ или от климата зависит/ кстати говоря/ Менделеев/ Менделеев/ ну вы знаете кто такой Менд…/ никогда не покупал чай/ который/ был доставлен морским путем// Он только брал это/ вот то там/ были/ сухопутные/ только покупал такой чай// Если такой это самое/ он его покупал впрок// Во//
Причиной изменения микротемы повествования здесь оказывается не вербально выраженная интенция собеседника, стимулирующая продолжение рассказа, а именно возникновение определенных ассоциаций в сознании самого говорящего.
Приведем еще один пример.
(Наталия Ивановна (Н.И.), жительница поселка Кировский Приморского края, рассказывает историю китайского мальчика, после гибели отца оставшегося жить в поселке)
Н. И. И он остался// Ну када уже/ их (то есть убитых китайцев, среди которых был и отец мальчика) нашли потом/ ну они их не закапывали/ они просто елками закрывали/ и всё// Атогда нихто [никто] их не искал// Нихто [никто] не это/ это уже русские нападали/ уже на/ на/ тама [там]…/ на скелеты/ или ка…/ ну как приходилося / бог его зна [знает]// Может там/ и находили таких шо [что] уже/ начали разлагаться/ их закапывали/ шоб [чтоб] не/ не/ не это/ как говорится/ человек все-таки ж/ надо/ предать земле// Аγа [ага]// Ну и этот/ этот/ мальчик/ вот это самое/ его звали Петя/ назвали русские/ но он так и отзывался// Там и по-ихнему тоже какое-то имя было/ но он на Петю отзывался/ потому шо[что]дальше всего/ и решили на общем/ ну как/ вот как/ собрании/ сельском/ вот/ что/ ну куда ж его/ мальчик он/ это самое/ хороший такой/ послушный/ и они решили/ шо[что]вкаждом дворе/ он должен по неделе//
Выделенный фрагмент воспоминания Натальи Ивановны имеет собственную микротему, отличную от основной — истории китайского мальчика, выросшего среди местных жителей, при этом формальный стимул, обусловливающий смену пропозиций, в данном фрагменте отсутствует. Частота возникновения подобных пропозиционных изменений указывает на то, что ассоциативный характер порождения текстов-воспоминаний свойственен исследуемому жанру в той же мере, что и иллокутивное вынуждение.
Объединенные под воздействием закона ассоциативного присоединения фрагменты текста-воспоминания, содержащие различные пропозиции, образуют общую речевую партию рассказчика в диалоге, или собственно нарратив [3, с. 197]. По определению И. Н. Борисовой, нарративная диалогическая речевая партия характеризуется «установкой на повествовательную устную речь», а также на «рассказывание с длительным удержанием коммуникативной инициативы одним из участников диалога» [3, с. 192]. Принимая во внимание тот факт, что подобные речевые партии очевидно оказываются характерными для исследуемого жанра (причем количество словоупотреблений одной такой партии, по нашим наблюдениям, может доходить до 2000 словоупотреблений), структуру жанра воспоминания можем определить как нарративный диалог.
Таким образом, результаты нашего исследования позволяют выделить следующие структурные особенности текста-воспоминания:
1) полипропозитивность;
2) иллокутивная зависимость реплик-стимулов и реплик-реакций, опирающаяся на лексико-грамматическую связность (синтаксическое продолжение, синтаксический и лексический параллелизм) и предопределяющая необходимое для реализации жанра воспоминания духовное сближение рассказчика и слушающего;
3) построение речевых партий рассказчика под воздействием закона ассоциативного присоединения;
4) нарративный характер диалогического текста.
В перспективе исследования текстовой организации речевого жанра воспоминания логичным считается уделить внимание более подробному описанию его пропозиционной составляющей, а также его модусного содержания.
Литература:
1. Баранов, А. Н., Крейдлин, Г. Е. Иллокутивное вынуждение в структуре диалога// Вопросы языкознания. — 1992. — 2. — С. 84–99.
2. Бахтин, М. М. Проблема речевых жанров// Социальная психолингвистика: Хрестоматия. Учебное пособие/ Составление К. Ф. Седова. — М.: Лабиринт, 2007. — С. 197–236.
3. Борисова, И. Н. Русский разговорный диалог: Структура и динамика. Изд. 3-е. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. — 320 с.
4. Винокур, Т. Г. О некоторых синтаксических особенностях диалогической речи// Исследования по грамматике русского лит-ного языка. Сб. статей. — М.: 1955. — С. 342–355.
5. Гынгазова, Л. Г. О речевом жанре воспоминания (на материале языка личности)// Актуальные направления функциональной лингвистики. Материалы Всероссийской научной конференции «Языковая ситуация в России конца XX века» (г. Кемерово, 1–3 декабря 1997 года). — Изд-во Томского ун-та, 2001. — С. 167–174.
6. Демешкина, Т. А. Теория диалектного высказывания. Аспекты семантики. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000. — 190 с.
7. Земская, Е. А. Городская устная речь и задачи ее изучения// Разновидности городской устной речи. — М.: 1988. — С. 5–44.
moluch.ru
Книги 1—25 из 4169.
  
 
 2383185336577590512409788771387715880022223131606142302938781588027220028878168781871082223846235853162291236456186909148206156205209560 | Жанры Все для учащихся — рефераты, дипломы, справочники |
bookscafe.net
Воспоминания прошедшего. Были, рассказы, портреты, очерки и проч Автора «Провинциальных воспоминаний». Москва, 1868 г
Воспоминания прошедшего. Были, рассказы, портреты, очерки и проч
Автора «Провинциальных воспоминаний». Москва, 1868 г
ОЗ, 1868, № 12, отд. «Новые книги», стр. 256–258 (вып. в свет — 11 декабря). Без подписи. Авторство указано В. В. Гиппиусом — Z. f. sl. Ph., S. 184; подтверждено на основании анализа текста С. С. Борщевским — изд. 1933–1941, т. 8, стр. 505.
Автором «Воспоминаний прошедшего» был И. В. Селиванов — один из представителей дворянской интеллигенции 40-х годов, проделавший характерную эволюцию от сочувствия Герцену, с которым он встречался за границей в 40-х годах, и революции 1848 г., которую наблюдал в Париже, через либеральное обличительство — к активному участию, в качестве русского чиновника, в проведении правительственной политики в Польше после усмирения восстания 1863 г. (подробнее см. в сообщении Б. П. Козьмина «И. В. Селиванов и его письмо из революционной Франции 1848 г.». — ЛН, т. 67, М. 1959).
Широкой известностью пользовались в свое время «Провинциальные воспоминания» Селиванова, в которых «обличалось» русское чиновничество; они печатались в 50-х годах на страницах «Современника» (отд. изд.: ч. 1 — 1857 г.; ч. 2 — 1858 г.; ч. 3 — 1861 г.). Этим «воспоминаниям» Чернышевский дал такую характеристику: «Плохо, разумеется, со стороны таланта и ума, но эффектно и выгодно по своей резкости».[84] В 50 х годах имя Селиванова как литератора «обличительного направления» упоминалось нередко рядом с именем Салтыкова — автора «Губернских очерков».
«Воспоминания прошедшего» уже решительно отличались от «Провинциальных воспоминаний», о чем свидетельствует хотя бы предисловие, приводимое Салтыковым в его рецензии. Салтыкову, конечно, был известен и факт службы Селиванова в Польше, что также могло повлиять на характер его отзыва.
Стр. 297. Вот и еще старичок… — Рецензия на «Воспоминания прошедшего» И. В. Селиванова была напечатана в «Отечественных записках» непосредственно после рецензии на роман И. И. Лажечникова «Внучка панцырного боярина».
Говорят, что юмористы наши нередко впадают в преувеличения и что, например, повествования г. Щедрина о разных губернских помпадурах и помпадуршах представляют некоторые юмористические излишества, ни для кого будто бы несомненные. — В таком духе высказался о «Старой помпадурше» (ОЗ, 1868, № 11) Ф. Толстой в письме к Некрасову (см. прим. к названному очерку в т. 8 наст. изд.; а также статью и публикацию К. И. Чуковского «Ф. М. Толстой и его письма к Некрасову». — ЛН, т. 51–52, М. 1949). Подобные характеристики сатиры Салтыкова появлялись и в печати. Так, например, М. Загуляев писал в обозрении «Столичная жизнь» о «Новом Нарциссе»: «Г-н Салтыков представляет нам преувеличенную до невозможности карикатуру <…> земских собраний» («Всемирный труд», 1868, № 2, стр. 132–133 второй пагинации).
…некоторые помпадуры сами о себе и притом самым серьезным образом писали такие юмористические сочинения, перед которыми бледнеет самая резкая русская юмористика… — Возможно, Салтыков говорит здесь о печатавшихся в 1864–1865 гг. в «Русском вестнике» Каткова знаменитых «Записках» Ф. Ф. Вигеля, отец которого был пензенским губернатором в конце XVIII в., а сам Вигель бессарабским вице-губернатором и градоначальником в Керчи. В начале 1868 г. Салтыков пародировал «Записки» Вигеля в «мемуарах» отставного помпадура («Старый кот на покое»). Может быть, речь идет и о воспоминаниях И. И. Лажечникова, бывшего тверского и витебского вице-губернатора, — «Беленькие, черненькие и серенькие» (1858). Одна из тем записок Вигеля и Лажечникова — «помпадурство» (Вигель писал, например, об одном из губернаторов: «…добрый и честный князь завел свою мадам де Помпадур». — Ф. Ф. Вигель. Записки, том первый, М. 1928, стр. 59). О «Записках» Вигеля как одном из источников «Истории одного города» см. в комм. в т. 8 наст. изд.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
lit.wikireading.ru