Я воевал на восточном фронте – ВОВ, Хендрик Фертен, огонь восточного фронта, воспоминания добровольца войск СС, вторая мировая, великая отечественная война, 1941-1945 годы,сражения,фотографии,плакаты,окопная правда,документы,архив,вооружение,мемуары,1943 год,воспоминания,исследования,красная армия,вермахт,немецкая армия

Немецкий танкист на Восточном Фронте. 1943-1944 г.

«Когда я воевал на Восточном фронте, я был ранен четыре раза. Мои первые два ранения были получены зимой 1943-44, неподалеку от Нарвы, на российско-эстонской границе. Наш танк должен был охранять определенную зону вдоль края леса. Мы патрулировали этот сектор, в тот момент, когда в нас начала стрелять русская 152-мм артиллерия.

         Мы должны были перемещать свой танк после каждого второго или третьего залпа русских. Я выполнял обязанности наблюдателя (стоял, высунувшись из люка орудийной башни), когда один из их снарядов ударил прямо перед нашим танком. Взрывом вырвало каток и обездвижило танк. Спустя несколько часов нас оттащили к батальонному ремонтному пункту.
        После того, как мы вылезли из танка и пришли в бункер, я решил выйти и забрать свои письменные принадлежности из танка, чтобы написать одно-два письма. Когда я собирался слезать с танка во второй раз, русский снаряд ударил прямо в наш танк. Шрапнель попала мне в правую сторону лица — хотя и не слишком сильно. Медик в бункере просто вытащил шрапнель и забинтовал — некоторые осколки я до сих пор ношу под кожей.

      Рана не вывела меня из строя, и я подумал про себя: «слава богу, это совсем чуть-чуть». У меня было что-то вроде приятного предчувствия, что я могу получить нашивку за ранение, так как не собирался покидать поля боя. Кроме того, это было доказательством того, что я фронтовик.
++++++++++
          Во второй раз я был ранен всего несколько дней спустя. Мы участвовали в маневрах вдоль Нарвского фронта до того, как вступить в запланированное наступление к югу от Ленинграда. Во время этих маневров я был наводчиком штурмовой САУ.
САУ, хотя ее орудие калибром 75 мм может поворачиваться только на 24 градуса по горизонтали, имела то преимущество, что у нее был значительно меньший силуэт по сравнению с танком .
        В боевом отделении самоходки становилось жарко, поэтому я открыл маленькую стальную заслонку, закрывающую отверстие, через которое наводится орудийная оптика. Я это делал раньше много раз, чтобы подышать свежим воздухом, но внезапно я услышал пулеметную стрельбу и почувствовал теплое онемение в своей голове.

        Мой заряжающий наверное это увидел, потому что он закричал: «В Руди попали!» Командир приказал водителю сразу же развернуться и ехать назад. Позже, в разговоре с друзьями, я услышал от них — когда они меня увидели, подумали, что моя макушка оторвана, столько было крови.
        Однако, удивительно, что я был ранен, в то время как САУ не причинили никакого ущерба. Сначала мы подумали, что это снайперский снаряд, который рикошетом отскочил внутрь самоходки, но позже я узнал что один из наших пехотинцев, которые ездили на нашей САУ, начал стрелять по русским из своего MG-34, но соскользнул с брони и выпустил несколько пуль, попавших в нашу оптику и в наше боевое отделение.
        Еще хуже то, что мне сделали два противостолбнячных укола вместо одного, потому что врач не знал, что мне делали укол всего несколько дней назад. Моя реакция на вторую инъекцию была болезненной. Все мое тело начало чесаться, у меня появились рубцы, и было такое чувство, что по всему телу ползают мурашки. За эту вторую рану я получил удостоверение, несмотря на то, что оно не было вызвано вражеским огнем. Мне опять повезло, потому что через несколько дней после этого мой танк подорвался на мине во время «реального» сражения.
+++++++++++
          Моя третья рана была получена во время моего второго фронтового дежурства, незадолго до покушения на жизнь Гитлера 20 июля 1944 г. Это было трагическое событие, потому что оно также не было вызвано вражеским огнем.
        Мы участвовали в сражении где-то в Литве, когда один из наших снарядов остался в стволе — он оказался бракованным. Когда снаряд застревает в стволе, по инструкции надо подождать, по крайней мере, семь секунд, извлечь дефектный снаряд и продолжать стрельбу.

        После того, как мы выждали достаточно времени, командир нашей самоходки приказал извлечь снаряд из казенника — это заряжающий сделал вручную. Все что я помню о дальнейшем — это то, что я увидел яркое иссушающее пламя.
           Я ничего не слышал, я не почувствовал взрыва, и честно говоря, не понял, что произошло. Я посмотрел назад на командира и увидел, что он упал мертвым. Водитель вылезал из своего отсека, который был под моим, говоря мне: «Вылезай! В нас попали!»
        Я слез с брони так быстро, как только мог, и спрятался под самоходкой, за мной последовали заряжающий и водитель. У заряжающего была оторвана рука (прямо ниже плеча, и когда я попросил водителя, нет ли у него чего-нибудь, чтобы остановить кровотечение, раненый осознал свое положение и начал кричать: «Моя рука, моя рука, моя рука!». Потом я слышал, что он временно ослеп от вспышки при взрыве.
         Мне повезло больше. Хотя меня и отправили в полевой госпиталь на несколько дней, мои раны заключались только в нескольких попаданиях осколков в лицо (самый большой кусок был под правым глазом) и ожогов на правой руке и на правой стороне лица — но не очень серьезных.
           Наш командир (обер-лейтенант) был сразу убит при взрыве. И опять, мы не понимали, что произошло, но позднее следствие установило, что это был наш дефектный снаряд. Видимо, когда заряжающий открыл камеру, чтобы извлечь его, медленно работавший запал поджег снаряд, и он взорвался внутри САУ.
+++++++++++++
           Мое четвертое и последнее ранение произошло 8 августа 1944 г. прекрасным летним днем примерно в двух милях от Расейнена в Литве. Наше штурмовое орудие, как ведущая САУ роты, было отправлено в наряд, чтобы изучить действия русских в окрестностях Райсенена.
         Когда мы спрятались за кустами на холме, я увидел русский танк Т-34, который по диагонали пересекал долину прямо перед нами. Я сделал свой первый выстрел по русскому танку, и в этот момент увидел, как к нам на огромной скорости приближается сверкающий предмет с направления на одиннадцать часов.

         Когда ты описываешь, что произошло в бою, то это занимает много времени, однако на самом деле все происходит практически мгновенно.
           Все, что я знал — это то, что приближается опасность, и раньше, чем я смог закричать «Внимание!», полыхнула яркая вспышка и затем — ничего, ни звука, ни взрыва. На полном автопилоте я выполз из САУ. Я пришел в себя, встав на колени позади самоходки. Я увидел водителя тоже на коленях, перед собой.
— Что случилось? — спросил я его.
— В нас попал снаряд!
Когда я его спросил, где все остальные, он ответил:
— Они все мертвы.
Как только двигатель САУ зашипел и умолк, я услышал стон и сказал водителю:
— Я думаю, что один из них жив, давай ему поможем.
Когда мы оба вскочили на корму самоходки, то обнаружили, что заряжающий жив, но у него в руке был пистолет, и он собирался застрелиться.
      Это часто случалось с танкистами, которые видя, что танк подбит, и они не в состоянии его покинуть, предпочитали совершить самоубийство взамен медленной смерти в огне или захвату в плен русскими. Я быстро выбил оружие из его рук и сказал водителю: «Помоги мне его вытащить». Мы попробовали это сделать, но обнаружили, что не можем его сдвинуть с места, потому что внутри САУ все было покорежено, и его ноги оказались зажаты.

       В этот момент мы услышали стоны нашего командира. Мы перешли на левую сторону самоходки и увидели, что он также прочно зажат обломками, как и заряжающий. В этот момент русский пулемет начал обстреливать нашу неподвижную машину и, как нас учили, мы спрыгнули с самоходки и спрятались позади нее.
         После этого я стал видеть значительно хуже, поэтому я спросил водителя: «Ты что-нибудь видишь?» — имея в виду «Можешь ли ты еще видеть?» Он, очевидно, решил, что я спрашиваю его, не видит ли он русских, потому что он ответил, «Нет».
        Хорошо, подумал я, в таком случае я тебе помогу, но когда я ему сообщил о своих намерениях, он сказал, «Ты ужасно выглядишь, твои руки и лицо!» Только в этот момент я понял, что я ранен. Обе руки были обожжены — правая настолько сильно, что кожа скручивалась. Моя рубашка была полностью сожжена со стороны правой руки, и когда я дотронулся до лица и головы, все, что я почувствовал — это липкая масса.

             Более того, мои волосы полностью сгорели и кровь текла по лицу. Принимая во внимание степень моих ранений, невозможно было поверить, что надо было сказать мне о моем ранении, чтобы я понял, что со мной что-то не в порядке!
          С осознанием пришла боль, и я обнаружил, что единственным способом облегчения мучительного состояния моих рук было держать их поднятыми. Так я и спустился с холма, едва видя следы гусениц, которые наше штурмовое орудие оставило на траве, к гравийной яме, где меня ждали безопасность и помощь. К этому времени все, что я мог видеть — это молочные пятна перед глазами. Тут я услышал как кто-то спросил: «Кто это?».
— Руди, из самоходки 5141, — ответил я.
— О Боже, — воскликнул невидимый мне камрад, — кто-нибудь остался жив?
— Да, — ответил я, — трое других ранены, но мы не можем их вытащить и им нужна помощь.
— Хорошо, — сказал он, — мы идем к ним!
К этому моменту я уже почти ничего не видел, поэтому я крикнул:
— Я ослеп!
— Стой здесь, помощь идет! — ответили мне.
++++++++++++
        Позже мне сказали, что один из танков вышел из боя и вытащил нашу САУ и команду в безопасное место. Я потерял сознание и все, что я помню, это как кто-то говорит со мной, а я лежу на походной кровати — а скорей всего на земле.
         Я не понимал, что он мне говорил. В соответствии с моей Verwundetenkarte, капеллан провел надо мной последний обряд. Мое состояние и состояние заряжающего были столь тяжелыми, что они решили, что нам уже не поможешь, и ожидая, что мы вскоре умрем, оставили нас в полевом госпитале, а не отправили в Германию. Через две недели, в течение которых я все еще был без сознания, мое здоровье стало улучшаться, и я вспоминаю, что пришел в сознание как раз тогда, когда меня выгружали из военного эшелона в Дрездене, Германия.

+++++++++++
           До этого боя, из-за которого я почти распрощался с жизнью, нам сообщили о новом русском танке, «Иосиф Сталин», который весил сорок шесть тонн и стрелял реактивными снарядами калибром 122 мм. Благодаря его толстой (120 мм) наклонной броне, наши 75-миллиметровые снаряды просто отскакивали от его шкуры, если только мы не стреляли сбоку и с очень близкого расстояния.
         Когда я стрелял по Т-34 в той долине, я не знал, что несколько этих монстров ждут в двух километрах отсюда на краю леса. Не успел я потянуть за спусковой крючок, как русский бегемот начал стрелять.
            Русские подбили нашу самоходку первым же выстрелом. Реактивный снаряд попал в нашу машину между стволом и маской орудия. Он вырвал пушку там, где ударил, и невероятным образом вошел в боевое отделение, где и взорвался, заставив наш заряженный снаряд сдетонировать. За ним сдетонировал весь наш боезапас.
          Свидетель говорил, что бронированная крыша нашего сварного штурмового орудия была вынесена со своего места волной пламени, которое поднялось в воздух на 100 метров. Я уверен в том, что это преувеличение, потому что для того, чтобы оторвать эту массивную стальную крышу и поднять ее в воздух, нужно было поистине значительное усилие.
              Очевидно, что мои тренировки в Бамберге и Растенбурге по запрыгиванию на танк и спрыгиванию с него оказались не напрасными, потому что я без сознания смог выползти из танка и спрятаться за ним. Так как наше штурмовое орудие было полностью разрушено, а наша команда чудом осталась в живых, то наша машина получила название «чудесный танк Восточного фронта».
+++++++++++++
          Наш водитель, который вышел из этой переделки относительно невредимым, не мог говорить в течение пяти дней. Он целиком погрузился в мир своих мыслей, как мне рассказывали. Вдруг он оттуда выскочил, и его направили водителем другого танка.
         В свой первый день после возвращения на фронт он вел свой танк по деревянному мосту, когда мост под ним провалился. К счастью для остальных членов команды, они сидели снаружи; но водитель был в своем отсеке в передней части танка. Когда танк провалился под мост, он перевернулся и упал в воду. Единственным погибшим был мой водитель, который утонул, потому что не смог выбраться из затонувшей машины.
++++++++++++++
           За то, что я был несколько раз ранен, я получил Verwundeten Abzeichen в серебре. Этим знаком награждался каждый солдат, который был ранен более трех раз, или потерял руку, ступню, глаз или же полностью оглох. Кроме того, я был награжден Panzerkampf Abzeichen (медаль за танковую атаку) за то, что принимал участие, по крайней мере в трех успешных танковых сражениях. Эта награда давалась также за участие в танковой операции против противотанковой артиллерии.
         Третьей и самой престижной из моих наград был Kreuz II Klasse («Железный Крест» второго класса). Эта медаль давалась за храбрость, выходящую за пределы служебного долга и было большой честью, если награжденный был в чине ниже унтер-офицера (как я). Я был представлен к Железному Кресту первого класса, но по какой-то причине не был удостоен этой награды.
           Однако, мои награды я в основном получил за то, что уничтожил общим счетом шесть русских танков — два из них по отдельности, а оставшиеся четыре — в одной танковой битве.
         Четыре русских танка я подбил в бою, когда примерно двадцать русских танков попытались прорваться через нашу линию обороны неподалеку от Нарвы, Эстония. Каким-то образом мне удалось попасть во все четыре в течение нескольких минут, в то время, как один из наших танков уничтожил еще два за то же время. Между тем, наша противотанковая батарея успешно уничтожила еще четыре русских танка. Потеряв десять танков из двадцати, русские отступили в лес.
             Были и другие случаи, которые привели к тому, что я заработал славу храброго и преданного своим товарищам солдата, что и по совокупности стало причиной присуждения этой награды.» — из воспоминаний унтер-офицера дивизии «Гроссдойчланд» З.Зальвермозера.

спасибо

feldgrau.info

Немецкий танкист на Восточном Фронте. 1943-1944 г.

«Когда я воевал на Восточном фронте, я был ранен четыре раза. Мои первые два ранения были получены зимой 1943-44, неподалеку от Нарвы, на российско-эстонской границе. Наш танк должен был охранять определенную зону вдоль края леса. Мы патрулировали этот сектор, в тот момент, когда в нас начала стрелять русская 152-мм артиллерия.

         Мы должны были перемещать свой танк после каждого второго или третьего залпа русских. Я выполнял обязанности наблюдателя (стоял, высунувшись из люка орудийной башни), когда один из их снарядов ударил прямо перед нашим танком. Взрывом вырвало каток и обездвижило танк. Спустя несколько часов нас оттащили к батальонному ремонтному пункту.
        После того, как мы вылезли из танка и пришли в бункер, я решил выйти и забрать свои письменные принадлежности из танка, чтобы написать одно-два письма. Когда я собирался слезать с танка во второй раз, русский снаряд ударил прямо в наш танк. Шрапнель попала мне в правую сторону лица — хотя и не слишком сильно. Медик в бункере просто вытащил шрапнель и забинтовал — некоторые осколки я до сих пор ношу под кожей.

      Рана не вывела меня из строя, и я подумал про себя: «слава богу, это совсем чуть-чуть». У меня было что-то вроде приятного предчувствия, что я могу получить нашивку за ранение, так как не собирался покидать поля боя. Кроме того, это было доказательством того, что я фронтовик.
++++++++++
          Во второй раз я был ранен всего несколько дней спустя. Мы участвовали в маневрах вдоль Нарвского фронта до того, как вступить в запланированное наступление к югу от Ленинграда. Во время этих маневров я был наводчиком штурмовой САУ.
САУ, хотя ее орудие калибром 75 мм может поворачиваться только на 24 градуса по горизонтали, имела то преимущество, что у нее был значительно меньший силуэт по сравнению с танком .
        В боевом отделении самоходки становилось жарко, поэтому я открыл маленькую стальную заслонку, закрывающую отверстие, через которое наводится орудийная оптика. Я это делал раньше много раз, чтобы подышать свежим воздухом, но внезапно я услышал пулеметную стрельбу и почувствовал теплое онемение в своей голове.
        Мой заряжающий наверное это увидел, потому что он закричал: «В Руди попали!» Командир приказал водителю сразу же развернуться и ехать назад. Позже, в разговоре с друзьями, я услышал от них — когда они меня увидели, подумали, что моя макушка оторвана, столько было крови.
        Однако, удивительно, что я был ранен, в то время как САУ не причинили никакого ущерба. Сначала мы подумали, что это снайперский снаряд, который рикошетом отскочил внутрь самоходки, но позже я узнал что один из наших пехотинцев, которые ездили на нашей САУ, начал стрелять по русским из своего MG-34, но соскользнул с брони и выпустил несколько пуль, попавших в нашу оптику и в наше боевое отделение.
        Еще хуже то, что мне сделали два противостолбнячных укола вместо одного, потому что врач не знал, что мне делали укол всего несколько дней назад. Моя реакция на вторую инъекцию была болезненной. Все мое тело начало чесаться, у меня появились рубцы, и было такое чувство, что по всему телу ползают мурашки. За эту вторую рану я получил удостоверение, несмотря на то, что оно не было вызвано вражеским огнем. Мне опять повезло, потому что через несколько дней после этого мой танк подорвался на мине во время «реального» сражения.
+++++++++++
          Моя третья рана была получена во время моего второго фронтового дежурства, незадолго до покушения на жизнь Гитлера 20 июля 1944 г. Это было трагическое событие, потому что оно также не было вызвано вражеским огнем.
        Мы участвовали в сражении где-то в Литве, когда один из наших снарядов остался в стволе — он оказался бракованным. Когда снаряд застревает в стволе, по инструкции надо подождать, по крайней мере, семь секунд, извлечь дефектный снаряд и продолжать стрельбу.
        После того, как мы выждали достаточно времени, командир нашей самоходки приказал извлечь снаряд из казенника — это заряжающий сделал вручную. Все что я помню о дальнейшем — это то, что я увидел яркое иссушающее пламя.
           Я ничего не слышал, я не почувствовал взрыва, и честно говоря, не понял, что произошло. Я посмотрел назад на командира и увидел, что он упал мертвым. Водитель вылезал из своего отсека, который был под моим, говоря мне: «Вылезай! В нас попали!»
        Я слез с брони так быстро, как только мог, и спрятался под самоходкой, за мной последовали заряжающий и водитель. У заряжающего была оторвана рука (прямо ниже плеча, и когда я попросил водителя, нет ли у него чего-нибудь, чтобы остановить кровотечение, раненый осознал свое положение и начал кричать: «Моя рука, моя рука, моя рука!». Потом я слышал, что он временно ослеп от вспышки при взрыве.
         Мне повезло больше. Хотя меня и отправили в полевой госпиталь на несколько дней, мои раны заключались только в нескольких попаданиях осколков в лицо (самый большой кусок был под правым глазом) и ожогов на правой руке и на правой стороне лица — но не очень серьезных.
           Наш командир (обер-лейтенант) был сразу убит при взрыве. И опять, мы не понимали, что произошло, но позднее следствие установило, что это был наш дефектный снаряд. Видимо, когда заряжающий открыл камеру, чтобы извлечь его, медленно работавший запал поджег снаряд, и он взорвался внутри САУ.
+++++++++++++
           Мое четвертое и последнее ранение произошло 8 августа 1944 г. прекрасным летним днем примерно в двух милях от Расейнена в Литве. Наше штурмовое орудие, как ведущая САУ роты, было отправлено в наряд, чтобы изучить действия русских в окрестностях Райсенена.
         Когда мы спрятались за кустами на холме, я увидел русский танк Т-34, который по диагонали пересекал долину прямо перед нами. Я сделал свой первый выстрел по русскому танку, и в этот момент увидел, как к нам на огромной скорости приближается сверкающий предмет с направления на одиннадцать часов.
         Когда ты описываешь, что произошло в бою, то это занимает много времени, однако на самом деле все происходит практически мгновенно.
           Все, что я знал — это то, что приближается опасность, и раньше, чем я смог закричать «Внимание!», полыхнула яркая вспышка и затем — ничего, ни звука, ни взрыва. На полном автопилоте я выполз из САУ. Я пришел в себя, встав на колени позади самоходки. Я увидел водителя тоже на коленях, перед собой.
— Что случилось? — спросил я его.
— В нас попал снаряд!
Когда я его спросил, где все остальные, он ответил:
— Они все мертвы.
Как только двигатель САУ зашипел и умолк, я услышал стон и сказал водителю:
— Я думаю, что один из них жив, давай ему поможем.
Когда мы оба вскочили на корму самоходки, то обнаружили, что заряжающий жив, но у него в руке был пистолет, и он собирался застрелиться.
      Это часто случалось с танкистами, которые видя, что танк подбит, и они не в состоянии его покинуть, предпочитали совершить самоубийство взамен медленной смерти в огне или захвату в плен русскими. Я быстро выбил оружие из его рук и сказал водителю: «Помоги мне его вытащить». Мы попробовали это сделать, но обнаружили, что не можем его сдвинуть с места, потому что внутри САУ все было покорежено, и его ноги оказались зажаты.
       В этот момент мы услышали стоны нашего командира. Мы перешли на левую сторону самоходки и увидели, что он также прочно зажат обломками, как и заряжающий. В этот момент русский пулемет начал обстреливать нашу неподвижную машину и, как нас учили, мы спрыгнули с самоходки и спрятались позади нее.
         После этого я стал видеть значительно хуже, поэтому я спросил водителя: «Ты что-нибудь видишь?» — имея в виду «Можешь ли ты еще видеть?» Он, очевидно, решил, что я спрашиваю его, не видит ли он русских, потому что он ответил, «Нет».
        Хорошо, подумал я, в таком случае я тебе помогу, но когда я ему сообщил о своих намерениях, он сказал, «Ты ужасно выглядишь, твои руки и лицо!» Только в этот момент я понял, что я ранен. Обе руки были обожжены — правая настолько сильно, что кожа скручивалась. Моя рубашка была полностью сожжена со стороны правой руки, и когда я дотронулся до лица и головы, все, что я почувствовал — это липкая масса.
             Более того, мои волосы полностью сгорели и кровь текла по лицу. Принимая во внимание степень моих ранений, невозможно было поверить, что надо было сказать мне о моем ранении, чтобы я понял, что со мной что-то не в порядке!
          С осознанием пришла боль, и я обнаружил, что единственным способом облегчения мучительного состояния моих рук было держать их поднятыми. Так я и спустился с холма, едва видя следы гусениц, которые наше штурмовое орудие оставило на траве, к гравийной яме, где меня ждали безопасность и помощь. К этому времени все, что я мог видеть — это молочные пятна перед глазами. Тут я услышал как кто-то спросил: «Кто это?».
— Руди, из самоходки 5141, — ответил я.
— О Боже, — воскликнул невидимый мне камрад, — кто-нибудь остался жив?
— Да, — ответил я, — трое других ранены, но мы не можем их вытащить и им нужна помощь.
— Хорошо, — сказал он, — мы идем к ним!
К этому моменту я уже почти ничего не видел, поэтому я крикнул:
— Я ослеп!
— Стой здесь, помощь идет! — ответили мне.
++++++++++++
        Позже мне сказали, что один из танков вышел из боя и вытащил нашу САУ и команду в безопасное место. Я потерял сознание и все, что я помню, это как кто-то говорит со мной, а я лежу на походной кровати — а скорей всего на земле.
         Я не понимал, что он мне говорил. В соответствии с моей Verwundetenkarte, капеллан провел надо мной последний обряд. Мое состояние и состояние заряжающего были столь тяжелыми, что они решили, что нам уже не поможешь, и ожидая, что мы вскоре умрем, оставили нас в полевом госпитале, а не отправили в Германию. Через две недели, в течение которых я все еще был без сознания, мое здоровье стало улучшаться, и я вспоминаю, что пришел в сознание как раз тогда, когда меня выгружали из военного эшелона в Дрездене, Германия.
+++++++++++
           До этого боя, из-за которого я почти распрощался с жизнью, нам сообщили о новом русском танке, «Иосиф Сталин», который весил сорок шесть тонн и стрелял реактивными снарядами калибром 122 мм. Благодаря его толстой (120 мм) наклонной броне, наши 75-миллиметровые снаряды просто отскакивали от его шкуры, если только мы не стреляли сбоку и с очень близкого расстояния.
         Когда я стрелял по Т-34 в той долине, я не знал, что несколько этих монстров ждут в двух километрах отсюда на краю леса. Не успел я потянуть за спусковой крючок, как русский бегемот начал стрелять.
            Русские подбили нашу самоходку первым же выстрелом. Реактивный снаряд попал в нашу машину между стволом и маской орудия. Он вырвал пушку там, где ударил, и невероятным образом вошел в боевое отделение, где и взорвался, заставив наш заряженный снаряд сдетонировать. За ним сдетонировал весь наш боезапас.
          Свидетель говорил, что бронированная крыша нашего сварного штурмового орудия была вынесена со своего места волной пламени, которое поднялось в воздух на 100 метров. Я уверен в том, что это преувеличение, потому что для того, чтобы оторвать эту массивную стальную крышу и поднять ее в воздух, нужно было поистине значительное усилие.
              Очевидно, что мои тренировки в Бамберге и Растенбурге по запрыгиванию на танк и спрыгиванию с него оказались не напрасными, потому что я без сознания смог выползти из танка и спрятаться за ним. Так как наше штурмовое орудие было полностью разрушено, а наша команда чудом осталась в живых, то наша машина получила название «чудесный танк Восточного фронта».
+++++++++++++
          Наш водитель, который вышел из этой переделки относительно невредимым, не мог говорить в течение пяти дней. Он целиком погрузился в мир своих мыслей, как мне рассказывали. Вдруг он оттуда выскочил, и его направили водителем другого танка.
         В свой первый день после возвращения на фронт он вел свой танк по деревянному мосту, когда мост под ним провалился. К счастью для остальных членов команды, они сидели снаружи; но водитель был в своем отсеке в передней части танка. Когда танк провалился под мост, он перевернулся и упал в воду. Единственным погибшим был мой водитель, который утонул, потому что не смог выбраться из затонувшей машины.
++++++++++++++
           За то, что я был несколько раз ранен, я получил Verwundeten Abzeichen в серебре. Этим знаком награждался каждый солдат, который был ранен более трех раз, или потерял руку, ступню, глаз или же полностью оглох. Кроме того, я был награжден Panzerkampf Abzeichen (медаль за танковую атаку) за то, что принимал участие, по крайней мере в трех успешных танковых сражениях. Эта награда давалась также за участие в танковой операции против противотанковой артиллерии.
         Третьей и самой престижной из моих наград был Kreuz II Klasse («Железный Крест» второго класса). Эта медаль давалась за храбрость, выходящую за пределы служебного долга и было большой честью, если награжденный был в чине ниже унтер-офицера (как я). Я был представлен к Железному Кресту первого класса, но по какой-то причине не был удостоен этой награды.
           Однако, мои награды я в основном получил за то, что уничтожил общим счетом шесть русских танков — два из них по отдельности, а оставшиеся четыре — в одной танковой битве.
         Четыре русских танка я подбил в бою, когда примерно двадцать русских танков попытались прорваться через нашу линию обороны неподалеку от Нарвы, Эстония. Каким-то образом мне удалось попасть во все четыре в течение нескольких минут, в то время, как один из наших танков уничтожил еще два за то же время. Между тем, наша противотанковая батарея успешно уничтожила еще четыре русских танка. Потеряв десять танков из двадцати, русские отступили в лес.
             Были и другие случаи, которые привели к тому, что я заработал славу храброго и преданного своим товарищам солдата, что и по совокупности стало причиной присуждения этой награды.» — из воспоминаний унтер-офицера дивизии «Гроссдойчланд» З.Зальвермозера.

спасибо

feldgrau.info

ВОСПОМИНАНИЯ НЕМЕЦКОГО СОЛДАТА О ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ — Воспоминания — Каталог статей

 ….Тем интереснее и ценнее любому нормальному человеку узнать мнение с «той стороны баррикад». Я представляю вам рассказ Гельмута Клауссмана, ефрейтора 111 пехотной дивизии, прошедшего войну на восточном фронте с самого начала. 

Боевой путь

Я начал служить в июне 41-го года. Но я тогда был не совсем военным. Мы назывались вспомогательной частью и до ноября я, будучи шофёром, ездил в треугольнике Вязьма – Гжатск — Орша. В нашем подразделении были немцы и русские перебежчики. Они работали грузчиками. Мы возили боеприпасы, продовольствие.
Вообще перебежчики были с обоих сторон, и на протяжении всей войны. К нам перебегали русские солдаты и после Курска. И наши солдаты к русским перебегали. Помню, под Таганрогом два солдата стояли в карауле, и ушли к русским, а через несколько дней, мы услышали их обращение по радиоустановке с призывом сдаваться. Я думаю, что обычно перебежчики это были солдаты, которые просто хотели остаться в живых. Перебегали обычно перед большими боями, когда риск погибнуть в атаке пересиливал чувство страха перед противником. Мало кто перебегал по убеждениям и к нам и от нас. Это была такая попытка выжить в этой огромной бойне. Надеялись, что после допросов и проверок тебя отправят куда-нибудь в тыл, подальше от фронта. А там уж жизнь как-нибудь образуется.

Потом меня отправили в учебный гарнизон под Магдебург в унтер-офицерскую школу и после неё и весной 42-го года я попал служить в 111-ю пехотную дивизию под Таганрог. Я был небольшим командиром. Но большой военной карьеры не сделал. В русской армии моему званию соответствовало звание сержанта. Мы сдерживали наступление на Ростов. Потом нас перекинули на Северный Кавказ, потом я был ранен и после ранения на самолёте меня перебросили в Севастополь. И там нашу дивизию практически полностью уничтожили. В 43-м году под Таганрогом я получил ранение. Меня отправили лечиться в Германию, и через пять месяцев я вернулся обратно в свою роту. В немецкой армии была традиция — раненых возвращать в своё подразделение и почти до самого конца войны это было так. Всю войну я отвоевал в одной дивизии. Я думаю, это был один из главных секретов стойкости немецких частей. Мы в роте жили как одна семья. Все были на виду друг у друга, все хорошо друг друга знали и могли доверять друг другу, надеяться друг на друга.
Раз в год солдату полагался отпуск, но после осени 43-го года всё это стало фикцией. И покинуть своё подразделение можно было только по ранению или в гробу.

Убитых хоронили по-разному. Если было время и возможность, то каждому полагалась отдельная могила и простой гроб. Но если бои были тяжёлыми и мы отступали, то закапывали убитых кое-как. В обычных воронках из под снарядов, завернув в плащ-накидки, или брезент. В такой яме за один раз хоронили столько человек, сколько погибло в этом бою и могло в неё поместиться. Ну, а если бежали – то вообще было не до убитых.
Наша дивизия входила в 29 армейский корпус и вместе с 16-ой (кажется!) моторизованной дивизией составляла армейскую группу «Рекнаге». Все мы входили в состав группы армий «Южная Украина».

Как мы видели причины войны. Немецкая пропаганда.

В начале войны главным тезисом пропаганды, в которую мы верили, был тезис о том, что Россия готовилась нарушить договор и напасть на Германию первой. Но мы просто оказались быстрее. В это многие тогда верили и гордились, что опередили Сталина. Были специальные газеты фронтовые, в которых очень много об этом писали. Мы читали их, слушали офицеров и верили в это.
Но потом, когда мы оказались в глубине России и увидели, что военной победы нет, и что мы увязли в этой войне, то возникло разочарование. К тому же мы уже много знали о Красной армии, было очень много пленных, и мы знали, что русские сами боялись нашего нападения и не хотели давать повод для войны. Тогда пропаганда стала говорить, что теперь мы уже не можем отступить, иначе русские на наших плечах ворвутся в Рейх. И мы должны сражаться здесь, что бы обеспечить условия для достойного Германии мира. Многие ждали, что летом 42-го Сталин и Гитлер заключат мир. Это было наивно, но мы в это верили. Верили, что Сталин помирится с Гитлером, и они вместе начнут воевать против Англии и США. Это было наивно, но солдатом хотелось верить.
Каких-то жёстких требований по пропаганде не было. Никто не заставлял читать книги и брошюры. Я так до сих пор и не прочитал «Майн камф». Но следили за моральным состоянием строго. Не разрешалось вести «пораженческих разговоров» и писать «пораженческих писем». За этим следил специальный «офицер по пропаганде». Они появились в войсках сразу после Сталинграда. Мы между собой шутили и называли их «комиссарами». Но с каждым месяцем всё становилось жёстче. Однажды в нашей дивизии расстреляли солдата, который написал домой «пораженческое письмо», в котором ругал Гитлера. А уже после войны я узнал, что за годы войны, за такие письма было расстреляно несколько тысяч солдат и офицеров! Одного нашего офицера разжаловали в рядовые за «пораженческие разговоры». Особенно боялись членов НСДАП. Их считали стукачами, потому, что они были очень фанатично настроены и всегда могли подать на тебя рапорт по команде. Их было не очень много, но им почти всегда не доверяли.
Отношение к местному населению, к русским, белорусам было сдержанное и недоверчивое, но без ненависти. Нам говорили, что мы должны разгромить Сталина, что наш враг это большевизм. Но, в общем, отношение к местному населению было правильно назвать «колониальным». Мы на них смотрели в 41-ом как на будущую рабочую силу, как на территории, которые станут нашими колониями.
К украинцам относились лучше. Потому, что украинцы встретили нас очень радушно. Почти как освободителей. Украинские девушки легко заводили романы с немцами. В Белоруссии и России это было редкостью.
На обычном человеческом уровне были и контакты. На Северном Кавказе я дружил с азербайджанцами, которые служили у нас вспомогательными добровольцами (хиви). Кроме них в дивизии служили черкесы и грузины. Они часто готовили шашлыки и другие блюда кавказской кухни. Я до сих пор эту кухню очень люблю. С начала их брали мало. Но после Сталинграда их с каждым годом становилось всё больше. И к 44-му году они были отдельным большим вспомогательным подразделением в полку, но командовал ими немецкий офицер. Мы за глаза их звали «Шварце» — чёрные ( ;-))))
Нам объясняли, что относится к ним надо, как боевым товарищам, что это наши помощники. Но определённое недоверие к ним, конечно, сохранялось. Их использовали только как обеспечивающих солдат. Они были вооружены и экипированы хуже.
Иногда я общался и с местными людьми. Ходил к некоторым в гости. Обычно к тем, кто сотрудничал с нами или работал у нас.
Партизан я не видел. Много слышал о них, но там где я служил их не было. На Смоленщине до ноября 41-го партизан почти не было. А на Северном Кавказе я вообще о них не слышал. Там степи – места для партизан гибельные. Мы от них не страдали.
К концу войны отношение к местному населению стало безразличным. Его словно бы не было. Мы его не замечали. Нам было не до них. Мы приходили, занимали позицию. В лучшем случае командир мог сказать местным жителям, что бы они убирались подальше, потому, что здесь будет бой. Нам было уже не до них. Мы знали, что отступаем. Что всё это уже не наше. Никто о них не думал…

Об оружии.

Главным оружием роты были пулемёты. Их в роте было 4 штуки. Это было очень мощное и скорострельное оружие. Нас они очень выручали. Основным оружием пехотинца был карабин. Его уважали больше чем автомат. Его называли «невеста солдата». Он был дальнобойным и хорошо пробивал защиту. Автомат был хорош только в ближнем бою. В роте было примерно 15 — 20 автоматов. Мы старались добыть русский автомат ППШ. Его называли «маленький пулемёт». В диске было кажется 72 патрона и при хорошем уходе это было очень грозное оружие. Ещё были гранаты и маленькие миномёты.
Ещё были снайперские винтовки. Но не везде. Мне под Севастополем выдали снайперскую русскую винтовку Симонова. Это было очень точное и мощное оружие. Вообще русское оружие ценилось за простоту и надёжность. Но оно было очень плохо защищено от коррозии и ржавчины. Наше оружие было лучше обработано.

Однозначно русская артиллерия намного превосходила немецкую. Русские части всегда имели хорошее артиллерийское прикрытие. Все русские атаки шли под мощным артиллерийским огнём. Русские очень умело маневрировали огнём, умели его мастерски сосредотачивать. Отлично маскировали артиллерию. Танкисты часто жаловались, что русскую пушку увидишь только тогда, когда она уже по тебе выстрелила. Вообще, надо было раз побывать по русским артобстрелом, что бы понять, что такое русская артиллерия. Конечно, очень мощным оружием был «шталин орган» — реактивные установки. Особенно, когда русские использовали снаряды с зажигательной смесью. Они выжигали до пепла целые гектары.

О русских танках.

 Нам много говорили о Т-34. Что это очень мощный и хорошо вооружённый танк. Я впервые увидел Т-34 под Таганрогом. Два моих товарища назначили в передовой дозорный окоп. Сначала назначили меня с одним из них, но его друг попросился вместо меня пойти с ним. Командир разрешил. А днём перед нашими позициями вышло два русских танка Т-34. Сначала они обстреливали нас из пушек, а потом, видимо заметив передовой окоп, пошли на него и там один танк просто несколько раз развернулся на нём, и закопал их обоих заживо. Потом они уехали.
Мне повезло, что русские танки я почти не встречал. На нашем участке фронта их было мало. А вообще у нас, пехотинцев всегда была танкобоязнь перед русскими танками. Это понятно. Ведь мы перед этими бронированными чудовищами были почти всегда безоружны. И если не было артиллерии сзади, то танки делали с нами что хотели.

О штурмовиках. 

Мы их называли «Русише штука». В начале войны мы их видели мало. Но уже к 43-му году они стали очень сильно нам досаждать. Это было очень опасное оружие. Особенно для пехоты. Они летали прямо над головами и из своих пушек поливали нас огнём. Обычно русские штурмовики делали три захода. Сначала они бросали бомбы по позициям артиллерии, зениток или блиндажам. Потом пускали реактивные снаряды, а третьим заходом они разворачивались вдоль траншей и из пушек убивали всё в них живое. Снаряд, взрывавшийся в траншее, имел силу осколочной гранаты и давал очень много осколков. Особенно угнетало, то, сбить русский штурмовик из стрелкового оружия было почти невозможно, хотя летал он очень низко.
Об ночных бомбардировщиках По-2 я слышал. Но сам лично с ними не сталкивался. Они летали по ночам и очень метко кидали маленькие бомбы и гранаты. Но это было скорее психологическое оружие, чем эффективное боевое.
Но вообще, авиация у русских была, на мой взгляд, достаточно слабой почти до самого конца 43 года. Кроме штурмовиков, о которых я уже говорил, мы почти не видели русских самолётов. Бомбили русские мало и не точно. И в тылу мы себя чувствовали совершенно спокойно.

Учёба.

В начале войны учили солдат хорошо. Были специальные учебные полки. Сильной стороной подготовки было то, что в солдате старались развить чувство уверенности в себе, разумной инициативы. Но было очень много бессмысленной муштры. Я считаю, что это минус немецкой военной школы. Слишком много бессмысленной муштры. Но после 43-го года учить стали всё хуже. Меньше времени давали на учёбу и меньше ресурсов. И в 44-ом году стали приходить солдаты, которые даже стрелять толком не умели, но за то хорошо маршировали, потому, что патронов на стрельбы почти не давали, а вот строевой фельдфебели с ними занимались с утра и до вечера. Хуже стала и подготовка офицеров. Они уже ничего кроме обороны не знали и, кроме как правильно копать окопы ничего не умели. Успевали только воспитать преданность фюреру и слепое подчинение старшим командирам.

Еда. Снабжение.

Кормили на передовой неплохо. Но во время боёв редко было горячее. В основном ели консервы.
Обычно утром давали кофе, хлеб, масло (если было) колбасу или консервированную ветчину. В обед – суп, картофель с мясом или салом. На ужин каша, хлеб, кофе. Но часто некоторых продуктов не было. И вместо них могли дать печенье или к примеру банку сардин. Если часть отводили в тыл, то питание становилось очень скудным. Почти впроголодь. Питались все одинаково. И офицеры и солдаты ели одну и ту же еду. Я не знаю как генералы – не видел, но в полку все питались одинаково. Рацион был общий. Но питаться можно было только у себя в подразделении. Если ты оказывался по какой-то причине в другой роте или части, то ты не мог пообедать у них в столовой. Таков был закон. Поэтому при выездах полагалось получать паёк. А вот у румын было целых четыре кухни. Одна — для солдат. Другая — для сержантов. Третья — для офицеров. А у каждого старшего офицера, у полковника и выше — был свой повар, который готовил ему отдельно. Румынская армия была самая деморализованная. Солдаты ненавидели своих офицеров. А офицеры презирали своих солдат. Румыны часто торговали оружием. Так у наших «чёрных» («хиви») стало появляться хорошее оружие. Пистолеты и автоматы. Оказалось, что они покупали его за еду и марки у соседей румын…

922polk.ucoz.ru

Битый, перебитый, и почти убитый…немецкий танкист на Восточном Фронте. 1943-1944 г.: aleksandrnnov

Aleksandr Shahbazov (aleksandrnnov) wrote,
2014-04-07 15:37:00 Aleksandr Shahbazov
aleksandrnnov
2014-04-07 15:37:00

Оригинал взят у oper_1974 в Битый, перебитый, и почти убитый…немецкий танкист на Восточном Фронте. 1943-1944 г.    «Когда я воевал на Восточном фронте, я был ранен четыре раза. Мои первые два ранения были получены зимой 1943-44, неподалеку от Нарвы, на российско-эстонской границе. Наш танк должен был охранять определенную зону вдоль края леса. Мы патрулировали этот сектор, в тот момент, когда в нас начала стрелять русская 152-мм артиллерия.
         Мы должны были перемещать свой танк после каждого второго или третьего залпа русских. Я выполнял обязанности наблюдателя (стоял, высунувшись из люка орудийной башни), когда один из их снарядов ударил прямо перед нашим танком. Взрывом вырвало каток и обездвижило танк. Спустя несколько часов нас оттащили к батальонному ремонтному пункту.
      После того, как мы вылезли из танка и пришли в бункер, я решил выйти и забрать свои письменные принадлежности из танка, чтобы написать одно-два письма. Когда я собирался слезать с танка во второй раз, русский снаряд ударил прямо в наш танк. Шрапнель попала мне в правую сторону лица — хотя и не слишком сильно. Медик в бункере просто вытащил шрапнель и забинтовал — некоторые осколки я до сих пор ношу под кожей.

    Рана не вывела меня из строя, и я подумал про себя: «слава богу, это совсем чуть-чуть». У меня было что-то вроде приятного предчувствия, что я могу получить нашивку за ранение, так как не собирался покидать поля боя. Кроме того, это было доказательством того, что я фронтовик.
++++++++++
          Во второй раз я был ранен всего несколько дней спустя. Мы участвовали в маневрах вдоль Нарвского фронта до того, как вступить в запланированное наступление к югу от Ленинграда. Во время этих маневров я был наводчиком штурмовой САУ.
САУ, хотя ее орудие калибром 75 мм может поворачиваться только на 24 градуса по горизонтали, имела то преимущество, что у нее был значительно меньший силуэт по сравнению с танком .
      В боевом отделении самоходки становилось жарко, поэтому я открыл маленькую стальную заслонку, закрывающую отверстие, через которое наводится орудийная оптика. Я это делал раньше много раз, чтобы подышать свежим воздухом, но внезапно я услышал пулеметную стрельбу и почувствовал теплое онемение в своей голове.
      Мой заряжающий наверное это увидел, потому что он закричал: «В Руди попали!» Командир приказал водителю сразу же развернуться и ехать назад. Позже, в разговоре с друзьями, я услышал от них — когда они меня увидели, подумали, что моя макушка оторвана, столько было крови.
      Однако, удивительно, что я был ранен, в то время как САУ не причинили никакого ущерба. Сначала мы подумали, что это снайперский снаряд, который рикошетом отскочил внутрь самоходки, но позже я узнал что один из наших пехотинцев, которые ездили на нашей САУ, начал стрелять по русским из своего MG-34, но соскользнул с брони и выпустил несколько пуль, попавших в нашу оптику и в наше боевое отделение.
      Еще хуже то, что мне сделали два противостолбнячных укола вместо одного, потому что врач не знал, что мне делали укол всего несколько дней назад. Моя реакция на вторую инъекцию была болезненной. Все мое тело начало чесаться, у меня появились рубцы, и было такое чувство, что по всему телу ползают мурашки. За эту вторую рану я получил удостоверение, несмотря на то, что оно не было вызвано вражеским огнем. Мне опять повезло, потому что через несколько дней после этого мой танк подорвался на мине во время «реального» сражения.
+++++++++++
          Моя третья рана была получена во время моего второго фронтового дежурства, незадолго до покушения на жизнь Гитлера 20 июля 1944 г. Это было трагическое событие, потому что оно также не было вызвано вражеским огнем.
      Мы участвовали в сражении где-то в Литве, когда один из наших снарядов остался в стволе — он оказался бракованным. Когда снаряд застревает в стволе, по инструкции надо подождать, по крайней мере, семь секунд, извлечь дефектный снаряд и продолжать стрельбу.
      После того, как мы выждали достаточно времени, командир нашей самоходки приказал извлечь снаряд из казенника — это заряжающий сделал вручную. Все что я помню о дальнейшем — это то, что я увидел яркое иссушающее пламя.
           Я ничего не слышал, я не почувствовал взрыва, и честно говоря, не понял, что произошло. Я посмотрел назад на командира и увидел, что он упал мертвым. Водитель вылезал из своего отсека, который был под моим, говоря мне: «Вылезай! В нас попали!»
      Я слез с брони так быстро, как только мог, и спрятался под самоходкой, за мной последовали заряжающий и водитель. У заряжающего была оторвана рука (прямо ниже плеча, и когда я попросил водителя, нет ли у него чего-нибудь, чтобы остановить кровотечение, раненый осознал свое положение и начал кричать: «Моя рука, моя рука, моя рука!». Потом я слышал, что он временно ослеп от вспышки при взрыве.
       Мне повезло больше. Хотя меня и отправили в полевой госпиталь на несколько дней, мои раны заключались только в нескольких попаданиях осколков в лицо (самый большой кусок был под правым глазом) и ожогов на правой руке и на правой стороне лица — но не очень серьезных.
           Наш командир (обер-лейтенант) был сразу убит при взрыве. И опять, мы не понимали, что произошло, но позднее следствие установило, что это был наш дефектный снаряд. Видимо, когда заряжающий открыл камеру, чтобы извлечь его, медленно работавший запал поджег снаряд, и он взорвался внутри САУ.
+++++++++++++
           Мое четвертое и последнее ранение произошло 8 августа 1944 г. прекрасным летним днем примерно в двух милях от Расейнена в Литве. Наше штурмовое орудие, как ведущая САУ роты, было отправлено в наряд, чтобы изучить действия русских в окрестностях Райсенена.
       Когда мы спрятались за кустами на холме, я увидел русский танк Т-34, который по диагонали пересекал долину прямо перед нами. Я сделал свой первый выстрел по русскому танку, и в этот момент увидел, как к нам на огромной скорости приближается сверкающий предмет с направления на одиннадцать часов.
       Когда ты описываешь, что произошло в бою, то это занимает много времени, однако на самом деле все происходит практически мгновенно.
           Все, что я знал — это то, что приближается опасность, и раньше, чем я смог закричать «Внимание!», полыхнула яркая вспышка и затем — ничего, ни звука, ни взрыва. На полном автопилоте я выполз из САУ. Я пришел в себя, встав на колени позади самоходки. Я увидел водителя тоже на коленях, перед собой.
— Что случилось? — спросил я его.
— В нас попал снаряд!
Когда я его спросил, где все остальные, он ответил:
— Они все мертвы.
Как только двигатель САУ зашипел и умолк, я услышал стон и сказал водителю:
— Я думаю, что один из них жив, давай ему поможем.
Когда мы оба вскочили на корму самоходки, то обнаружили, что заряжающий жив, но у него в руке был пистолет, и он собирался застрелиться.
    Это часто случалось с танкистами, которые видя, что танк подбит, и они не в состоянии его покинуть, предпочитали совершить самоубийство взамен медленной смерти в огне или захвату в плен русскими. Я быстро выбил оружие из его рук и сказал водителю: «Помоги мне его вытащить». Мы попробовали это сделать, но обнаружили, что не можем его сдвинуть с места, потому что внутри САУ все было покорежено, и его ноги оказались зажаты.
     В этот момент мы услышали стоны нашего командира. Мы перешли на левую сторону самоходки и увидели, что он также прочно зажат обломками, как и заряжающий. В этот момент русский пулемет начал обстреливать нашу неподвижную машину и, как нас учили, мы спрыгнули с самоходки и спрятались позади нее.
         После этого я стал видеть значительно хуже, поэтому я спросил водителя: «Ты что-нибудь видишь?» — имея в виду «Можешь ли ты еще видеть?» Он, очевидно, решил, что я спрашиваю его, не видит ли он русских, потому что он ответил, «Нет».
      Хорошо, подумал я, в таком случае я тебе помогу, но когда я ему сообщил о своих намерениях, он сказал, «Ты ужасно выглядишь, твои руки и лицо!» Только в этот момент я понял, что я ранен. Обе руки были обожжены — правая настолько сильно, что кожа скручивалась. Моя рубашка была полностью сожжена со стороны правой руки, и когда я дотронулся до лица и головы, все, что я почувствовал — это липкая масса.
             Более того, мои волосы полностью сгорели и кровь текла по лицу. Принимая во внимание степень моих ранений, невозможно было поверить, что надо было сказать мне о моем ранении, чтобы я понял, что со мной что-то не в порядке!
        С осознанием пришла боль, и я обнаружил, что единственным способом облегчения мучительного состояния моих рук было держать их поднятыми. Так я и спустился с холма, едва видя следы гусениц, которые наше штурмовое орудие оставило на траве, к гравийной яме, где меня ждали безопасность и помощь. К этому времени все, что я мог видеть — это молочные пятна перед глазами. Тут я услышал как кто-то спросил: «Кто это?».
— Руди, из самоходки 5141, — ответил я.
— О Боже, — воскликнул невидимый мне камрад, — кто-нибудь остался жив?
— Да, — ответил я, — трое других ранены, но мы не можем их вытащить и им нужна помощь.
— Хорошо, — сказал он, — мы идем к ним!
К этому моменту я уже почти ничего не видел, поэтому я крикнул:
— Я ослеп!
— Стой здесь, помощь идет! — ответили мне.
++++++++++++
        Позже мне сказали, что один из танков вышел из боя и вытащил нашу САУ и команду в безопасное место. Я потерял сознание и все, что я помню, это как кто-то говорит со мной, а я лежу на походной кровати — а скорей всего на земле.
         Я не понимал, что он мне говорил. В соответствии с моей Verwundetenkarte, капеллан провел надо мной последний обряд. Мое состояние и состояние заряжающего были столь тяжелыми, что они решили, что нам уже не поможешь, и ожидая, что мы вскоре умрем, оставили нас в полевом госпитале, а не отправили в Германию. Через две недели, в течение которых я все еще был без сознания, мое здоровье стало улучшаться, и я вспоминаю, что пришел в сознание как раз тогда, когда меня выгружали из военного эшелона в Дрездене, Германия.
+++++++++++
           До этого боя, из-за которого я почти распрощался с жизнью, нам сообщили о новом русском танке, «Иосиф Сталин», который весил сорок шесть тонн и стрелял реактивными снарядами калибром 122 мм. Благодаря его толстой (120 мм) наклонной броне, наши 75-миллиметровые снаряды просто отскакивали от его шкуры, если только мы не стреляли сбоку и с очень близкого расстояния.
       Когда я стрелял по Т-34 в той долине, я не знал, что несколько этих монстров ждут в двух километрах отсюда на краю леса. Не успел я потянуть за спусковой крючок, как русский бегемот начал стрелять.
            Русские подбили нашу самоходку первым же выстрелом. Реактивный снаряд попал в нашу машину между стволом и маской орудия. Он вырвал пушку там, где ударил, и невероятным образом вошел в боевое отделение, где и взорвался, заставив наш заряженный снаряд сдетонировать. За ним сдетонировал весь наш боезапас.
        Свидетель говорил, что бронированная крыша нашего сварного штурмового орудия была вынесена со своего места волной пламени, которое поднялось в воздух на 100 метров. Я уверен в том, что это преувеличение, потому что для того, чтобы оторвать эту массивную стальную крышу и поднять ее в воздух, нужно было поистине значительное усилие.
              Очевидно, что мои тренировки в Бамберге и Растенбурге по запрыгиванию на танк и спрыгиванию с него оказались не напрасными, потому что я без сознания смог выползти из танка и спрятаться за ним. Так как наше штурмовое орудие было полностью разрушено, а наша команда чудом осталась в живых, то наша машина получила название «чудесный танк Восточного фронта».
+++++++++++++
          Наш водитель, который вышел из этой переделки относительно невредимым, не мог говорить в течение пяти дней. Он целиком погрузился в мир своих мыслей, как мне рассказывали. Вдруг он оттуда выскочил, и его направили водителем другого танка.
         В свой первый день после возвращения на фронт он вел свой танк по деревянному мосту, когда мост под ним провалился. К счастью для остальных членов команды, они сидели снаружи; но водитель был в своем отсеке в передней части танка. Когда танк провалился под мост, он перевернулся и упал в воду. Единственным погибшим был мой водитель, который утонул, потому что не смог выбраться из затонувшей машины.
++++++++++++++
           За то, что я был несколько раз ранен, я получил Verwundeten Abzeichen в серебре. Этим знаком награждался каждый солдат, который был ранен более трех раз, или потерял руку, ступню, глаз или же полностью оглох. Кроме того, я был награжден Panzerkampf Abzeichen (медаль за танковую атаку) за то, что принимал участие, по крайней мере в трех успешных танковых сражениях. Эта награда давалась также за участие в танковой операции против противотанковой артиллерии.
       Третьей и самой престижной из моих наград был Kreuz II Klasse («Железный Крест» второго класса). Эта медаль давалась за храбрость, выходящую за пределы служебного долга и было большой честью, если награжденный был в чине ниже унтер-офицера (как я). Я был представлен к Железному Кресту первого класса, но по какой-то причине не был удостоен этой награды.
           Однако, мои награды я в основном получил за то, что уничтожил общим счетом шесть русских танков — два из них по отдельности, а оставшиеся четыре — в одной танковой битве.
       Четыре русских танка я подбил в бою, когда примерно двадцать русских танков попытались прорваться через нашу линию обороны неподалеку от Нарвы, Эстония. Каким-то образом мне удалось попасть во все четыре в течение нескольких минут, в то время, как один из наших танков уничтожил еще два за то же время. Между тем, наша противотанковая батарея успешно уничтожила еще четыре русских танка. Потеряв десять танков из двадцати, русские отступили в лес.
             Были и другие случаи, которые привели к тому, что я заработал славу храброго и преданного своим товарищам солдата, что и по совокупности стало причиной присуждения этой награды.» — из воспоминаний унтер-офицера дивизии «Гроссдойчланд» З.Зальвермозера.

[+10 фото]

наверх

в закладки

Photo

Hint http://pics.livejournal.com/igrick/pic/000r1edq

aleksandrnnov.livejournal.com

Немецкий танкист о войне и героизме русских солдат

Отто Кариус (нем. Otto Carius, 27.05.1922 — 24.01.2015) — немецкий танкист-ас времён Второй мировой войны. Уничтожил более 150 танков и САУ противника — один из самых высоких результатов Второй мировой войны наряду с другими немецкими мастерами танкового боя — Михаэлем Виттманом и Куртом Книспелем. Воевал на танках Pz.38, «Тигр», САУ «Ягдтигр». Автор книги «Тигры в грязи».
Начал карьеру танкиста на легком танке «Шкода» Pz.38, с 1942 воевал на тяжёлом танке Pz.VI «Тигр» на Восточном фронте. Вместе с Михаэлем Виттманом стал нацистской военной легендой, и его имя широко использовалось в пропаганде Третьего рейха во время войны. Воевал на Восточном фронте. В 1944 году был тяжело ранен, после выздоровления воевал на Западном фронте, затем по приказу командования сдался американским оккупационным войскам, некоторое время провёл в лагере для военнопленных, после чего был отпущен.
После войны стал фармацевтом, в июне 1956 приобрёл в городе Хершвайлер-Петтерсхайм аптеку, которую переименовал в «Тигр» (Tiger Apotheke). Возглавлял аптеку до февраля 2011 года.

Интересные выдержки из книги «Тигры в грязи»
книгу полностью можно прочитать здесь militera.lib.ru

О наступлении в Прибалтике:

«Совсем неплохо здесь воевать, — сказал со смешком командир нашего танка унтер-офицер Делер после того, как в очередной раз вытащил голову из бадьи с водой. Казалось, этому умыванию не будет конца. За год до этого он был во Франции. Мысль об этом придала мне уверенности в себе, ведь я впервые вступил в боевые действия, возбужденный, но и с некоторой боязнью. Нас повсюду восторженно встречало население Литвы. Здешние жители видели в нас освободителей. Мы были шокированы тем, что перед нашим прибытием повсюду были разорены и разгромлены еврейские лавочки.»

О наступлении на Москву и вооружении Красной Армии:

«Наступлению на Москву было отдано предпочтение перед взятием Ленинграда. Атака захлебнулась в грязи, когда до столицы России, открывшейся перед нами, было рукой подать. Что потом произошло печально известной зимой 1941/42 года, не передать в устных или письменных донесениях. Германскому солдату приходилось держаться в нечеловеческих условиях против привыкших к зиме и чрезвычайно хорошо вооруженных русских дивизий.»

О танках Т-34:

«Еще одно событие ударило по нам, как тонна кирпичей: впервые появились русские танки «Т-34»! Изумление было полным. Как могло получиться, что там, наверху, не знали о существовании этого превосходного танка?»

«Т-34» с его хорошей броней, идеальной формой и великолепным 76,2-мм длинноствольным орудием всех приводил в трепет, и его побаивались все немецкие танки вплоть до конца войны. Что нам было делать с этими чудовищами, во множестве брошенными против нас?»

О тяжелых танках ИС:

«Мы осмотрели танк «Иосиф Сталин», который до определенной степени все еще оставался в целости. 122-мм длинноствольная пушка вызывала у нас уважение. Недостатком было то, что унитарные выстрелы не использовались в этом танке. Вместо этого снаряд и пороховой заряд приходилось заряжать по отдельности. Броня и форма были лучше, чем у нашего «тигра», но наше вооружение нам нравилось гораздо больше.
Танк «Иосиф Сталин» сыграл со мной злую шутку, когда выбил мое правое ведущее колесо. Я этого не замечал до тех пор, пока не захотел подать назад после неожиданного сильного удара и взрыва. Фельдфебель Кершер сразу же распознал этого стрелка. Он тоже попал ему в лоб, но наша 88-мм пушка не смогла пробить тяжелую броню «Иосифа Сталина» под таким углом и с такого расстояния.»

О танке Тигр:

«Внешне он выглядел симпатичным и радовал глаз. Он был толстым; почти все плоские поверхности горизонтальные, и только передний скат приварен почти вертикально. Более толстая броня компенсировала отсутствие округлых форм. По иронии судьбы перед самой войной мы поставили русским огромный гидравлический пресс, с помощью которого они смогли производить свои «Т-34» со столь элегантно закругленными поверхностями. Наши специалисты по вооружению не считали их ценными. По их мнению, такая толстая броня никогда не могла понадобиться. В результате нам приходилось мириться с плоскими поверхностями.»

«Даже если наш «тигр» и не был красавцем, его запас прочности воодушевлял нас. Он и в самом деле ездил, как автомобиль. Буквально двумя пальцами мы могли управлять 60-тонным гигантом мощностью 700 лошадиных сил, ехать со скоростью 45 километров в час по дороге и 20 километров в час по пересеченной местности. Однако с учетом дополнительного оборудования мы могли двигаться по дороге лишь со скоростью 20-25 километров в час и соответственно с еще меньшей скоростью по бездорожью. Двигатель объемом 22 литра лучше всего работал при 2600 оборотах в минуту. На 3000 оборотах он быстро перегревался.»

Об успешных операциях русских:

«С завистью мы смотрели, как хорошо экипированы иваны по сравнению с нами. Мы испытали настоящее счастье, когда несколько танков пополнения наконец прибыли к нам из глубокого тыла.»

«Мы нашли командира полевой дивизии люфтваффе на командном пункте в состоянии полного отчаяния. Он не знал, где находились его подразделения. Русские танки смяли все вокруг, прежде чем противотанковые орудия успели произвести хотя бы один выстрел. Иваны захватили новейшую технику, а дивизия разбежалась во все стороны.»

«Русские там атаковали и взяли город. Атака последовала столь неожиданно, что некоторые наши войска были застигнуты во время движения. Началась настоящая паника. Было вполне справедливо, что коменданту Невеля пришлось отвечать перед военным судом за вопиющее пренебрежение мерами безопасности.»

О пьянстве в вермахте:

«Вскоре после полуночи с запада появились машины. Мы вовремя распознали в них своих. Это был мотопехотный батальон, который не успел соединиться с войсками и выдвинулся к автостраде поздно. Как я узнал потом, командир сидел в единственном танке в голове колонны. Он был совершенно пьян. Несчастье произошло с молниеносной быстротой. Целое подразделение не имело понятия о том, что происходило, и двигалось открыто по простреливаемому русскими пространству. Поднялась жуткая паника, когда заговорили пулеметы и минометы. Многие солдаты попали под пули. Оставшись без командира, все побежали назад на дорогу вместо того, чтобы искать укрытия к югу от нее. Улетучилась всякая взаимопомощь. Единственное, что имело значение: каждый сам за себя. Машины ехали прямо по раненым, и автострада являла собой картину ужаса.»

О героизме русских:

«Когда стало светать, наши пехотинцы несколько неосторожно приблизились к «Т-34». Он все еще стоял по соседству с танком фон Шиллера. За исключением пробоины в корпусе, других повреждений на нем заметно не было. Удивительно, что, когда они подошли, чтобы открыть люк, он не поддался. Вслед за этим из танка вылетела ручная граната, и трое солдат были тяжело ранены. Фон Шиллер снова открыл огонь по врагу. Однако вплоть до третьего выстрела командир русского танка не покинул свою машину. Затем он, тяжело раненный, потерял сознание. Другие русские были мертвы. Мы привезли советского лейтенанта в дивизию, но его уже нельзя было допросить. Он умер от ран по дороге. Этот случай показал нам, насколько мы должны быть осторожны. Этот русский передавал подробные донесения в свою часть о нас. Ему достаточно было только медленно повернуть свою башню, чтобы расстрелять фон Шиллера в упор. Я вспоминаю, как мы возмущались упрямством этого советского лейтенанта в то время. Сегодня у меня об этом другое мнение…»

Сравнение русских и американцев ( после ранения в 1944 году автора перевели на западный фронт):

«Среди голубого неба они создали огневую завесу, не оставлявшую места воображению. Она покрыла весь фронт нашего плацдарма. Только Иваны могли устроить подобный огневой вал. Даже американцы, с которыми я позднее познакомился на западе, не могли с ними сравниться. Русские вели многослойный огонь из всех видов оружия, от беспрерывно паливших легких минометов до тяжелой артиллерии.»

«Повсюду активно работали саперы. Они даже повернули в противоположную сторону предупредительные знаки в надежде, что русские поедут в неверном направлении! Такая уловка иногда удавалась позднее на Западном фронте в отношении американцев, но никак не проходила с русскими.»

«Были бы со мной два или три командира танков и экипажи из моей роты, воевавшей в России, то этот слух вполне мог бы оказаться правдой. Все мои товарищи не преминули бы обстрелять тех янки, которые шли «парадным строем». В конце концов, пятеро русских представляли большую опасность, чем тридцать американцев. Мы уже успели это заметить за последние несколько дней боев на западе.»

«Русские никогда бы не дали нам так много времени! Но как же много его потребовалось американцам, чтобы ликвидировать «мешок», в котором и речи быть не могло о сколь-нибудь серьезном сопротивлении.»

«…мы решили однажды вечером пополнить свой автопарк за счет американского. Никому и в голову не приходило считать это героическим поступком! Янки ночью спали в домах, как и полагалось «фронтовикам». В конце концов, кто бы захотел нарушить их покой! Снаружи в лучшем случае был один часовой, но только если была хорошая погода. Война начиналась по вечерам, только если наши войска отходили назад, а они их преследовали. Если случайно вдруг открывал огонь немецкий пулемет, то просили поддержки у военно-воздушных сил, но только на следующий день. Около полуночи мы отправились с четырьмя солдатами и вернулись довольно скоро с двумя джипами. Было удобно, что для них не требовалось ключей. Стоило только включить небольшой тумблер, и машина была готова ехать. Только когда мы уже вернулись на свои позиции, янки открыли беспорядочный огонь в воздух, вероятно чтобы успокоить свои нервы. Если бы ночь была достаточно длинной, мы легко могли бы доехать до Парижа.»

made-inussr.livejournal.com

Война на Восточном фронте глазами солдат Вермахта.

 

«Потери жуткие. Не сравнить с теми, что были во Франции»

Русский солдат глазами гитлеровцев

71 год назад гитлеровская Германия напала на СССР. Каким оказался наш солдат в глазах врага — солдат немецких? Как выглядело начало войны из чужих окопов? Весьма красноречивые ответы на эти вопросы можно обнаружить в книге, автор которой едва ли может быть обвинен в искажении фактов. Это «1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных» английского историка Роберта Кершоу, которая недавно опубликована в России. Книга практически целиком состоит из воспоминаний немецких солдат и офицеров, их писем домой и записей в личных дневниках.

Вечер 21 июня

Вспоминает унтер-офицер Гельмут Колаковски: «Поздним вечером наш взвод собрали в сараях и объявили: «Завтра нам предстоит вступить в битву с мировым большевизмом». Лично я был просто поражен, это было как снег на голову, а как же пакт о ненападении между Германией и Россией? Я все время вспоминал тот выпуск «Дойче вохеншау», который видел дома и в котором сообщалось о заключенном договоре. Я не мог и представить, как это мы пойдем войной на Советский Союз». Приказ фюрера вызвал удивление и недоумение рядового состава. «Можно сказать, мы были огорошены услышанным, – признавался Лотар Фромм, офицер-корректировщик. – Мы все, я подчеркиваю это, были изумлены и никак не готовы к подобному». Но недоумение тут же сменилось облегчением избавления от непонятного и томительного ожидания на восточных границах Германии. Опытные солдаты, захватившие уже почти всю Европу, принялись обсуждать, когда закончится кампания против СССР. Слова Бенно Цайзера, тогда еще учившегося на военного водителя, отражают общие настроения: «Все это кончится через каких-нибудь три недели, нам было сказано, другие были осторожнее в прогнозах – они считали, что через 2–3 месяца. Нашелся один, кто считал, что это продлится целый год, но мы его на смех подняли: «А сколько потребовалось, чтобы разделаться с поляками? А с Францией? Ты что, забыл?»

Но не все были столь оптимистичны. Эрих Менде, обер-лейтенант из 8-й силезской пехотной дивизии, вспоминает разговор со своим начальником, состоявшийся в эти последние мирные минуты. «Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта. «Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон», — не скрывал он пессимизма… Менде, запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии».

В 3 часа 15 минут передовые немецкие части перешли границу СССР. Артиллерист противотанкового орудия Иоганн Данцер вспоминает: «В самый первый день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы».

22 июня, Брест

Захват Брестской крепости был поручен 45-й пехотной дивизии вермахта, насчитывавшей 17 тысяч человек личного состава. Гарнизон крепости — порядка 8 тысяч. В первые часы боя посыпались доклады об успешном продвижении немецких войск и сообщения о захвате мостов и сооружений крепости. В 4 часа 42 минуты «было взято 50 человек пленных, все в одном белье, их война застала в койках». Но уже к 10:50 тон боевых документов изменился: «Бой за овладение крепостью ожесточенный — многочисленные потери». Уже погибло 2 командира батальона, 1 командир роты, командир одного из полков получил серьезное ранение.

«Вскоре, где-то между 5.30 и 7.30 утра, стало окончательно ясно, что русские отчаянно сражаются в тылу наших передовых частей. Их пехота при поддержке 35–40 танков и бронемашин, оказавшихся на территории крепости, образовала несколько очагов обороны. Вражеские снайперы вели прицельный огонь из-за деревьев, с крыш и подвалов, что вызвало большие потери среди офицеров и младших командиров».

«Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появлялись новые силы. Они вылезали из подвалов, домов, из канализационных труб и других временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли».

Сводка Верховного командования вермахта (ОКВ) за 22 июня сообщала: «Создается впечатление, что противник после первоначального замешательства начинает оказывать все более упорное сопротивление». С этим согласен и начальник штаба ОКВ Гальдер: «После первоначального «столбняка», вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям».

Для солдат 45-й дивизии вермахта начало войны оказалось совсем безрадостным: 21 офицер и 290 унтер-офицеров (сержантов), не считая солдат, погибли в ее первый же день. За первые сутки боев в России дивизия потеряла почти столько же солдат и офицеров, сколько за все шесть недель французской кампании.

«Котлы»

Самыми успешными действиями войск вермахта были операцию по окружению и разгрому советских дивизий в «котлах» 1941-го года. В самых крупных из них – Киевском, Минском, Вяземском – советские войска потеряли сотни тысяч солдат и офицеров. Но какую цену за это заплатил вермахт?

Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии: «Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись».

Автор книги пишет: «Опыт польской и западной кампаний подсказывал, что успех стратегии блицкрига заключается в получении преимуществ более искусным маневрированием. Даже если оставить за скобками ресурсы, боевой дух и воля к сопротивлению противника неизбежно будут сломлены под напором громадных и бессмысленных потерь. Отсюда логически вытекает массовая сдача в плен оказавшихся в окружении деморализованных солдат. В России же эти «азбучные» истины оказались поставлены с ног на голову отчаянным, доходившим порой до фанатизма сопротивлением русских в, казалось, безнадежнейших ситуациях. Вот поэтому половина наступательного потенциала немцев и ушла не на продвижение к поставленной цели, а на закрепление уже имевшихся успехов».

Командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, в ходе операции по уничтожению советских войск в Смоленском «котле» писал об их попытках вырваться из окружения: «Весьма значимый успех для получившего такой сокрушительный удар противника!». Кольцо окружения не было сплошным. Два дня спустя фон Бок сокрушался: «До сих пор не удалось заделать брешь на восточном участке Смоленского котла». Той ночью из окружения сумели выйти примерно 5 советских дивизий. Еще три дивизии прорвались на следующий день.

Об уровне немецких потерь свидетельствует сообщение штаба 7-й танковой дивизии, что в строю осталось всего 118 танков. 166 машин было подбито (хотя 96 подлежали ремонту). 2-я рота 1-го батальона полка «Великая Германия» всего за 5 дней боев на удержание линии Смоленского «котла» потеряла 40 человек при штатной численности роты в 176 солдат и офицеров.

Постепенно менялось и восприятие войны с Советским союзом у рядовых немецких солдат. Безудержный оптимизм первых дней боев сменился осознанием того, что «что-то идет не так». Потом пришли безразличие и апатия. Мнение одного из немецких офицеров: «Эти огромные расстояния пугают и деморализуют солдат. Равнины, равнины, конца им нет и не будет. Именно это и сводит с ума».

Постоянное беспокойство доставляли войскам и действия партизан, число которых росло по мере уничтожения «котлов». Если поначалу их количество и активность были ничтожны, то после окончания боев в киевском «котле» число партизан на участке группы армий «Юг» значительно возросло. На участке группы армий «Центр» они взяли под контроль 45% захваченных немцами территорий (о действиях партизан можно прочитать здесь).

Кампания, затянувшаяся долгим уничтожением окруженных советских войск, вызывала все больше ассоциаций с армией Наполеона и страхов перед русской зимой. Один из солдат группы армий «Центр» 20 августа сетовал: «Потери жуткие, не сравнить с теми, что были во Франции». Его рота, начиная с 23 июля, участвовала в боях за «танковую автостраду № 1». «Сегодня дорога наша, завтра ее забирают русские, потом снова мы, и так далее». Победа уже не казалась столь недалекой. Напротив, отчаянное сопротивление противника подрывало боевой дух, внушало отнюдь не оптимистические мысли. «Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!»

За первые месяцы кампании была серьезно подорвана боеспособность танковых частей группы армий «Центр». К сентябрю 41-го 30% танков были уничтожены, а 23% машин находились в ремонте. Почти половина всех танковых дивизий, предусмотренных для участия в операции «Тайфун», располагали лишь третью от первоначального числа боеготовых машин. К 15 сентября 1941 года группа армий «Центр» располагала в общей сложности 1346 боеготовыми танками, в то время как на начало кампании в России эта цифра составляла 2609 единиц.

Потери личного состава были не менее тяжелыми. К началу наступления на Москву немецкие части лишились примерно трети офицерского состава. Общие потери в живой силе к этому моменту достигли примерно полумиллиона человек, что эквивалентно потере 30 дивизий. Если же учесть, что только 64% от общего состава пехотной дивизии, то есть 10840 человек, являлись непосредственно «бойцами», а остальные 36% приходились на тыловые и вспомогательные службы, то станет ясно, что боеспособность немецких войск снизилась еще сильнее.

Так ситуацию на Восточном фронте оценил один из немецких солдат: «Россия, отсюда приходят только дурные вести, и мы до сих пор ничего не знаем о тебе. А ты тем временем поглощаешь нас, растворяя в своих неприветливых вязких просторах».

О русских солдатах

Первоначальное представление о населении России определялось немецкой идеологией того времени, которая считала славян «недочеловеками». Однако опыт первых боев внес в эти представления свои коррективы.

Генерал-майор Гофман фон Вальдау, начальник штаба командования люфтваффе через 9 дней после начала войны писал в своем дневнике: «Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям». Подтверждением этого стали первые воздушные тараны. Кершоу приводит слова одного полковника люфтваффе: «Советские пилоты – фаталисты, они сражаются до конца без какой-либо надежды на победу и даже на выживание, ведомые либо собственным фанатизмом, либо страхом перед дожидающимися их на земле комиссарами». Стоит заметить, что в первый день войны с Советским Союзом люфтваффе потеряли до 300 самолетов. Никогда до этого ВВС Германии не несли таких больших единовременных потерь.

В Германии радио кричало о том, что снаряды «немецких танков не только поджигают, но и насквозь прошивают русские машины». Но солдаты рассказывали друг другу о русских танках, которые невозможно было пробить даже выстрелами в упор – снаряды рикошетили от брони. Лейтенант Гельмут Ритген из 6-й танковой дивизии признавался, что в столкновении с новыми и неизвестными танками русских: «…в корне изменилось само понятие ведения танковой войны, машины КВ ознаменовали совершенно иной уровень вооружений, бронезащиты и веса танков. Немецкие танки вмиг перешли в разряд исключительно противопехотного оружия…» Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер: «На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть».

Артиллерист противотанкового орудия вспоминает о том, какое неизгладимое впечатление на него и его товарищей произвело отчаянное сопротивление русских в первые часы войны: «Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!»

Автор книги «1941 год глазами немцев» приводит слова офицера, служившего в танковом подразделении на участке группы армий «Центр», который поделился своим мнением с военным корреспондентом Курицио Малапарте: «Он рассуждал, как солдат, избегая эпитетов и метафор, ограничиваясь лишь аргументацией, непосредственно имевшей отношение к обсуждаемым вопросам. «Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить…»

Гнетущее впечатление на наступающие войска производили и такие эпизоды: после успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного полка группы армий «Центр», насчитывавший 800 человек, был обстрелян подразделением из 5 солдат. «Я не ожидал ничего подобного, – признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. – Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов».

В середине ноября 1941-го года один пехотный офицер 7-й танковой дивизии, когда его подразделение ворвалось на обороняемые русскими позиции в деревне у реки Лама, описывал сопротивление красноармейцев. «В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов».

Зима 41-го

В немецких войсках быстро вошла в обиход поговорка «Лучше три французских кампании, чем одна русская». «Здесь нам недоставало удобных французских кроватей и поражало однообразие местности». «Перспективы оказаться в Ленинграде обернулись бесконечным сидением в пронумерованных окопах».

Высокие потери вермахта, отсутствие зимнего обмундирования и неподготовленность немецкой техники к боевым действиям в условиях русской зимы постепенно позволили перехватить инициативу советским войскам. За трехнедельный период с 15 ноября по 5 декабря 1941 года русские ВВС совершили 15 840 боевых вылетов, тогда как люфтваффе лишь 3500, что еще больше деморализовало противника.

В танковых войсках ситуация была аналогичной: подполковник Грампе из штаба 1-й танковой дивизии докладывал о том, что его танки вследствие низких температур (минус 35 градусов) оказались небоеготовы. «Даже башни заклинило, оптические приборы покрываются инеем, а пулеметы способны лишь на стрельбу одиночными патронами…» В некоторых подразделениях потери от обморожений достигали 70%.

Йозеф Дек из 71-го артиллерийского полка вспоминает: «Буханки хлеба приходилось рубить топором. Пакеты первой помощи окаменели, бензин замерзал, оптика выходила из строя, и руки прилипали к металлу. На морозе раненые погибали уже несколько минут спустя. Нескольким счастливчикам удалось обзавестись русским обмундированием, снятым с отогретых ими трупов».

Ефрейтор Фриц Зигель в своем письме домой от 6 декабря писал: «Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там наверху хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придется подохнуть».

<hr align=»center» size=»1″/>

Р.S.

В случае военной угрозы каждый десятый россиянин (10%) постарался бы сбежать из России в другую страну. Об этом сообщают социологи «Левада-Центра», опросившие в конце мая нынешнего года 1600 человек. По их данным, если бы сейчас, как в 1941 году, внезапно началась война, на защиту Родины встало бы относительное большинство граждан РФ. На фронт по призыву пошли бы 23% респондентов, добровольцами – 21% опрошенных, передает «Интерфакс».

Еще 26% заявили, что не подлежали бы призыву, 20% не смогли ответить на этот вопрос.

maxpark.com

Война на Восточном фронте глазами немцев. 1941: humus

хумус (humus) wrote,
2009-11-27 17:03:00 хумус
humus
2009-11-27 17:03:00

Сохранены аутентичные названия фотографий.
Первые немецкие подразделения на советской земле


Первые сотни метров по советской земле, 22 июня

Бой окончен — фото на память, 22 июня 1941 г.

Артобстрел советских укреплений в приграничной полосе.

В приграничной полосе, 22 июня 1941 г.

Танк PzKpfw III из 18-й танковой дивизии форсирует Буг. Июнь 1941

Командование на связи с передовой, июль 1941

Немецкая пехота на марше, Восточный фронт, июль 1941 г

Бои на улицах Житомира, лето 1941 года

Житомир, горят советские грузовики

Прослушивание новостей и музыки, лето 1941 г

Советы жгут свои дома перед приходом немецких войск

Огонь охватывает дома в которых оборонялись Советы

После занятия города немецкие солдаты тушат пожары

Витебск. Восточный фронт, лето 1941 года

Смоленск охвачен огнем

Немецкие войска на отдыхе, лето 1941 г.

Бывшая советская зенитка, теперь металлолом

Зенитчики отламывают на сувениры кусочки обшивки

Военный аэродром в тундре, Финляндия, осень 1941 г

Добровольцы из Французского Легиона, октябрь 1941 г

11-я танковая дивизия наступает на Москву

Танки идут на Москву, зима 1941 г.

Дорога на Москву, солдаты из 638-го полка 7-й дивизии

• Remove all links in selection

  Remove all links in selection

  {{ bubble.options.editMode ? ‘Save’ : ‘Insert’ }}

  {{ bubble.options.editMode ? ‘Save’ : ‘Insert’ }}

Photo

Hint http://pics.livejournal.com/igrick/pic/000r1edq

humus.livejournal.com