В сирии сунниты и шииты: Сунниты против шиитов: глобальный контекст сирийского конфликта

Сунниты против шиитов: глобальный контекст сирийского конфликта

До «Женевы-2» (международной конференции по Сирии) остается чуть больше недели. «Я приглашаю Иран к участию в конференции, если он разделяет цели тех, кто стремится к урегулированию в Сирии», – заявил госсекретарь Керри.

«Он приглашает… главного союзника Асада – принять участие в предстоящих мирных переговорах… без признания того, что Асад должен оставить свой пост», – так отозвался на заявление Керри бывший представитель США в ООН Джон Болтон. Подчеркнув: «… Три конкретных примера подыгрывания Ирану – в вопросе о… ядерной программе, в Сирии и Ираке – создают модель, глубоко задевающую Израиль и арабских союзников Америки». По словам Болтона, «если Вашингтон не поспешит сменить курс, то утрата … влияния в этом жизненно важном регионе будет только ускоряться».

У профессора политологии из Университета Джорджа Мейсона Марка Катца – иное мнение. «Нравится это кому-то или нет, – констатирует аналитик, – но Иран глубоко вовлечен в сирийские дела.

– И до тех пор, пока Америка и другие не готовы силовыми методами остановить помощь, которую Тегеран оказывает режиму Асада, сирийский конфликт невозможно разрешить без сотрудничества с Ираном. Участие Ирана в переговорах, конечно, не гарантирует их успеха. Зато исключение Ирана гарантирует их провал».

Как поведет себя иранская сторона? «Пока это неясно, – считает Назенин Ансари (обозреватель выходящей в Лондоне фарсиязычной газеты «Кейхан»), – хотя развитие иранской позиции по ядерной проблеме можно назвать многообещающим». «Конечно, – уточняет Ансари, – вопрос о ядерной программе – совсем не то же самое, что сирийский кризис, но ведь в конечном итоге эти проблемы взаимосвязаны: речь идет о новом имидже Ирана в мировой политике. А вот произойдет ли прорыв – это будет зависеть от многих факторов. И в частности – от позиции Саудовской Аравии. Стремящейся не только изменить положение дел в Сирии, но и стать главной движущей силой на Ближнем Востоке».

Война конфессий

И все же: что происходит в Сирии? Сирийская ситуация – особая, считает московский политолог Владимир Ахмедов. «В Египте, Тунисе, Ливии, Йемене, – продолжает он, – произошли народные восстания или даже революции. Но они завершились. Так долго, как в Сирии – без малого три года, – это не продолжалось нигде».

Почему? «Потому что здесь идет не одна война, а несколько, – убежден Ахмедов. – Одновременно, накладываясь одна на другую. С чего начались события в Сирии 15 марта 2011 года? Выступили люди, недовольные политикой правительства и потребовавшие реформ. Это были мирные марши протеста. В вооруженную борьбу они переросли только через семь-восемь месяцев – поскольку правительство Башара Асада использовало исключительно силовые методы».

«Сегодня, – констатирует московский политолог, – борьба за демократию продолжается, но в значительно меньших масштабах. Главное – и новое явление – это война между суннитами и шиитами. Сегодня в Сирии воюют тысячи несирийцев – шиитов и суннитов.

Шииты – за Асада, сунниты – против. Раньше сирийская армия носила все-таки многоконфессиональный характер. Конечно – с алавитским командным ядром, но… сам режим все-таки был светским. А сегодня и сам режим, и его вооруженная составляющая выродились в структуры, служащие одной конфессии – алавитам. Сражающимся, как они считают, за существование. А на другой стороне – суннитское большинство. Вначале составившее ядро мирных шествий, а затем – вооруженной борьбы. Но и оно прежде старалось не демонстрировать религиозный характер борьбы. А сегодня – после того, как сам Асад использовал религиозный фактор, чтобы оправдать свои силовые действия, – то, что начиналось как борьба за гражданские свободы, приобрело характер межконфессионального конфликта. На сирийской земле идет борьба двух направлений в исламе. Уже сегодня носящая наднациональный – а в некоторых случаях (скажем, в планах военизированных организаций типа «Исламского государства Ирака и Леванта») – глобальный характер».

Сирийская проблема России

Эти изменения в характере сирийского конфликта, по мнению Ахмедова, не были вовремя учтены в Москве. «Мы попали в сложную ситуацию, – считает политолог. – Изначально мы поддерживали светский режим. (Никто не вдумывался в то, что, согласно конституции – и прошлой, и нынешней – Сирия – исламское государство, президентом которого может быть только мусульманин.). Мы говорили, что защищаем светский режим, на смену которому могут прийти исламисты. А сегодня – выродившись в откровенно конфессиональный – этот режим не только контролирует не более тридцати процентов территории, но и не отражает интересы значительных слоев населения…»

Каков же прогноз? «Сегодняшняя стратегия России, по-моему, состоит в попытке минимизировать потери, связанные с Сирией», – сказал в интервью корреспонденту Русской службы «Голоса Америки» руководитель Программы иранских исследований Стэнфордского университета Аббас Милани. «В Москве, – полагает аналитик, – я думаю, осознали, что в долгосрочной перспективе Асаду не выжить. Но ни в Москве, ни на Западе не хотят, чтобы к власти в Сирии пришли радикальные исламисты. Мне представляется, что российская сторона стремится к дальнейшим переговорам с США, с арабскими странами, с Турцией, с Саудовской Аравией. Ее цель – найти такое решение проблемы, которое позволило бы сохранить хотя бы часть своего влияния на Сирию – морскую базу в Тартусе, некоторые капиталовложения… И вместе с тем – найти замену сегодняшнему режиму, явно неспособному удержаться».

«При этом, – подчеркивает Милани, – Москву интересует не только Сирия. Есть у нее и интересы, связанные с Саудовской Аравией, Турцией, Ираном, Египтом, Катаром (включающие, скажем, взаимодействие в газовой отрасли). Наконец, вспомним, что произошло в России за последние недели: у сил, ориентирующихся на «Аль-Кайду» и воюющих с Асадом, оказалась, к несчастью, возможность взять реванш в Волгограде. Оттого Москва, я полагаю, стремится модифицировать свою стратегию. Не забудем и другое: два года назад у Москвы был расчет на продуктивный союз с Ираном. Иран нуждался в России, да и России был нужен иранский рынок. Но сегодня ситуация изменилась: Иран открывается Западу. И это – серьезная угроза для России. А с другой стороны – те, кто, скорее всего, придет на смену Асаду, дают понять, что Россия сможет сохранить Тартус. И нефтяные капиталовложения тоже…»

И все-таки вопросы остаются. «С элитами, – констатирует Владимир Ахмедов, – можно договориться, о чем свидетельствуют недавние контакты Москвы с Саудовской Аравией и Катаром. Но есть и другой фактор: массы людей, приведенные в движение арабскими революциями. Миллионы простых людей, далеких от политики. Но сознающих, что регион охвачен межконфессиональной борьбой.

Суннитов – около полутора миллиардов человек. Шиитов – во много раз меньше. Почему же Россия (мусульманское население которой на девяносто пять процентов – суннитское) поддерживает Асада, призвавшего себе на помощь шиитские силы – ливанскую «Хезболлу» и шиитские милиции из Ирака? «Можно сказать, – оговаривается Ахмедов, – что это – точка зрения обывателя. Но когда регион охвачен межконфессиональным конфликтом, необходимо учитывать и ее».

Ислам и война в Сирии

Яков Кротов:

У нас сегодня в гостях два востоковеда: Григорий Лукьянов из Москвы и доктор Тауфик Ибрагим, сириец.

Война в Сирии – это вопрос не просто академический, к сожалению для многих жителей России, солдат и их матерей. В этой войне участвует около семи сторон: Сирия, сирийская оппозиция, Иран, «Хезболла», Израиль, Америка, Турция… И это что-то чудовищное, потому что гибнут люди. На таком небольшом участке земли сталкиваются военные почти десятка стран, и большинство из этих стран населены мусульманами. Турция формально — секулярная страна, но за последние годы ислам там набирает силу как государственное явление.

Как может быть, чтобы религия, которая называет себя мирной, участвовала в войне? Это вопрос и о христианстве тоже, а отчасти и об иудаизме. Может быть, причина вообще не в религиозных, а в секулярных факторах, в том, как они соотносятся? Играет религия значимую роль в сирийской войне или нет?

Тауфик Ибрагим:

Она играет роль, и если в самом начале на поверхности были больше чисто политические лозунги, то вскоре это перешло чуть ли ни в религиозное противостояние между суннитами и шиитами, или алавитами. Алавиты – это в целом шиизм, но шииты – это меньшинство. И в Сирии шииты – меньшинство, большинство – сунниты.

Яков Кротов: Ситуации, когда в стране управляют представители меньшинства, в истории не редкость. Это остаток колониального прошлого, искусственная конструкция?

Тауфик Ибрагим: Я считаю это результатом усиления роли армии в странах третьего мира: во многих странах армия играет существенную роль, и традиционно сложилось так, что многие алавиты служили в армии, играли серьезную роль в общественной и политической жизни, отсюда и роль алавитов в Сирии.

Яков Кротов:

Войска стран американской коалиции, войска России воспринимаются как враги ислама?

Григорий Лукьянов: В самом начале этого конфликта речь шла о межконфессиональной войне, поскольку сирийская оппозиция широко использовала утверждение о том, что сирийский политический режим подчиняется исключительно алавитскому меньшинству, что с приходом к власти отца нынешнего президента Башара Асада, Хафеза Асада, в конце 60-х – начале 70-х годов ХХ века алавиты последовательно монополизировали экономический и политические ресурсы. И при Башаре Асаде ситуация не только не поменялась в лучшую сторону, но и ухудшилась, поскольку суннитское большинство лишено доступа к политической власти, к экономическим ресурсам и свободам. Следовательно, так называемое арабское восстание 2011 года, с которого началась гражданская война, это восстание большинства против узурпации власти меньшинством.

Ситуации, когда в стране управляют представители меньшинства, в истории не редкость

Яков Кротов: Это все равно как если бы Россией правили старообрядцы?

Григорий Лукьянов: Это очень смелое, но в какой-то степени корректное сравнение. Сирийская оппозиция так утверждала, но говорить о том, что это утверждение верно, опрометчиво, так как в мире не бывает только белого и черного. Власть в Сирии была поделена между множеством политических семейств, кланов, которые уже давно породнились – и алавиты, и сунниты, и отчасти даже некоторые христианские семьи имели доступ к власти и на местах, и в государстве в целом. Поэтому, конечно, для оппозиции было очень важно добавить вот этого конфессионального измерения, чтобы привлечь внимание внешних политических сил, в том числе США и европейских государств, чтобы сгустить краски и показать, где правые, а где виноватые, где свои, а где чужие, где притесняющее меньшинство и где большинство, страдающее только потому, что принадлежит к другой конфессиональной группе.

На самом деле конфликт, постоянно развивавшийся в течение восьми лет, показал, что ситуация намного сложнее. И вот это заведомо умышленное упрощение породило куда более страшную вещь – межконфессиональное насилие, которое было не причиной войны, но стало ее прямым следствием, когда алавитов начали преследовать только потому, что они алавиты (объектом преследования стали и христиане). И ответное насилие со стороны алавитов по отношению к суннитам оказалось продиктовано стремлением защитить себя и свои семьи от уничтожения, к которому фактически призывали самые радикальные представители вооруженной оппозиции.

Все это привело сейчас к результатам, которых мало кто мог ожидать. В итоге миграции, бегства миллионов беженцев с территории Сирии конфессиональный состав населения начал меняться, алавитов в процентном отношении становится больше, а уезжали как раз сунниты, и их в процентном отношении становится меньше, хотя они продолжают оставаться большинством.

Григорий Лукьянов

В этом контексте приход России в 2015 году отдельным группам населения казался равносильным приходу американцев в Ирак в 2003-м, то есть это сила, которая пришла извне, и вроде бы не мусульманское государство, и оно использует авиацию, современные технические средства, чтобы бомбить не только боевиков, но и обычное сирийское население. Но за эти годы, с 2015 года многое изменилось. Россия действует, в том числе привлекая так называемую военную полицию, состоящую из уроженцев ее мусульманских регионов, и это позволило ей предстать перед мусульманами Сирии совершенно иначе. Конечно, есть жестко антироссийски настроенные оппозиционные группы, и попытка представить Россию в виде такого крестоносца, враждебного мусульманскому миру, до сих пор очень важный инструмент их политической риторики. Но для значительной части населения российская военная полиция, российские военнослужащие – это те, кто оказывает гуманитарную помощь, помогает договариваться, решать гуманитарные проблемы. И это уже совершенно иное понимание роли России как многоконфессиональной страны, которая совершенно иначе подходит к регулированию региональных конфликтов на Ближнем Востоке, типичным примером которых является конфликт в Сирии.

Яков Кротов: Три крупнейших военных игрока в Сирии – Россия, Турция и США. Отношение ко всем трем мотивируется одним фактором – религиозным? Или не только?

Тауфик Ибрагим: Конечно, здесь разные мотивы. У Турции формально есть религиозный фактор, но у нее есть еще свои проблемы с курдами в Сирии. Курды существенно отличаются от алавитов, это такие же сунниты, как турецкое руководством в целом. Здесь на первом месте уже не религия, на первый план выходит этно-государственный момент. У Америки здесь нет никаких особых религиозных мотивов, в лучшем случае она использует религию просто как средство. Конечно, оппозиция режиму получает помощь от американцев, и к Америке, особенно на средних этапах конфликта, было очень положительное, союзническое отношение, которое позже перешло в разочарование, поскольку стало видно, что американцы ориентированы не столько на свержение режима и поддержку борьбы за свободу, сколько на свои интересы. Особенно это раздражает турок, поскольку вырисовывается такая картина, что, хотя турки официально в военно-политическом отношении входят в единый союз с Америкой, но Америка в данном случае больше союзничает с курдами, чем с турками. И сейчас защитники курдов – это в основном американцы.

Яков Кротов: Получается парадоксальная картина. С одной стороны, в Сирии преследуют христиан, жизнь христиан стала, мягко говоря, тяжелой, а с другой стороны, им перекрыли въезд в Америку, и люди оказались в безвыходной ситуации.

Сегодня у сирийских христиан нет откровенного конфликта с сирийским правительством

Григорий Лукьянов: Мусульманам перекрыли въезд, но там нет никаких ограничивающих законодательных актов, которые мешают всем сирийцам въезжать в Америку.

Яков Кротов: Я читал, что и сирийцы-христиане тоже сталкиваются с трудностями, когда едут в Штаты.

Григорий Лукьянов: Насколько мы знаем, сирийские христиане в большом количестве не покидали территорию страны, старались оставаться там. И сегодня у сирийских христиан нет откровенного конфликта с сирийским правительством. Христиане, наоборот, получают помощь и поддержку от сирийского правительства, от союзников в восстановлении храмов, инфраструктуры после войны, которая деструктивно повлияла на всех. Здесь нет разделения, кто пострадал больше или меньше, война разрушает инфраструктуру, экономику страны, делает сложнее и опаснее жизнь всех сирийских граждан. К сожалению, гуманитарные последствия этой войны еще будут аукаться в течение длительного периода, одинакового и для мусульман, и для христиан.

Тауфик Ибрагим: Вообще, если говорить о религии, то Америка и Европа должны быть как раз на стороне власти, потому что христиане в Сирии лояльны режиму. Они всегда заявляли и сейчас заявляют, что у них в этом плане нет особых проблем с режимом.

Яков Кротов: А что, режим Асада действительно был неблагоприятен только для суннитов?

Тауфик Ибрагим

Тауфик Ибрагим: Ущемлены экономические права оппозиции, но нет никаких официальных данных, которые подтверждали бы этот тезис. Сомневаюсь, чтобы алавиты получали больше в процентном отношении из общенационального дохода. Другое дело – доминирование политическое, военное, военно-полицейское: такой момент есть. И везде, где представители меньшинства играют важную роль, это заметно.

Яков Кротов: Этой династии (хотя ее трудно так назвать, пока только два ее представители были у власти) уже 50 лет.

Тауфик Ибрагим: Ну, в Египте Мубарак тоже готовил своего преемника. Я не говорю о монархистских странах, это само собой, но на Ближнем Востоке самая продвинутая в политическом отношении страна – это Ливан, и посмотрите на политическую элиту Ливана: она устроена абсолютно по принципу династий, причем независимо от того, суннит это, друз, шиит или христианин.

Григорий Лукьянов: Да, есть феномен потомственных политиков.

Яков Кротов: Потомственные политики встречаются и в Европе, но там все-таки есть выборы. Турция хочет в Европу, секуляризм есть в той же Сирии, в том же Ливане, и все это влияние христианства Запада не оставило никакого следа? Восточные страны, где преобладает мусульманство, не способны принять демократию, потому что это порождение чуждой им религии, христианства?

Тауфик Ибрагим: Восток пришел к этим идеям и к этим институтам позже Европы и под ее влиянием, но неправильно говорить, что там эти институты нежизнеспособны. В Англии есть королева, там сохраняется ряд принципов династии, но это может совмещаться с английской демократией. И в монархических арабских странах есть существенные элементы демократии, они более-менее нормально это осваивают. Это не европейские страны, у них своя специфика, но там принцип разделения властей, парламент более-менее действует: конечно, не в тех же формах, что в Европе, но действует.

Григорий Лукьянов: Сирийский феномен преемственности, удачной передачи власти от отца к сыну в начале 2000-х годов был вполне объясним историческим контекстом развития Сирии во второй половине ХХ века. Ведь Сирия 50-60-х годов была известна среди стран Ближнего Востока тем, что там было самое большое количество военных переворотов, постоянно менялись правительства, за один год могло смениться несколько кабинетов, причем все насильственно, путем вмешательства армии и различных конфессиональных групп в политику. Ключевая задача, которую хотел поставить сирийский народ перед своим правительством: дайте нам стабильность, какое-то развитие, хотя бы возможность планировать больше, чем на насколько месяцев вперед. Когда к власти пришел Хафез Асад, он предложил: я дам вам стабильность и предсказуемость; да, есть сложности, с которыми придется бороться, не все будет так просто, но мы должны хоть несколько десятилетий пожить в предсказуемой системе.

Это молодое государство с древней историей. Как независимое государство Сирия меньше столетия существует в этих границах. А идентифицировать себя как один народ, как сирийцы, а не как мусульмане или христиане, сирийцы только-только научились.

В исламе ответственность за грех индивидуальна, и это хорошая база для утверждения идеалов свободы

Тауфик Ибрагим: Когда Хафез Асад пришел к власти, его больше поддерживали сунниты, чем алавиты.

Яков Кротов: Я легко могу сказать, где в Евангелии говорится о свободе и почему Декларация прав человека ООН восходит к католическим богословам ХХ века, к Владимиру Соловьеву. В исламе есть идентичный импульс к свободе личности, а не только к стабильности и предсказуемости? Ведь свобода и стабильность трудно совместимы.

Тауфик Ибрагим: Фундаментальное положение ислама исходит из того, что человеческая природа не греховна, она не несет на себе отпечаток первородного греха, и за грех не все отвечают коллективно, а наоборот, каждый отвечает за свое. Я считаю, что в этом главный мотив идеи о свободе человека, свободе его инициативы и его ответственности. Ответственность индивидуальна, и это хорошая база для утверждения идеалов свободы.

Яков Кротов: Что мешает этой базе развиться? Христианин скажет, что мешает грех, а что скажет мусульманин?

Тауфик Ибрагим: Грех не может мешать свободе. Мы, видимо, говорим о разных пониманиях свободы. Одно дело – говорить о свободе в религиозном понимании, другое – о свободе в политическом. Свобода в политическом отношении – это и в Европе элемент секулярной Европы. Мы это различаем. Вы, наверное, ставили вопрос так: что мешает политической свободе утверждаться? Религиозная свобода и божественное предопределение – это иной ракурс, и религия обычно решала этот вопрос. А вот политические свободы – это результат светского развития Европы. И понятно, что в странах, не прошедших тот путь, который прошла Европа, мы имеем то, что имеем. Они еще отстают как в экономическом и индустриальном плане, так и в плане политических институтов.

Яков Кротов: В чем причина отставания, почему Сирия и многие другие страны Ближнего Востока не прошли тот путь, который прошли страны Европы? Причина не в них, это не вина ислама и мусульман. Это вина христианского Запада, который когда-то с христианскими лозунгами и символами завоевывал эти страны, а теперь часто делает вид, что он как бы ни при чем: мы ушли – вы свободны. Но свобода не может быть просто результатом отпуска на волю, мы это хорошо знаем по истории освобождения российских крепостных крестьян. Надо еще компенсировать нанесенный урон, и компенсировать не бомбежками, пулями и оккупацией войсками, а компенсировать, скажем общо, по-христиански.

Сирия: обращение с мусульманами-суннитами

 

Хотя в Сирии нет официальной религии, 85% населения исповедуют ислам, из них 85% являются членами суннитской секты (т.е. 72% всего населения). [Джордж Куриан, Encyclopedia of the Third World , Third Edition, (Нью-Йорк: Facts on File Inc. , 1987), p. 1882.] Один источник утверждает, что «хотя все религии теоретически пользуются равным статусом перед законом, ислам является наиболее привилегированным». [Куриан, с. 1882.] Однако Государственный департамент США утверждает, что «официально не отдается предпочтения одной религии перед другой». [ Государственный департамент США, Country Reports on Human Rights Practices for 1988 , (Washington: U.S. Government Printing Office, 1989), p. 1513.] Конституция 1973 года гласит, что президент Сирии должен быть мусульманином, [Amnesty International, Брифинг Amnesty International: Сирия , (Лондон: Amnesty International Publications, 1979), p. 3.], а исламское право является источником сирийской юриспруденции. Президент Хафез аль-Асад является членом секты алавитов, исламской ветви с элементами христианских и языческих традиций, которую некоторые консервативные мусульмане-сунниты считают еретической.

Большинство неалавитских и несуннитских групп имеют право исповедовать свою религию, хотя обращение в свою веру со стороны иностранных миссионеров запрещено, а правительство контролирует религиозное обучение, сбор средств, строительство и собрания. [ Country Reports, 1987 , p. 1318.] Однако адвентистам седьмого дня запрещено исповедовать свою религию. [Там же] Евреи — единственное меньшинство, чьи паспорта и удостоверения личности указывают на их религию. На них распространяются ограничения на поездки за границу, и им запрещено служить в армии. Сообщается, что евреи и представители других малочисленных меньшинств не могут занимать руководящие должности в партии Баас. [ Отчеты по странам, 1988 , с. 1515.]

Баасистское правительство Асада делает упор на светский арабизм и «стремится преодолеть сектантское и классовое сознание, формируя чувство национальной, а не этнической идентичности. , занимать наиболее важные военные посты и посты в сфере безопасности». [ Доклады стран о соблюдении прав человека , 1987 , с. 1313.] Главным недовольством исламистской оппозиции является «размывание суннитской власти и статуса, поскольку алавиты [повысили] свою роль в режиме». [ Ислам в революции , с. 115. ] «Мусульманские организации, выступающие против режима Асада, воспользовались широко распространенным недовольством привилегированным положением алавитов». [Тарек Исмаэль и Дж. Исмаэль, Правительство и политика в народном исламе , Лондон: Фрэнсис Пинтер, 1985),

р. 137.] Сирийское исламское фундаменталистское движение заручилось поддержкой населения, назвав себя суннитским движением протеста против правительства алавитов. [ Р. Грайр Декмеджян, Ислам в революции: фундаментализм в арабском мире (Сиракузы: издательство Сиракузского университета, 1985), с. 112.] Сунниты призывают к большей исламизации государства в противовес баасистской политике секуляризации.

Правительство запретило деятельность ряда групп, и прежде всего Братьев-мусульман (аль-Ихван аль-Муслимин), суннитской исламской фундаменталистской группы, которая открыто бросила вызов баасистскому светскому правительству президента Хафеза аль-Муслимина. — Асад в семидесятых и начале восьмидесятых годов. [НАС. Государственный департамент, Country Reports on Human Rights Practices for 1987 , (Washington: U.S. Government Printing Office, 1988), p. 1313. ] Членство в «Братьях-мусульманах» запрещено и, согласно одному источнику, карается смертью. [Делери, Всемирная энциклопедия политических систем и партий , с. 1072.] Amnesty International сообщает, что ряд заключенных, умерших в результате травм, полученных в результате обычных пыток или жестокого обращения в заключении, были заключенными, арестованными по подозрению в причастности к «Братьям-мусульманам». [Международная амнистия, Сирия: Пытки со стороны сил безопасности (Лондон: Amnesty International Publications, 1987), с. 16.]

Для обсуждения взаимодействия между доминирующим суннитским большинством и алавитами см. прилагаемые документы. Большинство из них освещают одни и те же события, но включены для подтверждения друг друга и для того, чтобы указать на тот факт, что, несмотря на все недовольство суннитов и Братьев-мусульман, авторы не приводят доказательств ограничений на исповедование суннитской религии.

См. прилагаемые статьи:

— Государственный департамент США. Country Reports on Human Rights Practices for 1988 , Washington: U.S. Government Printing Office, 1989.

— У вас уже есть копия Degenhardt, Henry, ed. Революционные и диссидентские движения , Эссекс: Лонгман, 1988, в котором обсуждаются Братья-мусульмане.

— Джордж Куриан, Encyclopedia of the Third World , Third Edition, New York: Facts on File, Inc., 1987.

— Тарек Исмаэль и Дж. Исмаэль, Правительство и политика в исламе , Лондон: Фрэнсис Пингер, 1985.

— Р. Грайр Декмежян, Ислам в революции: фундаментализм в арабском мире , (Сиракузы: издательство Сиракузского университета, 1985)

— Генри Мансон-младший, Ислам и революция на Ближнем Востоке , Нью-Хейвен: издательство Йельского университета, 1988.

— Сами Зубайда, Ислам, народ и государство , Лондон: Рутледж, 1989.

.

— Alan Taylor, Исламский вопрос в политике Ближнего Востока , Boulder: Westview Press, 1988.

Уведомление об авторских правах: Этот документ опубликован с разрешения правообладателя и производителя Совета по делам иммиграции и беженцев Канады (IRB). Оригинальную версию этого документа можно найти на официальном веб-сайте IRB по адресу http://www.irb-cisr.gc.ca/en/. Документы до 2003 года можно найти только на Refworld.

Религиозная и сектантская идентичность в Сирии

Berkley Forum

24 марта 2021 г.

Откройте для себя серию

В марте 2021 года отмечается десятая годовщина гражданской войны в Сирии, жестокого конфликта между президентом партии Баас Башаром Асадом и силами оппозиции, который продолжает разжигать крупнейший в мире кризис с беженцами. Гражданская война часто описывается как межконфессиональный конфликт, потому что Асад является частью алавитской общины, секты шиитского ислама, в стране с суннитским большинством, превращая то, что началось как протест против авторитарного светского государства, в суннитско-шиитский конфликт. . Однако растущее число ученых ставит под сомнение простое сведение конфликта в Сирии — да и в других регионах Ближнего Востока — к межконфессиональным разногласиям. Сложная политика алавитской идентичности в Сирии в значительной степени может рассматриваться как продукт современности, восходящий, по крайней мере, к эпохе французского мандата, когда колониальная власть продвигала отдельные идентичности и автономные зоны по этническому и сектантскому признаку. Изучение структуры сектантских различий имеет важное значение при рассмотрении продолжающегося конфликта в Сирии.

Пересечение религиозной или сектантской идентичности и политики в Сирии также сложно, потому что в продолжающемся конфликте участвуют внешние силы. Иностранные государства, прежде всего Иран, Турция, Россия и Соединенные Штаты, сыграли активную роль в конфликте, совсем недавно в городе Идлиб и вокруг него. В конфликте также участвовали другие религиозные деятели, в том числе сирийские «Братья-мусульмане» и «Исламское государство». Текущий проект Центра Беркли по политизации религии в глобальной перспективе, возглавляемый старшим научным сотрудником Джоселин Чезари, изучает эти и другие вопросы на примере Сирии в готовящейся книге издательства Кембриджского университета. В рамках этого проекта Форум Беркли предлагает ученым задуматься о религиозной и сектантской идентичности в Сирии, поскольку гражданская война приближается к своей десятой годовщине.

На этой неделе форум Беркли спрашивает : какую роль играют религиозные различия в продолжающейся гражданской войне в Сирии? Как история колониализма и формирования государства в Сирии может помочь контекстуализировать нынешний конфликт в стране? Какие уроки можно извлечь из отношений между религией и политикой после 10 лет конфликта в Сирии? Как религия фигурирует во внешнеполитическом поведении внешних государств по мере их приближения к Сирии? Может ли религия способствовать процессу миростроительства в Сирии? Если да, то как?

связанное событие | «Серия обедов о религии и национализме: Сирия»

Рахаф Альдугли
29 марта 2021 г.

Хайан Духан
24 марта 2021 г.

Арут Акдедиан
24 марта 2021 г.

Айше Балтаджиоглу-Браммер
24 марта 2021 г.

Эрин Йорк
24 марта 2021 г.

Томас Пьерре
24 марта 2021 г.