Мемуары снайпера – Воспоминания советского снайпера Леонида Лазутина (3 фото + текст) » Триникси

back-in-ussr.com

Воспоминание снайпера | Екабу.ру — развлекательный портал

ПОДГОТОВКА «МОЛОДНЯКА»

Канун нового, 1995-го, года. Колонны российских войск пересекли чеченскую административную границу, и передовые части заняли позиции у села Кень-Юрт. Напротив нас – Сунженский перевал. И с той и с другой стороны ведется интенсивная стрельба из минометов, из «Градов». Потерь пока нет. Моя работа – подготовка снайперов. Работа интересная, но кропотливая, в подчинении – молодые, неопытные ребята, многие из них снайперскую винтовку раньше и не видели.

Для снайпера очень важно знать и любить свое оружие, и это чувство я пытаюсь привить молодому пополнению, которому, быть может, уже завтра придется столкнуться с реальным противником. Первым делом объясняю, что винтовку СВД необходимо специально подготовить. Большое внимание уделяю вопросам правильной подготовки аккумуляторов – запасных и основных, – организации места для их подзарядки. Затыльники на приклад устанавливать обязательно резиновые (можно взять из комплекта подствольного гранатомета). Спуск крючка должен быть плавным, мягким, без зацепа. Порой такие «мелочи» приходится готовить индивидуально для каждого снайпера. Нельзя забывать о запасных лампочках для прицела.

Приведение оружия к нормальному бою (или, как еще говорят, «пристрелка») и его последующее боевое применение необходимо проводить с использованием патронов из одной и той же партии (снайперские патроны Б-32). Нельзя забывать и о бленде – мягком подглазнике на прицел.

Перед началом стрельбы ствол должен быть сухим. Для прочистки ствола я обычно использовал телефонный провод с белой тканью. Видимо, мое столь щепетильное отношение к СВД подметили в подразделении, раз называли ее не иначе, как «винтовка Страдивари». Крылатая фраза: «Винтовка бьет в копеечку» – утвердилась среди моих выпускников. И действительно, благодаря правильному использованию оружия мне удавалось с шести выстрелов на дистанции 100 м перерезать игральную карту пополам.

Все, чему мне удалось научить ребят, пригодилось им в последующем, и наша голодная, оборванная, непристрелянная «сборная солянка» творила чудеса храбрости. И это далеко не пустые слова. После боев в Грозном пребываю в глубоком убеждении, что при соответствующей подготовке наш российский солдат по своим природным качествам сильнее любого заморского головореза.

ДАЛЕКО НЕ МЕЛОЧИ

Большое значение приходилось уделять вопросам психологической подготовки. Сорок пять суток непрерывного нахождения в боевой обстановке – большой срок. Из-за постоянного психологического и физического напряжения солдат быстро выматывается. Стоит сказать, что фактор нахождения военнослужащего «на линии огня» в западных армиях учитывается. Например, перед проведением военной операции на Балканах в частях НАТО активно работали психологические службы.

Российский же солдат и до и во время боевых действий не только бывает ограничен в необходимых продуктах питания, но и порой обделен вниманием со стороны своих командиров. Гуманитарная помощь, как правило, доходит только до тыловых подразделений. Бойцам, находящимся в боевых порядках, порой негде умыться, просушить обмундирование и обувь. Именно поэтому вопросы санитарии и гигиены на передовой стоят достаточно остро. Распространены такие заболевания, как педикулез, грибковые инфекции.

РЕЙД

В 6 часов утра пришел из ночного рейда. В 10 часов, когда я уже слал, ко мне заглянул полковник Пиха Н.: «Есть желание провести спарринг с чеченским снайпером?»

Как оказалось, вражеский снайпер работал только по ночам, в районе блокпоста перед Сунжинским хребтом. Своим огнем он держал солдат на позиции в постоянном напряжении и за эти дни измотал буквально всех. Из-за угрозы схлопотать пулю, особенно в ночное время, бойцы находились уже на грани психического срыва.

Тактика вражеского стрелка была проста до безобразия: один выстрел с одной сопки, через полтора-два часа с другой, еще через полтора-два часа с третьей. Подобное напряжение на блокпосту можно сравнить с наличием навязчиво жужжащего комара в теплую летнюю ночью, разве что последствия были куда более серьезные.

Отдохнув, подогнав экипировку и проверив оружие, к вечеру я выехал на злосчастный блокпост. Встретивший меня командир Виктор Федорович обрадовался: «Саша, родной, ждем… С меня причитается!» Солдаты высыпали, смотрят на меня как на диковинку. И накатила такая злость! Огляделся вокруг – оборону организовали по всем правилам – кругом бетон, БМП стоят. Неужели одну-единственную помеху убрать не могут?

Посмотрел карту, уточнил местность, определил месторасположение минных полей. Командир показал откуда примерно снайпер ведет огонь. Я попытался определить его возможные маршруты перемещений на огневую позицию и места отхода. Побеседовал с офицерами, солдатами. Забинтовав свою «винтовку Страдивари» и закрепив ночной прицел, договорился с командиром, чтобы к моему возвращению обеспечили проход через минные поля. «Да, ребята, вы уж будьте повнимательней. Не открывайте огонь по мне», – сделать подобное предупреждение я посчитал не лишним. С такой ситуацией уже приходилось ранее сталкиваться: приняв за противника возвращавшихся из рейда, со своих же позиций по ним открывали огонь.

До утра мне возврата нет. Махнув рукой оставшимся на блоке, через несколько минут я был уже на территории противника.

Место наблюдения выбрал в лесополосе. Нашел углубление и через бинокль ночного видения стал осматривать прилегающую территорию. Лежа, подолгу прислушивался к ночным звукам – на крепком морозе даже легкие шаги слышатся звонче. Где-то вдалеке слышна стельба… Движение автомашин в пригороде… Совсем рядом со мной пробежали два шакала. Ближе к ночи мороз усилился и через час стал пронимать до самых костей.

Время тянется долго и нудно. Силой воли заставляю себя не обращать внимания на холод. Время перевалило за полночь. Вскипает злость на «духа». Так и просидел до утра. У вражеского снайпера, по-видимому, в этот день был «выходной».

Настроение скверное. Дождавшись «коридора», возвращаюсь на блокпост. Чувство вины перед людьми, которым я не смог помочь, грызло, как серая крыса, – в глаза солдатам смотреть не хочется. С первой же машиной вернулся к себе в часть. А в этот момент 131-я Майкопская полным ходом готовилась к наступлению.

ДВА ВЫСТРЕЛА — ДВА ТРУПА

Проснулся от того, что задыхался от сигаретного дыма. Бойцы вернулись из рейдов и сейчас возбужденно делились своими впечатлениями. У меня же после неудачной «охоты» на душе было противно и муторно. После обеда вновь подготовился к очередному выходу. Проверил оружие, боекомплект, бинокль ночного видения, подогнал снаряжение.

С сумерками выехал на блокпост.

Все повторяется: проход минного поля, поиск укрытия, осмотр местности. К 8 часам вечера начинает проявляться вражеский снайпер. Откуда-то в направлении блока треснул одиночный выстрел. Я перешел в другое место. Безрезультатно пролежав в своем логове часа 2–3, понял, что снайпер или ушел, или отдыхает в заранее приготовленном убежище.

Принимаю решение углубиться на территорию противника, в сторону окраины Грозного. Невдалеке заметил ферму и несколько домов. До строений было 100–150 метров, когда к ним подъехала «Нива» с выключенными фарами. Из автомобиля вышел мужчина и принялся не спеша доставать из багажника какой-то груз.

Пригляделся – цинки с патронами! В этот момент из дома вышел второй человек, который также принялся выгружать из «Нивы» боеприпасы.
Я изготовился к стрельбе. Мой первый выстрел был предназначен ближайшему боевику. Получив пулю в голову, тот рухнул на землю. Его товарищ мгновенно нырнул за машину. Пришлось ждать, пока его голова вновь покажется из-за капота. Второй выстрел. И вот уже два тела валяются у колес «Нивы».

Для меня явилось большой неожиданностью, когда из дома выскочили еще двое боевиков с автоматами. Однако, открыв беспорядочную стрельбу, они только усилили панику. Прийти в себя им не дала и наша артиллерия, которая через две минуты после случившегося открыла бешеный огонь.

СМЕРТЬ СНАЙПЕРА

Я попытался уйти из-под обстрела своей же артиллерии – по глубокой и широкой балке бросился в темноту ночи. Поднявшись на склон, внезапно очутился перед ДЗОТом. К счастью, бетонное сооружение оказалось брошенным. Поблизости – пустые капониры батареи РСЗО «Град».

Рядом с нефтевышкой – тропинка, на которой показались два вооруженных человека. Об их появлении своим криком оповестили сороки. Едва парочка дошла до забора, я плавно нажал на спуск. Выстрел. Так же быстро ухожу в сторону блокпоста, до которого не близко.

Мой обратный путь пролегает по дну балки. Временами, чтобы осмотреться, поднимаюсь по склону вверх, но из-за густых зарослей верблюжьей колючки ничего не видно.

Приближаясь к блокпосту, внезапно услышал характерный звук работы снайпера. Почти бегом бросился в сторону выстрела. Прильнув к окуляру бинокля, внимательно осмотрел местность. Где-то рядом прокричал самец косули, через некоторое время напуганное животное пробежало мимо меня.

В оптику на другой стороне балки я заметил движение. Пригляделся – человек, на шее которого мотается бинокль. До цели приблизительно 70 метров.

Спрятав свой бинокль под маскхалат, поднимаю винтовку. Продолжаю в прицел наблюдать за человеком, на плече которого уже хорошо видна громадная винтовка. Возможно, это оптический обман, но мне показалось, что человек с каждым шагом почему-то уменьшается в размерах. Едва приготовился произвести выстрел – а цели уже нет.

Кинулся туда, где, по моим расчетам, должен появиться человек. Но его не оказалось. Несмотря на определенный риск, пришлось возвращаться обратно.

Дойдя до того места, где я потерял его из виду, внимательно осмотрел окрестность. Оказывается, тропинка здесь круто уходит вниз. На другом конце балки – кошара, домик и туалет. Расстояние – метров двести.

Вновь прячу бинокль под маскхалат и, подняв винтовку, смотрю в прицел. Вот и моя цель! Человек не спеша приближается к кошаре. Прицеливаюсь. Чувствую, как мое дыхание мешает плавно выбрать спуск. Человек уже открыл дверь и готов переступить порог дома… Отдача от выстрела. В прицел отчетливо виден освещенный проем открытой двери и торчащие оттуда ноги лежащего человека.

Выждал время. Никаких подозрительных движений ни внутри дома, ни снаружи. Видимо, рядом никого нет – иначе подстреленного наверняка бы попытались затащить внутрь дома. Осторожно обошел вокруг кошары. Достал гранату, на всякий случай разогнул чеку и, не вытягивая ее до конца, подошел к проему. Открыл дверь, вошел внутрь. За волосы приподнял голову убитого и надавил ему коленом между лопаток. Руки ощутили липкую кровь. Контрольный выстрел и нож не потребуются.

Оставив труп на месте, оглядел помещение. Мертвый, по-видимому, и был тем неуловимым снайпером. Об этом свидетельствовало его отличное снаряжение. Да и дом оборудован по всем правилам убежища снайпера – обстоятельно, на долгое время. На полках – отличные сухие пайки импортного производства, несколько ящиков куриной тушенки с горохом. На плите – чайник. На полу – матрац с подушкой, топор, нож иностранного производства, куча запасенных сухих дров.

Про себя прикинул: до блокпоста недалеко, а сама балка надежно скрывает кошару от посторонних глаз. Пытаюсь представить тактику действий противника: ночью затопит печь, попьет кофе и выходит на охоту. Один-два выстрела и назад. Отдохнет и через два-три часа – опять к блокпосту.

Документов при нем не оказалось. По лицу национальность не определишь. Особое внимание привлекла винтовка – «Хеклер и Кох» на сошках, калибра 12,5 мм, с отличным ночным прицелом. Обнаруженная здесь же радиостанция Nokia также свидетельствовала о том, что убитый – не чабан.

Оттащил проигравшего снайпера к воротам кошары. Снегом вытер руки от крови.

По возвращении в часть выяснилось, что большинство боевых подразделений бригады передислоцировались в Грозный. В палатку забежал начальник связи. Увидев меня, капитан с порога заорал: «Что вы здесь сидите? Там бой!..» И правда, кругом царила суета. Однако догонять ушедшие в город подразделения очередная колонна из бензовозов, «Шилок» и «Уралов» с боеприпасами собралась только на следующее утро.

Колонна 131-й майкопской бригады горела в центре города. Командир бригады Савин по радиостанции с отчаянием звал помощь. Выпросив у начмеда Пешкова обезболивающий препарат промедол, одну тубу оставил себе. Десять оставшихся отдал экипажу БМП с бортовым номером 232. Впоследствии из всех, кто был в самой БМП, в живых остался только я один. БМП сгорела от пяти прямых попаданий из гранатомета.

Автор: Александр Петренко

ekabu.ru

Читать книгу Снайпер Великой Отечественной Иосифа Пилюшина : онлайн чтение

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Иосиф Пилюшин
Снайпер Великой Отечественной

Первый выстрел по врагу

Ленинград… Улицы и площади залиты солнцем, золотые шпили ослепительно сверкают в голубом небе, сады и парки – в свежей зелени и цвету. Все это я видел много раз, но теперь красота родного города казалась особенно привлекательной.

В полдень 23 июля 1941 года я вместе с новобранцами маршем прошел через Ленинград на фронт, в направлении города Нарвы. Мы глядели на улицы, дома, парки и мысленно прощались с родными местами. Далеко позади остались Нарвские ворота1
  Нарвские триумфальные ворота были сооружены в 1827–1834 гг. по проекту архитектора В. Стасова. Стоят на месте деревянных триумфальных ворот, построенных в 1814 г. по проекту итальянского архитектора Дж. Кваренги в честь русских войск, возвращающихся из Европы после окончания Отечественной войны 1812 г. и войн Шестой коалиции (1813–1814 гг.). (Прим. ред.)

[Закрыть], а мы все еще косили глаза в сторону города.

Сразу же по прибытии на место назначения мы вошли в состав 105-го отдельного стрелкового полка, который располагался в небольшой деревушке. Той же ночью наша рота была назначена в боевое охранение. Мы шли к берегам Нарвы. Красноармейцы и командиры шагали молча, держа оружие наготове. Я с красноармейцем Романовым пробирался по мелкому кустарнику вдоль берега реки. Петр шел впереди меня с такой ловкостью, точно на его пути и не было мелколесья: не зашуршит ветка, не хрустнет сучок под ногами. Когда я задевал головой или плечом за куст или под ногами ломался сухой прутик, Романов останавливался и, глядя на меня, морщил свой широкий лоб, шипел сквозь зубы:

– Тише ты, медведь!

Дойдя до указанного командиром места, мы залегли возле лозового куста. Внизу широким потоком бежала вода. В тишине леса мне было тревожно, любой шорох настораживал. Птицы давно утихли, лишь где-то во ржи без умолку пел свою однотонную песню перепел.

На рассвете к нам пришел командир роты старший лейтенант Круглов. Он лег на траву рядом с Романовым и не отрывал глаз от одинокого дома на противоположном берегу реки. В доме, казалось, не было ни единого живого существа: окна и двери забиты досками. Все говорило о том, что жилье покинуто людьми. Но вот я увидел, как в заборе, окружавшем двор, медленно открылась калитка. Озираясь, вышла высокая женщина. Она была одета в необыкновенно широкую полосатую кофту и длинную черную юбку. На ее плечах лежало коромысло, на котором были повешены две корзины, наполненные бельем. Женщина шла прямо по полю к реке. Дойдя до берега, она поставила одну корзину на траву, а с другой стала медленно спускаться к воде.

Глядя на женщину, я вспомнил родную Белоруссию. Бывало, вот так же моя мать поднимала на плечо коромысло с корзинами и шла на речку Сорьянку полоскать белье. «Где она теперь? – думал я. – Осталась ли на занятой немцами белорусской земле или ей удалось уйти вместе с беженцами?» С болью в сердце я подумал о семье, которую недавно оставил в Ленинграде: «Что сейчас делают мои жена и дети? Как живут?»

Мне вспомнилось, как в ранний июньский час в мою квартиру постучался связной райвоенкомата и вручил мне повестку о немедленной явке на сборный пункт. Я быстро собрался и остановился перед закрытой дверью спальни. Мне очень хотелось увидеть жену и детей, перед уходом поговорить с ними. Я взялся за дверную ручку, но, поборов душевное волнение, решительно вышел из комнаты…

Мои раздумья прервал тихий голос старшего лейтенанта:

– Товарищи, что-то эта женщина не вовремя собралась полоскать белье. Посмотрите за ней.

Прижимаясь к земле, Круглов пополз к опушке леса. Женщина же стояла на берегу и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрела в нашу сторону. Мы с Романовым разглядывали ее лицо: он – в бинокль, я – в оптический прицел. Лицо было сухое, длинное, с острым носом и подбородком, близко поставленные глаза напоминали лисьи.

Вот женщина присела на корточки, вынула из корзины тонкий шнур, к концу которого был привязан груз, и ловко бросила его в воду. Потом взяла тряпку и начала медленно ее полоскать. Вместе с тем она осторожно наматывала на руку конец шнура и, как только показался груз, сразу же бросила невыжатую тряпку в корзину, а шнур сунула за пазуху и вышла на берег. Посмотрев еще раз в нашу сторону, она легко подхватила на коромысло корзины и торопливо, по-мужски, зашагала к дому. Подойдя к забору, женщина взялась за щеколду калитки и воровато осмотрелась вокруг. Не заметив, видимо, ничего подозрительного, она вошла во двор, швырнула под забор корзину с бельем, а сама быстро зашагала к воротам сарая.

– Наверное, издалека приехала ты, чертова фрау, полоскать белье в русской речке. Смотрите, смотрите, товарищ командир, – быстро проговорил Романов вновь подползшему к нам Круглову, – прачка-то устанавливает антенну!

Петр Романов по военной профессии был радистом, а по гражданской – преподаватель немецкого языка. Могучая фигура делала его похожим на сельского кузнеца. Веселый и остроумный, он быстро сходился с людьми, чувствовал себя со всеми легко и непринужденно. Но был в нем один недостаток: слишком горячился и нервничал. Вот и сейчас он весь как-то напружинился, словно собирался броситься через реку.

– Спокойно, Романов, – положил Круглов руку на плечо красноармейцу. – Немецкий разведчик передаст только то, что видел: проход через реку свободен, глубина воды такая-то, русских нет. А это нам и нужно.

Командир роты Виктор Круглов полюбился нам с первой встречи. Его смуглое, несколько продолговатое лицо было полно спокойствия. Сразу запомнились большие голубые глаза, густые брови, упрямые губы и великолепные белые зубы, которые очень молодили его. На груди командира красовались боевые ордена. Из рассказов товарищей по роте мы знали, что он участвовал в Финской кампании2
  Имеется в виду советско-финская война 1939–1940 гг., известная как «зимняя война». (Прим. ред.)

[Закрыть] и уже успел побывать не в одной схватке с гитлеровскими оккупантами.

Слушая командира, я, как сыч, водил глазами по берегам реки, боясь, что не замечу врага, который где-то недалеко подкрадывается все ближе к нам. Неожиданно с противоположного берега донесся шум моторов, и вскоре мы увидели мчавшихся по полю вражеских мотоциклистов. Их было десять. «Здравствуйте, вот и первая встреча!» – подумал я; руки невольно крепче сжали винтовку. Я посмотрел на Круглова: лицо его было каменным, глаза горели недобрым огнем.

– Видите, товарищи, как действует враг? – сказал он. – Вначале выслал радиста-разведчика, а за ним разведчиков-мотоциклистов. – Старший лейтенант строго посмотрел на нас: – Предупреждаю: без моей команды – ни одного выстрела. – И он уполз к опушке леса, где находился телефонист.

Немецкие мотоциклисты подъехали к берегу, приглушили моторы и, не слезая с машин, стали внимательно смотреть в нашу сторону. Потом один за другим они соскочили с мотоциклов и, держа наготове автоматы, двинулись к реке.

Романов толкнул меня локтем в бок:

– Никак, эта сволочь решила переправиться на наш берег?

– Откуда я знаю? Будем ждать команды…

Гитлеровцы осторожно подходили к реке, снимали с ремней фляги, наполняли их водой… Романов проговорил сквозь зубы:

– Эх, напоить бы их сейчас другой водичкой!

– Всему свое время…

Мы с любопытством рассматривали немецких мотоциклистов. Их лица и одежда – в дорожной пыли, на туго затянутых ремнях – гранаты-«колотушки», на головах – стальные каски, низко надвинутые на глаза.

По совести сказать, тогда я почему-то не испытывал к немецким солдатам ненависти, она появилась немного позднее, когда я увидел смерть моих товарищей и звериную жестокость фашистских палачей.

В эти минуты высоко в небе над нами разыгралось сражение. Вражеский самолет, окутанный облаком черного дыма, стремительно падал на землю. Черная точка отделилась от горящего самолета, потом как будто натолкнулась на что-то в воздухе, на мгновение приостановилась, и мы увидели раскрытый парашют, под куполом которого болтался из стороны в сторону человек. С волнением наблюдали мы за тем, что происходило в небе. Романов и я то и дело толкали друг друга в бок, что-то говорили, страстно желая победы нашим летчикам, сражавшимся с «мессершмиттами».

Немецкие мотоциклисты тоже уставились в небо, с удивлением наблюдая, как горстка русских «ястребков» смело вела бой с большой стаей немецких самолетов. О чем-то переговорив между собой, мотоциклисты быстро умчались.

Но прошло некоторое время, и на том берегу вновь заурчали моторы. Я увидел новую группу мотоциклистов, мчавшихся к берегу реки. На этот раз впереди шла бронемашина, которая остановилась у дома. Из нее не спеша вышли два офицера. Тут же к ним подошел высокий человек, тоже в офицерской форме. Наблюдая в оптический прицел за немцами, я сразу узнал в высоком офицере с напоминавшим лисью морду лицом «женщину», измерявшую утром глубину реки.

Показывая рукой на наш берег, разведчик что-то убежденно говорил офицерам, которые часто смотрели в развернутые карты. «Скоро, видимо, подойдут их передовые части», – подумал я. Сколько прошло времени в таком ожидании – не помню, но вдруг неподалеку от меня прогремел резкий выстрел, и сразу тихую Нарву взбудоражила пулеметная и ружейная стрельба. Я быстро наметил свою цель – высокого разведчика в группе офицеров. В азарте начавшегося боя я торопливо прицелился и произвел свой первый выстрел по врагу. Немец резко качнулся и медленно опустился на колени, потом, опираясь руками о землю, попытался встать на ноги, но никак не мог поднять отяжелевшую голову. Сделав последнее усилие, он неуклюже упал на бок, раскинув руки в стороны.

Увидев убитого мной немца, я не ощутил душевного удовлетворения, а лишь какую-то тупую жалость к этому человеку. Ведь я стрелял не по мишени, как в школе ОСОАВИАХИМа3
  ОСОАВИАХИМ – Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Существовало в 1927–1948 гг.; занималось подготовкой молодежи к службе в Вооруженных силах. (Прим. ред.)

[Закрыть], а по живой цели… Все это промелькнуло в моем сознании, но я тут же стал искать новую цель, чтобы повторить то, что уже начал делать…

Когда бой закончился, командир роты Круглов собрал нас всех и с непонятным раздражением крикнул:

– Кто первый стрелял?

Мы радовались успеху, а наш командир неистово ругался:

– Вы понимаете, что наделали?! Мы могли бы куда больше положить их здесь, если бы вы выполнили мой приказ!

Стоявший рядом со мной красноармеец Герасимов, насупив густые русые брови, не глядя на командира, глубоко вздохнул, сделал шаг вперед, пробасил:

– Нервы не выдержали, товарищ командир…

Вражеский десант

Когда вечером мы возвратились из боевого охранения в расположение батальона, здесь уже была вырыта и хорошо замаскирована глубокая траншея. Бойцы ужинали, вполголоса переговаривались о событиях дня, мыли котелки, наполняли свежей водой фляги, проверяли оружие.

Сон на передовой был очень беспокойным: каждый из нас просыпался по нескольку раз и с тревогой прислушивался к отдаленному гулу артиллерийской стрельбы, доносившемуся со стороны Кингисеппа. В расположении нашей части не было слышно ни единого звука. Все делалось бесшумно, молча. Часовые шагали осторожно, не отводя глаз от противоположного берега, откуда мы ждали врага.

Многие бойцы спали на голой земле, крепко прижав к груди винтовки. Чутким был их сон, они были готовы в любую минуту подняться и вступить в бой. Кто не мог уснуть – сидели группами и вели тихую беседу, вспоминали о своих заводах, колхозах, семьях. Каждый из нас в глубине сердца таил тревогу, хотя мы старались не думать о том, что угрожает нам каждую минуту.

В воздухе загудели моторы. Самолеты шли на восток, – по-видимому, на Ленинград.

– Поползли, гады, – сказал Романов. – Кто знает, может быть, они сбросят бомбу и на мой дом…

У меня до боли сжалось сердце. Чувствуя свое бессилие, я не мог стоять на одном месте: быстро курил одну папиросу за другой, ходил взад и вперед по траншее. Красота белой ночи4
  Своеобразный и удивительно красивый природный феномен, наблюдаемый в мае – июне в северных странах. В определенные дни длительность ночи в описываемой автором местности (то есть в районе Ленинграда (сейчас Санкт-Петербург) сокращается до нескольких десятков минут. (Прим. ред.)

[Закрыть] поблекла. Все заполнил грохочущий шум самолетов.

Прошло несколько дней. Все это время мы работали лопатами, топорами, укрепляя нашу траншею. На противоположном берегу реки Нарвы происходили мелкие стычки с разведывательными группами войск противника. Враг как бы давал нам возможность попривыкнуть к фронтовой жизни, прежде чем наброситься на нас всей своей силой.

Я внимательно присматривался к товарищам. Мы все по-разному вели себя перед боем: кто без конца проверял исправность личного оружия, кто тщательно подгонял снаряжение, кто не переставая курил, а некоторые спали непробудным сном.

Был среди нас студент духовной семинарии Жаворонков: кругленький, с черными усиками и жиденькой бородкой, он только и говорил о смерти. «Смерть пожирает все, что мы видим, кроме неба и земли. Человек постоянно борется со смертью, чтобы продлить свою жизнь». Его никто из бойцов не слушал, но Жаворонков, словно помешанный, носился по траншее со своими разговорами о смерти, хотя мы еще не вступали в настоящую схватку.

На противоположном берегу Нарвы было тихо, как в первый день нашего прихода сюда. То и дело посматривая на часы, я ждал, когда вернется со свежей почтой связной командира роты Викторов. Вдали, за лесом, в направлении города Нарвы, будто прогремел гром. За ним последовали редкие орудийные залпы, а потом все слилось в сплошной грохот…

Викторов не принес мне желанной весточки из Ленинграда; с грустью вернулся я на командный пункт роты. Романов спал у ствола разлапистой ели. Русые пряди волос рассыпались по высокому лбу и закрыли часть смуглого лица. Новенькая гимнастерка защитного цвета молодила его. Рядом с ним лежал политрук роты Васильев. Он не спал: при свете фонарика читал полученное от жены письмо. Я улегся рядом с ним. До войны мы с Васильевым работали на одном заводе и были хорошо знакомы. Буквально за несколько дней до войны он женился. И вот сейчас, наблюдая, с какой радостью он читает и перечитывает письмо, нетрудно было понять, как тяжело переносит Васильев разлуку с женой. Общительный и отзывчивый человек, Васильев хорошо сживался с людьми. Он быстро завоевал доверие бойцов и командиров, хотя сам был глубоко штатским человеком.

Из глубины леса послышалось:

– Стой!

Мы насторожились, ждали, что вот-вот начнется перестрелка, но ничего не произошло. В глуши леса стояла тишина. Вот лунный свет упал на лесную поляну, и мы увидели, как через нее проскользнули и скрылись в лесной чаще темные фигуры. Кто идет – различить было трудно. Я толкнул Романова в бок, он моментально проснулся, схватил автомат, но командир роты удержал его за руку:

– Не спеши!

Вскоре к нам подошли снайперы Сидоров и Ульянов. Они вели незнакомого человека в штатской одежде. Сидоров доложил старшему лейтенанту:

– На лесной поляне, у излучины реки, задержали двоих. Один оказал сопротивление и был убит, а этого взяли живым. Они вели передачу вот по этой рации, – Сидоров подал небольшой металлический ящик, в котором была смонтирована рация. – Радист вызывал кого-то: «Дер Тигер».

После короткого опроса лазутчика командир роты сразу же отправился на командный пункт батальона доложить о случившемся. С собой он взял Ульянова и меня.

Слушая Круглова, майор Чистяков, высокий худощавый человек с острым взглядом глубоко сидящих глаз развернул карту-двухверстку и стал искать на ней лесную поляну, где были задержаны вражеские разведчики. Указав на обведенный красным карандашом квадрат, он сказал в раздумье:

– Это не просто лесная поляна. Это временный аэродром, покинутый нашими летчиками. Возможно, немцы попытаются использовать его для высадки десанта. Но когда?

– А если связаться с немцами по рации? – предложил Круглов.

– Нет, этого сейчас делать не следует. Прежде всего поставим в известность командира полка.

Старшему лейтенанту Круглову было приказано немедленно отправиться вместе со мной и Ульяновым на командный пункт полка и доложить о действиях вражеских разведчиков. Три километра мы пробежали за 10–15 минут. Подполковник Агафонов внимательно выслушал нас, переспрашивая и уточняя детали. Закурив, он задумался, а затем повернулся к начальнику штаба.

– Немцы уже знают о месте расположения нашей части. Вполне возможно, что под покровом ночи они выбросят десант, а на рассвете атакуют и с фронта, и с тыла. Ни одного телефонного звонка командирам батальонов! Немцы могут подслушать. Надо как можно быстрее устроить вокруг аэродрома засаду. – В глазах подполковника сверкнули огоньки: – И если немцы пожалуют к нам в гости, устроить им хорошую встречу. Позывные противника вы точно запомнили? – спросил он Ульянова.

– Да, товарищ командир!

– Передайте Чистякову, что я не возражаю против попытки связаться с немцами по рации. Пусть комбат все время держит меня в курсе событий. Немца хорошенько допросите и направьте к нам.

Когда мы вернулись в свою роту, Романов попросил Ульянова рассказать подробно, как были обнаружены разведчики.

– Мы шли из штаба полка, – охотно стал рассказывать Ульянов. – Чтобы сократить путь, решили пойти лесом. Не успели выйти на поляну, как я услышал приглушенные голоса. Мы легли, но из-за темноты, сколько ни всматривались, ничего не могли обнаружить, кроме небольшой скирды сена. Осторожно поползли вперед. Послышался приглушенный говор. Некошеная трава кончилась, и копна сена оказалась совсем близко. Тут мы увидели сначала одного немца (он сидел на корточках, прислонясь спиной к скирде), потом другого. Этот лежал рядом, возле небольшого ящика и с кем-то разговаривал, держа в руке трубку. Когда мы присмотрелись получше, то разглядели и наушники на его голове. Я толкнул Сидорова локтем и прошептал ему на ухо: «Немцы! «Дер Тигер» – это по-немецки «тигр».

Сидоров шепнул мне, что неплохо бы записать слова, но немец прекратил разговор. Радисты, не меняя положения, оставались на месте, чего-то ждали. Мы тоже лежали неподвижно, даже старались не дышать. Некоторое время прошло в полном молчании. Немец, сидевший возле копны, уставился в небо. При свете луны я видел его густо заросшее лицо и думал: «Видно, давно, гадина, болтаешься по нашим тылам». Потом опять заговорил лежавший возле ящика радист. Я стал быстро записывать его слова. Вскоре он кончил разговор. Сидевший лег рядом с радистом, и они стали что-то есть. В эту минуту мы и бросились на них. Радиста схватил сзади Сидоров и прижал к земле, второй взялся за автомат, но я успел ударить его кинжалом…

– Значит, стука ключа вы не слышали? – допытывался Романов.

– Нет, в одной руке немец держал вот эту трубку, а второй прижимал к голове наушники.

Романов подошел к разведчику. Он был невысокого роста, щупленький, с перепуганным серым лицом.

– С кем вы держали связь и какие ваши позывные? – резко заговорил по-немецки Романов.

Лазутчик, увидев злое лицо русского, быстро ответил:

– Я держал связь с одной летной частью. Где она находится и что намерена делать – не знаю.

Подошел командир роты Круглов.

– О, да я вижу, вы поладили, – сказал он, обращаясь к Романову. – Ну что же, это неплохо. Немец тоже человек, жить хочет, а вот фашист – зверь, пусть не ждет от нас пощады.

Романов перевел слова старшего лейтенанта.

– Герр официр, – торопливо, сильно картавя, заговорил лазутчик. – Их нет фашист, их немецки зольдат.

– Полно врать, – оборвал немца Круглов. – Вы свое дело сделали, сообщили своему командованию о расположении советских войск в этом районе.

Романов установил рацию, я надел наушники и прислушался. Над нами было чистое звездное небо, но казалось, что оно до отказа заполнено звуками. В эфире неслись десятки голосов – русских, немецких, финских. Кем-то выкрикивались позывные: отовсюду требовали, звали, просили. Круглов присел на корточки возле рации:

– Ну что же, попробуем?

– Я готов, товарищ командир.

Романов взял от меня наушники, поднес трубку ко рту:

– Ахтунг, ахтунг! Хёрен зи, хёрен зи, «Дер Тигер», «Дер Тигер», «Дер Тигер». Их бин «Элефант», их бин «Элефант»…

Немцы молчали. Романов снова повторил вызов. Прошли еще секунды томительного ожидания. И вот среди шума в эфире он услышал свои позывные и слова: «Почему долго молчали? Срочно сообщите, спокойно ли в вашем квадрате?»

Под диктовку Круглова Романов передал:

– В нашем квадрате все спокойно. Русских нет…

Между тем подразделения нашего полка уже заняли позиции вокруг аэродрома, напоминавшего по форме подкову. Две роты 1-го батальона залегли на северной и восточной сторонах поляны, 3-й батальон – на западной. Свободным оставался проход с южной стороны: он был заминирован.

Рядом со мной на опушке леса у станкового пулемета затаились два бойца. Я заметил, что один из них не мог ни минуты спокойно лежать на месте.

– Ты, Гриша, не нервничай, – сказал баском второй боец. – В нашем деле нужна выдержка. Да и неудобно перед товарищами – они увидят и после смеяться будут…

Запинающимся голосом Гриша проговорил:

– Вы не ругайте меня, дядя Вася. Я стараюсь…

Я вспомнил, что видел вечером этих двух бойцов в траншее во время артиллерийской стрельбы. И теперь, как и в тот раз, дядя Вася поучал своего молодого напарника.

Луна озарила всю поляну. У реки стояли высокие вербы, впереди нас – бурьян, в котором залегли бойцы. Когда в воздухе послышался шум моторов, справа от нас зенитки открыли заградительный огонь. Высоко в небе появились золотистые вспышки. Шум моторов все нарастал. Самолеты кружились поблизости от лесного аэродрома.

Первый десантник приземлился на поляну недалеко от меня. Он упал на бок, парашют протащил его за собой… При свете луны мы видели, как немецкие парашютисты группами спускались на аэродром. Они быстро освобождались от ранцев и бежали в сторону скирды, у которой были обнаружены радисты. Потом загорелось подожженное немцами сено. Над поляной резко заревели моторы. Совершенно неожиданно я увидел громадную черную махину, двигающуюся по аэродрому прямо на меня. Казалось, это чудовище сейчас наедет и раздавит нас!

Я не заметил, как ко мне подполз снайпер Сидоров, который положил мне руку на плечо:

– Ты чего испугался? Это немецкий двухмоторный транспортный самолет.

– А ты откуда знаешь?

– По звуку моторов. Не бойся, он в лес не побежит.

Моторы внезапно заглохли, самолет остановился в двухстах метрах от нас. При свете горящей скирды я увидел, как возле самолета начали сновать десантники.

– Разгружаются, гады, – прошептал Сидоров. – Смотри, даже пушки привезли…

Как только немцы выгрузились, пилот включил моторы, солдаты подхватили самолет за хвост и крылья, разворачивая его в сторону взлетного поля.

Вдруг что-то тяжелое, ломая сучья, упало позади нас. Мы замерли, и спустя несколько минут к нам подполз командир отделения Захаров, который передал приказ командира роты:

– Если немцы бросятся за грузом, драться без шума, ножами.

– А если их будет много? – спросил Сидоров.

– Другого приказа нет. – И бросился дальше.

Спустя несколько минут Захаров опять приполз к нам, на этот раз с солдатом Булкиным. Крепко выругавшись, командир отделения указал ему место рядом с нами.

– Ты что, бежать собрался, стерва, воевать не хочешь? – Захаров сжал кулаки.

Отделенный порывистым шепотом рассказал нам, что он наткнулся на Булкина, когда тот уползал в глубь леса.

– Да что вы, товарищ командир, – оправдывался Булкин. – Я не убегал, а искал воды, хочется пить!

– А для какого черта у тебя болтается на поясе полная фляга воды?

Булкин шумно сопел носом, щеки его вздрагивали, глаза бегали по сторонам.

– Если еще раз замечу, суд будет короткий! – погрозил Захаров автоматом.

В воздухе по-прежнему шумели моторы. Сейчас уже слева и справа в небе вспыхивали разрывы снарядов. Неожиданно мы увидели огромную огненную стрелу, падающую на землю. Я плотно прижался к сосне; на этот раз и Сидоров прикрыл голову руками. Только Романов лежал, не изменив положения. Сбитый самолет врезался в обрыв реки, сильный взрыв потряс землю, лесная поляна озарилась багровым светом. В этот миг я заметил немцев: они торопливо устанавливали пулеметы, дула которых смотрели в нашу сторону.

И тут в небо взвилась зеленая ракета. Описав большую дугу, она упала на середину аэродрома. Сразу открыли огонь все наши станковые и ручные пулеметы. Десантники падали на землю, расползались в стороны, а некоторые из них бежали к крутому обрыву реки, чтобы там укрыться от огня, – и вот послышались взрывы мин.

Стоя на коленях и подавая своему «старшому» пулеметную ленту, молодой боец, который так волновался до начала боя, теперь во весь голос выкрикивал:

– Что, гады, жарко стало?

Бой продолжался около двух часов. Немцы яростно сопротивлялись. Все вокруг пропиталось едким запахом порохового дыма. Но только с наступлением рассвета десант был уничтожен.

Старший лейтенант Круглов поручил Романову и мне доставить в штаб полка пойманного вечером радиста, который во время боя находился под охраной на командном пункте роты.

– Может быть, после этой прогулки он будет поразговорчивее.

Мы повели немца через поляну, усеянную трупами. Он шел медленно, мрачно озираясь вокруг, обходя трупы своих земляков. На его лице был испуг.

При первых лучах солнца мы похоронили на склоне оврага восемь наших товарищей, павших в ночном бою. Я помню, что не мог без слез смотреть на лица погибших друзей, с которыми всего лишь несколько часов назад шел рядом, разговаривал, смеялся…

iknigi.net

НА ОХОТЕ. Записки лучшего снайпера Великой Отечественной войны. Часть 1 « ХРОНИКИ и КОММЕНТАРИИ

Автор  по праву считается одним из лучших снайперов Великой Отечественной войны — на его боевом счету 324 уничтоженных фашиста, включая  генерала. За боевые заслуги Военный совет Ленинградского фронта вручил Евгению Николаеву именную снайперскую винтовку.

 ***

— Слышь, Вовка, — говорю я как-то Дудину, — завтра я решил посидеть в одном хорошем месте. Знаешь на нейтралке разбитый трамвай? Так я уже два дня кручусь там, готовлю огневую позицию. Сегодня она у меня будет закончена. Удобно — до немцев рукой подать, все видно как на ладони, а меня ни одна пуля не возьмет. Почти под трамваем оборудовался!

 —  Смотри не прогадай, — отвечает Дудин. — Ориентир и для немцев тоже очень хорош!

 —  Я и сам об этом думал, но больше двух дней там сидеть не собираюсь — сменю позицию.

 Вот и он, трамвай-ветеран. Стоит, сирота, без стекол в окнах. Его желто-красные бока изрешечены пулями, пробиты осколками от снарядов — живого места не найдешь! Ощетинился щепками деревянных деталей. Внутри него ветер свистит через все отверстия. Рассказывали, будто бы последний рейс этого трамвайного вагона был неудачным: все его пассажиры попали в плен и гитлеровцы их расстреляли. Первым пострадал вагоновожатый, попытавшийся оказать сопротивление фашистам.

 Сейчас этот разбитый трамвай у немцев, наверное, был ориентиром № 1… Я уже не раз бывал тут раньше, все мне здесь знакомо до мелочей. Устраиваюсь поудобней в своей глубоко вырытой стрелковой ячейке — справа от трамвайной линии и чуть впереди вагона. Мой НП хорошо замаскирован со стороны противника, да и сверху, пожалуй, ничего не обнаружишь. Искусству маскировки наши бойцы давно уже научились, особенно мы, снайперы. Общеизвестно — беспечные, ленивые и неосторожные на фронте не выживают.

 …Прошло еще несколько томительных минут, и вот как-то нерешительно, осторожно, словно стесняясь того, что с его появлением снова затарахтят пулеметы и опять будут умирать люди, выглянуло солнце. Вот уже и совсем светло стало.

 Я давно присматриваюсь к обороне противника. Вижу знакомые до мелочей холмики — это немецкие землянки. Около них нет-нет да и пройдет кто-нибудь, наклоняясь к земле. Пусть не беспокоятся сегодня, — не они меня сейчас интересуют. Я присматриваюсь к тылам: там, как сказали мне разведчики, гдето должен быть их штаб. Его-то и пытаюсь обнаружить. Раньше любой фашистский штаб было легко определить по линиям связи. Теперь немцы стали осторожней: стали тянуть провода по земле, зарывать их снегом.

 Я жду тех, которые или бегают, или быстро ходят. Часа через два обнаружил и таких, а среди них дватри человека, которые, куда бы ни ходили и насколько бы ни отлучались, всегда возвращались к одной и той же землянке. Стал к ней приглядываться — она выделялась среди других и размером, и высотой. Сбоку вижу дверь — как в настоящих домах, большую. В сторону наших траншей — окно. Оно тоже широкое, но низкое. А главное, около землянки часовой туда-сюда ходит… «Похоже, это и есть их штаб-квартира!» — думаю я и окончательно переключаю сюда все свое внимание.

 Прикинул — до нее примерно метров семьсот. Фигуры небольшие, но видны отчетливо: мой оптический прицел увеличивает их в четыре раза. Но расстояние на глаз — это одно, а проверить-то его надо! Устанавливаю прицел на семьсот метров и заряжаю винтовку пулей с трассирующим патроном. Кроме двери, никакого особенно приметного ориентира не нахожу. Выбираю момент, когда на переднем крае заговорили пулеметы, и под их шумок делаю единственный выстрел — пуля прочертила трассу прямо до порога двери. Все точно! Теперь только внести маленькую поправочку на барабанчике прицела — и можно ждать добычи. Видимость сегодня как по заказу!

 И все-таки свой первый выстрел я сделал не по той землянке. Метрах в сорока от нее была другая. Ни окон, ни дверей, обращенных в мою сторону. Зато я увидел сразу трех гитлеровцев, вышедших из-за белого бугра землянки. Один из них был по пояс голым, а двое других — без шинелей, в мундирах. Тот, полуголый, подняв вверх руки, стал ходить туда-сюда. «Кому он там в плен сдается? А, скотина, зарядочкой заниматься вышел!» — догадался я. Двое остальных стали умываться снегом. 

 Дождавшись момента, когда полуголый наконец-то остановился и стал приседать, сделал свой первый выстрел. Фашист присел и… повалился на снег, лег, вроде как загорать собрался, обрадовавшись яркому солнцу. Те двое продолжали тереть свои лица снегом. Потом один из них повернулся, посмотрел на лежавшего и что-то, видимо, сказал другому. Повернулся и тот. Оба постояли, посмотрели на раскинувшегося на снегу, потом подошли и стали его поднимать. А потом, поняв, в чем дело, начали растерянно озираться по сторонам, не соображая, откуда могла залететь пуля. На наши траншеи они даже и не посмотрели, видимо считая, что до них слишком далеко. Я не позволил им слишком долго раздумывать и продырявил того и другого.

 «Неплохо для начала», — подумал я и снова зарядил винтовку. А три патрона из кармана аккуратно положил на полочку — для счета. И едва успел снова изготовиться к стрельбе, как увидел приближавшийся к штабной землянке мотоцикл с коляской.

 Водитель лихо подкатил и как вкопанный остановился у самой двери. С заднего сиденья моментально соскочил длинный немец и стал помогать выбираться из коляски толстому гитлеровцу. Пока он услужливо выволакивал этого, видно, важного чина, я занялся водителем, он тут же как бы улегся отдохнуть на руль машины и больше не двигался. А длинный все тащил застрявшего в люльке толстяка наружу. Наконец тот вылез и стал топтаться на месте. Я сделал выстрел. Длинный тем временем повернулся к водителю мотоцикла, хотел ему, как я подумал, дать команду отъезжать, но, увидев того будто уснувшим за рулем, толкнул, однако, конечно, напрасно.

 После моего третьего выстрела, взмахнув руками, завалился навзничь за мотоциклом и длинный.

 «Так… Еще три патрончика положим!» И я выложил их из кармана на полочку. «Что будем делать дальше?» — разговаривал я сам с собой, возбужденный такой удачей. А события развивались с молниеносной быстротой. Не успел я перезарядить свою винтовку и снова изготовиться к стрельбе, как, привлеченные шумом мотоцикла, возможно, кого-то ожидавшие, фашисты выскочили из землянки. 

 Это были два офицера в мундирах с поблескивавшими на груди орденами, в фуражках с высоким верхом. Один из них бросился к тому гитлеровцу, который всего каких-то несколько минут назад сидел в люльке, а теперь лежал перед землянкой на снегу мертвым. Второй что-то кричал, вызывая помощь из земляки. Оттуда моментально выскочил третий офицер и тоже кинулся к убитому. Они начали поднимать его, пытаясь затащить в землянку. Первым я убил того, который распоряжался, — я так понял, что он был важней этих двух, тащивших толстяка. Следом за ним нашли свою смерть и остальные.

 Азарт азартом, а рассудок все же мне подсказывал: «Хватит на сегодня! Нельзя бить с одного места так долго — засекут!» На какое-то время я прекращаю вести стрельбу, только продолжаю наблюдать за фашистами. Так или иначе, мне все равно не выбраться отсюда до наступления темноты.

 Но не прошло и часа, как фашисты снова зашевелились. Начали короткими перебежками, от землянки к землянке, приближаться к штабу и мотоциклу… И не вытерпело мое сердце: я снова открыл стрельбу по этим бандитам. Вот упал один, за ним и другой замер. Остальные разбежались — как ветром всех сдуло! Попробовал поджечь мотоцикл — получилось! Два бронебойно-зажигательных патрона, попав в бензобак, сделали свое дело.

 «Одиннадцать за день! Нет, брат, такой рекорд тебе даром не пройдет!» И, вспомнив, как сам учил осторожности молодых бойцов, будущих снайперов, бросаю не только стрельбу, но и наблюдение за противником. Присаживаюсь в своем глубоком окопчике. В нем тесно, и к тому же страшно хочется пить. Захотелось немного и поспать — видно, сказалось нервное перенапряжение. «Что ж, немного можно расслабиться». Но не успел я закрыть глаза, как мимо просвистел снаряд и разорвался где-то рядом. Мгновенно вскочив, я выглянул из окопа и увидел метрах в трехстах от себя осыпающиеся с высоты огромные комья земли.

 «Ого! Тяжеленьким швыряются! Это, похоже, дальнобойная работает — выстрела почти не слышно!» Я радуюсь, что вражеские артиллеристы бьют плохо — сделали огромный, километров в пять, недолет. Радуюсь тому, что снаряд разорвался не в Ленинграде, а на пустом поле, пусть даже и около наших траншей.

Через несколько минут я снова услышал свист летевшего снаряда. Он нарастал. Разрыв его заставил меня пригнуться пониже в своей ячейке. Этот снаряд упал уже метрах в ста от меня и ближе к трамваю. За разрывом я не услышал третьего разрыва, лишь почувствовал, как ходуном заходила земля у меня под ногами, — это где-то рядом разорвался третий снаряд.

 «Ну, давай, давай, фашист поганый, всю дорогу так бей! Пусть радуются ленинградцы такой «меткости»!» Только вот неприятно, что моя ячейка рушится понемногу, осыпается земля, мельчает мой окоп. Поработать лопатой сейчас просто невозможно: немцы заметят. Но очередной, разорвавшийся где-то сзади и левее трамвая снаряд заставляет меня наконец сообразить: «Да это они трамвай в вилку берут! Это он, а вернее, я — их цель!»

 От такой догадки сразу стало жарко. «Ах, сволочи! Догадались, гады! Поздно я…» Разрыв следующего снаряда поднимает вверх новые тонны земли. Огромный ком, как крышкой кастрюлю, накрывает меня в стрелковой ячейке, тяжело ложится на спину. «Все, — проносится мгновенно в голове, —откопаться я не сумею: и сил уже нет, и что-то здорово давит на спину, и земли полно — и в ушах, и во рту, и в нос лезет».

 Вот что-то опять тупо стукнуло по земле, и чем-то тяжелым ударило меня по голове, навалилось на плечи… И для меня наступила полная тишина, и надвинулась темнота, и мысли оборвались.

 Очнулся я на командном пункте нашей роты — в водосточной, большого диаметра цементной трубе, проложенной поперек трамвайной линии, прямо под ней. Я сидел на табуретке, прислонясь к трубе спиной. Все на мне было расстегнуто, руки, как плети, расслабленно висели, ноги широко расставлены, в голове гудело. Вокруг меня ходили какие-то люди, я их не узнавал и узнавал — все было в каком-то тумане. Со мной разговаривали — я это видел, но голоса до моего сознания не доходили. «Может, оглох?» — подумалось мне.

 Так я сидел, тупо глядя в пол, под которым протекала вода: пол был дощатый, редко настеленный из свежих досок. Видел своих командиров, телефониста с трубкой, привязанной к голове у уха, видел коптилку, чадившую на снарядном ящике, приспособленном вместо стола. Я сидел и почему-то мелко-мелко дрожал. Каких-то осознанных мыслей в голове не было. Вот около меня опустился на колени знакомый человек. «На кого он похож? Ведь я его хорошо знаю!» 

 Наконец до меня дошло, что это мой друг, мой земляк, военфельдшер Иван Васильев. Около него на полу лежала раскрытая санитарная сумка. Я почему-то особенно четко ее вижу — зеленую, с красным крестом на крышке. Стараюсь что-то сообразить, но у меня ничего не получается, и я снова закрываю глаза, куда-то проваливаюсь… Через какое-то время я снова открываю глаза, но вокруг уже никого нет, обстановка все та же, только коптилка страшно дымит, и я задыхаюсь.

 Как мне потом рассказали, проспал я на КП роты восемнадцать часов подряд. Так вот сидя и спал. Меня никто не тревожил. И только на другие сутки, когда я пришел немного в себя, мне рассказали, что произошло в тот день. Немецкие артиллеристы, стрелявшие именно по трамваю, выпустили ровно одиннадцать тяжелых снарядов по этой приметной цели. Огонь вели дальнобойные орудия из-за Урицка и Стрельны. 

 Задача у них была — уничтожить русского снайпера, засевшего в трамвае, как они думали. Шестым снарядом, разорвавшимся почти рядом с моим НП, я и был заживо погребен в своей стрелковой ячейке. И только после артобстрела наши ребята с санитарами, посланные комбатом Морозовым и военфельдшером Иваном Васильевым мне на помощь, откопали и выволокли меня, почти бездыханного, из этой могилы и притащили на командный пункт роты.

 —  А моя винтовка?.. — Это были первые слова, которые я, заикаясь, произнес за последние два дня.

 —  Э… милый! Хватился! Да твою винтовочку-то так искорежило — ну прямо в три дуги! Так что ее теперь ни один специалист не починит! Жди уж новую!

 —  Ну а пока, — сказал комбат Морозов, — отдыхай. Пойдешь в полковую санчасть, полежишь там, если не хочешь попасть в госпиталь. Контужен ты здорово, так что без медицины не обойдешься!

 Ночью меня провожали в «глубокий тыл» — в полковую санчасть, где «свирепствовала» наша Верочка…

 «СНАЙПЕРЫ»

Продолжение  следует

Понравилось это:

Нравится Загрузка…

Похожее

operkor.wordpress.com

Воспоминания женщины-снайпера о Великой Отечественной / Назад в СССР / Back in USSR

Второй — когда смотришь в прицел, видишь: тоненькая-тоненькая ниточка. Это, значит, провод. А раз провод есть, то должен быть и телефонист, правда? Разрушенная связь — это вещь нормальная и необходимая. Еще бегали очень часто связные. Ну, я думаю, очень выгодно, если рота не получит вовремя распоряжение или, наоборот, не передаст его. Потом еще что: у гитлеровцев были особо отличившиеся солдаты. Они носили знаки — угольники золотые. Один угольник — это, значит, одна сожженная деревня, три — он является первым претендентом на офицерский чин. Вот посчитайте, сколько в любой средней деревне людей может быть. И их нет. Поэтому когда появлялись эти, со знаками отличия, снайпер бросал всех и вступал в драку с ними.
Второй вид работы — это засада. Засада может быть — самая малая группа — три человека; самое большое — семь. Берут с собой ручной пулемет, берут с собой гранаты и как можно больше патронов, потому что что тебя ждет в тылу — неизвестно. Ночью, часа в два — самая густая ночь — снайперская засада выходит через нейтральную зону, проходит передний край гитлеровцев и подходит ко второму их эшелону. Я не знаю, я ходила с мужчинами в засаду, как говорится, была в единственном экземпляре. Они идут так спокойно, вроде бы и не волнуются. А я иду так, значит: вальс исполняют собачий зубы, а по спине — холодный-холодный пот.
Вот рассвет начался. Утро. Часиков в семь — в начале восьмого гитлеровцам во второй эшелон приходит кухня. Денщики получают офицерам еду, выстраиваются в очередь, стоят затылок к друг другу, но они-то там не нужны. Мы ждем, когда вылезут офицеры. Офицеры, как говорится, долго себя ждать не заставляют. Мишень появилась, наше дело — открыть огонь. Бывает только минута огня. Падает, начинается паника, крик: «Напали русские партизаны!». Санитары будут стараться что-то сделать, а вы имеете право еще раз открыть огонь, еще раз на минуту. Сумятица еще больше увеличится после повторного выхода, и останется у вас только десять минут. Хорошо, если вы отработали заранее, была возможность создать себе запасной пост. Десяти минут достаточно, чтобы вы на него перешли. Через некоторое время увидите такую картинку: гитлеровцы в конце концов придут в себя, первый взвод они бросят с переднего края по тому месту, откуда был огонь. Ну, вы сидите в стороне. Что вы должны делать? Помогать, чтобы гитлеровцы наступали более активно. А для этого надо, чтобы один снайпер бил по одному взводу, только нечасто, пореже, а второй снайпер будет бить по второму взводу. Они несут потери, крик увеличивается, активность у них поднимается. И к концу дня можете открыть еще раз огонь, а ночью вы вернетесь спокойно к себе домой. Передний край — это вещь нешуточная, вражеский, и проскакивать его нужно действительно очень серьезно. Там и огонь, там и собаки, и мало ли еще какой-нибудь дряни.
Но бывает так: выходит засада, и упал снайпер. Вся засада остановится, несмотря на любой огонь и на любую близость, и, может быть, даже у гитлеровцев это еще было, на их территории, и вступит в бой. И сколько бы ни надо было вести бой, этот бой будет продолжаться. Закон у нас был такой, у советских снайперов: советский снайпер, если он погиб на вражеской территории, он всегда должен быть похоронен на своей советской земле.

Марка с изображением Людмилы Павличенко.
Третий вид работы — это дуэль, снайперская дуэль. Часов от двенадцати до семидесяти часов надо следить, выследить, где этот гитлеровец. Гитлеровский снайпер никогда не ложился впереди своих солдат, он всегда лежал за своим передним краем, где-нибудь в окопе, впереди него еще была группа автоматчиков. Боялись, чтобы его не захватили, как говорится, живым. Хотя мы гитлеровских снайперов брали в плен. Смотрите, смотрите, в конце концов узрели друг друга, и через два оптических прицела вы увидите глаза, лицо, можете определить, сколько лет. Стрелять еще нельзя: мне нужна мишень погрудная. Еще пойдут час за часом, длинные часы, когда вас начнут гитлеровцы выводить из себя. Вам покажут макеты, вам покажут фигу, вам покажут каску, а вы молчите, вам нельзя. Если вы не выдержите и пустите хоть один выстрел, то это будет ваш последний. Автоматчики играют с вами по приказу снайпера вражеского, вы это знаете. Надо иногда, как говорится, уметь терпеть. В конце концов, если вы молчите, вражеский снайпер может прийти к выводу, что вами тут и не пахнет, он может выходить. Он становится, появляется погрудная мишень, ну, а выстрел остался за вами. Обычно кончается дуэль тем, что кто-то не возвращается к себе на передний край, иначе снайпера разойтись не могут, не та специальность.
Четвертый вид работы — это снайпер в бою. Рядом встанут товарищи, начнут заряжать кто автомат свой, кто винтовку, кто винчестер. Заряжают и подают тебе: снайпер должен стрелять точнее, чем обычный стрелок. Отстреливаешь обойму, оружие отдаешь, и тут же в руку тебе вкладывают новое оружие. Вот такая работа снайпера. Во всяком случае, мне хотелось бы сказать, что снайперов в Советском Союзе было очень много. И не было ни одного случая на всех фронтах, на всех участках, как бы тяжело не было ранен снайпер, чтобы он попал в плен. Этого не было. Это все были добровольцы, снайперы, все это были комсомольцы. Еще хочется сказать, что человек, который умеет оружием владеть, он человек, он может себя защитить и может оказать помощь другому. Мне хотелось бы, чтобы все девушки, все парни вашей области умели стрелять.

back-in-ussr.com

Война через оптический прицел: воспоминания снайпера

Он ушел на фронт 18-летним юношей сразу после окончания школы снайперов, в которую поступил еще до начала войны. Как пояснил наш собеседник, желание стать метким стрелком появилось спонтанно. «Тогда было модно: соревнования, призы, поездки. Мне было это интересно. Я хорошо стрелял, поэтому меня сразу взяли», – отметил он.

Вскоре полученные на гражданке навыки молодому бойцу удалось применить на практике. «Немцы были далеко от нас, в траншеях. Ко мне подошел командир полка и предложил показать, что я умею. Я взял и ухлопал неприятеля. Мне выдали винтовку, и я стал снайпером», – вспомнил ветеран.

В этом качестве Иван Ткачев прослужил до 1944 года. С его слов, главная опасность таилась в ежесекундной возможности встречи с вражеским снайпером: «Надо было постоянно маскироваться. Зазевался – и все».

Как правило, на задания снайперская группа из двух-трех человек уходила рано утром. Один снайпер выбирал цель и стрелял, а второй фиксировал, сколько напарник уничтожил противников. На боевом счету Ивана Терентьевича 169 фрицев, среди них 80 офицеров и 30 немецких снайперов. Однако, как рассказал наш собеседник, даже на войне находилось место для жалости к врагу.

«Это было в период белорусской наступательной операции. Мы залегли и следили за землянками. За день убили двух офицеров и четверых солдат. А к вечеру появился еще немец. Он нес какой-то ящик. Я его хорошо запомнил, поскольку у него на глазу была повязка. Мы решили его не трогать, отпустили. А спустя годы, уже в мирное время, я вновь с ним встретился на выставке ГДР в Москве. Через 2 месяца на мое имя пришло письмо с фотографией, на которой был изображен этот немец и две маленькие девочки. Фотокарточка была снабжена надписью: «Если бы не Вы, девочек бы не было».

А вот на сострадание со стороны врага рассчитывать не приходилось. Как вспомнил Иван Терентьевич, соседняя дивизия сильно страдала от огня вражеского снайпера. «В итоге они обратились за помощью к нам. Командир нас еще отпускать не хотел, все говорил: «Вам что, жить надоело?!»

Но в конце концов снайперская группа получила разрешение покинуть расположение на сутки для выполнения боевого задания в зоне действия соседней дивизии. Довольно быстро Иван Ткачев выследил противника и метким выстрелом уничтожил его. Но на этом «командировка» не закончилась. «Мы решили пройти к вражеским траншеям, однако путь к ним пролегал через минное поле. Безопасно можно было идти только через узкий проход рядом с озером. Мы прошли по нему и увидели родник. Очень захотелось попить водички!» В этот момент Ивана Терентьевича с напарником окружили немцы. Они связали красноармейцев и решили вести их в свое расположение через минное поле.

«Мы-то знали, где мины. Мы переступили одну проволоку, вторую, а немцы подорвались. Однако и нам от взрывов досталось. Когда вернулись, рассказали все командиру. Он выслушал и сказал: «Вы что ж, не понимаете, что они назавтра вас бы повесили». Мы этот случай еще долго вспоминали. Даже после войны на встрече с однополчанами были разговоры, мол, зачем мы все-таки тогда согласились идти…»

День Победы Иван Ткачев встретил на боевом посту, правда, уже в качестве командира противотанкового орудия. «Мы тогда воевали в Курляндии (герцогство, существовавшее в западной части современной Латвии – прим. автора). Нас вызвали в штаб, и командующий армией сказал: «Ну что, гвардейцы, на этом война для вас закончилась».

Нашему собеседнику в числе прочих налили стакан водки и практически сразу же отправили учиться в военное училище. Бои же в Курляндии продолжались еще неделю.

Так началась для Ивана Терентьевича мирная жизнь. После окончания училища он поступил в юридическую академию. Долгое время работал в военной прокуратуре государственным обвинителем, а затем более 15 лет преподавал в техникуме гуманитарные и правовые дисциплины.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

www.b-g.by