Появившаяся 40 лет назад повесть писателя-фронтовика Вячеслава Кондратьева «Сашка» поразила читателей
Вячеслав Кондратьев родился 30 октября 1920 года, он — автор многих широко известных произведений. Писатель-фронтовик встал на литературную тропу достаточно поздно — в 59 лет. Его долгое время мучили воспоминания о войне, заставляя изучать «окопную» прозу, однако в прочитанном он так и не смог найти «свою войну». Тогда и решил написать о ней сам. Добиться эффекта присутствия Кондратьев сумел благодаря собственным воспоминаниям о боях за Ржев.
Творческий путь Кондратьева начался с повести «Сашка», опубликованной в журнале «Дружба народов» в 1979 году. Это правдивая и трогательная история о жизни обычного солдата, главным постулатом которой является «Человечность на войне». Критиков и читателей поразила манера повествования автора, его умение пугающе точно передавать психоэмоциональное состояние человека, оказавшегося на фронте. «Я писал без внутреннего редактора, не очень-то надеясь на публикации», — вспоминал Кондратьев.
Прототипом героя повести «Сашка» является 17-летний Александр Капустин, отважный разведчик, награжденный медалью «За отвагу» после того, как 26 января 1943 года он атаковал пулеметный расчет противника и взял в плен немецкого ефрейтора. Через несколько месяцев, 4 сентября 1943-го, юный солдат героически погиб в бою. Похоронен он в братской могиле деревни Красный Клин Холмского района Новгородской области.
Действие повести происходит весной 1942 года. Солдат по имени Сашка во время набега вражеских разведчиков, проявив бесстрашие и смекалку, голыми руками берет одного из них в плен. Главный герой под угрозой трибунала, а возможно, и смерти, не переступил через свои принципы и не расстрелял безоружного немца по приказу комбата. Он понимал, что перед ним такой же, как и он, солдат, только одураченный фашистским режимом. По сюжету главный герой не раз проявляет гуманизм, поступая согласно своим внутренним убеждениям: помогает раненому, хотя сам истекает кровью, берет на себя вину лейтенанта перед майором, потому что знает — с простого солдата спроса меньше.
В мае 1982 года на экраны страны вышел фильм Александра Сурина «Сашка» по одноименной повести Вячеслава Кондратьева. Он плотно закрепил в массовом сознании образ неунывающего, храброго, дерзкого, но в то же время очень гуманного советского солдата. «Сашка» — один из самых сильных фильмов о войне.
В дальнейшем особое влияние на творчество Кондратьева оказала переписка с ветераном Великой Отечественной войны Евгением Ильичом Пригожиным. Общение началось с письма-благодарности, в котором Пригожин восхищался творчеством писателя.
«В моей любимой «лейтенантской прозе» Вас особенно выделяет степень психологической правды, свой угол зрения. Уровень художника определяется той близостью к читателю, когда мысли и чувства выглядят собственными», — писал ветеран.
Возможно, одной из причин духовной близости двух солдат являлся общий фронт — оба воевали под Ржевом. О ржевской битве тогда писали и рассказывали неохотно по причине огромных потерь со стороны Красной Армии. Исторические хроники говорят о многотысячных жертвах за 14 месяцев боевых действий.
В 1991 году в свет выходит повесть «Искупить кровью», где ротный Пригожин становится для солдат героем, вовремя отдавшим приказ на отступление и сохранившим им жизнь, а для начальства — предателем, сдавшим рубеж.
История, положенная в основу сюжета, посвящена штурму деревни Овсянниково. Выбить немецкие войска из населенного пункта солдаты Красной Армии безуспешно пытались на протяжении нескольких месяцев. В конце-концов это удалось сделать, но с большими потерями, так как солдатам приходилось действовать без должной огневой и артиллерийской поддержки. В произведении оголяется проблема выбора и ответственности за принятое решение.
В письмах Евгения Ильича Пригожина особняком стояла тема психологии воина и мужества как социального явления. Пригожин ушел на фронт уже зрелым 30-летним мужчиной и благодаря жизненному опыту мог более глубоко и детально анализировать происходящее. До войны он работал инженером шахты на Урале и ушел оттуда добровольцем. «Запомнились по дороге на вокзал глаза товарища, искавшего меня. В них читалась боль, будто я кончаю жизнь самоубийством. Позже я был счастлив, что не отсиделся в тылу, иначе бы не смог сам себя уважать», — делился воспоминаниями Пригожин.
Евгений Ильич дослужился до капитана, был награжден медалью «За отвагу», а в 1943 году был ранен и вернулся домой, где прямо на костылях заступил на должность заместителя главного инженера шахты. Через полгода он был уже начальником.
Евгений Пригожин делился с Кондратьевым мыслями и переживаниями о подлинном и экранном героизме: «Участников войны обкрадывают, приписывая их подвиги экранным героям со сверхспособностями. В эту войну ушли добровольцами два миллиона человек, справедливо убежденных, что без них не победить. Войну выигрывают не сверх-люди, а наша Победа — достояние всего народа, а не одиночек», — писал он.
Идея о том, что войну выигрывают обычные люди, прослеживается у Кондратьева в произведениях сборника «Повести. 1941-1942 годы», куда вошли «Селижаровский тракт», «Искупить кровью» и «Сашка».
В произведениях Кондратьева герои предстают в образе обычных людей, попавших на фронт и осознавших, что война в теории разительно отличается от войны на практике. Боеприпасов и еды не хватает, а люди боятся смерти и инстинктивно стремятся сохранить себе жизнь. Но даже в таких условиях было место для подвига и подлинного героизма.
rg.ru
Конспект урока литературы в 11-м классе по теме «Характер русского солдата и проблема нравственного выбора на войне (по повести В.Кондратьева «Сашка»)»
Тема: «Характер русского солдата и проблема нравственного выбора на войне» (по повести В. Кондратьева «Сашка»).
Цели: вызвать у учащихся размышления о прочитанном, переживания, душевный отклик; рассмотреть проблему нравственного выбора на войне; показ писателем характера русского солдата; совершенствовать умение анализировать текст.
Оборудование урока: семейные реликвии времён Великой Отечественной войны, фотографии, воспоминания писателей и поэтов – фронтовиков; диск с записями песен о войне, видеофильм «Сашка».
Методические приёмы: анализ текста, беседа, проблемные вопросы.
ХОД УРОКА
I. Вступительное слово учителя
В одном интервью В.Л.Кондратьев сказал: «У
каждого писателя должна быть сверхзадача. Для
меня она заключалась в том, чтобы рассказать ту
правду о войне, которая ещё не написана».
В центре урока сегодня – характер русского
солдата и проблема нравственного выбора на
войне.
Я надеюсь, что мы придём к тому вечному, что несла
русская классическая литература. Что выше, что
важнее: приказ, общее мнение, обстоятельства,
воля кого-то, кто выше тебя, или ты сам со своим
пониманием совести и добра? Старое и вечное
испытание человека: переступить или не
переступить?
II. Биография писателя (сообщение ученика)
В.Л.Кондратьев родился 30 октября 1920 года в
Полтаве. Прозаик. Один из писателей фронтового
поколения. С первого курса института в 1939 году
был призван в армию. Служил в железнодорожных
войсках на Дальнем Востоке. В декабре 1941 года
ушёл на фронт. В 1942 году воевал подо Ржевом в
составе стрелковой бригады. Был ранен, награждён
медалью «За отвагу». После отпуска по ранению
служил в железнодорожных войсках, был снова
тяжело ранен, пробыл полгода в госпитале, стал
инвалидом.
Все произведения В.Кондратьева автобиографичны. Его повести «Отпуск по ранению», «Встречи на Стретенке» и роман «Красные ворота» объединены общим героем – лейтенантом Володькой. В первой из них он после короткой передышки в Москве возвращается воевать подо Ржев. Вторая повесть и роман – книги о возвращении героя с войны, о трудностях вхождения в будничную мирную жизнь.
К.Симонов так сказал о военной судьбе писателя-фронтовика В.Кондратьева: «До Берлина не дошёл, но своё дело на войне сделал».
Писатель покончил жизнь самоубийством во время тяжёлой болезни 21 сентября 1993 года. В.Кондратьев завещал развеять его прах на Овсянниковом поле. Это там, на рубеже перед деревнями Наново, Овсянниково, Усово, где всю весну сорок второго войска 30-й армии с переменным успехом атаковали немецкую оборону. Деревни переходили из рук в руки, а на полях, почти на каждом шагу, лежали мёртвые. Это там, где погибала рота, в которой служил писатель.
Завещание В.Кондратьева осталось невыполненным. Зато поисковики отвезли на могилу писателя землю из той самой рощи, где был рубеж для атак на Панове и Овсянниково, каску да сапёрную лопатку одного из его погибших товарищей. А на краю рощи поисковики поставили крест в память о Вячеславе Леонидовиче Кондратьеве. Эта роща по картам военного времени называлась «Курица», теперь – это заповедная роща, носящая имя писателя.
А сколько пока ещё безымянных рощ и полей на всём огромном пространстве, которое именовалось по картам военного времени «Ржевским выступом»?!
В июле 1943 года Илья Эренбург писал: «Замечательные
книги о войне напишут не соглядатаи, а участники,
у которых теперь подчас нет возможности написать
письмо родным…».
Так и вышло: самые пронзительные, самые правдивые
книги о войне написали её участники – солдаты и
офицеры переднего края, «окопники».
Страстная вера в то, что он обязан рассказать, а
люди должны узнать о войне, о его товарищах,
которые сложили головы в боях подо Ржевом,
руководила Вячеславом Леонидовичем
Кондратьевым.
Литературный дебют Кондратьева был явлением
неожиданным. Он опубликовал «Сашку» в солидном
возрасте, через год ему исполнилось 60 лет.
Непростой, извилистый путь писателя к «Сашке».
Кондратьева спрашивали, как случилось, что в
немолодые уже годы он вдруг взялся за повесть о
войне. «Видимо, подошли лета, пришла зрелость, а с
нею и ясное понимание, что война-то – это самое
главное, что было у меня в жизни», – признаётся
писатель. Начали мучить воспоминания, даже
запахи войны ощущал, не забыл, хотя шли уже 60-е
годы. Ночами приходили в его сны ребята из
родного взвода, курили самокрутки, поглядывали
на небо, ожидая бомбардировщика. Жадно читал
военную прозу, но «тщетно искал и не находил в ней
своей войны», хотя война была одна. Понял, что «о
своей войне рассказать могу только я сам. И
должен рассказать. Не расскажу – какая-то
страничка войны останется нераскрытой».
IV. Чтение стихотворения А.Т.Твардовского «Я убит подо Ржевом»
Судя по всему, бои подо Ржевом были страшными, изнурительными, с огромными человеческими потерями.
V. Экскурс в историю города Ржева
Вот как пишет об этом Е.Ржевская: «Оказывается,
старинный герб Ржева – лев на красном поле.
Мудрость? Мощь? Военная доблесть? Ржев был
перевалочным пунктом и к Днепру, и к озеру
Ильмень. Здесь скрещивались интересы крупных
политических сил Москвы, Твери, Литвы. И с первой,
отмеченной летописью осады Ржев ещё четыре века
треплют войны: он объект раздора князей, то
добыча Литвы, то отбит вновь для Руси русских
земель, а с ослаблением её достаётся Москве. Он
стоял на западной окраине русских земель, и не
раз на него обрушивался удар врагов, рвущихся в
глубь России».
VI. Воспоминания маршалов Жукова и Рокоссовского (индивидуальные задания).
В воспоминаниях Жукова приводятся факты, в которые трудно поверить. За каждым из них горькая правда, предрешённая гибель людей. Представьте только: в период наступления устанавливается норма расхода боеприпасов – 1-2 выстрела в сутки на орудие! Потому огромные потери. Войска переутомлены, ослаблены. Командование просит остановить невозможное в таких условиях наступление, разрешить закрепиться на достигнутых рубежах. И что же? Директивой от 20 марта 1942 года Верховный отклонил эту просьбу, потребовав энергичного наступления. В конце марта – начале апреля фронты Западного направления пытались выполнить этот приказ – разгромить ржевско-вяземскую группировку врага. Сделать это было нереально. Жуков пишет, что «усилия по понятным причинам оказались безрезультатными». И добавляет: только после этого Ставка вынуждена принять была предложение о переходе к обороне на этой линии.
Рокоссовский тоже рассказал о страшной тяжести, выпавшей на долю воевавших на этом направлении, в том числе и подо Ржевом: «В полках и дивизиях не хватало солдат, пулемётов, миномётов, артиллерии, боеприпасов, танков остались единицы…Парадокс: сильнейший обороняется, а более слабый наступает. Причём в наших условиях, по пояс в снегу».
VII. Анализ повести “Сашка»
– Мысленно перенесёмся в то время и на ту землю,
о которых узнали по воспоминаниям
военачальников и прочли в повести «Сашка».
Два месяца воюет Сашка. Много это или мало?
– Зачитайте те существенные детали, с вашей точки зрения, которые помогли писателю воссоздать это время.
– Несколько дней фронтовой жизни.
1. Быт войны. Тот самый, про который писатель скажет: «…вся война из этого быта и состояла. Сами бои составляли не главную часть жизни человека на войне. Остальное был быт, непомерно трудный, связанный с лишениями и с огромными физическими нагрузками.
– Как показан военный быт в повести?
– Так зачем же Кондратьев так дотошно выписывает
этот убогий быт войны?
– Мы понимаем, что эта правда детали, быта выводит к той самой главной истине, ради которой живёт наша литература, – к правде человека, решившегося остаться человеком в этой страшной войне.
– Какие же события выбрал автор из двухмесячной Сашкиной фронтовой жизни? Почему именно к ним привлёк наше внимание?
- Сашка добывает валенки для ротного.
- Раненый Сашка под огнём возвращается в роту проститься с ребятами и отдать автомат.
- Сашка ведёт санитаров к раненому, не полагаясь на то, что они сами его разыщут.
- Сашка берёт в плен немца и отказывается его расстрелять.
- Встреча с Зиной.
- Сашка выручает лейтенанта Володю.
2. Эпизод пленения немца. Испытание властью
Пересказ эпизода с привлечением текста
– Каким мы видим Сашку в этом эпизоде?
Сашка вызывает симпатии, уважение к себе добротой, участливостью. Гуманностью. Война не обезличила, не обесцветила Сашкин характер. Он любознателен и пытлив. На все события имеет свою точку зрения. Сашке не по себе от почти неограниченной власти над человеком, он понял, какой страшной может стать эта власть над жизнью и смертью. Мы ценим в Сашке и огромное чувство ответственности за всё. Даже за то, за что отвечать он не мог. Стыдно перед немцем за никудышную оборону. За ребят, которых не похоронили: он старался вести немца так, чтобы не видел тот наших убитых и не захороненных ещё бойцов, а когда всё-таки натыкались они на них, стыдно было Сашке, словно он в чём-то виновен.
В воспоминаниях В.Кондратьева есть такие строки:
Их закопать мы даже не пытались,
Себе – живым – окопы рыть не в силах…
Не узнаю… Но здесь мы были,
Ещё полна земля следов
Той страшной и далёкой были,
Они глядят глазницами пустыми
Белеющих в овраге черепов.
– Почему же Сашка всё-таки не выполнил приказ?Это ведь немыслимое в армии событие – неподчинение приказу старшего по званию.
Сашка жалеет немца, не представляет, как сможет
нарушить данное ему слово. «Цена человеческой
жизни не умалилась в его сознании».
И напишет Кондратьев удивительные слова: «Сашка
вздохнул глубоко, полной грудью…и подумал коли
живой останется, то из всего им на передке
пережитого, будет для него случай этот самым
памятным, самым незабываемым…».
– Почему?
Сашка ходил в атаки, часто безнадёжные и
поэтому смертельно опасные, отбивал нападения
немецкой разведки, бился один на один с немцем,
видел смерть, но самый памятный день – это тот,
когда не убил немца. Не убил, чтобы остаться
человеком.
Не убитый им немец – это сила души, борющейся с
таким победоносным, с таким могучим злом. И
Кондратьев убеждает, что мы победили не потому,
что были сильнее, а потому, что были выше.
Духовнее, чище.
Просмотр этого эпизода в фильме
– Удалось ли режиссёру фильма передать душевное состояние Сашки и немца в этом эпизоде, о котором пишет Кондратьев в книге?
3. Роль эпизодического героя, связного комбата Толика
Девиз Толика – «наше дело телячье». Но Сашка не хочет быть телёнком, он хочет оставаться человеком. Сашка и Толик противопоставлены как ответственность и безответственность, сочувствие и равнодушие, честность и шкурничество.
4. Встреча с Зиной. Испытание любовью
Пересказ эпизода с привлечением текста.
Обсуждение: Противоречит ли поведение
Сашки вашему мнению о его характере или,
наоборот, подтверждает уже сложившееся мнение о
нём?
Сашка остаётся Сашкой: справедливость, доброта и
здесь взяли верх. Сашка не ожесточился, не
огрубел, сумел понять Зину и не осудить её, хотя
горько ему и больно. «Неосудима Зина… Просто
война… И нету у него зла на неё!..»
Раз у них любовь, какое право он имеет ей мешать? И
Сашка уходит, не причиняя Зине боли лишними
разговорами. Он бы по-другому не мог.
5. Короткая фронтовая дружба с Володей. Испытание дружбой
Пересказ эпизода с привлечением текста.
Обсуждение: Как проявляет себя Сашка во время краткой фронтовой дружбы с лейтенантом Володей?
Автор сочувствует Сашке: он, на вид совсем не геройский, не лихой солдат, оказался сильнее и смелее отчаянного лейтенанта с Марьиной Рощи, выручает его из беды. «История эта нервишек стоила, если по-честному, то совсем не «наплевать» было Сашке».
VIII. Решение нравственной проблемы
– Есть «надо» и «сверх надо». Сашка делает
«сверх»? Или это командует совесть?
С точки зрения Сашки, это норма, ничего
сверхъестественного. Он иначе не может. Нет двух
совестей – совести и иной совести: совесть или
есть, или её нет, как нет двух патриотизмов.
– Что дало вам знакомство с Сашкой?
– Как вы думаете, легко или трудно иметь такого
друга, как Сашка?
IX. Выводы
Характер Сашки – открытие Кондратьева. Пытливый ум и простодушие, жизнестойкость и деятельная доброта, скромность и чувство собственного достоинства – всё это соединилось в цельном характере героя. Кондратьев открыл характер человека из народной гущи, сформированный своим временем и воплотивший лучшие черты этого времени. «История Сашки – это история человека, оказавшегося в самое трудное время в самом трудном месте на самой трудной должности – солдатской». «…Не прочитай я «Сашку», мне что-то не хватало бы не в литературе, а просто-напросто в жизни. Вместе с ним у меня появился ещё один друг, полюбившийся мне человек», – писал К.Симонов.
На фоне последних кадров фильма звучит песня «Белорусский вокзал» в исполнении ученика под гитару.
X. Слово учителя. Время сегодня
трудное, непредсказуемое и подчас пугающее.
Никогда не знаешь, откуда ветер подует и каким он
будет – шальным, сметающим всё на пути, или
ласкающим душу. Большинство из нас как на
весенней льдине: встанешь на один край – другой
грозит перевернуться… . А старики, они как дети,
отрешённо на всё это смотрят, ближе к середине
жмутся. Им бывает стыдно за молодых. Они,
оборванные эпохой, стараются сберечь для нас
заповедное место, которое ещё не затоптано, –
достоинство. Они, пережившие великие войны,
великий голод, великие стройки, не считают это
позорным пятном своим биографии и не сетуют ни на
что, принимая жизнь такой, какая она есть. К чему я
про это? Да к тому, что наши старики заслужили
доброе слово. Не скупитесь на него. Пусть всегда
цветут живые цветы на могилах героев. Это нужно
живущим, чтобы не зачерствели сердца, чтобы
всегда трепетал в них незримый тёплый огонь
благодарности предкам за добро, содеянное ими. А
гуманный принцип «Никто не забыт, ничто не
забыто» утвердился в нашей жизни.
Вот тогда в ваших сердцах всегда будет цвести
черёмуха.
XI. Домашнее задание: Написать сочинение-рассуждение: «Легко или трудно иметь такого друга, как Сашка?»
urok.1sept.ru
Сашка | Краткое содержание | ReadCafe
«Сашка влетел в рощу, крича „немцы! немцы!“, чтоб упредить своих». Ротный велел отойти за овраг, там залечь и ни шагу назад. Немцы к тому времени неожиданно замолкли. И рота, занявшая оборону, тоже притихла в ожидании, что вот-вот пойдёт настоящий бой. Вместо этого молодой и какой-то торжествующий голос стал их морочить: «Товарищи! В районах, освобождённых немецкими войсками, начинается посевная. Вас ждёт свобода и работа. Бросайте оружие, закурим сигареты…»
Ротный через несколько минут разгадал их игру: это была разведка. И тут же дал приказ «вперёд!».
Сашка хоть и впервые за два месяца, что воевал, столкнулся так близко с немцем, но страха почему-то не ощущал, а только злость и какой-то охотничий раж.
И такое везение: в первом же бою, дуриком, взял «языка». Немец был молодой и курносый. Ротный побалакал с ним по-немецки и велел Сашке вести его в штаб. Оказывается, фриц ничего важного ротному не сказал. А главное, перехитрили нас немцы: пока наши бойцы слушали немецкую болтовню, немцы уходили, взяв у нас пленного.
Немец шёл, часто оглядываясь на Сашку, видно, боялся, что может выстрелить ему в спину. Здесь, в роще, по которой они шли, много советских листовок валялось. Сашка одну поднял, расправил и дал немцу — пускай поймёт, паразит, что русские над пленными не издеваются. Немец прочёл и буркнул: «Пропаганден». Жалко, не знал Сашка немецкого, поговорил бы…
В штабе батальона никого из командиров не было — всех вызвали в штаб бригады. А к комбату идти Сашке не посоветовали, сказав: «Убило вчера Катеньку нашу. Когда хоронили, страшно на комбата глядеть было — почернел весь…»
Решил Сашка все же идти к комбату. Тот Сашке с ординарцем велел выйти. Слышался из блиндажа только комбатов голос, а немца словно и не было. Молчит, зараза! А потом комбат вызвал к себе и приказал: немца — в расход. У Сашки потемнело в глазах. Ведь он же листовку показывал, где написано, что пленным обеспечена жизнь и возвращение на родину после войны! И ещё — не представлял, как будет убивать кого-то.
Сашкины возражения ещё больше вывели из себя комбата. Разговаривая с Сашкой, он уж руку недвусмысленно на ручку ТТ положил. Приказ велел выполнить, о выполнении доложить. А ординарец Толик должен был за исполнением проследить. Но Сашка не мог убить безоружного. Не мог, и все!
В общем, договорились с Толиком, что отдаст он ему часы с немца, но сейчас чтоб ушёл. А Сашка решил все же немца вести в штаб бригады. Далеко это и опасно — могут и дезертиром посчитать. Но пошли…
И тут, в поле, догнал Сашку с фрицем комбат. Остановился, закурил… Только минуты перед атакой были для Сашки такими же страшными. Взгляд капитана встретил прямо — ну, стреляй, а прав все равно я… А тот глядел сурово, но без злобы. Докурил и, уже уходя, бросил: «Немца отвести в штаб бригады. Я отменяю свой приказ».
Сашка и ещё двое раненых из ходячих не получили на дорогу продуктов. Только продаттестаты, отоварить которые можно будет лишь в Бабине, в двадцати верстах отсюда. Ближе к вечеру Сашка и его попутчик Жора поняли: до Бабина сегодня не добраться.
Хозяйка, к которой постучались, ночевать пустила, но покормить, сказала, нечем. Да и сами, пока шли, видели: деревни в запустении. Ни скота не видно, ни лошадей, а о технике и говорить нечего. Туго будет колхозникам весновать.
Утром, проснувшись рано, задерживаться не стали. А в Бабине узнали у лейтенанта, тоже раненного в руку, что продпункт здесь был зимой. А сейчас — перевели неизвестно куда. А они сутки нежрамши! Лейтенант Володя тоже с ними пошёл.
В ближайшей деревне кинулись просить еды. Дед ни дать, ни продать продукты не согласился, но посоветовал: на поле накопать картохи, что с осени осталась, и нажарить лепёх. Сковороду и соль дед выделил. И то, что казалось несъедобной гнилью, шло сейчас в горло за милую душу.
Когда мимо картофельных полей проходили, видели, как копошатся там другие калечные, дымят кострами. Не одни они, значит, так кормятся.
Сашка с Володей присели перекурить, а Жора вперёд ушёл. И вскоре грохнул впереди взрыв. Откуда? До фронта далеко… Бросились бегом по дороге. Жора лежал шагах в десяти, уже мёртвый: видно, за подснежником свернул с дороги…
К середине дня доплелись до эвакогоспиталя. Зарегистрировали их, в баню направили. Там бы и остаться, но Володька рвался в Москву — с матерью повидаться. Решил и Сашка смотаться домой, от Москвы недалеко.
По пути в селе накормили: не было оно под немцем. Но шли все равно тяжело: ведь сто вёрст оттопали, да раненые, да на таком харче.
Ужинали уже в следующем госпитале. Когда ужин принесли — матерок пошёл по нарам. Две ложки каши! За эту надоевшую пшёнку крупно повздорил Володька с начальством, да так, что жалоба на него попала к особисту. Только Сашка взял вину на себя. Что солдату? Дальше передовой не пошлют, а туда возвращаться все равно. Только посоветовал особист Сашке сматываться побыстрее. А Володьку врачи не отпустили.
Пошёл Сашка опять на поле, лепёх картофельных на дорогу сотворить. Раненых там копошилось порядочно: не хватало ребятам жратвы. И махнул до Москвы. Постоял там на перроне, огляделся. Наяву ли? Люди в гражданском, девушки стучат каблучками… будто из другого мира.
Но чем разительней отличалась эта спокойная, почти мирная Москва от того, что было на передовой, тем яснее виделось ему его дело там…
Вы прочитали краткое содержание повести Сашка. Предлагаем вам посетить раздел Краткие содержания, чтобы ознакомиться с другими изложениями популярных писателей.
reedcafe.ru
Анализ повести В. Кондратьева “Сашка”
Повесть Вячеслава Кондратьева “Сашка” рассказывает о молодом русском пареньке, который волею судьбы оказался на фронте. Война изменила жизнь целых поколений, отняла мирный быт, возможность жить, работать.
Однако человеческие представления о чести, совести, добре и зле невозможно искоренить в человеке. Сашка удивительно добр, ему свойственно милосердие и сострадание к ближнему. Сашке удается взять в плен молодого немца. Если бы им суждено было встретиться в бою, не было бы никаких сомнений, как поступить. А теперь пленник совершенно
беспомощен.Комбат приказывает Сашке расстрелять пленного. Этот приказ вызывает у парня сильнейшее сопротивление. Мысль о том, что он должен расстрелять беззащитного человека, кажется Сашке чудовищной. Капитан догадывается о состоянии Сашки, поэтому приказывает другому бойцу проверить исполнение приказа.
В сознании каждого человека заложена уверенность, что жизнь человеческая священна. Сашка не может убить беззащитного пленного немца. Он не случайно находит в пленном немце сходство со своим хорошим знакомым. В довершение ко всему он не может забыть листовку, которую показывал немцу. В листовке
была обещана жизнь, и Сашка не может понять, как же можно нарушить это обещание.Ценность человеческой жизни – важный фактор. И пусть Сашка слишком прост, чтобы обратиться к теориям великих философов и гуманистов, в душе он четко осознает свою правоту. И именно это заставляет его медлить с выполнением приказа.
Даже в условиях войны Сашка не ожесточился, общечеловеческие ценности для него не потеряли свой смысл. Не случайно уже после того, как комбат отменил приказ, Сашка понял: “…коли живой останется, то из всего, им на передке пережитого, будет для него случай этот самым памятным, самым незабывным…”.
Пришлось Сашке из-за ранения отправиться в тыл. Волнует предстоящая встреча с девушкой Зиной, которая была медсестрой. И пусть сознает Сашка, что ничего серьезного у него с Зиной не было, но все-таки мысль о ней согревала его душу, вселяла надежду.
Неожиданно на Сашку обрушивается чужое недоверие, которое шокирует его. Ранен он был в левую руку, и присутствующий на осмотре лейтенант счел, что сделано это целенаправленно самим бойцом, чтобы покинуть поле боя и отправиться в тыл. Сашка не сразу понял, о чем идет речь. “Но потом, поймав на себе подозрительный, пристальный взгляд, догадался: этот аккуратненький, … не хлебнувший и тысячной доли того, что довелось Сашке и его товарищам, подозревает его, Сашку, что он… сам себя… Да в самые лихие дни, когда казалось, проще и легче – пулю в лоб, чтоб не мучиться, не приходила Сашке такая мысль”.
Встреча с Зиной оказалась не столь волнующей, как ожидалось. Не сразу, но узнает Сашка об ее измене.
И становится ему горько и тоскливо. Поначалу возникло у него желание “завтра же утром на передок податься, пусть добивают”. Но потом понял Сашка, что у него есть мама и сестра, и не может он так безрассудно распоряжаться своей жизнью.
Сашка открыт и искренен, он весь как на ладони, он не скрывает ничего. Это тип простого русского человека, который, в общем-то, и выиграл войну. Сколько таких Сашек, молодых, искренних, добрых и чистых душой, погибло в Великую Отечественную войну!
Повесть заканчивается размышлениями Сашки, которые возникают у него при взгляде на спокойную, почти мирную Москву. И Сашка понимает: “…чем разительней отличалась эта спокойная, почти мирная Москва от того, что было там, тем яснее и ощутимее становилась для него связь между тем, что делал он там, и тем, что увидел здесь, тем значительней виделось ему его дело там…”.
Каждое произведение о войне стремится донести до последующих поколений всю трагедию, с которой вынуждены были столкнуться советские люди в период с сорок первого по сорок пятый. Чем больше времени отделяет нас от того страшного периода, тем меньше остается живых людей, помнящих ту кровавую мясорубку. И именно поэтому произведения о войне необходимо читать и перечитывать, чтобы иметь достоверное понятие о сложной судьбе России.
goldsoch.info
| / Сочинения / Кондратьев В. / Сашка / «Мужество есть великое свойство души: народ отмеченый им, должен гордиться собой…» (по повести В. Кондратьева «Сашка») Повесть «Сашка» написана Вячеславом Кондратьевым в 1979 году. Добавил: woproz
/ Сочинения / Кондратьев В. / Сашка / «Мужество есть великое свойство души: народ отмеченый им, должен гордиться собой…» (по повести В. Кондратьева «Сашка») | Смотрите также по произведению «Сашка»: |
www.litra.ru
| / Полные произведения / Кондратьев В. / Сашка — У нас? — засмеялся лейтенант. — Нам с Сашкой только подай. Верно, Сашок? — Нет, правда? — волновался Жора. — Ну какие бабы, Жора? Другие мысли у нас — где пожрать, где курева достать… — успокоил его Сашка. А дорожка не приведи боже! Кидает их из стороны в сторону, и каждый толчок в ранах отдается, да еще бочка с бензином по кузову катается, то одного, то другого по ногам трахнет. Километров пять помучились, а потом застучали в кабину — давай останавливайся. — Ну что? Говорил вам, порастрясет. По такой дороге и здоровому душу вытряхнет. Потому и не берем вас. Версты три проедете и слезаете. Только время с вами терять. А мне вот к такому-то пункту надо ровно в ноль-ноль. Поняли? — сказал шофер, нетерпеливо глядя, как они из кузова выкарабкиваются. — Ну, бывайте. — Поняли, — вздохнули они и потопали опять пехом. Когда мимо картофельных полей проходили, видели, как копошатся там калечные, дымят кострами. Не одни они, значит, так кормятся. Тоже какой дед надоумил, а может, своим умом дошли. В общем, эта картошечка некопаная идет в ход вовсю, помогает раненым эту дорогу выдюжить. Пришлось им вскоре опять на лесную дорогу свернуть, от большака вправо. Сказали им, так поближе будет, верст несколько сократить можно. Но, как вошли, пожалели, что послушались. Неприветливая дорога, сумрачная… По обеим сторонам ели вековые наверху ветвями сплелись, света белого не видно. Когда полями шли, перелесками, по опушкам, взгляду было где разгуляться. И солнце видно, и дали, и воздуху кругом полно, в общем, «красота», как Жора говорил, а здесь даже дыхание сперло — сыро, душно, смрадно. А дальше еще больше дорога поугрюмела, их передовую стала напоминать. Войско вроде зимой тут стояло, а может, и бои были, потому как валялись по сторонам каски простреленные, сумки от противогазов, ящики цинковые от патронов, обмотки ржавые, обрывки бинтов окровавленных, и даже труп один они приметили, но подходить не стали — хватит, на всю жизнь насмотрелись! Только мысли о войне они с трудом отбросили, а дорога эта опять к ней возвратила. У лейтенанта губы сжались, взглядом в одну точку уставился, и у Сашки сердце тяжестью прихватило. Разговора не получалось — каждый свое вспомнил. Только Жора, впереди их идущий, без внимания это оставил (наверно, нарочно) и даже насвистывал что-то, пока Сашка не крикнул ему вслед: — Брось, Жора, свистеть! — А что? — остановился тот. — Место вроде не для свиста… Бои были… Люди погибали… — Вот ты о чем, — вроде небрежно бросил Жора и пошел дальше, но насвистывать перестал. — С него еще телячий восторг не сошел… Все радуется, что живым остался, — немного раздраженно заметил лейтенант. Видел Сашка, что Жора лейтенанту на нервы действует — и улыбочкой своей постоянной, и охами и ахами по всякому поводу, но что поделаешь? Свела и дорога и доля одинаковая — терпите, приноравливайтесь друг к другу. Лейтенант труднее других шел. Боли его не отпускали, нерв же перебитый, а он дает боль непрестанную, только ночами отходит. Сашка поэтому равнял шаг на него, хотя и мог идти шибче. А сейчас, видя, что совсем лейтенант еле ногами переступает, предложил перекур, на что тот с радостью согласился. Присели, завернули по цигарке, задымили… Жора из глаз скрылся, делала дорога тут поворот. Ладно, догадается, что перекуривают они, обождет. — Лейтенант… — начал было Сашка, но тот перебил: — Опять? — Ну, ладно, Владимир. Давно я хотел спросить: почему ты звания командирского не хотел? Мой ротный тоже, когда кубарь ему повесили, что-то не радовался. — Значит, не дурак твой ротный. — Я понимаю, — сказал Сашка, — людей на смерть посылать трудно, но все же лучше такие командиры, как вы, кадровую отслужившие, чем из училища «фазаны» желторотые. Разве не так? — Может, и так… — неохотно как-то ответил лейтенант, потом задумался и досказал не сразу: — У меня все «отцы» были во взводе из запаса, семейные все… Ох, как не хотелось им помирать. А я — вперед, мать вашу так-то, вперед! — и примолк, опять задумавшись. Сашка помолчал немного, тоже вспомнил, как наступали… — Приказ же, — немного погодя сказал он. — Что приказ?.. Мне сержант мой, помкомвзвода, который на войне второй раз, советовал завести взвод за балочку и там переждать немного, чуял он, захлебнется наступление… А я ни в какую! Вперед и вперед! А ребят косит то слева, то справа. Клочья от взвода летят, а я вперед и вперед. Потом залегли, невозможно дальше было, и через минуту-две отход. Если б в этой балочке переждали, считай, полвзвода сохранил бы. Понимаешь, Сашок? И все по своей дурости, умней людей себя воображал. И помкомвзвода моего хлопнуло. Ну как после этого? А? — Да, — протянул Сашка. — Выходит, рядовым-то спокойней? — Еще бы. Рядовой только за себя в ответе… Да что говорить! — махнул рукой Володька. — Я тоже забыть все хочу, как и Жора, но не выходит. Наверно, на всю жизнь это… — Так война же, Володя… И тут грохнул впереди взрыв. Глухо так вначале, а потом раскатился эхом голосистей. Они вскочили, не понимая — откуда, что? Самолеты вроде не гудели, от фронта далеко… И тут словно толкнуло что-то Сашку в грудь. — Жора!!! — закричал он и бросился бегом по дороге, а за ним и побелевший лейтенант. Поворот они проскочили, и дорога далеко видна стала, но Жоры на ней не было. Пробежали еще немного, остановились, по сторонам стали осматриваться и… увидели: слева, на прогалине, шагах в десяти от дороги, лежал Жора, опрокинутый навзничь, руки разметаны, а грудь вся в дырах… И на глазах у них расползаются на ватнике бурые пятна у дыр, и, странно очень, на неподвижном и мертвом еще движется что-то… Улыбки уже не было на Жорином лице, только скривлены были губы в удивленной, недоуменной гримасе и обиженно приоткрыты… Чуть поодаль от его тела у ели синел подснежник. За ним-то, наверное, и свернул Жора с дороги, и словно услышал Сашка его голос: «Смотрите, ребята, цветок какой! Красота!» Ни одна смерть на передке не ошеломляла так, как эта… Стояли они будто оглушенные, и ни одного слова не выдавливалось. Лейтенант стал как-то оседать и неуклюже опустился на корточки, прикрыв лицо трясущейся рукой, закашлялся неестественно, стремясь, видно, перебить кашлем рвущиеся из горла всхлипы. А у Сашки рука сама потянулась к ушанке, стянул он ее перед покойником, чего никогда не делали они там, пальцы невольно сложились щепотью и пошли ко лбу, хотя не был Сашка, конечно, верующим (в церквах, правда, бывал на панихидах, когда родственников отпевали, и там крестился, как все), и, когда коснулся лба, разомкнул пальцы и провел просто ими по волосам. — А я все смеялся над ним… — пробормотал лейтенант сквозь кашель. — Покури, — сказал Сашка и протянул кисет, а сам пошел за Жориной шапкой, отброшенной взрывом в сторону. — Не ходи! — взвизгнул Володька, но Сашка не послушал, только внимательно смотрел под ноги — нет ли еще тут этих проклятых «шпрингмин», — подняв шапку, накрыл ею Жорино лицо. Вроде легче стало, а то нет мочи глядеть на скривленные Жорины губы. Лейтенант уже выпрямился, и искурили они по цигарке, молча и стоя, а потом Сашка подошел к Жоре и, распахнув ватник, полез в карман гимнастерки — надо же документы взять, но все было порвано, измазано кровью, красноармейская книжка расползлась в Сашкиных руках. — Медальон ищи, — сказал лейтенант, а сам отвернулся. Смертный медальон хоть так и называется, но на медальон не похож. Поначалу выдали им такие жестяные ладанки, на шею вешать, отсюда и «медальон», наверно. А потом уж футлярчики черные из пластмассы. Сашка нашел его в кармане брюк и, развинтив, вынул оттуда желтую бумажку, в которой и прописано все, что надо знать живым о погибшем: имя, фамилия, год рождения, каким райвоенкоматом призван, домашний адрес и группа крови по Янскому. — Не Жора он — Григорий… — прочел Сашка. — Спрячь. В госпиталь дойдем, напишем родным. — Напишем… Только правды не надо. — Конечно… Погиб смертью храбрых в боях за Родину. — Может, лапником его закидать? — сказал Сашка. — Не надо. Так увидит его кто, проезжая, захоронят. — Лейтенант вытащил пистолет и подошел к телу. — Ну, Жора, прости за насмешки… Не пришлось тебе в госпитале погулять. Прощай, — и выстрелил в воздух. Негромкий звук выстрела одиноко и тоскливо прокатился эхом по лесу и иссяк где-то вдали. Шли они дальше молча, какие тут слова… Лейтенант кусал губы, часто нападал на него кашель, и только одно вымолвил за дорогу: — Напиться бы… От стопки и Сашка не отказался бы — такая маета на душе. Вроде бы случайный был Жора попутчик, в боях вместе не были, а ведь так спаялись за дорогу, словно родными стали, и идти им сейчас вдвоем как-то неприют-то, не хватает Жориных выкриков по поводу и без повода. Эх, Жора, Жора, не свернул бы за этим подснежником, шли бы вместе. Как же нелепо вышло. Пройти бои такие страшенные, а по дороге в тыл, к жизни погибнуть… К середине дня доплелись они до Лужкова, до эвакогоспиталя. Встретили их тут приветно. Правда, обед чуть-чуть не захватили, и терпеть им теперь до ужина. Но что делать, раз такие порядки в тылу: хоть и есть у тебя продаттестат, хоть он десять дней не использованный, но на довольствие ставят лишь с того дня, как прибыл, и за прошлое ни грамма. Лейтенант было зашумел, чтобы пайки хлеба за обед дали, но порядки эти криком не переломаешь, да и шумел он не очень — умаян был и не до хлеба как-то сейчас, после того, как товарища они потеряли. Зарегистрировали их и в баню направили, а там в раздевалке девчата. Как при них раздеваться? А они тут как раз им для помощи и без стеснения стаскивают с ребят гимнастерки, брюки, белье даже нижнее — и в прожарку. Ну, тут еще ничего, прикрыли срамные места руками и скорей в баню шмыгнули, а там тоже девки! И что делать? А девчата смеются — привыкли, видно, — и подходят то к одному, то к другому и мыться помогают: и спину потрут, и головы намылят. Раненные-то все больше в руки, мыться одной рукой несподручно, но неудобно при женщинах. Правда, девчата веселые, смеются: «Вы для нас сейчас не мужчины, а бойцы раненые, так что не стесняйтесь». Только один из них бесстыжим оказался, носился по бане голый, бил себя в грудь и гоготал: «Глядите-ка на меня. Все для фронта на мне написано», — а сам, видно, и был лещеватый, а теперь мослы так и торчат и ребрышки все пересчитать можно. Чудной парень, словно чокнутый или клоуна из себя строит. Сашке его крики и посмешки не понравились, и он подошел к нему: — Чего изгиляешься? Над чем смеешься? Кончай базар… А Володька-лейтенант, услыхав это, крикнул: — Дай ему, Сашок, правой, а я левой добавлю! Тот попятился. — Ну чего вы, ребята, посмеяться, что ли, нельзя? Да вы на меня поглядите, верно же… — Замолкни, — перебил Сашка. После бани направили их на перевязку. Как увидел Сашка сестренок в белых халатах, так и кольнуло сердце — нет, не ушла Зина из души… А девчата ласковые, приветливые. Разбинтовывали их раны осторожно, чтоб боль не причинить. С лейтенантом врач долго возился и, сказав, что ранение серьезное, посоветовал ему дальше не идти, а полежать тут недельку и дождаться транспорта (дороги вот-вот пообсохнут), но Володька ни в какую! Хочет он во что бы то ни стало до Москвы добраться и с матерью повидаться. А Сашка здесь с удовольствием бы остался отлежаться и подкормиться, что ни говори, тяжелая выдалась им дорога, но, раз лейтенант не хочет, покидать его Сашка не будет. Может, и ему самому, пока раненый и вне строя, тоже домой махнуть? До Москвы вместе с Володькой доберется, а там недалеко. Тоже мать более двух лет не видал, и если сейчас не свидеться, то вряд ли в другой раз случай такой выпадет. После перевязки повели их в большой дом, клуб раньше был, наверно, а там разместили на двойных нарах, но у каждого матрасик, простыня, одеяло. Лейтенанта хотели было в другую палату, командирскую, но он наотрез отказался, и лежали они теперь вместе, чистенькие после бани, на чистом белье, — красота, сказал бы Жора. Лейтенант, полежав немного, вынул из кармана пачку тридцаток, пересчитал и, ничего Сашке не говоря, смылся. Видать, в деревню, самогону доставать. К ужину пришел повеселевший малость и, когда стали еду разносить, вытащил из кармана бутылку мутного желтоватого самогону и одну луковицу на закуску. — Знаешь, сколько отдал? — Сколько? — Пять сотен! — Деньги-т о какие по мирному времени! — удивился Сашка. — Совести на них нет, что ли? — И то еле выпросил, за деньги-то. Если б керосинчика, говорят, или крупы какой, или что из одежонки, тогда бы с радостью. Ужин дали приличный. Ребята, кто давно здесь, говорили, что в обед и вчера и сегодня котлеты были и по стопке выдали в честь праздника — третье мая уж наступило. И сейчас каша из гречки, хлеба по полной норме, сахар к чаю. Если б не такие оголодалые были, хватило бы. Но сейчас это для них на один заглот. Как хлебушек увидели, скулы свело. Раздобыл Сашка кружки, разлили, чокнулись… Соседи по нарам поглядывали жадно, но бутылка-то одна, на всех не разделишь. — Жору помянем, — сказал лейтенант и всю кружку одним махом влил в себя, не поморщившись. А Сашка выпил с трудом, еще до армии чуть этим самогоном не отравился и запаха его не терпел, но сейчас не до вкуса — забыться бы на миг, отогреть душу… Потом за победу пили… За то, что живыми пока остались… За матерей своих выпили ждущих (это Володька предложил). Как выпили, подобрели и соседям своим ближайшим чуток налили. И потекли разговоры разные: кто про бои, кто про дом, кто про прошлую жизнь на гражданке, кто гадал, что после войны будет, и все дружно начпродов материли, потому как со жратвой везде плохо было. Тут один лейтенанта спросил, как тот наступления их понимает, каков смысл был, все же он командир, может, ему поболе известно. Володька задумался, потер лоб, скривил губы. — Сам голову ломаю… Одно знаю, немцам покоя от нас не было, то в одном месте куснем, то в другом. Может, в том и смысл, что не давали ему маневра, связывали его… Так, наверное… Сосед ответом не очень удовлетворился и пробурчал: — Может, и так… Но людей все же много поубивало, вот что… — На то и война, чтоб убивало, — заметил Сашка. На том разговор этот прекратился и перешел на мелочи, которые вскоре и забылись начисто. Утром на врачебном обходе опять доктор посоветовал лейтенанту остаться, тем более, предупредил он, до самой станции Щербово, где госпиталь, ни продпунктов, ни эвакогоспиталей других не будет. Но разве Володьку убедишь в чем. А Сашке ох как не хотелось уходить отсюда. С ними в путь собрались еще человек десять. Уж неизвестно, по каким таким причинам они уходить решили, небось просто от фронта подальше захотелось, где и с кормежкой будет получше, и с помещением, и с уходом. Вышли они не рано, часов в десять, после завтрака, и к другим прибиваться не стали, вдвоем-то лучше, чем табуном идти: и с ночевкой легче, и еду попросить на двоих как-то удобней. Больше пятнадцати верст за день им теперь не одолеть и к Щербову одним переходом не попасть, где-то ночь придется проводить, где-то на ночлег проситься. После самогона идти плохо — горло пересохло, у каждого колодца или ручья водой наливаются, а от нее слабость еще больше. Потеть стали в ватниках, а снять — не жарко, ветерок майский продувает, просквозит запросто. Это там никакая их простуда не брала, но то передовая! Там и захочешь приболеть, ан нет, не выходит. Там они словно железные были. А тут в мире и расслаб, и заболеть можно ненароком, и им это совсем ни к чему, им добраться до места надо. Шли они очень неходко, версты четыре протопают — и перекур на полчаса, а то и поболее. На одном из передыхов Сашка лейтенанту про своего немца и рассказал, давно на языке вертелось, да все как-то не выходило. Володька слушал внимательно, переживал, видно, себя на место Сашки ставил, а в конце рассказа раскашлялся, этим он всегда так свое волнение скрывал. — Ну, Сашок… Ты человек… И как ты думаешь, комбат шел к тебе, уже решив отменить свой приказ немца шлепнуть или тебя проверить? — Тогда думал, идет меня проверять и силой заставить приказ исполнять или хлопнуть за невыполнение, а сейчас думаю, может, еще в блиндаже одумался и шел с отменой… — Мда… случай… Дай-ка лапу, Сашка, — лейтенант протянул руку и стиснул Сашкину в крепком рукопожатии. — Я бы не смог. — Ну да, — улыбнулся Сашка, — еще как смог бы. Непростое дело человека убить… да безоружного. И ты бы не стал… Люди же мы, не фашисты, — досказал Сашка просто, а лейтенант еще долго глядел ему в глаза с интересом, словно впервые видел, словно старался отыскать в них что-то особенное, пока Сашка не сказал: — Ну, чего на меня глаза пялишь, как на девку. Ничего во мне нету. Володька глаза отвел, но не раз после этого замечал на себе Сашка его взгляд, любопытствующий и уважительный. Немного они протопали, а дню конец уже приходил… Попалась им прохожая случайная, спросили, скоро ль деревня какая. Ответила, что верстах в трех будет, но там ночлегу лучше не просить. — Это почему же? — выкатил глаза лейтенант. — Да побитая она вся. Фронт тут держался. В Прямухино идите, село большое, под немцем не было. Там хорошо примут. — А до него сколько? — спросил Сашка. — Верст семь будет… Послушались прохожую, двинули на Прямухино. А ту деревню, ближнюю, прошли, и верно, всего три дома целых, куда уж тут на ночлег проситься… Да что говорить, насмотрелись они по дороге на многое. Обидный путь выдался. И главная обида, что продпункты эти проклятые, как нарочно, с места на место переезжают — и знать никто не знает куда. Вот и приходится картоху копать на виду у людей, а при ночевках глаза голодные прятать… И представляли они себе, каково бабонькам каждую ночь постояльцев принимать и делиться с ними последним куском… Памятник им, этим бабам из прифронтовых деревень, после войны поставить надо… Лейтенанту Володьке, московской, городской жизнью балованному, к голоду непривычному, тяжче, конечно, ну а Сашка к невзгодам более приученный — был в детстве и недоед, а в тридцатых и голод настоящий испытал, — ему эту дорогу перемочь легче. Подходили они к этому Прямухину, где ночевать проситься, с щемотью в сердцах — ходи опять по избам, кланяйся, проси приюта. Хорошо, что последний это ночлег, дойдут завтра до Щербова, до госпиталя настоящего, и там все законное получат — и место, и довольствие. Начали они с краю… Домов побогаче на вид уже не выбирали, лишь бы куда приткнуться. Постучали в первый же дом. Вышла женщина рябоватая, посмотрела на них, головой покачала — небось на обтрепанные, обожженные их телогрейки, на небритые опавшие щеки — и сказала: — К председателю идите. У нас черед установлен, кому вас, горемычных, принимать. Сегодня вроде Степанида должна… — Порядок, значит, установили? — буркнул лейтенант. — А как же? Вы все норовите дом поприглядней выбрать, а достаток у нас сейчас один. Это когда при мужиках были, разнились. А теперь бабы работники, вот и сравнялись все. И выходит, одни чуть ли не каждый день раненых принимают, а другим не достается. — Где председателя искать? — спросил Володька. — А к середке идите. Там сельсовет у нас. — Ну, спасибо. Может, у вас и такой порядок заведен — кормить раненых? — Конечно. На то черед и установили. С едой, конечно, у нас не очень, но что бог послал, как говорится. Двинулись они к сельсовету, и на душе покойно, везде бы так — без мытарства, без упрашиваний. Лейтенант губы кривить перестал и на лицо даже поживел немного. У сельсовета народу толпилось много, женщины, конечно… Одна крикнула громко, заметив подходивших к ним Сашку и лейтенанта: — Степанида! Принимай гостей! Пришли к тебе на постой. Где ты, Степанида? Степанида — грузная, крупная — подошла, оглядела их и, улыбнувшись добродушно, сказала: — Ну, пошли ко мне, герои… Как в вас душа-то держится? — Держится покамест, — ответно улыбнулся Сашка, но тут первая женщина, которая Степаниду звала, приблизилась к ним, остановилась и странно как-то, очень внимательно осмотрела Сашку с ног до головы, а осмотрев, сказала: — Этого ясноглазого я к себе возьму. Пойдешь, парень? — Так с лейтенантом я… — Ничего. Лейтенант твой к Степаниде пойдет, а ты ко мне. Он теперь тебе не начальник. — Не в том дело, — перебил Сашка. — Вместе идем почти с самого фронта. — Иди, иди, — усмехнулся Володька. — Раз тебе персональное приглашение, отказываться не следует. — Если ты не возражаешь… — неуверенно произнес Сашка. — Иди, иди. Хозяюшка-то твоя ничего… Не зря зовет. — Ладно, ты зубы не скаль, командир, — обрезала она. — Раз зову, значит, причина есть. Понял? — Как не понять, — опять осклабился лейтенант. Сашка оглядел ее, статную, крутобедрую, молодую, годков на несколько только его старше, наверное, и решил: — Согласный я, пошли… — Видали, согласный он! — засмеялась Степанида, да и остальные бабы. — Да Пашка у нас, поди, первая красавица на деревне, а он сомневается еще. Смутился Сашка немного от смеха бабьего, а Володька не удержался добавить: — Смотри, Сашок, не теряйся. На что Паша замахнулась на него рукой: — Заткнись, лейтенант! На мужиков-то вы уже не похожие, а мысли кобелиные все оставить не можете. Куды вам не теряться? До постели бы ноги дотянули, а вы… Разве неверно говорю? — В самую точку! — засмеялся Володька. — То-то и оно. Пошли, парень. Зовут-то как? — Александром, — ответил Сашка. — Александром? — переспросила она почему-то. — Я думала, по-другому тебя кличут. — Почему? — А так. Шли они к дому молча. Паша впереди, и Сашка поневоле видел, как колышутся под юбкой ядреные ее ягодицы, как поблескивают полные икры, не закрытые голенищами коротких сапог, но волнений особых вид этот у него не вызвал, только отметил в мыслях, что баба-то в самом соку и без мужика ей небось трудно. Ввела она его в избу, показала, где телогрейку повесить, где руки помыть, и сказала: — Ты пока отдыхай, покури, а я через полчасика управлюсь, приду, и ужинать будем, — и ушла по своим делам. Сашка присел на скамью, крутить цигарку начал. Покойно как-то на душе стало, размяк тот камень тяжелый, что всю дорогу грудь давил. Закурил он, огляделся… Ну, конечно, как и во всех деревенских избах, на стенах фотографии старые висели. Подошел Сашка ближе для разгляду — чинные, приодетые, глядели на него старики и старухи, родители или деды Пашины или мужа ее. Но все это без интереса для Сашки, а вот мужчиной в полушубке белом и шлеме красноармейском он заинтересовался. Глядел тот с фотографии весело, с улыбочкой, и папироска длинная в углу рта торчала как-то задорно, и показалось Сашке лицо его очень знакомым. Но откуда? И не сразу догадался он, что парень этот на него, Сашку, очень похожий. Такие же скулы приметные, такой же нос чуть курносый, и глаза так же широко ставлены. Усмехнулся Сашка — бывает же такое! Словно брат родной или сродственник близкий, чудеса прямо. Паша вошла, Сашкой не замеченная, и, увидев, что он фотографию разглядывает, кинула скороговоркой: — Муж мой Максим, в финскую взятый. — А потом подошла к печи, вытащила чугун с водой, отлила в ковшик. — Может, щетину сбреешь? Дам я тебе и помазок, и бритву. — Хорошо бы, — провел Сашка рукой по колючему подбородку. — Ну вот, побреешься, умоешься, и вечерять будем. Здорово голодный-то? — Голодный, — ответил Сашка прямо. Бритва Максимова была не ахти правленной, да и без руки левой бриться неудобно. Но все же с грехом пополам побрился Сашка. Подала ему Паша умыться и даже одеколону тройного дала подушиться. Погляделся Сашка в зеркало — никакой солидности, мальчишечье лицо совсем. Душой-то он себя старше чувствовал и удивился даже, что не очень-то изменила его двухмесячная та мытня на передовой, только глаза сильно усталые. Паша тоже удивилась и спросила: — С какого года ты? — С девятнадцатого. — Я поначалу подумала, постарше ты. А щетину сбрил — мальчишка совсем. — А вы с какого? — задал неудобный вопрос Сашка, но Паша, не смутившись ничуть, ответила: — С пятнадцатого я. Ты мне не выкай. Не тетка я тебе. — Хорошо, Паша. — Ты скажи, почему идете такие? Кожа да кости. Один другого краше. Не кормят вас на войне, что ли, или, пока дойдете сюда, тощаете? Рассказал Сашка. Ну, не все, конечно. Все гражданским знать незачем, но кое-что про фронт рассказал… — Господи ты боже мой, — запричитала Паша. — Что же это на свете делается? — Растянулись тылы, ну и распутица, — объяснял Сашка лейтенантовыми словами, да и сам так понимал. Конечно, братву полегшую жаль до невозможности, но по-другому, видно, нельзя было дело повернуть, какую-то задачу важную они выполняли и, возможно, выполнили. Стала Паша на стол накрывать, еду выставлять. Сашка рот от удивления открыл — чего только не было. Во-первых, огурцы соленые, с детства им любимые, потом грибки с порезанным луком, потом кусок сала свиного с розовыми прожилками, лепешки ржаные с мятой картошкой посредине вместо творога и, наконец, самогона бутыль! — У вас немца не было? — только и спросил Сашка. — Миловал бог. Чуток не дошел. — Я смотрю, еда у тебя больно богатая. — Какое богатство! Я и щами тебя угощу, и на второе картошкой, жаренной с яйцами, — улыбнулась Наша, видно довольная, что есть ей чем угостить. Налила она Сашке полный стакан граненый, а себе половину. Протянула чокнуться. — За что выпьем-то? — спросила. — За победу, конечно, — не замедлил Сашка с ответом. — Ну, до победы далече. Давай за встречу, за знакомство. Небось догадался ты, почему позвала я тебя? — Вроде. — Похож ты на Максима. Как увидела, так и ахнула. Одно лицо. И надо же такое. Как фамилия твоя, может, каким образом сродственник ты с Максимом? Сашка сказал. — Нет, — другая совсем, — чуть разочарованно сказала Паша. — Пропал мой Максим. Так с финской и не отпустили. На западную границу послали. Там в первых боях и сгинул, наверно. — Может, в плену? — Все может. Но на Максима не похоже. Не из таких он… — Из каких ни будь, а всякое бывает. — И рассказал Сашка, как обманули их немцы, как его напарника, с которым на посту стоял, полонили, как и сам мог попасть, задержись он с валенками. — Ты надежду не теряй, — закончил он. — Нет, Саша, чует сердце, пропал Максим… Ты закусывай как следует, не стесняйся, — переменила разговор Паша, а Сашка и так навалился на еду, того и другого прихватывал, не в силах удержаться, и потому, что ел много, самогон на него не очень-то подействовал. Смог он под второе, под картошку, на сале жаренной с яйцами облитой, еще стакан опрокинуть и тут только захмелел. И стало ему так хорошо, будто в доме он родном, и Паша, сидящая напротив и ласково на него глядящая тоже показалась родной и знакомой, будто знает он ее много, много лет. Тяжело человеку долго быть обездомленным, без своего угла, без своих вещей, без людей близких. И прорвало Сашку, разоткровенничался вовсю и про все, про все стал Паше рассказывать. И про Зину не скрыл. Как бегали при бомбежках в эшелоне вместе, как простились они в Селижарове перед ночным маршем, как обещала она его ждать, как поцеловались напоследок горьким поцелуем, как думал о ней там и как встретились в санроте. Все рассказал, даже о том, что бессильным оказался, не умолчал. Паша слушала внимательно, с сочувствием, прерывала иногда Сашкино повествование разными бабьими охами и ахами, переживала за Сашку, видать, по-настоящему — Эх ты, бедненький, — потрепала она его по отросшему ежику волос. — Хорошо, что Зину эту не хулишь. Справедливый, значит. Вошел в ее женское положение, понял… А Сашке захотелось вдруг уткнуться головой в Пашины колени, как маленькому, и отреветь все свои обиды, но сдержался, только взял Пашину горячую шершавую, рабочую руку и стал приглаживать пальцами. Она прильнула к нему плечом минутно и сразу отпрянула, сказав отрывисто: — На печи спать будешь. — Куда положишь, там и буду. После этой ласки мимолетной стала Паша какой-то беспокойной. С печки убрала все лишнее шумно, резко, словно спешила куда. У Сашки же глаза слипались, еле на стуле держался… В бутыли самогону еще осталось, и Паша спросила: — Сейчас допьешь или завтра перед дорогой выпьешь? — Можно, Паша, я лейтенанту оставлю? Боли у него сильные, особенно с утра… — Оставь, если добрый такой, мне не жалко, — улыбнулась Паша. — Хороший он, лейтенант-то твой? — Свойский парень. Сдружились за дорогу. Горячий только. Постелила Паша на печке простыни и все такое. — Залезай, — скомандовала она, и Сашка уже в полусне забрался на печь, растянулся блаженно, но тут закачалась изба, закружилась, и стало Сашку то приподнимать на высоту какую-то, то вниз с этой высоты бросать, и замутило страсть как, и забоялся он, как бы всю еду не вырвать — этого еще не хватало! Крутился он и так и этак, чтобы тошноту перебороть, и все же переборол, свернулся калачиком и заснул. А во сне случилось необыкновенное: ощутил вдруг он на своих губах чьи-то влажные, жаркие губы, и не понять, Зинины ли, Пашины ли? Смешалось все, перепуталось. Только запомнил он, что мешала ему все время рука его раненая… Утром, как проснулся, вначале и решить не мог, сон ли то был или наяву? И по Пашиному виду не определишь, такая же она, как вчера, простая и приветливая, накрывает на стол завтрак и внимания вроде на Сашку не обращает. В бутылке самогону оставалось столько же, но перед Сашкой опять стакан полный. Хоть и пить после вчерашнего не хотелось, но как от такой редкости отказаться, когда еще выпить придется, и Сашка стакан ополовинил. А на закуску опять яичница с картофелем да грибки и огурчики! — Вот, Паша, — сказал Сашка. — Встретились мы случайно и дня вместе не пробыли, а ведь помнить тебя весь век буду… — Брось заливать-то! Знаю я вас… — Нет, правда, Паша. Я врать не люблю… — У Сашки приятно кружило в голове — на старые дрожжи и полстакана ударило. Паша посмотрела на него в упор, задумалась, а потом, отвернувшись, вроде совсем безразлично спросила: — Может, остаться хочешь? Передохнешь недельку. Фельдшер у нас есть, рану перевяжет. — Нахлебником, что ли? Нет, Паша… И лейтенанта бросить не могу, вместе должны дойти. — Ну что ж, воля твоя. Насчет нахлебника — ерунда. Неделю тебя покормить мне без труда, одна же я… — Детей разве нет у тебя? — Были бы, увидел. — Я подумал, может, у деда с бабкой. Ты ж на работе, поди, цельный день. [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] / Полные произведения / Кондратьев В. / Сашка | Смотрите также по произведению «Сашка»: |
www.litra.ru