Жандармский «спецназ»: picturehistory — LiveJournal



Понятие «особые» или «специальные задачи» существовало в военном деле с незапамятных времен. Для их решения в распоряжении военного либо полицейского руководства всегда имелись и специальные подразделения. К ним, например, правда с некоторой натяжкой, можно отнести закованную в латы тяжелую кирасирскую конницу, рослых гладиаторского телосложения гренадеров, детище Петра I — морскую пехоту или казачью «инфантерию» — команды пеших пластунов.
Имелся своеобразный «спецназ» и в составе Отдельного корпуса внутренней стражи — прародительницы современных внутренних войск.

Внутренняя стража, созданная в России в начале 1811 года по указам императора-реформатора Александра I , сама по себе уже являлась специфическим воинским формированием с особыми функциями. Главная и основная из которых — «охранение либо восстановление внутреннего порядка в государстве». Но вместе с тем в ее составе был еще и свой «спецназ»: конные жандармские дивизионы и команды – элита отдельного корпуса.

Создание мобильных конных подразделений было вызвано велением времени. Дело в том, что гарнизонные батальоны, роты и команды, постоянно загруженные караульной службой, зачастую были не состоянии оперативно реагировать на возникавшие то тут, то там массовые беспорядки, стихийные бунты и народные «буйства».
Поэтому для более эффективного подавления мятежей в составе внутренней стражи должны были быть специальные подразделения, свободные от рутинной повседневной гарнизонной службы. Самой мобильной военной силой в те времена была кавалерия. На конных подразделениях и остановились.

1 февраля 1817 года (по старому стилю) император росчерком пера «Быть по сему!» утвердил «Положение для жандармов внутренней стражи» — основной правовой документ, регламентировавший организационную структуру и служебную деятельность этой военно-полицейской силы. Так, благодаря предусмотрительности Александра I , силы правопорядка, обеспечивавшие «тишину и спокойствие» в государстве, получили в свое распоряжение мобильные формирования, способные более оперативно реагировать на массовые беспорядки и намного эффективнее их гасить.

Любопытно происхождение понятия жандарм. Словосочетание «gens d ` armes» в переводе с французского имело несколько значений — «всадник, закованный в железо», «вооруженный человек», «рыцарь из личной королевской гвардии». Позже в европейских странах жандармами стали называть вооруженные полицейские формирования с военной организацией и дисциплиной.

Наиболее широкое развитие жандармские формирования, которые были объединены в специальный корпус, получили во французской армии при Наполеоне I . В функции этого корпуса входило вылавливать дезертиров, пресекать мародерство, принимать участие в боях, эвакуировать с поля боя раненых, поддерживать порядок в местах расквартирования войск. Даже в императорской гвардии состоял один из жандармских легионов. Но все же большая часть корпуса была призвана обеспечивать порядок внутри государства — хорошо организованной и дисциплинированной вооруженной силой оказывать помощь гражданским властям.

Зарубежным опытом решил воспользоваться и русский император Александр I — создать нечто подобное в России. Начальник Главного штаба генерал-фельдмаршал П.М. Волконский получил от государя строгое указание, «дабы внутренняя стража могла более ответствовать цели своего предназначения, соединяя в себе все способы, тому содействующие», незамедлительно сформировать в ее составе жандармские подразделения. Что в скорости и было сделано.


Пётр Михайлович Волконский, генерал-фельдмаршал, министр императорского двора и уделов. В обеих столицах — так в официальных документах именовались Санкт-Петербург и Москва — сформировали по одному жандармскому дивизиону, а в губернских и портовых городах европейской России — 56 конных жандармских команд. Основой послужили прежние полицейско-драгунские эскадроны и команды. Численность этих подразделений, по современным меркам, была незначительной: дивизионы двухэскадронного состава насчитывали чуть более трехсот всадников, а команды — от пятнадцати до тридцати вооруженных верховых.
Ставку делали не на количественный, а на качественный критерий. А посему отбор личного состава для службы в жандармских подразделениях был строжайшим. Главное требование — «как офицеров, так и нижних чинов выбирать для сего исправнейших, способнейших и преимущественно служивших в кавалерии» — выполнялся неукоснительно. Высокий рост, безупречная строевая выправка, красивая форма одежды выгодно отличали жандармов от остального служивого люда.

Вскоре голубой жандармский мундир становится заветной и зачастую несбыточной мечтой многих молодых кавалерийских офицеров. Не чурались примерить шикарную униформу блюстителя порядка и военные из высшего общества — дворянского происхождения. Например, родной брат поэта Александра Пушкина — Лев Сергеевич, после выхода в отставку из Департамента духовных дел 1826 году, попытался устроиться на военную службу младшим офицером в Санкт-Петербургский жандармский дивизион. Но из этой затеи у него ничего не вышло, слишком высокими морально-нравственными критериями надо было обладать, чтобы носить мундир «небесного» цвета. А Лев Пушкин любил погулять и покутить…


Парадная и походная формы Жандармских команд. 1872 г. Проведя несколько месяцев в скорби по несостоявшейся карьере жандармского офицера, он записывается по знакомству юнкером в Нижегородский драгунский полк, стоявший на Кавказе. Но военная карьера у него сложилась не совсем удачно – дослужился он лишь до чина майора.

Но вернемся к порядку комплектования конной жандармерии. Как это нередко бывает с престижным местом службы, здесь тоже не удалось обойтись без чиновных злоупотреблений. На престижную службу в привилегированные жандармские дивизионы стали пристраивать своих отпрысков высокопоставленные и влиятельные родители. Это мешало делу. Неопытные кавалеристы больше создавали неудобств, чем пользы в полицейской службе.


Корпус жандармов. Обер-офицер в парадной строевой форме и Унтер-офицер в парадной и обыкновенной строевой форме. 1881 г. О непорядках с комплектованием элитных подразделений стало известно императору. Он тут же отдал высочайше повеление командиру Отдельного корпуса внутренней стражи всех «поступивших в службу на правах вольноопределяющихся обер-офицерских детей перевести в армейские кавалерийские полки».
Пусть сначала наберутся боевого опыта и вдоволь понюхают пороху и конского пота в регулярной кавалерии, прежде чем наденут голубой заветный мундир. Командиру корпуса император еще раз сделал строгое напоминание — впредь не принимать на службу в жандармы лиц, не прослуживших по несколько лет в армейском строю и не приобретших военных навыков. В последующем царский наказ в кадровом вопросе выполнялся неукоснительно.

В своей деятельности кавалеристы от полиции строго придерживались требований высочайше утвержденного «Положения для жандармов внутренней стражи», которое постоянно дополнялось и изменялось в зависимости от ситуации в стране.
Согласно нормативным документам жандармы внутренней стражи «состоят под непосредственным управлением своих воинских начальников, кои находятся в точном ведении командующего Отдельным корпусом внутренней стражи».
Из этого следовало, что жандармские команды губернских и портовых городов находились в полном подчинении командиров батальонов внутренней стражи. Исключение составляли жандармские дивизионы «обеих столиц».
Они имели двойное подчинение: по службе — обер-полицмейстерам Санкт-Петербурга и Москвы, во всем остальном — окружным генералам внутренней стражи, которые имели «над жандармами своих округов всю ту власть, какая предоставлена им в отношении к внутренним гарнизонным батальонам».

И еще одна любопытная деталь: император своим указом возложил на городские думы содержание жандармских эскадронов, их «исправное продовольствие и снабжение».

Обязанности жандармских подразделений были аналогичными батальонам внутренней стражи. В дополнение к которым по требованию губернских властей конные стражи закона «были непременно употребляемы для удержания полицейского порядка» на всевозможных массовых мероприятиях, народных гуляньях, больших ярмарочных торгах, крупных церковных празднествах. Им поручалась охрана и сопровождение транспортов с государственными ценностями. В их компетенцию входила также поимка особо опасных государственных преступников, их охрана и конвоирование.


Личный состав 1-го отделения конно-полицейской стражи перед выездом на дежурство. Санкт-Петербург, 1898 год. Причем в Положении строго оговаривалось, что за «все последствия от употребления жандармов внутренней стражи отвечает губернская власть. Напоминание было не лишним. Тем более что власти во все времена имели склонность свою нераспорядительность свалить на людей в погонах, обязанных выполнить приказ.

Жандармам также поручалась доставка пакетов с важными документами. В этом случае у губернаторов голова не болела за безопасность конфиденциальных бумаг — их абсолютная сохранность полностью гарантировалась. Таможенные службы портовых городов тоже не обходились без помощи жандармов. «Голубых мундиров» как огня боялись контрабандисты, нелегальные торговцы оружием, и иные злоумышленники, пытавшиеся незаконно проникнуть в пределы государства.

На улицах и площадях больших и малых городов тотчас прекращалась бестолковая суета, когда на дежурство выходили конные жандармы. Один вид здоровенных усачей, гордо восседавших на крепких, грозно фыркающих и высекающих искры железными подковами по мостовой лошадях, действовал на иные чрезмерно горячие головы охлаждающе, не хуже ушата ледяной воды.


Дореволюционные полицейские Киева проводят спецоперацию на Крещатике. Около двух десятков лет жандармские дивизионы и команды находились в составе Отдельного корпуса внутренней стражи. За этот период они превратились в слаженные, хорошо организованные спецподразделения. Но в 1836 году их передали в полное подчинение шефу 3-го отделения Собственной его Императорского Величества канцелярии графа А.Х. Бенкендорфа.

Они вошли в состав Отдельного корпуса жандармов — специального военного формирования, выполнявшего в составе 3-го отделения, а затем Министерства внутренних дел роль политической полиции.


Современная реконструкция: Гвардейский Полевой жандармский эскадрон Вплоть до революционных потрясений 1917 года жандармский «спецназ» использовался в интересах борьбы с государственными преступлениями и подавлением революционных выступлений…

Старший унтер-офицер или вахмистр 2-го полевого жандармского эскадрона

Николай СЫСОЕВ

picturehistory.livejournal.com

Глава тринадцатая Люди в лазоревых мундирах — Колдунья-беглянка — Александр Александрович Бушков — rutlib5.com

– Ну что ты вздыхаешь? – спросила Ольга, покосившись на шагавшего рядом Анатоля. – Тебе претит, что я – ротмистр, а ты только поручик? Но я же тебе объясняла: коли уж мне придется главные труды на себе и вынести, я должна быть старше тебя в звании. Иначе получится как-то нескладно: поручик ведет дело самым живейшим образом, а ротмистр топчется в уголке и помалкивает…

– Да нет, меня как раз вовсе не трогает, что ты старше в звании, – сказал Фельдмаршал задумчиво. – Я просто сам себе удивляюсь. Ты взялась неизвестно откуда, нашлась на улице, уж прости великодушно, как оброненный носовой платок, я тебя знаю всего несколько часов – и вот, проникся к тебе доверием настолько, что согласился с твоим замыслом и именно тебе отвел главную роль…

– Значит, я внушаю доверие.

– А ты, часом, не колдунья?

«Была, – с несказанной грустью подумала Ольга. – Увы, именно была…» – И сказала почти беззаботно:

– Господи, какое колдовство? Просто-напросто я красива, пленительна, обаятельна… и это повышает доверие к моим словам согласно логике нормальных мужчин, к которым ты, безусловно, принадлежишь. Есть у меня сильные подозрения: окажись я пожилой каргой с бородавками на лбу и мужскими усами, ты ко мне отнесся бы гораздо более скептически…

– Ты сейчас пленительна, как заправский ротмистр отдельного корпуса, и не более того… – проворчал Фельдмаршал беззлобно.

Слуга Фельдмаршала, видимо, мастер всех ремесел, которые необходимы толковому авантюристу в его многотрудной деятельности, часа полтора возился с ними, заставив туалетный столик коробочками и флакончиками с театральным гримом. Однако хлопоты того стоили: натуральные волосы, бачки и усы Анатоля, в жизни темно-русые, теперь имели сугубо черный цвет, причем бакенбарды стали гораздо обильнее путем вплетения в них клочков тончайшей шерсти. Ольгины брови стали тоже черными и гораздо более густыми, а вдобавок под носом у нее красовались роскошные кавалерийские усы, неотличимые от настоящих. Первое время Ольга боялась, что они вот-вот отклеятся и упадут на тротуар к живейшему интересу прохожих, не каждый день наблюдавших, надо полагать, как шагающий по Литейному бравый жандармский ротмистр вдруг теряет усы. Однако и усы, и косые бачки держались на своих местах безукоризненным образом, и она помаленьку успокоилась. И теперь они с Анатолем шагали неторопливо, но целеустремленно: два подтянутых офицера в голубых мундирах отдельного корпуса жандармов и начищенных касках, разбрызгивавших солнечные зайчики.

Как и подобало господам офицерам, да еще представлявшим столь значительное учреждение, они, придерживая сабли, поднялись по парадной лестнице генеральского особняка столь стремительно и энергично, что швейцар в ливрее с тремя воланами и огромными блестящими пуговицами с вытисненным барским гербом еще издали распахнул высокую дверь, отвел в сторону руку с блестящей, выше его треуголки булавой

rutlib5.com

О ЛЕРМОНТОВЕ И ЕГО НЕМЫТОЙ РОССИИ

Утверждают, что Лермонтов не мог написать стихотворения «Прощай, немытая Россия…»

Мол, в России были бани, и европейцы баням дивились.

Оспаривают и выражение: «За стеной Кавказа» – МЮ ехал на Северный Кавказ.

Еще ссылаются, на то, что словосочетание «голубые мундиры» встречается у поэта Минаева.

Увы, все «патриотические» аргументы – в мимолет. Лермонтов, конечно, был патриотом России. Но не сервильным. И к «властной вертикали», поддерживаемой трудом «пашей» и жандармов (речь о голубых мундирах ведомства Александра Христофоровича Бенкендорфа), еще до первой отсидки своей в ордонансгаузе относился соответственно.

Но Южная Россия бани не знала. (См. об этом исследования пушкинодомца Александра Боброва.) Это новгородское, северное ноу-хау. Даже уже в Тверской губернии мылись в русских печах.

Что собирался делать поэт за стеной (вариант: за хребтом) Кавказа, хотя ехал на Северный Кавказ? Известно что: воевать в составе действующей армии, ибо действующая армия дралась аж с турками.

Теперь о голубых мундирах и Минаеве.

СПРАВКА ИЗ ВИКИ:
30 Августа 1815 г. — чинам Жандармского (переименованного из Борисоглебского Драгунского) полка, установлено носить однобортный мундир из светло-синего сукна; с того же цвета воротником.

Обмундирование (униформа, форма одежды) жандармов отличалось от общеармейской униформы цветом и некоторыми специфическими элементами (аксельбантами, оружием, и кушаками, размещением петлиц на мундирах, оформлением конской упряжи и др.). Изначально жандармам был присвоен базовый цвет светло-синий, почти голубой, (до 1917 г. он сохранился только в Гвардейском полевом жандармском эскадроне), с 1860-х произошла замена базы на темно-синий.

Карл Мазер. Портрет подполковника Корпуса жандармов П.И. Мордвинова. 1842

Цитата: «В зале перед ним воочию предстали четыре голубые мундира. У господина Белкина душа окончательно переселилась в пятки. ― Вы господин Белкин? ― очень вежливо отнесся к нему один из голубых мундиров. Если бы мой читатель был на месте сего счастливого, но в данную минуту злосчастного помещика, то в вопросившем субъекте он наверное узнал бы Ивана Ивановича Зеленькова; но господин Белкин в то время не имел еще удовольствия знать его, и поэтому очень смущенно, трепеща и заикаясь, произнес: ― Так точно… к вашим услугам… ― Извините-с, ― продолжал допросчик, ― такая неприятная обязанность…» [В. В. Крестовский. Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных. Ч. 6 (1867)].

То есть «голубые мундиры» (про жандармов) ― устойчивое выражение, его не Минаев сочинил. Просто жандармские мундиры со времен Третьего отделения были и впрямь небесно-голубыми.

См. у А. К. Толстого про «лазоревого полковника» («Сон Попова»).

А главный аргумент – даже не свидетельство Бартенева, а лермонтовская болевая гениальность этого восьмистишья.

ЕЩЕ О ГОЛУБЫХ МУНДИРАХ

Защитникам графа Бенкендорфа и наркома Берии: Бенкендорф и Дубельт голубым мундиром брезговали. Позировали художникам в мундирах другого цвета, понимая, что эта мимикрия придумана для простых жандармов (от рядового до полковника).
.
Вот самая беглая подборка, доказывающая, что выражение «голубые мундиры» было эвфемизмом слова «жандармы» на протяжении всего XIX века, начиная с пушкинского времени.

Обратите внимание на контекст, на отношение к голубым мундирам:
.
«Руки мы, офицеры, им, голубым мундирам, никогда не подавали» [Борис Васильев. Картежник и бретер, игрок и дуэлянт (1998)].
.
«Надо было то и дело оглядываться на голубой мундир жандарма, на волосатую руку цензора» [Александр Воронский. Гоголь (1934)].
.
«Не вылезает из жандармского мундира (который со времен Плеве, тоже любителя, висел на гвоздике), ― и вообще абсолютно неприличен» [З. Н. Гиппиус. Дневники (1914―1928)].

.
«― Какой жандарм? ― Какие бывают жандармы: синий… Я отворил дверь и пригласил «синего» жандарма войти, ― это был Пепко в синем сербском мундире» [Д. Н. Мамин-Сибиряк. Черты из жизни Пепко (1894)].
.
«Прежде в Пятигорске не было ни одного жандармского офицера: теперь, Бог знает откуда, их появилось множество, и на каждой скамейке отдыхало, кажется, по одному голубому мундиру», ― рассказывает очевидец» [П. А. Висковатов. Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова (1891)].
.
«А жаль Эюба, до слез жаль! Лихой малый и даже на турку совсем не похож! Я с ним вместе в баню ходил ― совсем, как есть, человек! только тело голубое, совершенно как наши жандармы в прежней форме до преобразования!» [М. Е. Салтыков-Щедрин. Современная идиллия (1877―1883)].
.
«Голубое платье, голубые ботинки, голубая шляпка… вся в голубом! Чистая, невинная… разумеется, и это надо распространить… Что бы еще?.. ― Ну, например, голубой жандарм, ― подсказал Ардальон Семеныч. ― А что бы ты думал! жандарм! ведь они охранители нашего спокойствия» [М. Е. Салтыков-Щедрин. Мелочи жизни (1886–1887)].

«Приехал в Симбирск, кажется, 8-го января 1834 года; предместника моего, полковника Маслова, я не застал уже, но застал озлобление всего общества против него, а вместе с тем недоверие и нерасположение к голубому мундиру» [Э. И. Стогов. Записки (1870–1880)].

«Но вот, видите ли, вы в голубом мундире, этого мундира никто не любит, но вас все хвалят, видно, и вправду вы хороший человек, а если так, то Бог вас благословит» [Э. И. Стогов. Записки (1870–1880)].

«Голубой мундир, ото всех других военных своим цветом отличный как бы одеждою доносчиков, производил отвращение даже в тех, кои решались его надевать» [Ф. Ф. Вигель. Записки (1850–1860)].

«Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу ― ясно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил, или лучше, накрыл все, что там было» [А. И. Герцен. Былое и думы. Часть четвертая. Москва, Петербург и Новгород (1857)].

«Разумеется, голубое пламя и голубой жандармский мундир своей аналогией подали повод к такой шутке, которая после обеда показалась всем очень забавною и возбудила громкий смех» [С. Т. Аксаков. История моего знакомства с Гоголем (1856)].

«Но и тут известные особы в голубых мундирах спешили приводить в надлежащие формы каждое свободное движение» [А. В. Никитенко. Дневник (1830)].

Так что отстаньте, плиз от Лермонтова. Про Россию у него есть стихи и пострашней. Начиная с шестнадцатилетнего: «Настанет год, России черный год…»

А еще есть «Люблю отчизну я, но странною любовью…» Наследники голубых кантов славного жандармско-гебешного воинства до этого его стихотворения (называется оно «Родина») за занятостью пока не добрались.
.
ЗЫ1:
ИЗ ЖИЗНИ ТРОЕЧНИКОВ
.
15 июня на 15-й Прямой линии Путин с барского плеча подарил Лермонтову как минимум еще один год жизни (поэт был убит в 1841-м, однако президент РФ считает, что в 1842-м тот мог ехать на Кавказ),

И тут же усомнился, что это Лермонтов написал «Прощай, немытая Россия…»
Так почему троечник, а не двоечник, как в политике?
А потому, что стихотворение процитировал целиком (кстати, уже не в первый раз). Значит, про мундиры голубые сидит глубокой занозой. Только он и это понимает по-своему. И оно, увы, тянет на диагноз. Лермонтов писал про жандармов (те носили лазоревые мундиры), а этот, ударенный темой, понял, что про голубых. И объявил в прямом эфире, что этих, на гнилом западе больше, чем у нас.
.
ЗЫ2: Пишет Elena Lanskaya: Одна из моих тётушек однажды сладко вспоминала своих многочисленных ухажёров. Процитировала стих, сочиненный одним из них: «Твои глаза, Как брюк жандармских бирюза…»

Понравилось это:

Нравится Загрузка…

Похожее

nestoriana.wordpress.com

Вождь «голубых мундиров». Был ли Александр Бенкендорф «держимордой» России? | История | Общество

«Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и местному), и царь не стыдится в том признаться…», — писал, пребывая в бешенстве, «солнце русской поэзии» Александр Сергеевич Пушкин. В этих строках гнев поэта был обращен не столько на царя, сколько на человека, чьими стараниями перлюстрация личной переписки стала считаться в России нормой.

Тезке поэта, Александру Христофоровичу Бенкендорфу, потомки не простили притеснений Пушкина и других деятелей русской литературы. Фамилия «Бенкендорф» воспринимается как синоним «держиморды» — символа безжалостного репрессивного аппарата Российской империи.

Но считать Александра Бенкендорфа исключительно, как говорилось в классической советской картине, «сатрапом, палачом, душителем свободы», было бы неверно.

Бенкендорфы и цари

Прадед Александра, немец Иоганн Бенкендорф, был бургомистром в Риге и возведен королем Швеции Карлом в дворянское достоинство. Дед будущего шефа жандармов Российской империи, Иоганн-Михаэль Бенкендорф, отметился службой уже русской короне. Иван Иванович, как звали его в России, был обер-комендантом Ревеля, провел на службе четверть века и умер в чине генерал-лейтенанта.

Отец Александра, Христофор Иванович Бенкендорф, отличился на полях сражений, а позже стал другом будущего императора Павла I, и после его восшествия на престол был произведен в генерал-лейтенанты и назначен военным губернатором Риги.

Под опекой императрицы

Александр Христофорович Бенкендорф родился в Ревеле 23 июня 1782 года. Вышеописанная кончина его матушки, Анны Юлианы, урождённой баронессы Шиллинг фон Канштадт, стала причиной того, что опеку над ее детьми взяла сама императрица Мария Федоровна. Дело в том, что мать Бенкендорфа входила в свиту Марии Федоровны еще тогда, когда та была датской невестой русского наследника.

Родители Александра Бенкендорфа. репродукция

Сыновей Анны Юлианы звали также, как и старших сыновей императрицы — Александром и Константином. Мария Федоровна определила мальчиков в престижный пансион аббата Николя.

В 15 лет Александра зачислили унтер-офицером в лейб-гвардии Семеновский полк. В 1798 году 16-летний Бенкендорф был определен флигель-адъютантом к императору Павлу I.

Вполне возможно, что близость к царской семье, начавшаяся с детства, повлияла на взгляды Александра Бенкендорфа в зрелом возрасте.

Из флигель-адъютантов — в военные герои

Но сразу стать «особой, приближенной к императору», у молодого Бенкендорфа не получилось. Причиной стал дворцовый переворот, в результате которого Павел I погиб, а на престол взошел его сын, Александр I.

Новый монарх определили бывшего флигель-адъютанта отца в секретную экспедицию, которая должна была «объехать с целью военно-стратегического осмотра Азиатскую и Европейскую Россию».

Затем Бенкендорфа направили в действующую армию, на Кавказ. И здесь Александр доказал, что военный он не только по форме, но и по духу. За конную атаку при штурме крепости Ганжи (Гянджи) Бенкендорф был удостоен ордена.

В прусской кампании 1806-1807 годов Александр состоял при дежурном генерале графе Толстом и участвовал во многих сражениях. За битву при Прейсиш-Эйлау Бенкендорф был произведен в капитаны.

Затем была русско-турецкая война 1806-1812, на которую Бенкендорф отправился добровольцем. За отличие в сражение под Рущуком 20 июня 1811 года Александр Бенкендорф был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени.

Партизан и освободитель Европы

Отечественная война 1812 года и заграничный поход стали вершиной военной карьеры Бенкендорфа.

Наравне с легендарным Денисом Давыдовым, Бенкендорф отличился на ниве партизанской войны — он командовал авангардом летучего отряда генерала Винцингероде. После оставления Москвы французами Бенкендорф некоторое время был комендантом города, потом вернулся в действующую армию, и в ходе преследования отступающего к границе противника взял в плен трех генералов и более 6 000 наполеоновских солдат.

Во время кампании 1813 года Бенкендорф во главе своего отряда нанёс поражение французам при Темпельберге, принудил неприятеля сдать город Фюрстенвальд и вместе с отрядом Чернышёва и Теттенборна занял Берлин. За беспримерное мужество, проявленное во время трехдневного прикрытия прохода русских войск к Дессау и Роскау, был награжден золотой саблей с алмазами. Затем Бенкендорф совершил рейд в Голландию, разбив там французские части, бои в Бельгии, где отряд отбил у войск Наполеона 24 орудия и 600 пленных англичан.

В кампанию 1814 года Бенкендорф особенно отличился в деле под Люттихом; в сражении под Краоном командовал всей конницею графа Воронцова, а потом прикрывал движение Силезской армии к Лаону; при Сен-Дизье начальствовал сперва левым крылом, а потом арьергардом.

Наполеоновские войны Бенкендорф завершил в звании генерал-майора, имея целую россыпь заслуженных наград.

Портрет Александра Христофоровича Бенкендорфа работы Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург).  репродукция

Непринятый донос

В 1819 году он был назначен начальником штаба Гвардейского корпуса.

В офицерской среде процветало вольнодумство, велись разговоры о преобразованиях империи, о конституционной монархии и даже о республике. Бенкендорфу такие настроения были непросто не близки, он считал их опасными для государства.

В 1821 году Бенкендорф подает Александру I записку, в которой сообщает о существовании тайных обществ, называет известные ему фамилии членов, а также высказывает свои идеи по борьбе с крамолой.

И получает … понижение в должности. Генерал Бенкендорф снова пишет царю, искренне недоумевая, чем он мог навлечь монарший гнев. Объясняться император не захотел, но образ его мыслей не являлся большой тайной. В свое время он сам вынашивал идеи коренных преобразований в России, которые так и не были реализованы. В офицерах из тайных обществ Александр I видел молодого себя. Как-то, говоря о членах тайных обществ, царь коротко заметил: «Не мне их судить». Потому и инициативе Бенкендорфа Александр хода не дал.

Главный жандарм Николая I

Свою верность монархии Александр Бенкендорф в полной мере доказал 14 декабря 1825 года, когда стал одним из тех генералов, которые возглавили разгром восстания декабристов. Затем он принимал деятельное участие в следствии и суде над заговорщиками, заслужив большое доверие нового императора Николая I.

Для Николая Павловича важнейшим вопросом стало предотвращение новых заговоров. Тут-то и пригодились идеи Бенкендорфа. 12 апреля 1826 года оно подает записку Его Императорскому Величеству, содержавшую проект учреждения высшей полиции под начальством особого министра и инспектора корпуса жандармов.

25 июня 1826 года Бенкендорф назначен шефом жандармов, а 3 июля 1826 года — главным начальником III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Эти посты Александр Бенкендорф будет занимать до самой смерти.

Россия под «колпаком»

Суть схемы, предложенной им , заключалась в следующем. От «мозга» политической полиции — Третьего отделения — должны были исходить нити, которые опутают все структуры общества, начиная от чиновников министерств и ведомств, и заканчивая трактирщиками и ямщиками. Все они должны будут оказывать содействие политическому сыску. Основой основ должны были стать доносы. «Злодеи, интриганы и люди недалекие, раскаявшись в своих ошибках или стараясь искупить свою вину доносом, будут по крайней мере знать, куда им обращаться», — писал Бенкендорф.

Бенкендорф с женой Елизаветой Андреевной. репродукция

С немецкой пунктуальностью он выстроил схему, при которой территория России была поделена на округа, в каждый из которых был назначен свой жандармский генерал. В каждом регионе были созданы жандармские отделения. «Голубые мундиры» (цвет формы жандармов) должны были проникать в самые отдаленные уголки страны и общества.

Среди методов работы Третьего отделения, была и тотальная перлюстрация частной переписки, которая так злила Пушкина. Сам Бенкендорф ничего предосудительного в этом не видел.

«Законы пишутся для подчиненных»

За неблагонадежными гражданами устанавливался особый контроль. Первыми под наблюдение были взяты литераторы-вольнодумцы, среди которых, разумеется, оказался и Пушкин.

Бенкендорф, всего за несколько лет выстроив мощнейшую систему политической полиции, прекрасно знал о том, какую репутацию имеет в либеральных кругах. Однако это его не смущало — он был полностью уверен в правоте дела, которым занимается.

Пушкинист Натан Эйдельман так писал об отношениях Пушкина и Бенкендорфа: «Бенкендорф искренне не понимал, что нужно этому Пушкину, но четко и ясно понимал, что нужно ему, генералу, и высшей власти. Поэтому, когда Пушкин отклонялся от правильного пути к добру, генерал писал ему вежливые письма, после которых не хотелось жить и дышать».

Другому своему «подопечному», поэту Антону Дельвигу, Бенкендорф указывал: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться или ими оправдываться».

Борец с коррупцией и строитель железной дороги

Но сводить деятельность самого Александра Бенкендорфа и Третьего отделения в целом только к надзору за вольнодумцами было бы неверно.

«Чиновники — это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным. Среди них редко встречаются порядочные люди. Хищения, подлоги, превратное толкование законов — вот их ремесло. К несчастью, они-то и правят и не только отдельные, наиболее крупные из них, но в сущности все, так как им известны все тонкости бюрократической системы», — писал Александр Бенкендорф о главной проблеме Российской империи.

Его доклады императору о положении в стране были трезвыми, а не подобострастными. Бенкендорф, например, докладывал, что движение декабристов находило широкое сочувствие в обществе в силу недовольства людей сложившимся положением, отсутствием серьезных изменений. Говоря о волнениях крестьян, шеф жандармов указывал на неразрешенность «крестьянского вопроса» в России.

Александр Бенкендорф поддерживал многие новшества и начинания, которые считал полезными для России. В конце 1830-х годов он докладывал Николаю I о необходимости строительства железной дороги, которая соединит Москву и Петербург. Бенкендорф входил в комиссию для составления проекта дороги, а затем и в Особый межведомственный комитет по ее строительству.

Эстонский замок Фалль, где похоронен Бенкендорф. Фото: Commons.wikimedia.org

«Он ни с кем меня не поссорил»

Вплоть до конца 1830-х годов Бенкендорф являлся ближайшим сподвижником Николая I, сопровождал его в большинстве поездок. В ноябре 1832 года император возвел шефа жандармов в графское Российской империи достоинство.

Но здоровье Бенкендорфа стало ухудшаться, и следовать за императором он уже не мог. Постепенно он начал отходить от дел, все больше времени посвящая лечению и мемуарам, а не службе.

В 1844 году шеф жандармов в очередной раз поправлял здоровье на минеральных источниках Карлсбада. В конце сентября 1844 года он сел на пароход «Геркулес», чтобы вернуться в Россию. Но во время пути Александр Христофорович Бенкендорф скончался в возрасте 62 лет.

«Он ни с кем меня не поссорил, а примирил со многими», — заметил Николай I, узнав о смерти Бенкендорфа.

Но лестные слова императора не спасли Александра Христофоровича от вечной репутации «держиморды». Правда, и сам Николай I остался в историю с репутацией «жандарма Европы» и прозвищем Николай Палкин. История решает по-своему.

aif.ru

rrulibs.com : Фантастика : Фэнтези : Глава тринадцатая Люди в лазоревых мундирах : Александр Бушков : читать онлайн : читать бесплатно

Глава тринадцатая

Люди в лазоревых мундирах

– Ну что ты вздыхаешь? – спросила Ольга, покосившись на шагавшего рядом Анатоля. – Тебе претит, что я – ротмистр, а ты только поручик? Но я же тебе объясняла: коли уж мне придется главные труды на себе и вынести, я должна быть старше тебя в звании. Иначе получится как-то нескладно: поручик ведет дело самым живейшим образом, а ротмистр топчется в уголке и помалкивает…

– Да нет, меня как раз вовсе не трогает, что ты старше в звании, – сказал Фельдмаршал задумчиво. – Я просто сам себе удивляюсь. Ты взялась неизвестно откуда, нашлась на улице, уж прости великодушно, как оброненный носовой платок, я тебя знаю всего несколько часов – и вот, проникся к тебе доверием настолько, что согласился с твоим замыслом и именно тебе отвел главную роль…

– Значит, я внушаю доверие.

– А ты, часом, не колдунья?

«Была, – с несказанной грустью подумала Ольга. – Увы, именно была…» – И сказала почти беззаботно:

– Господи, какое колдовство? Просто-напросто я красива, пленительна, обаятельна… и это повышает доверие к моим словам согласно логике нормальных мужчин, к которым ты, безусловно, принадлежишь. Есть у меня сильные подозрения: окажись я пожилой каргой с бородавками на лбу и мужскими усами, ты ко мне отнесся бы гораздо более скептически…

– Ты сейчас пленительна, как заправский ротмистр отдельного корпуса, и не более того… – проворчал Фельдмаршал беззлобно.

Слуга Фельдмаршала, видимо, мастер всех ремесел, которые необходимы толковому авантюристу в его многотрудной деятельности, часа полтора возился с ними, заставив туалетный столик коробочками и флакончиками с театральным гримом. Однако хлопоты того стоили: натуральные волосы, бачки и усы Анатоля, в жизни темно-русые, теперь имели сугубо черный цвет, причем бакенбарды стали гораздо обильнее путем вплетения в них клочков тончайшей шерсти. Ольгины брови стали тоже черными и гораздо более густыми, а вдобавок под носом у нее красовались роскошные кавалерийские усы, неотличимые от настоящих. Первое время Ольга боялась, что они вот-вот отклеятся и упадут на тротуар к живейшему интересу прохожих, не каждый день наблюдавших, надо полагать, как шагающий по Литейному бравый жандармский ротмистр вдруг теряет усы. Однако и усы, и косые бачки держались на своих местах безукоризненным образом, и она помаленьку успокоилась. И теперь они с Анатолем шагали неторопливо, но целеустремленно: два подтянутых офицера в голубых мундирах отдельного корпуса жандармов и начищенных касках, разбрызгивавших солнечные зайчики.

Как и подобало господам офицерам, да еще представлявшим столь значительное учреждение, они, придерживая сабли, поднялись по парадной лестнице генеральского особняка столь стремительно и энергично, что швейцар в ливрее с тремя воланами и огромными блестящими пуговицами с вытисненным барским гербом еще издали распахнул высокую дверь, отвел в сторону руку с блестящей, выше его треуголки булавой.

В огромном вестибюле наблюдалась невероятная суета – и ливрейных лакеев, и мальчишек-казачков, и услужающего народа попроще в простонародном русском платье, того самого, что в другое время скрывается в недрах особняка и на глаза светской публике не попадается никогда. С муравьиным проворством и трудолюбием они перемещались в разных направлениях, поодиночке и группами, тащили охапки цветов в плоских, наполненных водой жестяных тазах, целые зеленые деревья в лакированных кадках, охапки свечей и фонариков для иллюминации, затейливые гирлянды из разноцветной бумаги. Пахло мастикой для натирки полов, разнообразнейшими цветами, зеленой листвой – тот трудноописуемый аромат бала, который Ольге не раз приходилось вдыхать в Петербурге. Невероятно грустно оказалось вдруг ощутить в который раз, что она выброшена из этого красивого и беззаботного мира – без всяких провинностей с ее стороны… Ничего, подумала она, крепясь. Есть еще Европа, а уж там, кровь из носу, как мужички выражаются, будем блистать на тамошних балах… если все пройдет гладко.

Навстречу им выдвинулся единственный ливрейный лакей, который никуда не спешил – выполнявший в вестибюле, надо полагать, обязанность привратника. В зеленом кафтане екатерининских времен, высоком напудренном парике того же времени, он выглядел вышколенным на совесть – и тем не менее в глазах у него Ольга явственно различила то ли удивление, то ли тревогу: именно те чувства, каковые и должны вызывать лазоревые мундиры отдельного корпуса…

Он не успел открыть рот – Ольга, пристукнув каблуком о каблук, спросила отрывисто и строго:

– Где генерал Сперантьев?

– Изволит пребывать в кабинете…

– Проводи нас туда немедленно, – и, видя короткое замешательство, добавила жестче: – Веди, болван! По именному повелению…

Подобные слова не дозволяли прекословия и проволочек, а потому лакей, побледнев, повернулся и почти бесшумно заскользил впереди них по длинному коридору, ухитряясь все время предупредительно держаться к ним лицом, как бы вполоборота, и при этом не налетать на препятствия в виде колонн или высоких ваз, коими был уставлен коридор.

Они поднялись на второй этаж по боковой лестнице. Предупреждая действия лакея, нацелившегося было деликатно отворить резную дубовую дверь, Ольга ухватила его за шитый жестким золотом обшлаг, потянула в сторону, прижала спиной к стене:

– Вот здесь и стой, не сходя с места, пока мы не закончим. Понял, орясина? Иначе в Сибири сгною…

Она взялась за начищенную ручку двери и, не колеблясь, потянула ее на себя. Вошла, независимо постукивая каблуками и гремя саблей. За ее правым плечом – где вообще-то полагается располагаться ангелу-хранителю – неотступно следовал Фельдмаршал, столь же громко молотивший каблуками в паркет, словно гвозди заколачивал.

Слава богу, со Сперантьевым Ольга не была знакома накоротке – а впрочем, грим оказался настолько хорош, что мог обмануть и старого знакомца. Генерал, лениво перебиравший за столом какие-то бумаги, поднял голову и уставился на вошедших со вполне объяснимым удивленным раздражением. Но уже в следующий миг обычная барская уверенность в себе исчезла с его холеного пожилого лица, и на смену ей пришла очевидная тревога – что неудивительно для человека с весьма нечистой совестью…

Ольга сделала еще несколько шагов и, оказавшись перед самым столом, бросила руку к каске:

– Отдельного корпуса жандармов ротмистр Белицкий!

За ее плечом Фельдмаршал рявкнул еще горластее и чеканнее:

– Отдельного корпуса жандармов поручик фон Гауф!

Генерал Сперантьев пытался беззаботно улыбнуться, но получалось это у него плохо. Положа руку на сердце, совершенно не получалось – и дрожание губ наличествовало, и взор бегал словно у разоблаченного шулера…

Он встал и, пытаясь казаться беззаботным, спросил:

– Чем обязан, господа?

Ольга преспокойно обошла стол, остановилась рядом и, когда генерал попытался встать, неделикатно нажала ему ладонью на плечо, украшенное тяжелым эполетом.

– Извольте не вставать! У меня создалось впечатление, что наш визит вас удивил, ваше высокопревосходительство…

– Ну разумеется… – промямлил генерал, глядя на нее снизу вверх с беспомощным и трусливым выражением, которое придало Ольге бодрости.

– Вот как? – спросила она с издевкой. – Интересные дела творятся… Вас, генерал, удивляет визит жандармских офицеров? Именно вас? Предпочитаете мелочное запирательство, словно уличенный воришка? Стыдно, генерал, вы же военный, участник кампаний, человек неглупый… Стыдно!

– Простите…

– Вчера Третьим отделением собственной его императорского величества канцелярии был подвергнут аресту и допросу полковник лейб-гвардии егерей Панафидин, – сказала Ольга, холодно глядя ему в глаза и по-прежнему держа руку на эполете. – Означенный господин рассказал немало интересного об обстоятельствах, сопутствующих недавнему злодейскому покушению на государя во время больших маневров. Он чрезвычайно подробно, откровенно и, что немаловажно, доказательно поведал множество любопытных вещей о камергере Вязинском, фон Боке, полковнике Кестеле…

Она зорко следила за лицом собеседника. Уже при упоминании о Панафидине он насторожился – а с каждой новой фамилией все более бледнел лицом, лоб и виски покрылись испариной, рука рванула высокий, шитый золотом воротник, словно генералу не хватало воздуха.

– Арестованный назвал еще немало имен, – сказала Ольга. – Так, поверьте моему опыту, обычно и бывает: никому не хочется отвечать за содеянное… или замышлявшееся одному. Все очень быстро начинают выдавать сообщников по заговору, надеясь, что ответственность, разделенная меж целой толпой, окажется мене тяжкой… Вы все еще притворяетесь, будто не догадались, зачем мы пришли? (Генерал ответил ей затравленным, паническим взглядом и не произнес ни слова.) Полковник Панафидин рассказал кое-что и о вас… точнее, о тех бумагах, что хранятся в вашем несгораемом ящике, – она указала на правую тумбу огромного письменного стола, украшенного золоченными завитушками в стиле рококо. – Не будете ли вы так любезны его открыть?

Сперантьев непроизвольно сделал такое движение, словно хотел еще плотнее захлопнуть дверцу тумбы, таившую за собой, согласно сведениям Фельдмаршала, металлический ящик для особо важных бумаг и ценностей. Ольгу это движение заставило победно улыбнуться: она рассчитала правильно, какие-то бумаги, вплотную связанные с заговором, там и в самом деле лежали, – иначе почему он пришел в такую ажитацию?

Она недобро улыбнулась:

– Вы намерены оказать сопротивление двум жандармским офицерам, явившимся по именному повелению?

Генерал, судя по его жалкому виду, никакого сопротивления оказать не мог – он попросту оцепенел от ужаса, как настигнутый ястребом зайчонок. Ольга, естественно, не испытывала к нему ни малейшей жалости: он приятельствовал с людьми – и притворявшимися людьми существами, – сломавшими ей жизнь…

– Поручик, – сказала она, не оборачиваясь. – Помогите его высокопревосходительству отпереть тайник…

Фельдмаршал, обрадованный, что и ему наконец-то удастся сыграть некую роль в событиях, придвинулся к сидящему, без малейших церемоний сграбастал его за эполет и, склонившись с грозным лицом, сказал властно:

– Ключик позвольте… – и подпустил металла в голос: – Что ж, прикажете кликнуть из коридора нижних чинов, чтобы карманы вам вывернули?

– Как вы смеете… – севшим голосом пробормотал генерал. – Я все же являюсь…

– Да полноте, сударь, – сказала Ольга тоном, каким объясняются с совершеннейшим ничтожеством. – Вы в данную минуту являетесь не более чем лицом, всерьез заподозренным в соучастии не только в военном заговоре, но и в покушении на цареубийство. Если Панафидин вас оклеветал и никаких бумаг предосудительного характера у вас в столе нет, я, конечно, извинюсь должным образом и готов буду снести любое взыскание начальства. Но если бумаги сыщутся у вас в столе, уж не посетуйте на дальнейшее… Ключ!

Генерал принялся расстегивать высокий ворот мундира, и Ольга забеспокоилась, как бы его, чего доброго, не хватил удар – но, как тут же оказалось, Сперантьев попросту держал ключ на шнурке от нательного креста, что было довольно предусмотрительно. Когда он, путаясь, неуклюже потащил шнурок через голову, Ольга быстро ему помогла, обошла кресло, присела на корточки и распахнула дверцу из темного дерева, украшенную финтифлюшками из позолоченной бронзы и накладным узором из более светлых деревянных фестонов.

За ней оказалась другая дверца, металлическая, с узкой замочной скважиной, прикрытой фигурной накладкой. Отодвинув накладку в сторону, Ольга сунула в скважину ключ с затейливой бородкой, осторожно повернула его, еще раз…

Послышался мелодичный звон, и дверца чуточку отошла. Используя повернутый в замке ключ как ручку, Ольга проворно ее распахнула. Там, внутри, лежала аккуратная стопа бумаг – внизу большие по размеру, сверху меньшие… а на них помещалось несколько обтянутых синим и черным бархатом футляров, круглых и продолговатых, с крохотными застежками, то ли золочеными, то ли золотыми.

– Господа, – произнес генерал вовсе уж упавшим голосом, дребезжащим и тусклым, как огонек лучины в окошке одинокой деревенской избенки. – Там пистолет, в левом ящике… Будьте так великодушны и позвольте воспользоваться… Репутация, имя, положение в обществе, господа… Искупить, так сказать…

– Поручик, – не вставая, сказала Ольга. – Проследите, чтобы господин генерал, не дай бог, не улучил случай… искупить грехи свои тяжкие…

– Будьте благонадежны, ротмистр, – весело отозвался Фельдмаршал и, судя по звукам короткой возни, какие-то меры предпринял незамедлительно.

Достав синий круглый футляр с куполообразной крышкой, Ольга выпрямилась. Открыла крышку и замерла в женском, ничуть не наигранном восхищении: на синем бархате переливались острыми лучиками крупные бриллианты княгининого фермуара, окружавшие продолговатый индийский изумруд…

Она опомнилась и дальше уже играла: стоя вполоборота к генералу – его руки бесцеремонно и крепко прижимал к столу Анатоль, – следя краем глаза за лицом хозяина кабинета, принялась созерцать драгоценность с вовсе уж завороженным видом, приоткрыв рот, округлив глаза.

– Бог ты мой, – произнесла она громко, не отрывая взгляда от драгоценных камней. – Да тут, если подумать, мое жалованье не менее чем за пару сотен лет беспорочной службы… Не правда ли, поручик?

– Ежели не за триста, – поддакнул Анатоль, тоже в восхищении рассматривая камни (и, насколько могла Ольга заметить, чуточку ослабив хватку сжимавших генеральские запястья рук).

– Как несправедливо все же устроен мир, – продолжала Ольга все так же громко, с философской грустью. – Мы с вами, поручик, вынуждены нести нелегкую службу, подобно, что уж там, сторожевым собакам… а этот господин преспокойно держит в столе такие ценности… И ведь они все равно пропадут, поручик. Когда мы займемся бумагами, там определенно найдется такое, что даст повод для ареста и обыска… сюда нагрянет целая орава чиновников, а российский чиновник – существо известное и предсказуемое. Могу об заклад биться, что часть этого великолепия – если не все – моментально исчезнет в их бездонных карманах… А жаль. Такое великолепие… Вам не грустно, поручик, оттого, что эти прекрасные камни без зазрения совести присвоят алчные людишки?

– Грусть моя, господин ротмистр, описанию не поддается, – печально изрек Анатоль. – Какая прелесть… Ну чего вам не хватало, генерал, с такими-то сокровищами? Вы и так благоденствовали, баловень судьбы… В то время как мы, жалкие офицеришки с ничтожным жалованьем и убогими именьицами…

Наблюдая за лицом генерала, Ольга с триумфом отметила, что на нем стало появляться выражение, которого он и ждала: надежда. Он как-никак видывал виды, был неглуп и хитер, опомнившись от первого страха, несомненно, стал лихорадочно искать выход… точно, надежда!

Она отвернулась и вновь залюбовалась камнями, поворачивая футляр в руках, прищелкивая языком в знак совершеннейшего восхищения, качая головой…

Лицо Сперантьева тем временем менялось и менялось: заметив ее интерес к драгоценностям и несколько овладев собой, он наверняка стал припоминать, что, по чьему-то меткому выражению, строгость законов российских смягчается небрежным их исполнением, и, как человек, обладающий житейским цинизмом, не мог не знать, что в империи берут все, за исключением разве что государя императора…

Надежда на лице генерала помаленьку переходила в уверенность – или, по крайней мере, намек на таковую. А это означало, что дело сдвинулось…

– Господин ротмистр, господин поручик… – начал генерал осторожно, готовый в любой момент пойти на попятный. – Если я правильно вас понял, ваш визит ко мне вызван исключительно уверениями полковника Панафидина, будто в столе у меня находятся некие… предосудительные бумаги?

– Совершенно верно, – сказала Ольга.

Она поставила раскрытую коробку с фермуаром на стол, достала продолговатый футляр, в котором покоилось колье, и залюбовалась им столь же демонстративно.

– Господин поручик, – мягко произнес генерал, – вас не затруднит убрать руки и не держать меня более? Право слово, я вовсе не намерен… совершать глупости… особенно теперь, когда, сдается, имею дело со здравомыслящими людьми…

Ольга, посмотрев на сообщника, чуть заметно кивнула. Фельдмаршал отпустил сановника, но сварливо предупредил:

– Смотрите у меня, я буду наготове…

– Итак, господин ротмистр… – сказал генерал довольно уверенно. – Из ваших слов вытекает: если вы, вернувшись, доложите по начальству, что ничего предосудительного не отыскали, гнусный навет с меня будет снят?

– Пожалуй, – кивнула Ольга.

– Будем откровенны, как офицер с офицером, – продолжал генерал, уже даже слегка улыбаясь. – Здесь, в ящике, и в самом деле лежит парочка бумаг… о, совершенно невинных, но могущих в сложных обстоятельствах чьему-то взбудораженному воображению показаться… гораздо более серьезными и предосудительными, чем они есть… Время сейчас напряженное, после известного прискорбного недоразумения на маневрах иные учреждения и облеченные властью люди готовы действовать опрометчиво, не вникая в тонкости… А ведь бумаги эти – совершеннейший пустячок! Иногда пожилые, солидные люди в чинах и званиях увлекаются разными дурацкими… прожектами столь же рьяно, как юные поручики… Но должно же понимать разницу меж безответственной болтовней юнцов и забавами скучающих генералов…

– Предположим, я начинаю понимать эту разницу, – сказала Ольга. – И что прикажете делать?

– Вы, вернувшись к себе в департамент, доложите, что ящик мой был совершенно пуст… или что там лежали совершенно безвредные служебные документы… вот, например… – он схватил лежавшую перед ним стопу казенных бумаг и подвинул ее на краешек стола. – Вряд ли ваше начальство пошлет кого-то проверять ваши действия… а если и так, то от ненужных бумаг и следа не останется даже раньше, чем вы успеете покинуть дом.

– И где же наш выигрыш во всей этой истории? – спросила Ольга с улыбочкой.

Генерал выразительно уставился на футляр в ее руках. Должно быть, он все же боялся вслух называть вещи своими именами – история очень уж серьезная…

– Вы знаете, ваше высокопревосходительство, – сказала Ольга весело. – Я ощущаю, что у меня начинает прорезываться талант к чтению чужих мыслей, словно у того итальянца, как его? Пинетти, Канетти… который демонстрировал это умение в цирковом балагане месяц тому… Господин поручик, приберите бумаги…

Проследив за ее взглядом, Фельдмаршал взял охапку безобидных бумаг со стола, тщательно их подровнял в аккуратную стопу и, зажав ее под мышкой, застыл в позе исправного нерассуждающего служаки.

Ольга тем временем взяла со стола красный сафьяновый портфель с золотыми застежками и вытисненным в верхнем правом углу гербом Сперантьева. И принялась укладывать туда футляры с драгоценностями. Генерал наблюдал за ней со смешанным выражением сожаления и радости. Когда в портфеле исчез последний футляр, он, не сдержавшись, воскликнул протестующе:

– Как, вы намерены взять всё?

– Ну разумеется, – сказала Ольга, и глазом не моргнув. – Жизнь, свобода и незапятнанная репутация этого стоят, не правда ли? Речь, не забывайте, идет не о пустяковом прегрешении, а, выражаясь казенным языком уголовного уложения, попытке…

– Оставьте, оставьте! – взмахнул руками Сперантьев. – Действительно… Снявши голову, по волосам не плачут… Ну ладно, ну хорошо… Я уверен в вашей деликатности, господа, – сказал он уже достаточно жестко. – Огласка вам повредит гораздо более, нежели мне…

– Будьте спокойны, – кивнула Ольга. – Если обе стороны будут держать в тайне это… прискорбное недоразумение, никто ничего никогда не узнает! – Она продолжала с ноткой угрозы: – Вот только, ваше высокопревосходительство… Мне бы не хотелось, чтобы после уничтожения бумаг вы решили, что оказались теперь в безопасности и можете все перерешить… Ситуация такова, что излишнее привлечение внимания к этой истории…

– Я все прекрасно понимаю, – сказал генерал, нахмурясь.

– Вот и отлично, – Ольга вновь бросила руку к каске. – Честь имею!

Лакей так и стоял на том месте, где они велели ему дожидаться. Он встрепенулся, заслышав, как в генеральском кабинете залился колокольчик.

– Идите, коли уж вас призывают, – сказала ему Ольга. – Вы нас более не интересуете…

Лакей обрадованно кинулся в кабинет.

– Теперь побыстрее уносим ноги, – сказала Ольга сообщнику. – Чего доброго, успеет спалить бумаги и поднимет шум, крича, что его ограбили…


…Она так и сидела в форменных жандармских чикчирах и белой накрахмаленной рубашке, разве что мундир скинула. Протянула руку, взяла хрустальный бокал и отпила шампанского – тихонечко, чтобы не мешать увлеченно трудившемуся Анатолю. Сообщник, закатав рукава рубашки и прикрепив ремешком к глазу огромное увеличительное стекло в медной оправе (ремешок, охвативший голову, походил на пиратскую повязку на глазу, в коей щеголял персонаж какого-то французского водевиля), работал неспешно и сосредоточенно: ловко манипулируя крохотными пинцетиками и еще какими-то ювелирными приспособлениями, он аккуратно разгибал лапки оправы, бережно извлекал драгоценные камни и укладывал их рядками на кусок черного бархата – большие к большим, средние к средним, ну, а мелких там не было вовсе…

– Уф-ф-ф… – вздохнул Анатоль, небрежно отбрасывая лишившийся всех камней браслет в кучку золотых вещиц, выглядевших теперь нелепо и непритязательно. – Все…

Ольга заботливо придвинула ему полный бокал шампанского, каковой Анатоль осушил, словно стакан воды в жаркий день. Он откинулся на спинку кресла, блаженно потянулся, не сводя глаз с нескольких рядков камней чистейшей воды:

– Ну что же, изящно проделано… И должен признать, что главная заслуга принадлежит тебе, милая Оленька…

– Как ты меня назвал? – спокойно спросила Ольга.

– Как тебя и следует называть, – усмехнулся Фельдмаршал. – Ольга Ивановна Ярчевская, воспитанница покойного генерала Вязинского и, соответственно, крепостная камергера Вязинского… Видишь ли, доискаться было нетрудно. Из твоих скупых рассказов недвусмысленно следовало, что дом, где ты воспитывалась – из лучших. Отлучившись вечерком, я как раз и навел справки, порасспрашивал, не умирал ли в последние дни кто-то знатный и не приключалось ли в связи с этим каких-то… эпатирующих неожиданностей. Мне буквально сразу же исчерпывающе рассказали…

– Что, это получило огласку? – настороженно спросила Ольга.

– Ого! Об этой истории уже говорит весь Петербург. Я думаю, господин камергер рассчитывал добиться своих целей в кратчайшие сроки и вовсе не рассчитывал, что тебе удастся бежать…

– Ну, в общем, так и было, – сказала она осторожно.

– А получилась совершенно ненужная ему огласка, – сказал Анатоль с нескрываемым удовольствием. – Камергер мне никогда не нравился, так что сочувствовать ему не собираюсь…

– И что ты теперь намерен делать? – спросила Ольга все так же настороженно.

– Делать… А какая мне разница, Полина ты или Ольга? Эти мелочи ни на что не влияют.

Он разделил камни на две кучки, крупные и средние, бережно завернул каждый в плотную пергаментную бумагу, потом положил кучки в два замшевых мешочка и один пододвинул Ольге:

– Коли уж мы трудимся в самом сердечном согласии, следует каждому держать свою долю при себе на случай непредвиденного. Знаешь… Ольга мне отчего-то нравится больше, чем Полина.

– И что говорят? – спросила Ольга, успокоившись.

– Интрига раскрутилась не на шутку, – фыркнул Анатоль. – Твоя названая сестричка, княжна Вязинская, буквально рвет и мечет. Устроила камергеру грандиозную сцену, уверяя, что это какая-то ошибка и ее покойный батюшка ни за что не стал бы составлять подобных купчих, вообще не стал бы держать тебя в крепостном состоянии… – он глянул на Ольгу в некоем мучительном раздумье. – Вообще-то мне представляется, что княжна права, покойный никак не походил на человека, способного выкидывать такие вот штуки, хладнокровнейшим образом продавать не простую девку, а свою воспитанницу. Общество в недоумении. Камергер, делая хорошую мину при плохой игре, твердит, что он готов во всем разобраться… но ты, понимаешь ли, от него сбежала в расстройстве чувств, и он не знает, где ты сейчас пребываешь… – Анатоль опустил глаза. – Вот только должен тебе сказать, что получившаяся огласка не особенно твое положение облегчает. Предположим, ты объявишься у княжны. Предположим, на выручку от продажи пары камушков мы наймем лучших юридически крючков Петербурга. Все равно, дело затянется, и насколько долго, предсказать невозможно. Если камергер предпримет свои ответные шаги, все может затянуться на годы… а пока ты, с точки зрения закона, не более чем его собственность… Будешь находиться если не в его доме, то непременно под надзором полиции, как… спорное имущество. Прости, но реалии суровы…

– Я понимаю, – сказала Ольга устало. – Все именно так и обстоит…

Анатоль был совершенно прав – она давным-давно вышла из возраста детской наивности и имела некоторое представление о громоздкой бюрократической машине империи. И, мало того… Предположим, уже завтра все разъяснится и ее признают свободным человеком. Что тогда? Да все то же самое: обитать в приживалках у Татьяны, пользоваться ее милостями… Татьяна, конечно, позаботится, чтобы она не знала нужды… но разве это можно будет назвать полноценной жизнью? Положительно, пора уходить в большой мир, пускаться в самостоятельное плаванье. Как это бывает у собак – а уж с собаками она общалась с тех пор, как себя помнит. Достигнув определенного возраста, выросши, щенок просто-напросто обязан вести жизнь самостоятельную, оставив родителей, которые очень скоро и узнавать его перестанут. С людьми в ее положении обстоит, в общем, примерно так же… У сироты два пути: либо сидеть на шее у доброго благодетеля, либо уходить в большой мир… а разве у нее второе получается плохо?

– От всей этой истории определенно попахивает, – сказал Анатоль сочувственно. – Никак не похоже, чтобы покойный генерал такое сделал, это какая-то интрига…

Ольга сердито бросила:

– Я совершенно уверена, что купчая подделана… только доказать это нельзя. Никому я ничего не докажу, а если попытаюсь, затянется надолго…

– Вот и я говорю, – сказал Анатоль мягко. – Мы уедем в Европу. Фальшивый заграничный паспорт для тебя, в конце концов – не столь уж труднодобываемая вещь. А уж в Европе… Если хочешь, можешь даже стать графиней. Я не шучу. В Вене обитает один примечательный субъект, напрочь разорившийся граф из очень старого рода. В поисках средств к существованию он давненько уже открыл оригинальный источник дохода: пользуясь недочетами и прорехами в законах Австрийской империи, официальнейшим образом удочеряет… либо усыновляет нуждающихся в титуле людей. Насколько мне известно, он наплодил уже не менее трех дюжин натуральнейших графов и графинь. Разумеется, за очень приличное вознаграждение. А когда ты станешь австрийской графиней, крайне трудно будет тебя связать с беглой крепостной девкой камергера Вязинского… А уж в Европе, чует мое сердце, мы с тобой сможем многого добиться…

Ольга молчала, вертя в пальцах круглый бокал на высокой тонюсенькой ножке.

– Что ты об этом думаешь?

– А что я могу думать? – пожала она плечами. – Мне ничего более и не остается…

Она встала и отошла к окну, за которым уже сгущались сыроватые сумерки. Горечи не было, скорее уж некоторое возбуждение в ожидании жизненных перемен. В прежней жизни не оставалось ничего, о чем стоило бы сожалеть – разве что следовало, навестив свой домик на Васильевском с соблюдением всех предосторожностей, забрать оттуда загадочный медальон, единственное звено, связывающее ее с таинственными родителями. Ну что ж, значит – Европа. Лишившись колдовского дара, не особенно и поборешься с камергером и его шайкой, так что Анатоль кругом прав, нужно побыстрее покинуть Петербург…

За ее спиной раздались неспешные шаги – слишком неспешные, чтобы быть спокойными, и Ольга легонько улыбнулась в темноту: как всякая женщина, она могла предугадать события с превеликой точностью. Вот и сейчас прекрасно знала, что вскоре произойдет.

Самое главное – она не имела ничего против.

Когда ладони Анатоля легли на ее плечи, Ольга не пошевелилась, лишь спросила тихо:

– И это весь долгий срок, на который тебя хватило, чтобы сдерживаться?

– Знаешь, у тебя в голосе сейчас есть что-то, что придает уверенности…

– У меня печаль в голосе, – сказала она, улыбаясь. – Я – одинокое, беззащитное, слабое создание, совершенно потерянное в этом жестоком мире…

– Вот уж нет, – сказал он хрипло, все увереннее обнимая Ольгу и прижимая к себе. – Я не знаю, что в тебе кроется, что ты такое, но ты настолько не похожа на других… У меня голова кругом идет…

– И ты, разумеется, говорил это всем, кого собирался очаровать…

– Ничего подобного, я… Оленька…

– Да верю, верю, – сказала она, оборачиваясь к нему лицом. – И ничего не имею против…

Поначалу он действовал осторожно, скованно, словно опасаясь ее испугать страстным напором – но, вскоре уловив, что на его поцелуи и ласки отвечают с достаточной опытностью, стал и смелее, и предприимчивее. Пока он расстегивал на ней рубашку, Ольга не отрывалась от его губ и, ощутив нетерпеливые ладони на своей груди, подумала мельком, что жизнь все же как-то налаживается…

rulibs.com

ГОЛУБЫЕ? : gunter_spb — LiveJournal

В каменты призываются униформологи, поскольку я в теме разбираюсь очень плохо.

В сообществе nicholas_i выложена отсканированная из «Огонька» картинка «Пушкин и Бенкендорф». Автор — советский художник А.В. Китаев. Картина была представлена на Художественной Выставке 1950 года.

Ладно бы сатрап Александр Христофорович без аксельбанта, ну его, этот пережиток тёмного прошлого. Однако, игриво-голубенький колер мундира вызывает отдельные вопросы. Это как — наследие «Немытая Россия — мундиры голубые», ибо сии вирши обязан был знать каждый советский человек?

Вместе с тем под катом портреты Бенкендорфа и Л. В Дубельта — цвет мундиров темно-синий:

Дубельт в мундире полковника жандармов, рисунок от 1834 года (генерал-майором Леонтия Васильевича пожаловали в 1835-м). Никакой небесной лазури как на картинке из Огонька:

Бенкендорф, около 1840, мундир лейб-гвардейского жандармейского полуэскадрона — тоже темно-синий:

Внимание вопрос: имел ли место вообще ярко-лазурный цвет мундира или это все фантазии советского художника Китаева?

gunter-spb.livejournal.com

Герои голубых мундиров

Февральскую революцию долгое время было принято считать фактически бескровной. Однако, как показали недавние исследования, события февраля-марта 1917 года в Петрограде вылились в настоящие погромы, главными жертвами которых стали полицейские и жандармские чины северной столицы. Полную картину этих трагических страниц, как и точное количество жертв революции среди полицейских, ещё предстоит уточнить, однако уже сегодня в годовщину столетия событий необходимо восстановить справедливость и воздать память сотрудникам МВД, честно исполнявшим свой служебный долг и погибшим на своём посту.

Без вести пропавшие… полицейские

Всего по неполным данным «Ведомостей общественного градоначальства» за 1917 год, в городе на Неве в результате массовых волнений и вооруженных столкновений с конца февраля по середину марта (здесь и далее — по новому стилю) 1917 года, погибло 266 человек (из них 19 полицейских и 48 жандармов), 988 было ранено. Кроме того, 42 погибших и 48 раненых так и не были опознаны родственниками, а 64 человека, среди которых находились и полицейские, пропали без вести. В подтверждении этой версии, есть сообщения о всплывших в мае нескольких трупах полицейских, спущенных бесчинствующими революционерами под лёд Невы, Мойки и городских каналов. По сохранившимся письменным свидетельствам очевидцев, несколько полицейских и жандармов были расстреляны и зарыты в приготовленных заранее ямах. Значительно большим оказывается и число раненых полицейских, которых не учли по разным причинам. Более реальные цифры потерь стражей порядка по данным исследователей – не менее 40 убитых и около 100 раненых сотрудников правоохранительных органов.

Оружие не применялось

Волнения начались по странному совпадению на следующий день после отъезда царя в Ставку, который выпал на 8 марта. И начали их по понятным причинам женщины. Под предлогом отмечаемого праздника, они, выйдя на улицы, стали требовать «хлеба» и «мира». Вскоре к ним присоединились студенческая молодёжь, гимназисты, рабочие.Начались бесчинства и хулиганство.В пресечении беспорядков, кроме полицейских, приняли участие казачьи подразделения и войска гарнизона, хотя большой активности последние не проявляли.Оружие при этом не применялось.

В ходе столкновений, согласно донесениям Охранного отделения, на Нижегородской улице избит помощник пристава 2-го участка Выборгской части Каргельс, пытавшийся помешать хулиганам, которые препятствовали движению трамваев. У Финляндского вокзала получил ранение в голову пристав Гроткус. На Корпусной улице полицейские пытались остановить погромщиков, ломившихся в ворота Механического завода, работавшего на оборону. В результате разоружены и избиты палками охранявшие его полицейские надзиратели Вашев и Батов. Аналогичная история произошла с надзирателем Смирновым, охранявшим Невскую бумаго — прядильную фабрику.

«Всецело проникнуты чувством долга»

Рано утром 9 марта столичный градоначальник генерал Александр Балк в сопровождении подразделения конной жандармерии объехал полицейские посты, побеседовал с нижними чинами. В своём дневнике накануне он ставил такую запись: «…Убедился в сознании ими важности переживаемого момента, и что они всецело проникнуты чувством долга к службе». Общее количество бастующих и митингующих между тем превысило 200 тысяч человек.

Полицейскими для разгона демонстраций применялись штатные средства: нагайка, шашка, револьверы. Стреляли больше в воздух. В ответ, из толпы, с чердаков и подворотен в них бросали бомбы, стреляли из браунингов и наганов. Среди митингующих было много провокаторов. Вот характерный пример. На Каменоостровском проспекте в результате выстрелов была смертельно ранена женщина. Руководивший операцией по деблокированию района полицмейстер полковник Спиридонов задержал ученика ремесленного училища, распускавшего слухи, что женщину застрелил городовой Марчук. Тут же в присутствии понятых  был произведен осмотр оружия полицейского: все патроны оказались на месте, пороховой нагар в стволе отсутствовал.

В тот ставшим по настоящему жарким день при исполнении служебных обязанностей были ранены полицейский надзиратель Лучкин, городовой Боков, помощник пристава Васильев.

При этом, приданные полицейским распоряжениями командующего петроградским гарнизоном генерал-лейтенанта Сергея Хабалова казачьи и армейские части начали саботироватьприказы командования, либо под разными предлогами уклонялись от выступления на стороне полиции. Фактически из всего многотысячного столичного гарнизона верным присяге осталась лишь горстка полицейских и жандармов.

Проигранный день

Следующий день — 10 марта обернулся ещё большим числом жертв со стороны полицейских и жандармов, среди которых появились убитые. Так,  руководя подчинёнными при разгоне несанкционированной демонстрации, пал от рук убийц начальник полиции Выборгской стороныполковник Шалфеев.  Ему на выручку бросились городовые конной стражи, но спасти полицмейстера не удалось. Среди первых жертв «бескровной» революции оказался и пристав Крылов, пытавшийся сорвать красный флаг. Его зарубил со спины казак – старообрядец из оцепления.

В воспоминаниях участников тех столкновений, приводятся и другие эпизоды, например, убийства троих жандармов в районе Варшавского вокзала, пытавшихся оказать толпе  вооружённое сопротивление. В тот же день в ходе перестрелки был убит и околоточный надзиратель, фамилия которого неизвестна. Разъярённые боевики мученически умертвили его, закопав ещё живого в выгребной яме. Об убийстве ещё одногостража порядка– безымянного помощника полицейского пристава, который до последнего патрона отстреливался из револьвера с чердака дома № 120 по Забалканскому проспекту, сообщается в других источниках. Его тело было сброшено на землю, которое затем отволокли на свалку. Число серьёзно раненых сотрудников полиции насчитывалось к тому времени десятками.

В тот день растерявшийся градоначальник генерал Балк, так и не получивший ожидаемую поддержку от войск гарнизона,  оставил в дневнике такую запись: «День… был нами проигран во всех отношениях… Толпа почувствовала слабость и обнаглела». Явившимся к нему на следующий день на инструктаж приставам (начальникам полицейских участков) с вопросом, что делать в случае нападения на участок, он заявил: «Если нападут хулиганы – отбивайтесь. Если, не дай Бог, войска, не оказывайте сопротивления. Только погубите городовых…».

Жертвы слишком свободной России

Тогда же, очевидно, и произошёл надлом в сознании большинства полицейских чинов. Они начали «самоаррестовываться», добровольно разоружаясь, сдаваться на милость «народа-победителя». Вдохновители восстания открыто не призывали убивать стражей порядка, но в революционном хаосе безвластия, созданного ими, царила вакханалия и анархия. Это было самое благодатное время для сведения политическими и уголовными элементами своих личных счётов и обид с представителями власти.

Поэтому убийства стражей порядка продолжались. Так, 13 мартабыли убиты задержанные на квартире по адресу Забалканский проспект, дом 36полицейские надзиратель Иванов и городовой Полищук. 14 марта были расстреляны городовые Черепок и Сницерук. В тот же день в Обуховской больнице пьяными солдатами был заколот штыками околоточный надзиратель Лопатин. На своей квартире был жестоко убит надзиратель сыскной полиции Гурской. Ему сначала отрезали пальцы, уши, а потом зарубили шашками.

В ходе конвоирования арестованных вТаврический дворец, куда направляли всех подозрительных, были изувечены сотрудник охранной команды Мухин, полицейский писарь Мацкевич, полицейский надзиратель Божков, городовые Михайлов, Ширлогуб, младший помощник участкового пристава Струков.

Всего во дворец было отконвоировано свыше 3200 человек, значительную часть из которых составляли полицейские чины. Свыше 600 арестованныхвскоре были направлены в тюрьмы города, многие из них в апреле-мае, когда накал страстей спал, были освобождены. Тогда же, выступая на одном из бесчисленных солдатских митингов, Глава правительства А.Ф.Керенский заявил: «…Нечасты такие чудеса, как революция, которая из рабов делает свободных людей. Вы – самая свободная армия в мире!»

И один в поле воин

Отдельная трагическая страница в мартирологе защитников закона и порядка тех дней – убийство начальника Петроградского жандармского управления генерала — лейтенанта Ивана Волкова. Если сопоставить несколько источников, составленных из воспоминаний участников и очевидцев тех событий, то получается следующая картина. 13 марта 70-летнему генералу докладывают, что к жандармскому управлению движется вооружённая разъярённая толпа. Он даёт команду своим подчинённым уходить, оставаясь один в рабочем кабинете, куда вскоре ворвалась возбуждённые, жаждавшие крови революционно настроенные граждане. Ими Волков был избит и в сопровождении трёх солдат отправлен вТаврический дворец. Отсюда после краткого допроса у Керенского, гарантировавшего ему безопасность, Ивана Дмитриевича препроводили в караульное помещение, где он был застрелен одним из охранявших его солдат.

Причиной такой жестокости по отношению к представителям власти можно считать не только сведение личных счетов или высокую степень опьянения, но и распространяемые слухи о том, что переодетые полицейские якобы стреляли в мирных демонстрантов. После победы революции была создана специальная комиссия, которая изучили все эти заявления, но ни одному из них не было найдено подтверждения.

Пора, наконец, признать преданных забвению, погибших на своём посту защитников правопорядка – героями Отечества с воздаянием им подобающих почестей.

Постскриптум

Вопрос профессионализма и компетенции, назначенных царём должностных лиц, допустивших погромы в столице, требует своего дальнейшего глубокого изучения. Но один из выводов лежит на поверхности – это разобщённость силовых структур столичного гарнизона, нерешительность руководства, боязнь принять на себя ответственность. Актуален ли он сегодня, когда порядок в стране стерегут сразу несколько конкурирующих между собой силовых ведомств?

zavtra.ru

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *