Похоронные команды в афганистане – Записки не героя Афганской войны

Солдаты Афганской войны. Как убивали просто так (Часть 44)

Продолжаем серию публикаций о войне в Афганистане.

Предыдущую часть читайте здесь — Солдаты Афганской войны. Неугодный Амин (Часть 43)

ефрейтор ВДВ Сергей Бояркинефрейтор ВДВ Сергей Бояркин
(317 ПДП, Кабул, 1979-81гг.)

За всё время службы в Афганистане (почти полтора года) начиная с декабря 1979г. я наслушался столько историй, как наши десантники убивали просто так гражданское население, что их просто не счесть, и ни разу не слышал, чтобы наши солдаты спасли кого-то из афганцев – в солдатской среде такой поступок был бы расценён как пособничество врагам.

Ещё в ходе декабрьского переворота в Кабуле, который длился всю ночь 27 декабря 1979г, некоторые десантники стреляли в безоружных людей, кого видели на улицах – потом без тени сожаления весело вспоминали об этом как о забавных случаях.

Через два месяца после ввода войск — 29 февраля 1980г. — в провинции Кунар началась первая боевая операция. Основной ударной силой были десантники нашего полка – 300 солдат, которые десантировались с вертолётов на высокогорном плато и пошли вниз наводить порядок. Как мне рассказывали участники той операции, порядок наводили следующим образом: в кишлаках уничтожали запасы продовольствия, убивали весь скот; обычно, прежде чем войти в дом, туда бросали гранату, затем стреляли веером во все стороны — только после этого смотрели, кто же там находился; всех мужчин и даже подростков сразу расстреливали на месте. Операция длилась почти две недели, сколько тогда убили людей – никто не считал.

То, что творили наши десантники первые два года в отдалённых районах Афганистана – это был полный произвол. С лета 1980г. в провинцию Кандагар для патрулирования территории был направлен 3-й батальон нашего полка. Никого не опасаясь, они спокойно ездили по дорогам и пустыне Кандагара и могли безо всяких выяснений убить любого человека, повстречавшегося на их пути.

Его убили просто так, автоматной очередью, не сходя с брони БМДшек.

Кандагар, лето 1981г

Фотография того убитого афганца, которая была взята из его вещей.

Вот самая обычная история, которую мне рассказал очевидец. Лето 1981г. провинция Кандагар. Фотография — на земле лежат убитый афганец и его осёл. Афганец шёл своей дорогой и вёл осла. Из оружия у афганца была только палка, которой он погонял осла. Как раз по этой дороге ехала колонна наших десантников. Его убили просто так, автоматной очередью, не сходя с брони БМДшек.

Колонна остановилась. Один десантник подошёл и отрезал у убитого афганца уши — на память о своих боевых подвигах. Затем под труп афганца установили мину, чтобы убить ещё кого-нибудь, кто обнаружит это тело. Только на этот раз задумка не сработала — когда колонна тронулась, кто-то не удержался и напоследок из пулемёта дал очередь по трупу — мина взорвалась и разорвала тело афганца на куски.

Встречавшиеся караваны обыскивали, и если находили оружие (а старые винтовки и ружья у афганцев были почти всегда), то убивали всех людей, кто был в караване, и даже животных. А когда у путников никакого оружия не было, то, иной раз, применяли верный отработанный трюк – во время обыска незаметно из своего кармана вытаскивали патрон, и, делая вид, будто этот патрон нашли в кармане или в вещах афганца, предъявляли его афганцу как доказательство его вины.

Эти фотографии взяты у убитых афганцев. Их убили, потому что их караван встретился с колонной наших десантников.
Кандагар лето 1981г.

Теперь можно было и поиздеваться: послушав, как человек горячо оправдывается, убеждая что патрон не его, начинали его избивать, затем смотрели, как он на коленях умоляет пощадить, но его опять избивали и потом расстреливали. Следом убивали остальных людей, кто был в караване.
Кроме патрулирования территории, десантники часто устраивали на дорогах и тропах засады на врагов. Эти «охотники на караваны» никогда ничего не выясняли – даже наличия оружия у путников — просто внезапно стреляли из укрытий во всех, кто проходил в том месте, не щадя никого, даже женщин и детей.

Помню, один десантник, участник боевых действий, восторгался:

— Никогда бы не подумал, что такое возможно! Убиваем всех подряд — а нас за это только хвалят и награды вешают!

Вот документальное свидетельство. Стенгазета с информацией о боевых действиях 3-го батальона, проводимых летом 1981г. в провинции Кандагар.

Здесь видно, что количество учтённых убитых афганцев в три раза превосходит количество трофейного оружия: было изъято 2 автомата, 2 гранатомёта и 43 винтовки, а убито 137 человек.

Тайна кабульского мятежа

Через два месяца после ввода войск в Афганистан, 22-23 февраля 1980г., Кабул потряс крупный антиправительственный мятеж. Все, кто тогда находился в Кабуле, хорошо запомнили эти дни: улицы были заполнены толпами протестующих людей, они кричали, устраивали беспорядки, по всему городу шла стрельба. Этот мятеж не готовился какими-то оппозиционными силами или иностранными спецслужбами, он начался совершенно неожиданно для всех: как для советских военных, находящихся в Кабуле, так и для афганского руководства. Вот как вспоминает те события в своих мемуарах генерал-полковник Виктор Меримский:

«… Все центральные улицы города заполнили возбуждённые люди. Численность демонстрантов достигала 400 тысяч человек… В афганском правительстве чувствовалась растерянность. Маршал С.Л.Соколов, генерал армии С.Ф.Ахромеев и я выехали из своей резиденции в афганское Министерство обороны, где встретились с министром обороны Афганистана М.Рафи. На наш вопрос, что происходит в столице, он ответить не смог…»

Причина, послужившая толчком для такой бурной акции протеста горожан, так и не была выяснена. Лишь по прошествии 28 лет мне удалось узнать всю подоплёку тех событий. Как оказалось, мятеж был спровоцирован безрассудной выходкой наших офицеров-десантников.

ст.лейтенант Александр Вовк

Александр Вовк

Первый комендант Кабула майор Юрий Ноздряков (справа).
Афганистан, Кабул, 1980г.

Всё началось с того, что 22 февраля 1980г., в Кабуле прямо среди бела дня был убит ст.лейтенант Александр Вовк — старший инструктор по комсомолу политотдела 103-й воздушно-десантной дивизии.

Историю гибели Вовка мне рассказал первый комендант Кабула — майор Юрий Ноздряков. Это случилось возле «Зелёного рынка», куда Вовк приехал на УАЗике вместе с начальником ПВО 103-й ВДД полковником Юрием Двугрошевым. Никакого задания они не выполняли, а, скорее всего, просто хотели что-то купить на рынке. Они находились в машине, когда неожиданно был произведён один выстрел -пуля попала в Вовка. Двугрошев и солдат-водитель даже не поняли, откуда стреляли, и быстро покинули это место. Однако ранение Вовка оказалось смертельным, и он почти сразу скончался.

Зам. командира 357-го полка майор Виталий Забабурин (в середине).
Афганистан, Кабул, 1980г.

А далее произошло то, что и всколыхнуло весь город. Узнав о гибели своего боевого товарища, группа офицеров и прапорщиков 357-го парашютно-десантного полка во главе с зам.командира полка майором Виталием Забабуриным сели в БТРы и отправились к месту происшествия на разборку с местными жителями. Но, приехав на место происшествия, они не стали утруждать себя поиском виновника, а на горячую голову решили просто наказать всех, кто там находился. Двигаясь вдоль улицы, они начали громить и сокрушать всё на своём пути: забрасывали дома гранатами, стреляли из автоматов и из пулемётов на БТРах. Под горячую руку офицеров попали десятки невинных людей.
Расправа закончилась, но весть о кровавом погроме быстро облетела весь город. Улицы Кабула стали наводнять тысячи негодующих горожан, начались беспорядки. В это время я находился на территории правительственной резиденции, за высокой каменной стеной дворца Народов. Никогда не забуду тот дикий вой толпы, вселяющий страх, от которого кровь стыла в жилах. Ощущения были самыми жуткими…

Мятеж был подавлен в течение двух дней. Погибли сотни жителей Кабула. Однако настоящие зачинщики тех беспорядков, устроившие расправу над невинными людьми, так и остались в тени.

Три тысячи мирных жителей за одну карательную операцию

В конце декабря 1980г. к нам в караульное помещение (это было во дворце Народов, в Кабуле) зашли двое сержантов из 3-го батальона нашего полка. К тому времени 3-й батальон вот уже полгода стоял под Кандагаром и постоянно участвовал в боевых операциях. Все, кто находился тогда в караулке, и я том числе, внимательно слушали их рассказы о том, как они воюют. Вот от них я первый раз и узнал об этой крупной войсковой операции, и услышал эту цифру — около 3000 убитых афганцах за один день.

Кроме того, эту информацию подтвердил Виктор Марочкин, служивший механиком-водителем в 70-й бригаде, дислоцированной под Кандагаром (именно туда и входил 3-й батальон нашего 317-го парашютно-десантного полка). Он сказал, что в той боевой операции принимала участие вся 70-я бригада в полном составе. Операция проходила следующим образом.

Во второй половине декабря 1980 года окружили полукольцом крупный населённый пункт (предположительно Таринкот). Так стояли около трёх дней. К этому времени подвезли артиллерию и установки залпового огня «Град».
20 декабря операция началась: по населённому пункту был нанесён удар из «Града» и артиллерии. После первых же залпов кишлак погрузился в сплошное облако пыли. Обстрел населённого пункта продолжался практически непрерывно. Жители, чтобы спастись от разрывов снарядов, побежали из кишлака в поле. Но там их стали расстреливать из пулемётов, орудий БМД, безостановочно вели огонь четыре «Шилки» (самоходные установки с четырьмя объединёнными крупнокалиберными пулемётами), почти все солдаты стреляли из своих автоматов, убивая всех: в том числе и женщин, и детей.

После артобстрела бригада зашла в кишлак, и там убили остальных жителей. Когда боевая операция закончилась, вся земля вокруг была усыпана трупами людей. Насчитали около 3000 (трёх тысяч) трупов.

Боевая операция в кишлаке, проводимая с участием 3-го батальона нашего полка.
Кандагар, лето 1981г

Источник

ribalych.ru

Афганские дневники военного репортера

«Ограниченный контингент» (он же – 40-я армия) воевал с моджахедами этой страны больше 9 лет. Решение руководства Советского Союза штыками 140-тысячной группировки поддержать лояльный Москве кабульский режим, дорого обошлось нашей стране и нашей армии. Мы потеряли там почти 14 тысяч сограждан. Но даже такие жертвы не дали желаемого результата – Афган не стал плацдармом Кремля в Азии. Через ту, многими уже забытую сегодня войну, прошло около 700 тысяч наших соотечественников. И у каждого она была своей: у генерала и рядового, у летчика и разведчика, у полковой поварихи и у госпитальной сестрички. Я попал на афганскую войну в качестве репортера военного журнала. Потому полки в атаку под душманскими пулями не водил, грудью на вражьи пулеметы не бросался. У меня была иная задача — рассказать об афганской войне так, как я ее понимал, видел и чувствоствал.

ВОЙНА В КАВЫЧКАХ

Когда в декабре 1979 года советские дивизии вошли в Афганистан, у меня не было и капли сомнения, что все это предопределено неким высшим смыслом международной политики КПСС, одним из партийных поручений, которое было дано нашим военным стратегам и армии. Когда тебе десятки лет подряд твердят об интернациональном долге и зверином оскале империализма, становишься человеком со специальной кодовой системой миропонимания. Эта система покорно срабатывала на любой запущенный из Кремля сигнал и не способствовала размышлениям – правильный или нет, власть отдала приказ.

Ибо если армия в таких случаях начинает «размышлять», колебаться, сомневаться в правильности приказов, она из мощной организованной силы превращается в анархическую вооруженную артель с растопыренными мозгами. Что неизбежно ведет к поражению даже от противника, который слабее. Нам из Кремля говорили: в Афганистане народ совершил революцию и жаждет помощи. Враги со всех сторон наседают на него, и наш интернациональный долг – не дать затоптать молодые побеги афганской демократии.

Вот таким бравым майором будущий военный обозреватель «КП» отправился на афганскую войну.

Перед отлетом из Москвы я совершил обязательный для репортеров, командируемых «за речку», ритуал: зашел к военному цензору, кабинет которого располагался в «Красной звезде» (центральный печатный орган Минобороны. – Авт.). Предстояло получить инструкции – о чем можно писать, а о чем нет.

Была осень 1986 года. Война шла уже почти 7 лет. Потери в Афгане перевалили за 10 тысяч человек только убитыми, а в нашей прессе (гражданской и военной) полагалось рассказывать народу о неких «совместных учениях» советских и афганских подразделений. И о том, как наши солдаты и офицеры помогают афганцам ремонтировать дороги и мосты, доставлять в кишлаки провиант или отбивать нападения недругов. А их следовало называть закавыченным словом «противник».

Военный цензор, хорошо осведомленный об истинном положении дел полковник Генштаба, был честным и совестливым офицером. Крепко обматерив установленные «сверху» правила игры, он горестно рассказал мне о погибшем в бою под Кандагаром брате-подполковнике, а затем, едва сдерживая слезы, швырнул мне тощую инструкцию Генштаба о правилах освещения в СМИ «интернациональной помощи братскому афганскому народу». Талмуд предписывал показывать «учения» не более чем за роту, а слово «потери» тоже обязательно закавычивать. Мне стало даже обидно: ехать на настоящую войну, чтобы писать о ней вот такую туфту?

– Ладно, ты сначала посмотри на войну без кавычек и напиши, что можешь, а потом я буду решать, как быть с твоим материалом, – угрюмо сказал мне на прощание цензор.

Когда я увидел неподалеку от кабульского аэродрома гигантское кладбище подбитых советских танков и бронемашин, самолетов и вертолетов, впервые в голове шевельнулась смутная мыслишка, что такой урон нам может наносить только очень серьезная сила. А растущее с каждым днем число человеческих жертв невольно заставляло задумываться: что же это за революция такая, если даже наша 140-тысячная, вооруженная до зубов советская армада, поддерживаемая 30-тысячной афганской армией, который год не может справиться с горными бандитами? C «пастухами» — как любил говаривать один паркетный московский генерал после первых наших потерь.

Я пытался найти ответ на этот вопрос у офицеров, которые уже долго служили в Афгане. Во время вечерних застолий в гостинице, где мы вместе пили несильно разбавленный спирт (его называли «шилом» или «терпугом») и закусывали легендарной килькой в томатном соусе, я слышал от них мрачные признания, что против нашей армии «воюет весь народ». Это обжигало сознание. Изредка звучало: мол, вся эта бойня бессмысленна и «надо уходить». А на следующий день, на полковом партсобрании те же люди явно неискренне призывали сослуживцев «довести начатое до конца и выполнить интернациональный долг». И я начинал понимать, что армия в Афгане живет в странном положении. Как бы с двуликой душой. С одной стороны – примитивная идеологическая маска (лозунги про интернациональный долг), а с другой – неприпудренное пропагандой понимание своего драматического положения, бесполезности жертв, которые она приносит на алтарь афганской войны.

Дикие некоммунистические мысли все чаще лезли мне в голову, когда я выезжал на боевые операции с мотострелками или десантниками и пытался дать сам себе ответ на вопрос: если армия тут хорошо понимает, что ее огромные боевые и небоевые потери бессмысленны, то почему же она так героически сражается за какую-то непонятную «демократическую революцию» в этом пыльном, грязном, бедном, злобном, вечно пылающем афганском аду?

Мне лишь потом стал понятен этот великий феномен нашей армии, брошенной кремлевскими пристарками в суровый азиатский край. Наши солдаты и офицеры героически дрались с душманскими бандами не за какие-то мутные идеалы апрельской революции, не ради непонятного интернационального долга, а потому, что так требовали приказы командиров, так требовала ситуация.

Армия жила под постоянным и мощным прессом нападений, засад, диверсий и вынуждена была обороняться ради того, чтобы выжить. А чтобы выжить, надо было часто идти на смертельный риск. Хорошо вооруженные врагами СССР формирования душманов денно и нощно терзали ее со всех сторон. И чтобы ослабить эту могучую силу, перебить ее «кровеносные артерии», армия вынуждена была сама часто нападать на противника, изматывать его, постоянно проводить боевые операции. Что, конечно, отвечало и интересам тогдашнего афганского режима, который держался на штыке советского солдата. Но сила, противостоящая нам в горах и «зеленках», казалось мне, обладала дивной способностью Змея-Горыныча: на месте одно отрубленной головы появлялись и две, и три новые. На тех позициях врага, где еще вчера наши артиллеристы или летчики оставляли после массированных ударов лишь дымящееся каменное крошево и свалки разорванных снарядами и бомбами трупов, сегодня появлялся новый отряд, который дрался еще упорнее…

Иногда мне казалось, что каким-то фантастическим способом афганские горные недра и пустыни вместо убитых плодят и плодят отряды новых наших недругов. У которых досыта было всего – оружия, боеприпасов, провианта, медикаментов. На них стояли клейма стран-изготовителей десятков стран…

Однажды пропагандист мотострелкового полка подполковник Владимир Гара пригласил меня на любопытную выставку оружия и боеприпасов, захваченных во время боев с душманами. Почти половина плаца была завалена этим «добром» – от переносных зенитных комплексов США «Стингер» и «Блоупайп» до крохотных итальянских противопехотных мин.

– Душманов вооружает полмира, – сказал мне Гара, – но первая скрипка – у американцев. Они на это денег не жалеют.

Об американской помощи моджахедам стало известно уже в первый год афганской войны. С каждым годом эта помощь увеличивалась. Но истинные ее масштабы тогда оценить не могла даже советская разведка. Захваченные в плен пакистанские и английские инструкторы признавались на допросах, что помощь шла через третьи страны. О том, как США накачивали душманские отряды оружием и боеприпасами, я узнал значительно позже, когда прочел книгу Джорджа Крайла «Война Чарли Уилсона». Уилсон был конгрессменом, сыгравшим особую роль в финансировании и вооружении душманской армии. И в годы войны и после у меня была возможность знакомиться с документами наших спецслужб. Но это были отрывочные сведения. Книга Крайла – своего рода энциклопедия американской тайной войны того времени на земле Афгана, яркое свидетельство того, что многие ее ключи скрывались не в афганских горах, а в кабинетах Белого дома и конгресса, Пентагона и ЦРУ.

Офицеры и солдаты, возвращавшиеся в свои части после боев в горах, рассказывали о хитрой тактике противника, о его фанатическом упорстве, о новых потерях наших подразделений. Слово «душман» звучало загадочно и зловеще. Очень хотелось увидеть хотя бы одного из них глаза в глаза, а если представится возможность, то и поговорить. Я стал упрашивать пехотных и десантных командиров взять меня на новую операцию. Они согласились лишь после того, как штаб армии дал добро. Но мне не повезло. Во время выходов в горы для перехватов вражьих караванов с оружием не удалось захватить в плен ни одного моджахеда. На поле боя оставались лишь убитые…

Однажды я попал в колонну бронетехники, которая шла по дороге на Кандагар. Облачился в каску и бронежилет, мне выдали АКМ со связанными синей изолентой двумя магазинами. Комбат приказал вместе с бойцами залезть на БТР и строго подчиняться командам юного лейтенанта. Колонна выдвинулась рано утром и среди дня остановилась на привал. В горах было тихо. Солдаты и офицеры сосредоточенно ели тушенку, выскребая ее ложками из банок (почему-то запомнилось, что тушенка была литовской). А потом случилось подобие ада. Земля вокруг стала разрываться, – крики людей, стоны, горящие машины, свирепые автоматные и пулеметные очереди. Лейтенант с группой бойцов бросился куда-то к реке, приказав мне и трем мотострелкам оборонять БТР. Мы палили наобум из автоматов куда-то вверх, ничего не видя в пыли. Потом все разом стихло. И я увидел страшную картину: четыре бойца несли на плащ-палатке убитого. Я узнал светлую голову лейтенанта. Рядом с ней почему-то нелепо лежали куски ног, обутые в кроссовки «адидас».

Вскоре прилетел вертолет и забрал порванного взрывом офицера.

Колонна пошла дальше. Все было буднично, пыльно, мрачно. В небе пели птички. А в люке БТРа болталась расстегнутая планшетка с картой лейтенанта…

И страшно было думать, что только что одной жизнью на земле стало меньше.

Ради чего?

ВЫСОКОЕ И НИЗКОЕ

На войне я неожиданно обнаружил жуткое соседство высокого мужества наших людей и самых низменных проявлений человеческой подлости. Кто-то прикрывал собой в бою командира, а кто-то ночью воровал автомат у сослуживца, чтобы выгодно загнать его местному дуканщику и купить вожделенные шмотки с лейблом «левис».

Погибал в ущелье попавший в душманскую засаду взвод, а в это время капитан Каблуков упорно торговался в кишлаке с хозяином лавки за уворованный у своих же солдат мешок с сахаром. Одни сгорали в БТРах, подорвавшись на мине, а другие прятали в тайниках этой искалеченной машины, отправляемой на ремонт в Союз, пакеты с наркотиками…

Самые везучие уезжали домой невредимыми. Самые невезучие – в цинковом гробу или на костылях…

Когда смотришь на отрезанную душманами голову офицера, с которым еще вчера пил жгучую, как серная кислота, спиртовую бодягу и слушал его теплые рассказы о жене и детях, которым уже заготовлены подарки, когда на тебе еще его кроссовки, которые он дал тебе перед выходом в горы, в такие минуты по мозгам твоим кто-то особенно сильно проводит крупным наждаком и к тебе является истинное понимание цены жизни и смерти…

И тогда в голове рождаются не мысли о долге и об обязанности перед Родиной, а злющие тирады и ты в Бога душу мать проклинаешь всех, кто послал тебя на бестолковую и ненужную войну…

Непонятная война – наихудшая из всех ее типов. Ибо жертвы, приносимые ей теми, кто идет на поле боя, руководствуясь ложной целью, бессмысленны. Самое большое преступление политиков – бросать свои войска в сражения, которых можно было избежать.

БОТИНКИ ДЛЯ АФГАНЕНКА

Война – отличное средство для прозрения. Чем ближе и чаще она подвигает тебя к возможности смерти, тем больше задумываешься не только о том, чтобы выжить, но и о том, по чьей воле, во имя какой цели оказался ты на чужой земле – у грани, где в любую минуту от тебя может остаться лишь стальная бляшка с личным номером и надписью «ВС СССР» (да и то, если ее смогут найти товарищи).

А в кабульский аэропорт, в страну с ослепительным, как газосварка, солнцем, с величественными, но грозными горами, среди которых многих поджидали раны и смерть, в военно-транспортных самолетах под гитарные переборы все прибывали веселые люди в офицерских и солдатских погонах.

Афганское солнце выжгло мне глаза, пришлось ехать в госпиталь, забитый ранеными. Врач закапал мне глаза и выдал очки от солнца. Каждый день приходилось ездить на процедуры. Там, в госпитале, я и наблюдал вот эту картину…

На каменистых задворках кабульского гарнизонного госпиталя, где среди мрачных кособоких сараев горячий и нервный ветер часто гонял cвинцовую афганскую пыль вперемешку с опилками и бурыми от засохшей крови клочьями ваты, с утра до ночи надрывно завывала электрическая пила и неугомонно громыхали молотки – солдаты сколачивали гробы. Командир похоронного взвода прапорщик Лобода – полураздетый, загорелый до негритянской черноты хохол, сидел на столярном верстаке в самодельной бумажной панаме, курил «Приму», сплевывал с языка раскисший табак и уныло глядел из-под белых и мохнатых от древесной пудры ресниц на санитаров, которые вытаскивали из грузовика и переносили в морг убитых.

Трупов там уже и так было до потолка. Безногие лежали на стеллажах валетом – по двое. Свежих укладывали в проходах навалом. Каждый раз, когда санитары в респираторах и приросших к спинам мокрых халатах торопливо вваливались с тяжелыми носилками в двери морга, похожий на въедливого полкового кладовщика замкомвзвода сержант Кислицын выискивал в помятых списках фамилию убитого, огрызком наслюнявленного карандаша ставил напротив нее красный крест и кричал с порога в прохладный и зловонный полумрак одно и то же:

– Уплотняй!.. Уплотняй пирамидкой!

Еще две неразгруженные машины c мертвыми ждали своей очереди.

Лобода, смакуя кислый окурок, хмуро прикидывал, сколько новых ящиков его бойцы успеют сбить и обшить цинком до темноты. Вчера взводу подбросили аж двадцать кубов досок, а сейчас вот циркулярка разгрызает последние. «Ешкин кот, – говорил Кислицыну прапорщик, – надо опять топать к зам по тылу и докладывать… материал кончается».

Черноголовый афганенок Мустафа снова притащил на своем старом осле полмешка мандаринов солдатам похоронного взвода, высыпал их в новенький гробовой ящик и теперь проворно собирает обрезки и щепки в кучу – повезет на базар продавать.

Обрезков много, и Мустафа доволен. Он, будто дорогой подарок, бережно несет мимо Лободы охапку дров и говорит прапорщику:

– Карашо, шурави… блят…

Лобода в ответ печально улыбается, понимающе кивает головой в бумажной панаме, и его хмурые глаза под белыми, как у мукомола, бровями, теплеют. Дома, в Полтаве, Лободу ждет примерно такого же возраста сынок Юрко, – мысль об этом мелькает в голове прапорщика каждый раз, когда появляется Мустафа. Вдруг пацан жалобно вскрикнул, рассыпал стопку обрезков, промяукал что-то по-своему, сел на землю и схватился за босую ногу. Прапорщик подскочил к нему, присел рядом, жирно плюнул на черную подошву афганенка и растер слюну – заноза пробила кожу, сочилась кровь. Лобода длинными грязными ногтями выдернул толстую деревянную иголку и скользнул кирзовой ладонью по затылку Мустафы.

– До свадьбы заживет…

Хотя Мустафе непонятны эти слова прапорщика, он благодарно смотрит на него недетскими глазами, встает, кланяется и, смешно шкутыльгая, продолжает собирать дрова.

А Лобода тем временем стал рыться в большом деревянном ящике за моргом, куда санитары сбрасывали обувку убитых. Выбрал два ботинка поменьше размером, обтер их пыльные и поцарапанные сомьи морды, поманил пальцем Мустафу, сказал торжественно:

– Это тебе.

Пацан присел на только что сбитую, терпко пахнущую расплавленной сосновой смолой, крышку гроба, засунул тонкие пепельные ноги в юхтевые горла солдатских ботинок, абы как зашнуровал их, погарцевал в пыли кожаными копытами и снова кланяется Лободе:

– Спасипа, шурави… блят…

– Носи на здоровье, хлопчик…»

Когда после возращения в Москву я понес свой материал военному цензору, он после прочтения сурово посмотрел на меня и решительно сказал:

– Это сейчас не пойдет. Если я это пропущу, мгновенно стану пенсионером…

ДУШМАН

А вскоре мне все же представилась возможность поговорить с врагом с глаза на глаз.

Помогла афганская контрразведка, которой удалось арестовать лазутчика душманов в Кабуле.

В полутемной, охраняемой двумя автоматчиками комнате штаба афганской части мне разрешили поговорить с раненным диверсантом в присутствии переводчика.

У пленника было почти русское имя — Назар. Ему было около 30 – черная борода и крысиные глаза, брызжущие ненавистью. Назар был хорошо образованным, отлично знал историю своей страны. Он гордо сказал мне, что еще ни один завоеватель не покорял Афганистан («даже Македонский!»), что русские зря поддерживают неверную власть, что для каждого моджахеда – большая честь умереть в бою с советскими оккупантами. «Здесь каждый младенец и каждый камень мечтает убить русского, – ошпаривая меня презренным взглядом, говорил невольник, – уходите из нашего дома, мы сами наведем тут порядок. Мы повесим всех ваших марионеток».

Афганский переводчик неохотно переводил мне слова страстного оратора в наручниках. Очухавшись от могучей атаки бородача, я выскреб из растерянных мозгов лучшие (как мне показалось) аргументы и стал доказывать Назару, что советский солдат пришел в его дом, держа в одной руке автомат, а в другой – хлеб.

– У меня есть свой автомат, – срезал меня Назар, – а хлеб непрошенного гостя страшнее яда!

Афганский офицер, который пришел за мной, слышал последние слова арестованного и, сурово взглянув на него, спросил у меня:

– Хотите сами прикончить этого подлеца?

Я отказался и заметил, что такое делается по суду.

– Когда идет война за власть, афганцев может рассудить только вот это, – офицер многозначительно похлопал свою кобуру, – а все морали выбрасываются в окно.

Когда я беседовал с начальником разведки, во дворе управления раздался выстрел.

– Одним врагом революции стало меньше, – деловито сказал генерал.

А еще через неделю он же мрачно сообщил мне, что офицер, расстрелявший пленника-душмана, убит неизвестными.

– Кровная месть – наше обычно дело, – мрачно заключил он.

КРАСНЫЕ ЛЕНТОЧКИ

… Я бродил по Кабулу, всматриваясь в загорелые лица афганцев. Глаза одних излучали спокойствие, равнодушие или загадочную тревогу. Глаза других были зловещими, как черные отверстия автоматных стволов.

В тот день из штаба 40-й армии мне надо было перебраться в 103-ю воздушно-десантную дивизию. Я ехал туда на штабном «уазике» в сопровождении солдата, державшего на коленях автомат с двумя перевязанными синей изолентой магазинами. На лобовом стекле такой же изолентой были крест-накрест заклеены две пробоины от пуль.

На окраине города в нашей машине случилась какая-то поломка.

Пока водитель с охранником возились с двигателем, я выбрался из жаркой, как духовка, машины перекурить. Недалеко от пыльной дороги было кладбище – бессистемная россыпь могильных камней, возле которых пестрели на палках разноцветные лоскутки зеленой, красной и белой материи. Возле одного из камней я заметил черную детскую голову, склоненную к земле. Афганенок стоял на коленях подле свежей могилы и плакал. Я вернулся к машине, взял банку колы и подошел к пацану. Он, будто перепуганный воробей, вспорхнул с места и, отбежав недалеко, снова присел за камнем.

Я двинулся к нему, держа впереди себя банку колы и всем видом давая понять миролюбивость своего намерения. Но афганенок снова убегал от меня, кружа у могилы, возле которой я его застал.

В конце концов, я не выдержал этой неуместной игры на кладбище и, оставив банку с водой у свежего могильного камня, пошел к машине. Перед тем, как залезть в нее, оглянулся. Афганенок подошел к банке и швырнул ее в мою сторону. В какой-то момент мне показалось, что это летит граната.

Затем пацан снова стал на колени и заплакал пуще прежнего. Когда двигатель машины заурчал, афганенок повернул голову в мою сторону и показал маленький грязный кулак.

– Наверное, душманенок, – мрачно сказал охранник.

Я ничего не ответил.

Потом спросил у водителя, почему лоскутки у могил имеют три цвета. Он сказал, что зеленый означает благополучное пребывание мусульманина в раю. Красный – за погибшего еще не отомстили. Белый – знак отмщения.

Только тогда, оглянувшись, я заметил, что больше всего на кладбище было красных ленточек.

ГРАЧЕВ

Поздней афганской осенью 1986 года я впервые встретился с полковником Павлом Грачевым – командиром 103-й воздушно-десантной дивизии. Она дислоцировалась в районе кабульского аэродрома. Что я знал о нем до встречи? Что он часто «ходит на боевые», неплохо воюет, что устраивает жестокие разносы подчиненным командирам за неоправданные потери солдат. Что душманы за его голову обещают крупную сумму денег. А однажды в горах по громкоговорителю кричали ему:

– Грачев, если не уйдешь домой – поймаем и отрежем яйца!

Комдив-103 умел колоритно отвечать на такие «пугалки», ставя в затруднение даже прилично знавших русский язык душманов.

Он становился все более популярным в 40-й армии, о нем часто писали газеты. Офицеры дивизии рассказывали мне, что в одном из боев под руководством комдива Грачева был захвачен гигантский склад боеприпасов. Когда об этом было доложено в Министерство обороны, там не поверили и приказали прислать фотоснимки. Склад имел для духов стратегическое значение – там было боеприпасов примерно на дивизию. Снимки отправили в Москву. После этого министр обороны маршал Советского Союза Сергей Соколов потребовал представить ему личное дело комдива Грачева. То была явная примета: либо орден, либо лампасы…

***

Еще задолго до приезда в Афганистан я знал, что на войне особенно близко роднятся правда и ложь, чистое и грязное. В грачевской дивизии убедился в этом сам. Война – большая сплетница.

Ходили о Грачеве в Афганистане не только легенды дивизионного масштаба, но и разные слухи. Одни говорили, что был у него одно время роман с госпитальной медсестрой. А когда запахло жареным, комдив-де вызвал к себе командира роты, сохнувшего по медичке, и приказал жениться. И якобы предупредил: если не женишься – отправлю в Союз. Для боевого офицера досрочное откомандирование из Афгана было равно признанию его профессиональной непригодности.

В одном из боев душманы убили сразу пятерых десантников, и Грачев сделал все, чтобы сполна рассчитаться с бандой. Ее он размолотил в пух и прах. Человек десять бородачей взяли в плен. Грачев, говорят, был в такой ярости, что приказал их тут же расстрелять. Сделать это должен был толком необстрелянный старлей, у которого затряслись руки.

Тогда будто бы Грачев взял пистолет и лично показал, «как это делается»…

Слышал я и такое. Вел Грачев колонну на боевую операцию. Вдруг выходит на связь экипаж вертолета прикрытия и сообщает, что душманы готовятся рубить голову и хвост колонны. Надо принимать решение: или быстрее рвануть из ущелья вперед, или скорее откатиться назад. А в арьергарде афганский батальон. Рвануть вперед – значить оставить его на растерзание. Но Грачев думал прежде всего о своих людях. И приказал прорываться вперед. Афганский «хвост» отстал. Его душманы сильно порубили. А десантники выскочили из ловушки без потерь.

В дивизии я долго искал свидетелей этих случаев, пока не понял, что бесполезно. Наивно было рассчитывать, что кто-то из десантников пойдет на это преступление – «заложить» своего командира. Там, в Афгане, стало ясно мне, что на войне правду или легенды не рассказывают только о серых бездарях. Грачев был личностью, многими действиями и словами своими «застревавшей» в человеческой памяти… .

Один из сослуживцев Грачева по Афгану полковник Валерий Атамасцев рассказывал мне:

– Кабульский аэродром. Нещадное солнце, сильный ветер и пыль. Военно-транспортный самолет и раненые на носилках, ожидающие погрузки в Ил-76. Подъезжает грузовая машина, и из нее бойцы споро начинают перегружать в самолет десятки коробок с «шарпами», «панасониками», «грюндиками», импортным шматьем. Все это богатство предназначалось «для москвичей». Погрузкой руководил холеный и мордастый человек в коричневой лайковой куртке поверх военной формы – порученец командующего Туркестанским военным округом. Подошел симпатичный усатый подполковник из штаба 40-й армии и начал крестить «лайкового» на чем свет стоит. А у того, оказывается, приказ – «Аппаратуру в первую очередь!».

Аппаратуры столько, что уже и места для раненых не остается – в грузовом отсеке и без того полно каких-то двигателей, ящиков с техникой.

Подполковник хватает один из коробков с «шарпом» и выкидывает его из салона. Приказывает солдатам выгружать все коробки.

– Ты, сука, в тюрьму сядешь! – зло орет порученец на подполковника. – Я тебя сгною здесь заживо!

Садится в «Волгу» и уезжает. Вскоре появляется в сопровождении полковника-пижона в светозащитных очках и такой же лайковой куртке, который с ходу наезжает на усача, требует предъявить удостоверение личности, грозит отдать под трибунал за то, что в боевой обстановке помешал выполнить приказ вышестоящего начальника.

Тут и появился полковник Грачев. И так навалился на пижона из штаба армии, что тот только глазами моргал. Часть ящиков с импортыми товарами из самолета все-таки выгрузили, чтобы освободить место для раненых.

Иногда такой поступок требует гораздо большего мужества, чем взятие высоты на поле реального боя…

***

Первый раз я увидел Грачева в его командирском кабинете.

Он расспрашивал меня о Москве. Я его – о боях дивизии. Тогда он и показал мне фотоснимки, сделанные на месте расправы душманов над солдатами одного из строительных отрядов, дислоцировавшегося на окраине Кабула. Отряд напоролся на засаду. Снимки были страшными: разможженные гранатометами головы, отрезанные члены, простреленные руки, выколотые глаза. Я попросил у Грачева несколько снимков. Он мне их дал, но при этом сказал:

– Смотри не попадись на таможне. Лучше всего зашить их в полу плаща, там не шарят.

Я так и сделал. Привез снимки в Москву и предложил их одной из центральных газет. Девушка-секретарь, увидев снимки, упала в обморок… Такую войну Грачев и его солдаты видели каждый день. Такую войну Грачев видел почти две тысячи дней…

* * *

В день моего знакомства с Грачевым из Москвы пришло сообщение, что ему присвоено генеральское звание. Он пригласил меня на дружеское застолье по этому поводу. Вечером в дивизионной столовой собралось человек пятьдесят офицеров. Комдив принимал поздравления. Люди говорили от души простые слова. На войне не любят говорить красиво.

В самом начале пирушки случилась заминка. Перед Грачевым официантка поставила обыкновенный граненый стакан. Комдив остановил ее:

– Где моя командирская кружка?

Подали обыкновенную алюминиевую кружку на поллитра.

За столом раздался дружный смех.

Начальник политотдела дивизии сказал тост. Тоже сказал по-простому, без выкрутасов и арендованного остроумия.

Выпили по первой.

Потом была бесконечная череда тостов дивизионных офицеров всех рангов. Наверное, каждый командир в тот вечер завидовал бы Грачеву. На войне одно уважительное слово приравнивается к трем. Грачев все время придерживал подчиненных.

Потом, как водится, пошли анекдоты. Известный киноартист Александр Пороховщиков с режиссером Романом Солнцевым на пару укладывали офицерскую компанию московским «свежаком».

Десантники ответствовали солеными армейскими анекдотами.

…Появилась гитара в руках майора- сапера Константинова. Потекла неспешная песня. Сидящая рядом с майором собака-миноискатель иногда с проинзительной жалостью подвывала хозяину. Песня была самодельная. Суконная и угловатая. В афганской пыли и в солдатской крови. Собака выла. Майор пел. Были в той песне слова о командире, которого солдаты благодарили за то, что он спас им жизнь. Все понимали, кому именно посвящалась она…

К утру в столовой остались самые стойкие. Все набрались до отката. Кто-то спал, уткнувшись лицом в тарелку.

Под звездным кабульским небом, в аэродромной тишине, изредка нарушаемой лишь дальним эхом артиллерийского огня, бравые советские десантники-грачевцы душевно и яростно орали:

– Наш командир боевой, мы все пойдем за тобой!..

Когда мужики крепко выпьют, многих тянет блеснуть тем, в чем они кажутся сами себе непревзойденными.

Грачев и начальник политотдела дивизии пригласили меня сразиться на бильярде, который помещался в отдельном кунге недалеко от столовой. Не успели расставить шары, – появился солдат в белоснежном халате с подносом закуски и водки. Пропустили еще по одной и принялись за игру.

У меня шары троились, кий брал то слева, то справа от шара. Иногда шары летели прямо в начальника политотдела, и он их перехватывал с какой-то яшинской прытью. Комдив Грачев и его начпо были почти трезвые. Таким богатырям принять и два литра на грудь – что слону дробина. Мне же стоило нечеловеческих усилий держать себя в вертикальном положении.

Когда Грачев в очередной раз разгромил меня, а я к тому же спьяну прорвал кием ткань на столе, было решено закончить игру.

Мы вышли на воздух, покурили. Попрощались.

Утром мой самолет улетал на Москву.

Было это 1 ноября 1986 года.

Когда Грачев уезжал из Афгана, дивизия дрогнула. Кто воевал, тот знает, что такое расставание с командиром, с которым нахлебаешься и крови, и побед, и смертей. Война роднит людей. Однополчане Грачева уже в Москве рассказывали мне, что у них мурашки ползли по коже, когда комдив в последний раз отдавал честь боевому знамени своей дивизии.

Когда Грачев садился в самолет, затосковала даже штабная собака Фроська, – она так завыла, что даже самые матерые офицеры-фронтовики еле сдерживали слезы…

Афганистан. 1986 год.

PS: А потом я много писал уже о совсем другом Грачеве.

Его почему-то больше всего оскорбила вот эта фраза из моей книги «Ельцин и его генералы», сказанная одним из офицеров ГШ: «Как лег под Ельцина, так и скурвился Паша».

Однажды на знатной пирушке в Кремле по случаю 23 февраля он с каким-то тяжелым откровением сказал мне: «Самая большая моя ошибка в жизни — согласие стать министром обороны России»…

Журналист Владимир Снегирев: Я виноват перед героями моих репортажей…

Первый собкор «Комсомолки» на необъявленной войне рассказал спустя четверть века ту правду, которой не мог поделиться с читателями

СБОРЫ

— В 1980 году в «Комсомолке» вы возглавляли отдел спорта. Каким образом очутились на войне?

— Сразу после окончания Московской Олимпиады в газету из ЦК КПСС пришла разнарядка: направить в Афганистан советника по делам печати, поднять там молодежную прессу. Типа «Комсомольскую правду», афганский вариант. Причем нужно было направить человека именно в ранге члена редколлегии, не меньше. Читать далее.

Борис Громов: «Мы ушли, не пряча Боевых знамен»

Генерал-полковник, Герой Советского Союза, бывший командующий Ограниченным контингентом советских войск в Афганистане рассказал «Комсомолке», как 25 лет назад 40-я армия после 9-летней войны в Афганистане возвращалась домой

Ее возвращение на Родину не было легкой прогулкой войск, которые оставили свои гарнизоны и по горным дорогам и перевалам радостно рванули к госгранице СССР, — то была сложная войсковая операция, которая, к сожалению, тоже не обошлась без людских потерь. Об этом уже много написано и рассказано. Но история любой войны не заканчивается последним выстрелом на поле боя. Это бездонная драма, которая и через четверть века открывает новые эпизоды, заставляет по-иному взглянуть и на давние события, и на то, как отражаются они сегодня в зеркале нашего времени. Обо всем этом военный обозреватель «КП» Виктор БАРАНЕЦ беседовал с бывшим командующим 40-й армией (она еще называлась Ограниченным контингентом советских войск в Афганистане — ОКСВ) генерал-полковником в отставке Борисом ГРОМОВЫМ. Читать далее.

Поделиться видео </>

История в фотографиях Владимира Веленгурина: Афганская война.КП-ТВ

www.kp.ru

«Солдатская» дорога в Афганистане хранит память о советских воинах

В память о советских воинах, погибших на афганской земле, корреспондент РИА Новости повторил путь советских колонн от Моста Дружбы, соединяющего через реку Аму-Дарья узбекский город Термез с афганским портом Хайратон, до афганской столицы — Кабула.

Трасса из Хайратона в Кабул, идущая через горы Гиндукуша, является главной северной транспортной артерией страны. В 1980-е годы из СССР в Афганистан по ней доставляли топливо, военные и гражданские грузы.

По афганскую сторону «моста дружбы»

Хайратон встречает адской жарой — в тени 47 градусов по Цельсию, деревьев мало, а потому и тени практически нет. Однако порт живет бурной жизнью: по дорогам в сторону границы и обратно беспрерывным потоком следуют грузовики, фуры и автоцистерны со всех уголков Афганистана.

Пустыня вокруг единственной дороги, ведущей от развилки к городу Мазари-Шариф, заминирована. Это дело рук моджахедов, которые вели беспрерывные войны после вывода из Афганистана советских войск. Отходить от дороги смертельно опасно — несколько шагов в сторону могут привести на минное поле.

По дороге к Хайратону идут в основном старые советские и новые российские грузовики — «МАЗы», «КамАЗы» и «ЗиЛы». Афганцы предпочитают надежные «кондовые» автомобили их европейским аналогам — они дешевы в обслуживании и чрезвычайно выносливы. Иногда перегруженные машины срываются с грунтовой дороги и зарываются в заминированных песках. Тогда к ним на помощь приходят мощные тягачи.

«Священная гробница», или северная столица Афганистана

До развилки, от которой идет дорога на «северную столицу» Афганистана — город Мазари-Шариф, примерно 40 километров. Еще столько же до самого города. Не посетить этот город, будучи на севере Афганистана, просто нельзя. Центральная городская мечеть, на территории которой живут десятки тысяч белых голубей, является одной из главных достопримечательностей этой страны.

Говорят, что если в стаю белых голубей замешается их сизый собрат, то и он через месяц побелеет от святости этого места.

Асфальт в городе мягкий от жары. Сейчас тут похолодало, а еще вчера в тени было плюс 50. Однако посетителей в мечети много. Люди едут сюда со всех уголков страны, чтобы полюбоваться этим «чудом».

Название города — Мазари-Шариф — буквально означает «Благородная гробница» и объясняется местной легендой о том, что здесь похоронен четвертый халиф ислама Али, зять пророка Мухаммеда.

На самом деле Али был убит близ города Багдада в 661 году, где, видимо, и был похоронен. Однако местные жители рассказывают легенду о белой верблюдице, которая, неся на себе тело Али, умерла от истощения именно в Мазари-Шарифе, где и была возведена священная гробница.

В чудо-мечети

Мечеть была в свое время разрушена Чингисханом, и «последняя версия» здания датируется 1481 годом.

Чтобы зайти в храм, нужно приобрести белую мусульманскую шапочку, которая здесь стоит всего десять афгани (20 центов). Прихожане приветливы и с радостью вступают в разговор с чужеземцами. Многие из посетителей мечети — бывшие моджахеды, которые воевали против советских войск, но сегодня враждебных слов от них не услышишь.

Подавляющее большинство афганцев теперь жалеет, что те далекие 80-е годы прошлого столетия ушли и их уже не вернуть. За время, прошедшее с той поры, война в Афганистане не кончалась, народ познал голод и холод, нищету и безысходность. Поэтому с «шурави» (советскими) говорят уважительно и все время вспоминают прошлые дни.

Белые голуби, видимо, тоже «придавлены» жарой. Они жмутся к воде — на территории мечети много бассейнов, взлетают редко, вероятно, берегут силы. На центральной площади расположена водокачка — сидящий на корточках афганец качает рычагом воду для всех желающих, а их очень много. В бассейнах плавают прибившиеся сюда утки и лебеди. Утки, по словам прихожан, живут здесь давно, но почему-то не белеют.

Горы, оазисы и битая техника

Осмотрев мечеть, сразу трогаемся в дорогу. До Кабула на бронированном внедорожнике ехать через перевал Саланг никак не менее восьми часов.

Чтобы добраться до афганской столицы из Мазари-Шарифа, нужно проделать долгий путь, пролегающий через провинции Балх, Саманган, Баглан, Парван и Кабул. Не все провинции одинаково безопасны, хотя на севере страны относительно спокойно. Специалисты рекомендуют отправляться в путь пораньше, чтобы успеть попасть в афганскую столицу засветло. Двигаться вечером по провинции Парван и вдоль кишлаков в Чарикарской «зеленке» (зона зеленых насаждений) все-таки не всегда безопасно.

Пустынная выжженная дорога, проходящая по провинции Балх, пожалуй, ничем не примечательна. Горячий ветер поднимает в пустыне многочисленные смерчи, изредка по пути попадаются оазисы, где пасутся овцы, лошади и верблюды. Утомленные жарой афганцы, как правило, спят в своих дуканах — маленьких магазинчиках.

На одном из полицейских постов мы с удивлением увидели на столе, стоявшем около трассы, «бесхозные» пулемет и автомат Калашникова, направленные на дорогу. Их хозяева — полицейские — мирно дремали под раскидистым деревом, спасаясь там от жары.

На подъездах к местечку Доши, где уже пошли солидные горы и появилась развилка на Кабул и Бамиан, пустыню сменили широкая река и множество ручейков. Людей здесь встречалось уже побольше — вдоль реки раскинулись оазисы, в которых живут афганцы, выращивающие рис. Отсюда и до Кундуза — сплошные рисовые чеки, по которым ходят толпы афганцев, втыкающих в ил рисовые стебельки.

На обочинах дорог — сплошь следы войны. Остовы сгоревших БМП, бронетранспортеров и боевых разведывательных дозорных машин встречаются очень часто. Отличить афганскую технику от советской легко: «наши» машины бордового цвета от ржавчины, афганские еще носят следы зеленой краски.

Именно тут, где стоят «скелеты» некогда грозных машин, четверть века назад разыгрывались трагедии и погибали советские солдаты.

Практичные афганцы не уничтожают эту технику, а используют сегодня для своих нужд. Так, на перевале Саланг мы увидели необычное сооружение: положенные по обе стороны от горной речки останки бронетранспортеров образовывали своеобразные опоры, на которые местные жители положили настил и построили мост. На другом участке дороги они «укрепили» ограждение дороги от осыпей остовами сгоревших в бою БТР и БРДМ.

«Саланг, бача, вот мы и встретились с тобой»

Снимать Саланг на фотоаппарат лучше летом. Зимой тут непролазные снежные заносы, а пропасти и отлоги гор засыпаны многометровыми сугробами.

Зимой дорога по Салангу превращается в каток и грузовики через перевал гоняют только отчаянные люди, не боящиеся улететь в пропасть.

Затяжной подъем до главного тоннеля составляет примерно 60 километров. Грузовики движутся со скоростью четыре-пять километров в час как вверх по серпантину, так и вниз. Перепады высот очень велики. Никакие тормоза не удержат груженый «КамАЗ», если он вдруг покатится вниз. А если мотор «не вытянет» на подъеме, то фура покатится вниз и будет мять и сбрасывать в пропасть идущие за ней грузовики.

Советские колонны обеспечения и боевое сопровождение шли в 1980-х по Салангу летом и зимой. Они попадали во вражеские засады, машины горели и падали в пропасть, советские солдаты погибали или становились калеками.

У въездов в тоннели, «пронизывающие» изнутри горы, то там, то тут еще можно увидеть следы советских боевых застав — сложенные из камня остатки построек, вмурованные в породу цистерны для горючего, выровненные площадки и остатки боевой техники, переданной в свое время афганской армии.

Большинство галерей (тоннелей) сделаны на Саланге для защиты от камнепадов, селей, которые бывают здесь довольно часто. Многие из них имеют отдушины для поступления воздуха.

Главный многокилометровый тоннель Саланга — память о советских воинах, которые погибали здесь от удушья.

Первый случай массовой гибели советских солдат в этом тоннеле произошел еще в 1980 году при вводе советских войск. В середине узкого темного тоннеля произошла авария и колонна встала. Из-за отсутствия боевого опыта приказ о том, чтобы водители заглушили двигатели боевых машин, пришел очень поздно. Угарный газ наполнил тоннель и произошла трагедия. Через несколько лет она повторилась.

Раньше рядом с въездом в тоннель стоял памятник погибшим, но сегодня мы его не обнаружили.

Бронированный «лэндкрузер», натужно ревя мотором, продирался сквозь этот тоннель. Окна машины были наглухо закрыты и кондиционер гонял по салону только «внутренний» воздух. И все равно где-то посередине узкого каменного коридора в машине запахло угарным выхлопом.

То ли от воспоминаний о происходивших здесь трагедиях, то ли действительно от легкого отравления газами, но головы у всех пассажиров наполнились тяжестью, а в душе возникло странное тревожное чувство.

Выход из тоннеля — круглый кусочек неба вдали — был воспринят всеми как спасение из этого капкана. Сразу после того, как машина выбралась по буеракам из тоннеля, мы остановились и решили перекусить, а заодно и глотнуть свежего воздуха.

На выезде из «каменной могилы» мы встали на бывшей советской заставе, по которой протекал светлый ручей. Каждый думал о своем. Мне казалось, что если закрыть глаза, а потом их резко открыть, то я вдруг снова увижу родных моему сердцу «шурави» в выцветших зеленых «эксперименталках» и панамах с красными звездами.

Но ничего не произошло. Человеческая память и сиюминутная реальность мало соотносимы. Скоро солдаты этой войны уйдут с этой земли, и обо всем будут помнить только горы и вечно голубое афганское небо.

Спуск под уклон на Саланге столь же не легок, как и подъем. Если четыре тонны «мускулистого» железа, двигавшегося со скоростью 30 километров в час, то и дело бросало в крен на поворотах, то остается лишь поражаться мастерству советских военных водителей, проводивших зимой по Салангу колонны многотонных машин. Вечная им слава и память…

«Афганистан болит в моей душе…»

После Саланга дорога вилась вдоль раздолбанных еще четверть века назад городков и кишлаков.

На выезде из Джабаль ус-Сираджа в местечке Пошта-Сорха глазам представилась сколь удивительная, столь и безрадостная картина: к месту расположения когда-то стоявшего тут советского гарнизона афганцы стащили сожженную боевую технику со всей округи.

Поле перед «гарнизоном» взывало к воспоминаниям о «Курской дуге», показанной в кинофильме «Освобождение». Подбитые бордового и ржаво-зеленого цвета танки, БТР, БМП и БРДМ сгрудились на площади в несколько квадратных километров. Они стояли плотно, их было очень, очень много — многие десятки, если не сотни.

Если бы рядом можно было поставить памятники всем погибшим и сгоревшим в этих некогда грозных машинах, то это, пожалуй, был бы самый грандиозный мемориал беспощадной и непонятной афганской войне.

Чарикарскую «зеленку» пролетали на большой скорости, оставив слева Баграм. Где-то в этих зеленых зарослях, сквозь которые проглядывали разбитые глиняные заборы-дувалы, в 1981 году погиб мой товарищ, переводчик Игорь Адамов. Он был студентом третьего курса Института стран Азии и Африки при МГУ. Его уже мертвое тело тогда растерзали душманы. Сколько солдат, студентов, офицеров, вольнонаемных погибло в этих проклятых зарослях, которые навсегда останутся в нашей памяти как «зеленка»…

На подъездах к Кабулу включили советскую песню ветеранов афганской войны, под которую дружно молчали, так как все, находившиеся в машине, в свое время прошли через эту войну. Ее слова звучали памятью тем далеким и незабываемым годам.

Афганистан болит в моей душе,

И все, кого я встретил и не встретил,

Пусть долго будут жить на этом свете,

Как тишина на дальнем рубеже…

ria.ru

Глава 8 «Чмошники» рассказа СОВЕТСКИЙ СОЛДАТ АФГАНСКОЙ ВОЙНЫ

«Чмошники»

После боевых заехали в Баграм, переночевали, оттуда уже вернулись в Кабул. В Баграме я встретил своего знакомого по учебке. Смотрю – возле «балдыря» (в Афгане так называли полковое кафе, в Гайжунае его обычно называли «булдырь») сидит какой-то пацан, похожий на бомжа, и ест буханку хлеба с торца. Мякиш вытаскивает, ломает и потихонечку съедает. Я зашёл в кафе, взял что-то. Вышел, мимо прохожу – вроде знакомое лицо. Подошёл – он вскочил: «Привет, Витёк!». Я: «Это ты?.. А что ты здесь, как «чмошник», сидишь?». – «Да так, захотелось кушать». – «А почему здесь ешь? Садись хоть на ступеньку, а то спрятался в углу». Он: «Всё нормально!». Это был тот самый парень из Минска, у которого мама была директором кондитерской фабрики.

И только потом ребята из нашей учебки, которые попали в 345-й полк в Баграм, рассказали, что он действительно «чмошник» (на армейском жаргоне – неопрятный, не следящий за собой, не умеющий постоять за себя человек. Сокращение от «человек морально отсталый». – Ред.). Не думал, что в Афган попадёт, но попал. И его там так зачморили! Мне его даже жалко стало. Хотя в учебке я его не любил: ведь именного его мне на кроссах и марш-бросках приходилось всё время таскать буквально на себе, замучил он меня совсем.

И история с этим парнем закончилась плачевно. Мне об этом потом рассказал заместитель командира их полка, мой земляк. В 345-м полку был «залёт»: с БМП-2 украли пулемёт ПКТ (пулемёт Калашникова танковый. – Ред.). Похоже, что его продали душманам. Но кому он нужен? Это же не обычный пулемёт с прикладом. Конечно, из ПКТ можно и вручную стрелять. Но это же танковый пулемёт, штатно стреляет через электрический спуск.

Искали, выясняли внутри полка, чтобы дело дальше не пошло, – по шее же дадут! Но так и не нашли. Тогда на броне выехали к кишлаку и по громкой связи объявили: «Пропал пулемёт. Кто вернёт, тому будет большое вознаграждение». Пришёл мальчик и говорит: «Меня послали сказать, что пулемёт есть. Мы его купили». – «Сколько денег хотите?». – «Столько-то». – «Когда принесёшь?». – «Завтра. Деньги вперёд». – «Нет, сейчас – только половину. Остальное завтра. Если уйдёшь с деньгами и не вернёшь пулемёт – сровняем кишлак с землёй».

На следующий день мальчик вернул пулемёт. Наши: «Ещё денег дадим, только покажи, кто продал». Через два часа выстроили всех, кто был в парке. Паренёк-афганец показал – вот этот, белобрысый. Оказалось, что пулемёт продал сын директора кондитерской фабрики. Получил он за это пять лет.

На тот момент оставалось служить ему всего около месяца… Денег у него не было, у него всё отбирали. А ему хотелось домой тоже дембелем нормальным вернуться. Ведь «чмошников» и на дембель отправляли как «чмошников»: давали грязный берет, такую же тельняшку. В «чмошники» попадали по разным причинам. У нас во взводе, например, был парень-самострел. Попали наши в окружение. Отстреливались. Появились раненые. И тут к ним пришёл вертолёт, но только за ранеными. Раненых загрузили. И тут парень отбежал в сторону, завернул ногу чем-то и прострелил. А это дембель увидел!

Самострел был с нашего призыва, но с ним мы даже не общались. Ведь десантники есть десантники, никто не любит несправедливость. Если я пашу и делаю всё правильно, а другой отлынивает, ничего не хочет делать, то потихоньку тот и становится «чмошником». Обычно таких отправляли в какую-нибудь пекарню или уголь таскать. Они в роте даже не появлялись. В роте у нас был один такой из Ярославля, другой – из Москвы. Первый был хлеборезом, хлеб резал на весь полк, а другой котельную топил. Они даже не приходили ночевать в роту – боялись, что дембеля побьют. Оба так и жили: один – в кочегарке, другой – в хлеборезке.

С тем, который топил котельную, произошла трагедия. Пошёл он как-то к хлеборезу, тот ему хлеба дал. А это увидел прапорщик, который был старшим по столовой. Прапорщик был очень занудный, хлеб почти никому не давал. Забрал прапор у кочегара хлеб, положил на стол и как дал парню в «дыню»! Тот убежал к себе в кочегарку. Через какое-то время ему стало плохо, он пошёл к врачу. Врач принимал другого солдата, говорит – посиди. Парню стало совсем плохо… Вдруг зрение потерял. Врач завёл его к себе и стал расспрашивать: «Так что случилось, расскажи?». Тот успел рассказать, что его прапорщик в столовой ударил… И – умер… У него оказалось кровоизлияние в мозг.

Прапорщика сразу заклевали: «Ты сам-то кто такой? На боевые не ходишь». Его хоть не посадили, но куда-то перевели. Это был «залёт» конкретный. Как скрыть такой случай? И присвоили погибшему парню орден Красной Звезды посмертно. Конечно, самого парня было жалко. Мама его, директор школы, потом писала нам письма: «Ребята, напишите, какой подвиг мой сын совершил! В честь него школу хотят назвать». Мы про себя по-солдатски думаем: ничего себе! Такой «чмошник», а в честь него школу называют! Вот ведь как получилось: многих из нас сто раз могли на боевых убить, а мы выжили. А он избегал трудностей, а так всё трагически для него закончилось.

Ещё был один «чмошник». Звали его Андрей. Он писал стихи. Однажды после Афгана мы с друзьями на день ВДВ встречались на ВДНХ. Стою, своих жду. Вижу – стоит какой-то парень, вокруг сгрудились десантники, которые в Афгане не служили. И он так помпезно рассказывает: мы там то-то, то-то, то-то!.. Я слушал, слушал – ну вот не нравится мне, как он рассказывает. И тут я его узнал! «Андрей! Это ты?!.». Он меня увидел – и пулей убежал. Спрашивают меня: «Кто он такой?». – «Неважно».

Он был морально слабый, на боевых не выдержал. Поэтому его оставляли в роте, никуда не брали. И плюс ко всему он за собой не следил: каждый день надо подшиваться – он не подшивается. И вообще не мылся, грязный ходил.

Мы-то сами постоянно себя в порядке содержали, одежду стирали. На улице под умывальником полковым (это трубы метров по двадцать пять длиной с дырками) ложбинка бетонная, по которой вода стекает. Кладёшь туда одежду, замылил и щёткой – ширк-ширк, ширк-ширк. Перевернул – то же самое. Потом щётку помыл и ею сгоняешь мыло с одежды. Постирал, позвал кого-то, вдвоём выкрутили, прогладил руками – и на себя надел. Летом на солнце всё высыхает минут через десять.

А Андрей этот одежду не стирал вообще. Заставляли – бесполезно. Но стихи писал неплохие. Приходят с боевых, дембель ему: «У моей девушки скоро день рождения. Давай что-нибудь такое придумай афганское: война, самолёты-вертолёты, горы, любовь-морковь, жди меня, я скоро вернусь…». Андрей: «Я так не могу!». – «Почему не можешь?». – «Мне нужно особое состояние…». – «А, воображение! Сейчас дам тебе воображение!». И берёт сапог. Андрей: «Всё-всё-всё… Сейчас будет!». И тут же сочиняет необходимые стихи.

Лентяй он был жуткий, засыпал везде. Уже будучи дембелем, я был в наряде по роте, он со мной. Ясное дело, что дневальным по роте дембель не стоит, молодые для этого есть. Прихожу – его нет на тумбочке. А эта тумбочка – в батальоне первая. Приходит командир батальона: «Где дневальный?!.». Я заспанный выбегаю: «Я!». – «Кто дежурный?». – «Я». – «А кто тогда дневальный?». – «В туалет сбежал». – «Почему никого не поставили?». – «Потому что я идиот, наверное…». Надо же было что-то сказать. – «Сам вставай!». Тут у меня всё закипело: между теми, кто ходит на боевые в горы, и теми, кто не ходит, – огромная разница. Вроде всё это – ВДВ, но это отличается, как пехота и лётчики. Одни в горах постоянно рискуют, а на броне риска намного меньше. И я на тумбочке должен стоять!..

Я нашёл его: «Ты что, спишь?!.». Он: «Нет, я отдыхаю…». Причём ноль эмоций, спит себе… (Наверное, я точно так же спал, когда заснул на бегу на посту после Кандагара.) Врезал ему каким-то сапогом: «А ну быстро на тумбочку!..». И буквально запинал его в коридор.

продолжение следует…

Глава 1. В зоне особого внимания

Глава 2. Летим в Афганистан

Глава 3. Кандагар

Глава 4. Плен

Глава 5. Караул

Глава 6. Особый отдел

Глава 7.
Чарикар, Пагман, Лагар

za-otechestvo.livejournal.com

Воспоминания белорусского «афганца»: «В гроб насыпали угля из кострища, выдавая его за останки…»

Фото с сайта Poshyk.info

Сегодня на Острове слёз в Минске соберутся солдаты и офицеры афганской войны. 15 февраля – день вывода советских войск из Афганистана, день памяти воинов-интернационалистов.

Одним из тех, кто придет сюда отдать дань памяти боевым товарищам, обязательно будет минчанин Владимир Пинчук – бывший член экипажа военно-транспортного самолёта, кавалер ордена Красной Звезды.

Накануне даты Владимир Евгеньевич рассказал «Народной Воле» о своей войне…

Владимир Пинчук, фото автора

— «За речку» (а именно так у советских военнослужащих назывались афганские командировки) я попал в 1988-м, — рассказывает собеседник. — Я не был солдатом-срочником — летал в составе экипажа на транспортно-десантном самолёте АН-12. Тогда я служил в Южной Польше в городе Легнице.

В один из дней, перед очередным вылетом на аэродром прибежал инженер: «Вылета не будет, весь экипаж должен срочно прибыть в штаб». Там нам зачитали телефонограмму – все вы откомандировываетесь в солнечный Афганистан. Естественно, мы знали, что в Афганистане идёт война, что там гибнут наши ребята…

Но в армии особо спрашивать не принято: хочешь – не хочешь, есть приказ – его нужно выполнять. Прошли медкомиссию, собрали документы и улетели в Кабул…

Прилетев туда в 50 ОСАП, мы узнали, что накануне здесь погиб Ан-12 бортовой №175, и мы его меняем. Живым из того состава остался наземный техник – Николай Кузьмин.

24 июня 1988 года реактивный снаряд попал в самолеты СУ-25, фото из архива собеседника

Нас заселили в ту самую комнату, где жил погибший экипаж. На двери, в комнате, где мы жили, висела дощечка с именами и фамилиями лётчиков, которые здесь живут. Очень долго ее не меняли. Получалось, мы жили некоторое время под именами погибших… Заходить было в эту комнату первое время не по себе.

— А вы суеверный человек?

— Первое время, на войне все суеверные, а тем более в авиации — ни ключей, ни гаек на 13 нет. Садишься обедать, берешь вилку, а наземный техник и говорит: «Ею любил кушать погибший борттехник…» Больше ты ее в руки не берешь. От погибшего экипажа нам в наследство остались авиационные часы – с борта самолета. Их мы оставили в память о погибших. С чужих смертей и началась наша служба…

— А сами часто там о смерти думали?

— А это чувство там притупляется. Ты понимаешь, что это твоя работа. Опасная. Смертельно опасная. Понимаешь, что с такой работы можешь вернуться, если повезет. Естественно, перед вылетами нас инструктировали. Инструкция была всегда одна: взлететь, не попасть под обстрел и набрать безопасную высоту, чтобы твой самолет не достали средства противовоздушной обороны «духов». За год, который наш экипаж отслужил в Афганистане, мы выполнили 537 боевых вылетов. Задачи, которые перед нами ставили, были самыми разными: мы перевозили военные грузы, войска, ДШБ на операции. Были рейсы, когда наш борт был «черным тюльпаном» — мы перевозили груз 200.

«Чувство смерти там притупляется. Ты понимаешь, что это твоя работа.»

Неоднократно наш самолет пытались сбить с земли ПЗРК. Бог миловал.

13 ноября 1988г. в обед снаряд попал в ленинскую комнату общежития лётчиков – 13 погибших, 68 раненных. Мне тогда повезло не погибнуть: я туда рвался, но мой родной брат Сергей отговорил идти в ленкомнату смотреть видик…

Кстати, мы с братом встретились в Афгане и служили в одном полку, в одной эскадрильи…

Самое страшное на войне – не собственное ранение или контузия, самое страшное – смерть тех, кто с тобой рядом… Тогда не хочется ни есть, ни пить, в душе ощущается полное опустошение…

Владимир Пинчук (на фото сидит) с сослуживцами. Фото из архива

Одним из первых, кого я потерял в Афганистане, был мой командир экипажа Александр Касьяненко. Я в его экипаже прилетел в Афганистан из Северной Группы Войск.

Он часто любил повторять: «Ребята, наша главная задача на этой войне – не потерять головы»…

В день своей гибели он инспектировал самолет АН-26. Самого его  не было за штурвалом: он, по инструкции, находился за спинками кресел лётчиков и контролировал  пилотирование. Их самолет расстреляли из ДШК (из крупнокалиберного пулемёта) на рассвете, при заходе на посадку в Баграме…Так он и погиб, как раз на сороковой день нашей службы…

А в ночь с 1 го на 2-е февраля 1989-го года погиб мой командир полка – полковник Александр Сергеевич Голованов.  Он начал вывод полка лично. Поднял боевой вертолёт Ми-24 в воздух и шёл с набором высоты в сторону границы. Его последний доклад на землю был таким: «Высота 4900 иду с набором…».

После этого связь прекратилась, что с ним случилось – до сих пор непонятно. Останков вертолёта и его экипажа так и не нашли.

Хотя на родину под его документами привезли груз 200. Надо же было что-то похоронить. В вещевой службе взяли лётную форму, ещё какие-то личные вещи, бросили все это в костер. И в цинковый гроб насыпали кострище, выдавая это за останки. Угля насыпали много, чтобы цинк был тяжёлый…

Вот такой была моя война…

Я не очень люблю говорить об этом много, я не люблю пересматривать фотографии того времени – у меня их много, но не могу…

— Как вы стали кавалером ордена Красной Звезды? За какой подвиг?

— Знаете, жалко, что с орденами и медалями оттуда вернулись не все. Я это серьезно. На той войне страдали абсолютно все. А подвиг…

Да не было у меня там подвига такого, чтобы награждать – я делал свою работу. Какие-то вылеты были простыми, какие-то сложными. Ну да, перевозил наше командование на переговоры с лидерами афганских банд. Тогда наша сторона как раз договаривалась, чтобы советским войскам дали выйти из страны без единого выстрела. Мы все понимали, что с этих «переговоров» можем не вернуться – расстреляют и всё, поминай, как звали. Может быть, за это наградили? Я не знаю. Сейчас толку от этой награды мало – разве что в автобусе по удостоверению бесплатно проехать можно…

— На ваш взгляд, эта война была нужна вашей родине?

— Война — это горе, боль, слёзы… Для матерей, для солдат. Война — это неизвестность для родных солдата. Вы знаете, как родных тогда оповещали о смерти воина? В квартиру, по адресу прописки приходили двое – один из военкомата, второй – врач, на случай, если человеку, которому несут весть о смерти близкого, станет плохо. Однажды ночью, как раз в тот год, когда я служил в Кабуле, в дверь моей квартиры позвонили. За дверью стояли двое – один в военной форме, один в белом халате. Жена, открывая им дверь, чуть в обморок не упала — думала, что на меня принесли похоронку. Но оказалось, что в Минске случилась страшная авария и пострадавшему нужно переливание крови моей группы. А я в базах донорских числился – часто кровь сдавал, вот поэтому ко мне и пришли.

«Через несколько лет после вывода советских войск из Афганистана в страны бывшего СНГ валом повалили наркотики.»

Вообще, наши родственники жили в неизвестности – оттуда «из-за речки» особенно не позвонишь. Разве что письма: «Жив, здоров, у меня все хорошо». Большего и лишнего не напишешь. Отправишь и гадаешь – получили ли весточку на «большой земле».

А если отвечать на ваш вопрос, то я не знаю, нужна ли была та война. Это же было чисто политическое решение…

Единственное, что я заметил — это моя субъективная оценка, — что через несколько лет после вывода наших войск из Афганистана в страны бывшего СНГ просто валом повалили наркотики. И большая их часть попадала на нашу территорию как раз из Афганистана. И у меня стойкое ощущение того, что в мирное время от этой наркоты погибло куда больше молодых ребят, чем на той войне…

— Владимир Евгеньевич, как вам кажется, в современной Беларуси достаточно ли внимания государство уделяет воинам-интернационалистам?

— Отвечу коротко: тот, кто решил отобрать льготы у «афганцев», на той войне точно не был.

Мы можем долго спорить о том, какие у нас сейчас пенсии. Но, например, я знаю человека, который прошел со мной ту войну и стал инвалидом. Лекарств, которые ему жизненно необходимы, в Беларуси просто не производят. Их привозят ему из-за границы. Стоят они 200 евро в месяц. Это значительно больше, чем размер его пенсии по инвалидности… Я ответил на ваш вопрос?…

www.nv-online.info

Воспоминания ветеранов-афганцев о проведенных боях

Каждый прошедший через войну в Афганистане хранит в своей памяти какие-то отдельные эпизоды, запавшие в душу и сердце навсегда. Будь то первые впечатления, интересные встречи, ощущения от чего-то непривычного, незнакомые пейзажи, знакомства с новыми людьми и, конечно же, минуты или часы боя.

25 лет с момента вывода советских войск из Афганистана

Внизу с пулеметом Михаил Викшняйкин.

Александр Бражко.

Андрей Белых.

Игорь Некрасов – в центре.

Николай Борисенко.

Олег Клименко.

Игорь Фаталиев.

Николай Борисенко. Пограничная мотоманевренная группа (в/ч 2099). Мазари-Шариф.

В конце восемьдесят второго года проходила операция в ущелье Карамколь, в ней принимали участие ММГ шурави и сорбозы – правительственные афганские войска. Начинало темнеть, когда наша колонна стала втягиваться в ущелье. В это время с окружающих гор раздались голоса душманов, усиленные мегафонами. Моджахеды предлагали перейти на их сторону и вместе сокрушать неверных. Как оказалось, противник просто-напросто впотьмах перепутал шурави с «зелеными» (так тоже называли бойцов армии ДРА). Завязался бой. Чуть позже на ущелье обрушился шквал огня с налетевших МиГов, ущелье рвалось на части от сброшенных бомб. Что-то там напутали корректировщики, и наши сами оказались в роли уничтожаемых. К счастью, все обошлось, только одного из парней легко ранило.

Через пару дней в том же ущелье произошло событие, запомнившееся Николаю на всю жизнь. Его овчарка Рува вдруг резко кинулась в сторону, сбив с ног хозяина. И тут же Николай услышал, как вражеская пуля ударила в борт грузовика как раз на уровне его груди.

И еще раз собака спасла жизнь солдату на этой же операции. Завязалась перестрелка. Коля юркнул под прикрытие БТРа, запихивая поглубже под него овчарку. Поводок перехлестнулся через его спину. Внезапно Рува рванулась так, что перевернула хозяина на спину, и в этот же миг пуля снайпера пробила колесо боевой машины, возле которого только что лежал Николай.

К сожалению, после увольнения в запас Руву пришлось оставить в Термезе, где ее принял новый хозяин. О дальнейшей боевой судьбе овчарки Николаю ничего не известно.

А та боевая операция закончилась практически ничем. Основная часть банды ускользнула сразу после налета авиации. Удалось уничтожить только несколько небольших групп.

Андрей Белых. 781-й отдельный разведбат. Баграм.

В Афганистан Андрей попал в октябре 1984 года, сразу после окончания трехмесячных курсов в Ашхабаде, где обучился специальности наводчика-оператора БМП. Почему ему досталась такая специализация? Андрей думает, это потому, что на гражданке успел поработать трактористом в родном колхозе «Коммунар» Красногвардейского района и про-учился в Ставропольском сельхозинституте один год. В армии внимательно смотрят, чем занимался до службы парень, чтобы легче было освоить военную профессию.

В конце февраля восемьдесят шестого года разведбату была поставлена задача срочно выдвинуться к баграмской «зеленке» и блокировать в близлежащем кишлаке бандформирование. Трех человек, в том числе и Андрея, командир отправил в авангарде батальона в дозор. Скрытно подобрались почти к самым дувалам, окружающим кишлак, и увидели на берегу арыка-канала, снабжающего чахлые поля и жителей населенного пункта мутной водой, некое укрепление, внешне похожее на дот (долговременная огневая точка). Андрей зарядил «муху», вышел, не скрываясь, к самому арыку и всадил снаряд прямо в небольшой проем амбразуры укрепления.

Только метнулись было ребята через дувал, как из кишлака открыли огонь. Отошли, залегли за глинобитной стеной, стали отстреливаться. Недолго пришлось в одиночку воевать, очень быстро подтянулся батальон. Одна из БМП обрушила значительную часть дувала, ударив по нему передком. Открылся более полный обзор. Но что за ерунда? Молчит пушка боевой машины! Андрей под огнем вспрыгнул на броню и скатился через люк внутрь БМП. Наводчик-оператор сидел целый и невредимый, смотрел на Андрея испуганными глазами, в полном ступоре. Что оставалось делать? Втиснулся Белых на сиденье командира, переключил управление на себя, прильнул к прицелу и нажал на гашетку. Сгоревшие пороховые газы полностью не выходили из машины, вентиляция оказалась неотрегулированной. Но стрелял Андрей до тех пор, пока не стал терять сознание. Еле выкарабкался на воздух, свалился на землю. Отравился довольно сильно. «Духов» в том бою уничтожили почти четыре десятка.

Игорь Фаталиев. 177-й полк 108-й дивизии. Джебаль-ус-Сарадж.

Однажды в районе баграмского перекрестка – есть там святое место Эсталиф – возникла жизненная необходимость в поисках пищи. Проходила большая войсковая операция по уничтожению огромного скопления душманов. Харчи закончились, а о возвращении в полк не могло быть и речи. Старшина застрелил ишака. Долго его варили. В итоге пожевали ослиного мяса, безвкусного, совершенно «резинового», зато бульона горячего напились!

…Однажды с боем ворвались в кишлак Самида, что у самого Саланга. Двух парней ранило. В селении тишина. Передовая группа ушла на прочесывание, четверо вместе с Игорем остались в прикрытии. Зашли в один дом. А там полно народу. Дети и женщины. В паранджах. Подозрительным показалось. Подошел Игорь ближе, сорвал с одной из них покрывало, а под ним мужик бородатый с автоматом. Он не ожидал быстрого разоблачения, вот и не выстрелил. Разоружили банду.

Через какое-то время появились еще мужчины, один из них кинулся на Фаталиева с вилами… Застрелил его боец по фамилии Чичеванов. Спас жизнь Игорю.

Еще был такой случай. Бросили подразделение в район Хинжана в ущелье Леван на реализацию разведданых. Вроде бы там находится большой склад оружия. Авиацией бомбить бесполезно, поскольку тайник среди скал. Пошли. Почти сразу на-ткнулись на засаду. Уничтожили восьмерых «духов». Но не все так просто. Они тоже народ продуманный. Вырыли что-то типа капонира, накрыли сверху огромным тентом от КамАЗа зеленого цвета, поставили ДШК, чтобы в случае чего лупануть по нашим вертушкам, и чувствовали себя совсем неплохо. Однако не ожидали такой дерзости со стороны шурави, которые ночью спустились к ним с практически отвесной скалы, откуда ждать их было совершенно невероятным делом. С той скалы и днем-то не очень спустишься.

«Духи» рассчитывали только на светлое время суток, тем более что из их укрытия все ущелье видно как на ладони. Тут их и взяли. В этом капонире бойцы провели трое суток, ждали, пока подтянутся основные силы и ударят по укрепрайону, где и находились боеприпасы.

Александр Бражко. Файзабад. 860-й отдельный мотострелковый полк.

Помнит Александр самый длинный бой.

1 августа 1984 года случилось так, что рота прошла гораздо дальше, чем нужно. Расположились, огляделись. Замышлялась крупная операция по выкуриванию из ущелья моджахедов.

Странно. Никого нет. Ни подкрепления, ни душманов. Командир роты с первым взводом начал спускаться вниз, чтобы создать еще одну линию обороны. Сначала Александр увидел фонтанчики песка под ногами, а потом услышал звуки выстрелов. Стреляли с той стороны ущелья. Было восемь утра. Пришлось окапываться под огнем, скрываясь за редким кустарником. Чуть пришли в себя, стали прицельнее бить по врагу, удалось осмотреться. Километрах в двух в бинокль видны две другие роты, расположившиеся на склоне горы, словно в амфитеатре. Стоят, покуривают, наблюдают.

Долго на связь не выходил ротный, Александр переживал, что тот погиб. Но молчал капитан потому, что их группа была прижата к земле плотным огнем противника. Часа через четыре выяснилось, что кончились вода и перевязочные средства, на исходе боеприпасы, начало клинить оружие. Но тут дождались помощи: по другой стороне ущелья ударила артиллерия, да и пара Ми-8 прошлась НУРСами.

Бой продолжался. Несколько солдат погибли, многих ранило. Патроны экономили, старались бить одиночными наверняка. Вдруг лейтенанта Бражко окликнул рядовой Селивестру: мол, командир, снизу группа людей к нам продвигается, замочить? И ствол пулемета вниз опускает. Александр глянул в бинокль – отставить, наши. К ним на помощь шел командир взвода из восьмой роты. Потом уже выяснилось, как старший лейтенант Мамедов взял шестерых пулеметчиков, проводника и ринулся на помощь девятой роте. Однако душманы все равно не дали им подняться наверх, прижали плотным огнем к земле.

В четыре часа вечера бой затих. Рота вскарабкалась на плато и расположилась на ночевку. Подвезли воду в огромных резиновых бурдюках. Есть не хотелось. Да и как на боевых есть? Пробьешь пару дырочек в банке со сгущенкой и посасываешь, запивая вонючей теплой водой. Вроде бы и сытость есть, а с другой стороны, в случае ранения в живот больше шансов выжить.

Ранним утром следующего дня на связь вышли из полка с приказом вернуться на вчерашнее место и принять еще один бой.

Олег Клименко. Разведвзвод 371-го мотострелкового полка. Диларам.

Как-то под кишлаком Мусакала пришлось блокировать крупное душманское формирование. Разведрота работала по высотам, пыталась не допустить прорыва моджахедов и подавляла любое огневое сопротивление. Успешно отвоевали тогда. А как только бой стал затихать, по рации сообщили, что рота стоит на минном поле. Пришлось Олегу влезть внутрь брони, открыть десантный люк и подавать с уровня земли команды механику-водителю, куда двигаться. Так, колея в колею, и ушли с минного поля. Это был не первый и не последний случай близкого контакта с минами. Зимой в районе Фараха вышли на отдельную заставу дивизии, усиленный блокпост в горах. Ситуация тогда сложная была, «духи» вели себя очень активно, поэтому приходилось двигаться ночью. К утру дошли к своим. Начальник заставы как увидел взвод Клименко, так и ахнул. Оказалось, что гости все время шли по старым минным полям, поставленным нашими же саперами. Только вот карты установки мин давным-давно утеряны.

Законы разведки суровы, но не всегда им следовали, хоть и жалели потом. Однажды во время засады перед бойцами-разведчиками появилась женщина с ребенком на руках. Что делать? Ребенок бесконечно плачет, мать тоже беззвучно рыдает. Путь афганке до кишлака неблизкий, уже вечереет. Жаль стало людей, отпустили. Через некоторое время раскаялись – надо было задержать хотя бы на несколько часов. Когда совсем стемнело, засекли свет автомобилей вражеского каравана. Вот-вот выйдут под прицел – и тут из кишлака в небо ракета взметнулась. Свет фар погас, и колонна ушла с маршрута.

Игорь Некрасов. Разведрота 191-го мотострелкового полка. Газни.

Запомнился Игорю последний день 1985-го. Поднялись по тревоге. Колонна шла на Кабул, по пути ее и потрепали моджахеды. По данным разведки, «духи» запланировали нападение на эту колонну и во время обратного пути. В свободном поиске по окрестным холмам и оврагам разведрота столкнулась лоб в лоб с бандой, что шла в направлении дороги, где должен был пройти автокараван. Встреча была внезапной для обеих сторон.

Завязался бой. Причем по иронии судьбы после первых выстрелов заклинило пушки у двух БМП. Третья боевая машина имела на вооружении пушку, стреляющую гранатами, но из нее не могли стрелять, душманы были очень близко. Пришлось воевать только «ручным» оружием. «Духи» успели сделать несколько выстрелов из гранатометов. К счастью, мимо. Лишь одна попала в цель. Но и тут повезло – она оторвала привязанный к борту БМП ящик с патронами и отскочила, разорвавшись сзади, не причинив вреда.

В результате скоротечного боя уничтожили с десяток нападавших, остальных рассеяли по оврагам, предотвратив нападение на колонну. С нашей стороны в том бою потерь не было, только командиру роты Анатолию Гончаренко осколками разрывной пули посекло лоб; старшине Сергею Харламову пуля, угодив в цевье автомата между пальцев руки, поранила пальцы; взводному Гене Парфенюку пробило навылет руку у локтя, когда он менял магазин. Больше никто не пострадал.

Вечером командиров ждал торжественный ужин, так они – мечеными – и отправились на празднование Нового года.

Михаил Викшняйкин. Разведрота 12-го мотострелкового полка. Шинданд.

В 1985 году призвали в армию. Учебка в Ашхабаде. Все выпускники шли в Афганистан.

Самолетом летели до Шинданда, там распределили по подразделениям. Попал в разведроту. Три месяца бесконечных и выматывающих тренировок. Хотелось же реальных дел. Старики посмеивались: мол, еще хлебнете!

Первые операции помнятся плохо. Сопровождение колонн, взрывы на трубопроводе. Затем уже набравшихся опыта ребят стали включать в состав разведгрупп.

Устраивали засады на прорывающиеся со стороны Ирана караваны, иногда по нескольку дней ждали, затаившись у тропы. Повезло в самом начале – уничтоженный караван перевозил оружие, боеприпасы и медикаменты, тщательно упакованные в тюки с мирным товаром.

Потом были другие засады и другие караваны. «Духи» яростно защищались. Приходилось терять друзей. Понимали, что делают важное дело. Гордились, когда командира роты представили к ордену Красного Знамени за захваченный караван с противоракетным зенитным комплексом.

Случилось так, что сутки ждали важный караван. Зажали его двумя группами, обыскали, но «барубухайка» (так наши бойцы называли автомобили аборигенов) оказалась груженной обычным товаром для дуканов (лавок и магазинчиков). Один из разведчиков случайно пнул ногой бак для воды и не услышал привычного плеска. Открыв бак, обнаружили туго упакованные «афошки». Как потом выяснилось, полтора миллиона афгани.

До сих пор при встрече с боевыми друзьями вспоминает, как некоторое время был миллионером.

www.stapravda.ru

Солдатом на Афганской войне. Глава 3 — Воспоминания — Архив

III. Повседневная жизнь и отношения на войне     После пересечения границы 23 января 1980 г. мы до вечера ехали по ровной пустыне и только тогда достигли гор, миновав городок Наибабад. Когда стемнело, тоже продолжали ехать, скорость колонны была невысокой — 25-30 км. Ночью остановились, и почти весь день 24-го стояли в горной долине, дожидаясь бензозаправщиков. Затем доехали до долины перед перевалом Саланг возле города Пули-Хумри. Там находился командный пункт 40 армии. Там мы простояли несколько дней, затем колонна пошла дальше, а наш БТР… потерялся. Произошло это при следующих обстоятельствах. Когда колонна уже вытянулась на дорогу и наша машина стала выезжать туда же, обнаружилась поломка. Все уехали, а нам пришлось вернуться. Несколько дней водитель с механиками ремонтировал боевую машину. Когда починили, выяснилось, что водитель серьёзно заболел. Его забрали в медсанбат, а я остался один. Ходил питаться к «партизанам». Так называли призванных из запаса солдат из республик Средней Азии. В основном это были узбеки и туркмены, но встречались и русские, даже не мало. Сначала они входили в Афганистан, наполнив личным составом кадрированные полки, мы их меняли. Это были взрослые добродушные мужики, которые и поговорят хорошо, и накормят вкусно, и пошутят.    Однажды я услышал стрельбу из крупнокалиберного пулемёта и увидел, как по горе бегает человек 15-20, это был он – наш противник. Несколько раз туда выпалили из орудия, и люди скрылись за гребнем. От подошвы в гору стали подниматься солдаты. Говорили, что эти люди с горы стреляли по нам из винтовок, но расстояние было таково, что никакого вреда это причинить не могло. Нанесла ли им какой-то вред наша стрельба, тоже сказать не могу, снаряды разрывались не рядом с ними, а когда они скрылись за гребнем, видно уже не было.      Нашли меня, примерно, через неделю и наматерили из-за того, что я был не у машины, а у «партизан». Из нашего полка была послана специальная группа на поиск отставшей техники, я был не один такой «потерянный» в Афганистане. Водителей не хватало, и меня хотели назначить водителем, но я благоразумно отказался. Водителем мне дали техника, машину он водил не очень уверенно, но с ним мне и пришлось преодолевать самый высокогорный туннель в мире – 4200 м над уровнем моря. Перевал Саланг проходили ночью. Мне пришлось выбраться из командирского люка и держать прожектор, направляя свет на дорогу. Снег слепил глаза, было морозно и темно, но я все-таки видел величественные заснеженные горы и бездонные пропасти. Они были совсем рядом, рукой подать — и горы, и пропасть. От этого, а также оттого, что враги могли стрелять на свет, становилось жутко. Колонна несколько раз останавливалась, поджидая отстающих. Темнота была кромешная, кругом скалы, и нас, нескольких солдат, послали по дороге искать машины. Навстречу попался афганец. Мы посмотрели друг на друга с подозрением и разошлись. В одном ущелье было очень тепло, и я даже расстегнулся, горы закрывали это место от холода.      В Кабул приехали ночью 13 февраля. Кабул — миллионный город с малоэтажной застройкой, располагается на высоте 1850 м. и занимает большую площадь, это мы поняли уже по огням. Наш полк размещался на восточной окраине города у горы Гарибгар.      В части я попал совсем в другой батальон. Когда зашёл в штабную палатку и офицеры узнали срок призыва, они не скрывали досаду, что опять молодой боец. Мне это не понравилось, они хотели получить опытных солдат, но в условиях Афганистана все мы были фактически равны со старослужащими, всё и всем приходилось постигать с нуля. Солдаты были по большей части моего призыва или на полгода старше, существенно меньше было тех, кто отслужил год, старшие призывы не брали. Так стал служить в звании рядового в должности старшего стрелка 1 отделения 3 взвода 3 роты 1 мотострелкового батальона 181 мотострелкового полка 108 Невельской мотострелковой дивизии 40 армии, полевая почта 51932.     Командиром батальона был капитан Евгений Владимирович (Имя и отчество в печатном варианте отсутствуют — прим. Автора) Зимболевский, мужик требовательный, любил гонять солдат, может это и хорошо. К нему относились неоднозначно, но с уважением, военное дело он знал и солдат в бою берёг, но и дуринка у него тоже была. Среди солдат ходила такая пословица: «Медведю делать нечего – яйцами играет, комбату делать нечего – солдатами играет». Разговор с солдатами у него превращался в монолог на повышенных тонах, в который невозможно было вставить слово даже в том случае, когда он задавал вопросы. Построив батальон и держа устав вверх ногами, комбат кричал, что он молится на него. Часто гонял солдат на горы, засекая время. С подчинёнными офицерами он общался почти также.      Командиром роты был старший лейтенант В. Пошехонов из Ташкента. Когда трезвый, был очень добродушным, а пьяный становился дурным и шалым. Затем его сменил старший лейтенант Владимир Николаевич Киселёв. Незадолго перед гибелью он говорил мне при всех: «Бахтин, поедешь на дембель последним». Затем поправлялся: «Нет, предпоследним, последним поедет Фисенко». Мы с Женей Фисенко в последние месяцы службы попали у комроты в немилость.      Замполитом роты был лейтенант Капишников, неунывающий, весёлый. Любил называть себя комиссаром, как в Гражданскую войну. Командиром взвода сначала был немногословный, щуплый на вид лейтенант Александр (Имя в печатном варианте отсутствует — прим. Автора) Воробьёв, потом его сменил старший лейтенант Геннадий Михайлович Травкин из Москвы. С ним меня связывала дружба. Очень интеллигентным был человеком и с широким кругозором, многое мог рассказать о жизни, интересен мне был и его взгляд на всё как москвича. До этого он служил в Калининграде, затем в Иваново. Техником роты был прапорщик Афанасьев Александр Степанович. Если брать выше, то командиром полка был узбек подполковник Владимир Насырович Махмудов. После Афганистана он командовал военным училищем в Узбекистане и умер в 2005 году генералом. Начальником штаба полка сначала был майор Снегур, потом майор Алиев. Командиром дивизии был полковник Валерий Иванович Миронов, видел его несколько раз.      Эмоциональное состояние солдат, и моё в частности, было приподнятое, ожидание чего-то нового не покидало очень долго, несмотря на трудности. Мы попали в большое приключение, да ещё за границей.      Первоначально казалось, что смерти нет, и многие молодые солдаты проявляли безрассудную смелость. Только потом пришло осознание, что всё здесь по-настоящему — и пули, и смерть, что это не игра в войну, а настоящая война с коварным и сильным противником, мастерски использующим партизанскую тактику. Через год мы уже знали, как себя вести в горах, как общаться с афганцами, как остаться живым. Практика часто расходилась с уставами, и прослужившим в Афганистане солдатам нередко приходилось давать советы вновь прибывшим молодым офицерам. Например, вопреки уставу часовые старались не стоять на открытом месте, чтобы не стать мишенью для снайпера, а прятались в удобном для обороны и просмотра объекта охраны месте и оттуда вели наблюдение. В фильмах же показывают, как часовые тупо бродят от одного угла до другого и подпускают к себе вражеских разведчиков, которые без труда «снимают» часового. Противник в нашем случае должен был бы потрудиться, чтобы обнаружить охрану. Правда при этом возрастала опасность засыпания. Не выявив местонахождение охраны, моджахеды, бывало, не решались напасть на объект.      Служил сначала башенным пулемётчиком на БТР с пулемётами КПВТ и ПКТ, но вскоре перевели на должность старшего стрелка, и воевать стал с АКМ, а после перевооружения 10 сентября 1980 г. с АК-74 № 240571, это автомат калибра 5,45 мм. Кучность боя у него была выше, и патронов можно было взять больше. Ещё были противопехотные гранаты: мощная оборонительная Ф-1 («лимонка»), но так её редко называли, РГ-42, похожая на консервную банку, РГД-5, именуемая «огурец». Не знаю, почему последнюю так назвали, она, как и остальные, защитного цвета. Эта граната пользовалась популярностью. Поражающий фактор у неё был самый маленький и мы шутили, что если взорвётся в кармане, то будет ожёг, но она была небольшой и лёгкой, почти круглой, в горы можно было взять таких гранат значительно больше. На вооружении ещё имелись снайперские винтовки СВТ и СВД, пулемёты РПК и ПКС и автоматические гранатомёты АГС-17. Первое время имелись ручные противотанковые гранатомёты, но потом из гранатомётчиков за ненадобностью сделали стрелков, заменив гранатомёты автоматами.      Почти всё время службы жили в палатках, в землянках или в самодельных домах из камней и глины. Когда 14 февраля наша «отсталая» колонна прибыла в расположение полка, нам выделили палатку с печкой типа «буржуйка», было и чем топить, но отсутствовали трубы. Мы долго думали, что бы сделать. Я нашёл листы железа, и мы свернули из них трубы. Сначала действительно было неплохо, большая часть дыма выходила на улицу, и в палатке стало тепло, но меньшая проникала в палатку. Скоро мы стали задыхаться и выбежали на улицу. Что делать, на улице холодно и сыро, лежит снег, в палатке угарно. Кто-то предложил использовать противогазы. Мы натянули маски, открутили бачки и просунули шланги под ткань палатки на улицу, спали в клубах дыма и дышали чистым воздухом с улицы.      Серьёзным испытанием стала природа страны с песчаными бурями и палящим зноем, с пятидесятиградусной жарой в тени летом, а тени в пустыне просто нет, и с двадцатиградусным морозом зимой в горах. В Кабуле снег выпадает в начале января и сходит в последних числах февраля. Иногда зимой идешь в окрестностях Кабула, под валенками поскрипывает снег, и думаешь: «Ну, чем не Россия». На равнине зимой два месяца идёт то снег, то снег с дождём, а укрыться и просушиться можно только в сырой палатке.      В марте в Афганистане непрерывно идут дожди, дня по 2-3 без остановки. У нас в 1981 г. уже были кровати, которые стояли в землянке в 2 яруса. Я спал на верхней. Там было теплее, но стала протекать крыша и все попытки устранить течь результата не давали. Накрывался плащ-палатками, но все равно был весь сырой. Спасала только печь типа «поларис» самодеятельного производства. Это обычная труба с отверстиями посередине, нижний конец запаян. Через одно заливали солярку и поджигали. Очень хорошая и простая печка выручала нас и пользовалась популярностью. Имелись и фабричные печки типа «буржуйка», тоже были неплохие, и топить их можно было и соляркой, и дровами. Но последние в этой безлесной стране дефицит, ими пользовались редко, любили сырые дрова, они горели медленнее. У солярного отопления были свои недостатки. Утром выходили на свет из палатки или землянки с закопчёнными лицами и, что ещё хуже, плевались сажей. Она проникала в лёгкие и даже после возвращения домой некоторое время при сильном кашле отхаркивалась эта копоть. Не очень полезно для здоровья. Первое же время жили в палатках, но это совсем плохо: и промокали, и тепла не держали, а летом жарко. В месте постоянной дислокации были ротные палатки из брезента с утеплителем и деревянным каркасом, это уже приличное жилище.     Но трудности ломают только слабых, сильных они закаляют и делают ещё сильнее, а таких было большинство.      На боевых выходах спали под открытым небом, среди камней и в БТРах. Часто нас там было очень много, и спать приходилось в самых неудобных позах. Крайне редко для проживания использовали афганские постройки. Они или были заняты афганцами, или располагались не там, где нам нужно было. Жить в афганских домах было удобнее других вариантов, там были лучшие условия, по крайней мере, крыша не текла.      Полевая кухня была обычной на колёсах и работала на солярке. У нас была кухня старого образца. А новую дали только тогда, когда во время боёв в Панджшерском ущелье против Ахмад-Шаха Масуда прямым попаданием мины старую кухню разнесло полностью. Вот радости-то было у заведующего кухней прапорщика.      Медсанбат был из палаток, помощь оказывали своевременную, в Кабуле располагался госпиталь для сложных операций. Не нужно думать, что раненых было очень много. Основная часть приходилась на заболевших, особенно свирепствовала желтуха: до 450 человек из состава полка болели одновременно – это каждый 5-й. От остальных экзотических заболеваний – тифа, холеры и т.п. нам сделали прививки. Не так давно я рассказывал врачу о таких прививках, и она даже не поверила, что такие существуют. Только показав военный билет, сумел убедить в правдивости своих слов. Были ещё ранения по неосторожности. Обычными «гражданскими» болезнями, типа «грипп», «ОРЗ», болели редко.      Обмундирование делилось на зимнее и летнее. Основной верхней одеждой были бушлаты, тёплые и удобные. Были ещё ватники – стёганые ватные куртки с такими же штанами, которые одевались под бушлаты. Шинелями пользовались редко. Они медленно высыхали, и чаще их использовали при выходе на пост, в качестве дополнительного утепления, и как одеялами, укрываться ими было хорошо. Следует особо сказать о сапогах. Один раз нам выдали экспериментальные — прорезиненные с хорошим протектором. Они лучше цеплялись с грунтом и отталкивали влагу, но только первое время. Вскоре мы заметили, что они впитывают воду, как губка. Тут и вспомнились старые кирзовые, и мы завидовали тем немногим, у кого сохранялись старые. Они тоже были не без недостатков, но на поверку оказались лучше. Потом нам выдавали только сапоги старого образца.      Летнее обмундирование соответствовало принятому в ТуркВО – брюки прямого покроя, китель с открытым воротом и панамы. Ботинки были кирзовые со шнурками. В ботинках ходить по горам было намного легче, чем в сапогах, но их выдавали только один раз. Выявился у них существенный недостаток – они невысокие и поэтому в ботинки попадали камешки. Впоследствии нам давали полусапожки, они сочетали преимущества и сапог и ботинок, и нам нравились больше, чем вся остальная обувь. Получившее впоследствии распространение ношение кроссовок в наше время ещё широко не практиковалось. Панама — вещь хорошая, мы их носили не по уставу, придавая форму ковбойских шляп. Из-за полей их часто сдувало, особенно если ехали на БТР и забывали закрепить хлястик за подбородок. Чаще всего летом я ходил вообще без головного убора с выбритой головой. Это спасало от грязи и вшей, а к солнцу был уже привычен. Для строя имелась пилотка, т.к. в строю без головного убора находиться нельзя, на боевых выходах никто на такие детали не обращал внимания, мало ли куда могла деться часть обмундирования. Обмундирование меняли чаще, чем в Союзе, т.к. износ был большой, особенно брюк, и можно было скоро превратиться в оборванцев. Стирали сами, разве, что кальсоны стирали централизованно с целью уничтожения вечного спутника войны – бельевой вши. Как правило, обмундирование было очень больших размеров. При необходимости размеров 46-48, выдавали 52-56. Офицеры предлагали ушиваться, хотя в армии это обычно бывает запрещено. Иначе мы ходили бы, как в мешках.      Погоны были полевые, защитного цвета, и пуговицы тоже. Ремень был брезентовый со стальной бляхой со звездой. Ценились кожаные с медной бляхой, но мой был практичнее, он был твёрдым, лучше держал подсумок и пряжка не сверкала на солнце. Касками пользовались редко, чаще всего на посту в плохую погоду для защиты от дождя.      Сначала питание налажено было очень плохо, потом просто плохо, затем более-менее. В рационе не учитывались большие физические нагрузки и затраты растущих организмов. Первое время нас сопровождало стойкое чувство голода или полуголода. Из того, что положено солдату, доходило до нас далеко не всё, скоропортящиеся продукты в условиях южной страны просто не привозили (масло, яйца и т.п.), другое разворовывалось на всех уровнях. Воровали, начиная с Союза, воровали с армейских складов в Баграме и Кабуле, на дивизионном складе опять воровали, на полковом тоже, причём все – офицеры, прапорщики и солдаты. Например, мы могли подойти к знакомому кладовщику и что-то попросить, если производили работы на складе, обязательно прихватывали, что могли. Когда лежал в полковом госпитале, мы с другими больными солдатами своровали за несколько раз 5 ящиков сгущённого молока. Технология была простой. Вышли ночью к складу, несколько солдат договорились с охранником, а мы потом зашли и унесли сгущёнку, поделившись с часовым. Все довольны. Другой способ похищения практиковался во время развозки продуктов по заставам. Пока с одного борта сгружают и солдаты отвлекают складских и поваров, с противоположного борта другие солдаты тихонько снимают, что могут. Что-то похожее показано в фильме «9 рота» Бондарчука, где солдаты снимают ящики прямо на ходу. Мы так афганские машины незаметно для водителей грабили. Машина подъезжает к посту, один солдат из-за придорожного укрепления незаметно забирается в кузов и быстро подаёт другому подбежавшему ящик. Затем оба скрываются за другим придорожным укреплением. Остальные солдаты отвлекают водителя и помощника. Всё нужно было проделать очень быстро и ловко. Выручало то, что афганские машины не могли ехать быстро (они дизельные, а посты наши размещались на дорогах в излюбленных для минирования участках, где асфальт был весь изрыт взрывами) и к тому же борта у них очень высокие и из-за них водителю не видно, что сзади машины происходит. Правда, сверху машины мог сидеть помощник водителя.     Можно, конечно, осудить наши действия с моральной точки зрения, но по-другому, наверное, и не получилось бы. Нужно было выживать. Нам привозили далеко не всё, что положено. Придёт прапорщик на склад, а ему говорят: «Гречневой каши нет, бери взамен перловую, тушенки нет, бери кильку» и т.п. В чём не было дефицита, так в перловой каше, она хотя и калорийная, но невкусная. Что-то разворовывалось солдатами других постов, пока до нас везли. Приходилось выживать и использовать любые способы. Мы знали, что другие делают то же самое, и поэтому совесть не мучила.     Рацион обогащался за счёт афганских дынь, яблок, винограда, апельсинов, гранатов и прочего, но это только в сезон. Брали всё это чаще всего с деревьев, в виноградниках, с машин, иногда давали афганцы. Однажды во время рейда увидели недалеко от дороги пчелиные ульи. Петя Маркелов предложил сбегать за мёдом. Мы вдвоём подбежали, скинули крышки и, прихватив соты тряпками, побежали к БТРу. За нами гналась целая туча рассерженных нашей наглостью пчёл. В машине задраили все люки и передавили успевших попасть внутрь насекомых. Нас, конечно, сильно изжалили, Пете даже стало плохо, поднялась температура, но и мёда поели вдоволь.     К концу 1980 г. и в 1981 г. питание стало лучше. Нам привозили аргентинскую говядину и, как говорили, австралийскую кенгурятину. Это мы на коробках вычитали.      «Фронтовых сто граммов» не было и употребление алкоголя в любом виде пресекалось. Только потом бойцы стали изготовлять брагу и самодельное виноградное вино. У кого были деньги, могли позволить себе купить у афганцев «кишмишовку». Она изготавливалась на основе винограда и продавалась в целлофановых пакетах. Транспортировать их приходилось осторожно, пакеты могли порваться и пролиться. Вкуса этого напитка не знаю, никогда не пил, но все, кто употребляли, ругали это вино, но, за неимением другого, пили. Кстати, случаев отравления не припомню, видимо афганцы ценили свой бизнес и не вмешивали политику. Водку достать было крайне трудно, стоила она баснословные деньги. На ней делали себе состояние лётчики, автомобилисты и все, кто регулярно ездил через границу.      Я вообще долго не употреблял алкоголя, только 9 мая 1981 г. ребята принудили выпить за погибших, отказаться было невозможно. Виноградное вино было кислым и не понравилось, но алкоголь, как известно, редко кому нравится с первого раза.      Выдавали дешёвые по 6 коп. сигареты «Охотничьи» с незатейливым блёклым синеватым рисунком на упаковке с летящими над камышами утками. Солдаты называли эти сигареты «Смерть на болоте». Выдавали 7-8 пачек на месяц, иногда больше. Я никогда не курил, и это для меня было неактуально. Некурящих было мало, в роте всего несколько человек. Потом я узнал, что таким вместо папирос в других частях выдавали сахар. Я бы не отказался, но у нас такого не практиковалось, поэтому получал и отдавал всё сослуживцам. Не понимаю, почему в условиях горной службы так настойчиво навязывали нам курение. Если бы имелась альтернатива, некурящих среди солдат могло быть и больше.      Посудой служил котелок, он универсален и удобен и не изменился со Второй мировой войны.       Распорядок был, как и положено: время подъема, построение, развод, вечерняя проверка и прочее. Однако не всё было так чётко и строго, как в Союзе. На постах и во время боевых выходов, называемых нами рейдами, распорядок был иным, сообразно обстановке, но всегда кто-то нёс службу, кто-то отдыхал. Подразделения воевали по нескольку месяцев, потом переводились на выполнение задач по сопровождению грузов или охране объектов, участков дорог, зон ответственности и т.п. Какое-то время находились в месте постоянной дислокации. Это позволяло отдыхать и потом снова на выполнение боевых заданий.      Больше всего из бытовых неудобств досаждало то, что невозможно было нормально помыться. Особенно тяжело приходилось в январе-феврале, когда в Кабуле настоящая зима с обилием снега и даже морозами. Если находишься где-то на задании, то помыться крайне сложно. Бань долгое время не было, мылись в реках, прочих водоёмах, просто поливали друг друга из котелков, потом уже стали строить небольшие баньки в виде землянок. Армейские бани имелись, но это только в месте постоянной дислокации, переездные бани тоже существовали, но пользовались ими редко, на всех не хватало. Это были душевые установки, в которые из специальной машины подавалась вода. Ещё в местах постоянной дислокации делали душевые установки с цистернами с солнечным обогревом. Цистерны хотя и были серебристого цвета, но ближе к вечеру вода нагревалась в них до нужной температуры. На заставах по этому же принципу из бензобаков делали душевые. Там вода нагревалась ещё быстрее из-за малых объёмов и тёмного цвета баков.      Особенно досаждали бельевые вши. Как с ними бороться, мы поняли не сразу, но когда жили отдельно на заставах, их у нас не было. Можно было замачивать форму в бензине, но ещё лучше — кипячение обмундирования и исключение контакта с другим бельём. К остальному привыкли — страна южная и тёплая и это несколько облегчало ситуацию. Ещё досаждала теснота. У нас во взводе вместо трёх БТРов было два и один из них во время рейдов забирали под связистов, миномётчиков и т.п. Весь взвод уместиться в одном БТР не мог, приходилось ходить по роте и проситься в другие машины, но там тоже было тесно. «Бездомность» вносила заметный дискомфорт и осложняла взаимоотношения между солдатами. Единственное, чего всегда было в избытке, так это боеприпасов, их можно было взять сколько угодно.      Праздники отмечали торжественными собраниями, питание в такие дни было лучше. Песни пели те, что были в то время популярны на эстраде из «Машины времени», В. Высоцкого и др. «Афганские» самодеятельные песни появились позднее и сначала были переделками из уже известных: «Кукушка», «Тревога» и др. Тексты были незатейливыми, о доме и войне, некоторые можно услышать до сих пор, например, ту же «Кукушку».      Изредка показывали старые советские фильмы, иногда новые, например, «Служебный роман». Однажды в часть приезжал Иосиф Кобзон и выступал, но мы в это время выполняли боевую задачу по охране и обороне усилителя кабульской радиостанции в нескольких км от дислокации части и только чуть слышали музыку и неразборчиво слова песен. На радиостанции у афганцев был телевизор, и там я посмотрел концерт Кобзона перед афганцами. Песню «Журавли» он посвятил «советским и афганским воинам, погибшим на земле Афганистана». Так я впервые услышал из его уст признание, что мы воюем, и стал уважать этого певца. По газетам мы только и делали, что деревья сажали и оказывали хозяйственную помощь афганскому народу. Непонятно было только, зачем эту мирную работу должна выполнять до зубов вооружённая армия.      Из дома ничего пересылать, кроме писем, было нельзя. Письма писал регулярно и получал тоже. Некоторые терялись или задерживались военной цензурой. Например, я не получил ни одного письма, в которых мама убеждала не вступать в партию. Она боялась, что коммунистов первыми пошлют в бой. Наивная, она действительно тогда верила в лозунг, что «у коммуниста только одна привилегия – первым идти в бой». Письма очень сильно выручали, можно было пообщаться, узнать о доме. Перебои с письмами случались только тогда, когда погода была нелётная, чаще зимой. С земляком, ездившим в «чёрный отпуск», из дома летом 1981 г. смогли передать лишь фотоаппарат. Смог снять некоторые кадры службы, может быть не самые интересные.      Впечатления от Афганистана и её жителей были сильные. Народ красивый и трудолюбивый, сообразительный. Женщины – яркие брюнетки, по-восточному хороши в своих экзотических нарядах. Некоторые ходили в парандже, но в Кабуле многие одевались по-европейски. Мужчины обычно выглядели старше своих лет, на это влияла тяжёлая жизнь, работа и наркотики. За жену там нужно заплатить приличный калым, поэтому бедняки нередко остаются неженатыми.      В Сароби летом 1981 г. пришлось испытать сильное душевное волнение. Мы приехали посетить раненого в местный госпиталь и потом выезжали из этого небольшого городка. Я сидел на среднем десантном люке БТРа и обратил внимание на группу афганских детей возле колонки – они пришли за водой. Среди них была девочка постарше, уже юная девушка в яркой одежде лет 15. На ней были жёлтые шаровары из тонкой материи, белая рубашка и короткая жилетка. Она выглядела очень свежо, чисто и красиво. Вместе с другими детьми она играла возле колонки. БТР медленно приближался, и я не сводил с девушки взгляд. Вдруг девушка перестала играть с детьми, взяла кувшин с водой и повернулась на БТР и сразу же стала смотреть на меня. Наши глаза встретились, и почувствовалась какая-то связующая невидимая нить между нами. Она была потрясающе прекрасна и улыбалась мне, я улыбался ей. БТР как в замедленном кино проехал мимо, я помахал рукой и, обернувшись, смотрел на удаляющуюся фигурку юной восточной красавицы. Она смотрела вслед, пока мы не скрылись за деревьями. Ночью мне не спалось, несколько дней после этой встречи находился в зачарованном состоянии. Оказалось, что кроме войны есть ещё девушки, любовь и много такого, ради чего стоит жить. Наш пост был в 3 км от Сароби, и часто ездить туда не удавалось, все мои попытки ещё раз увидеть её или хотя бы что-то узнать о юной незнакомке ничего не дали. Имени её я тоже не знал. До сих пор вспоминается эта девушка, с которой виделся не больше минуты. Где ты сейчас, Гюльчатай? И если она жива, конечно же, не помнит молодого русского солдата, с которым на секунды встретилась взглядом в самом расцвете своей дивной красоты.      У меня отношений с девушками до службы не было, поэтому отсутствие женского пола переносил не столь болезненно как те, кто имел опыт или был даже женат. Один узбек из нашей роты вместе с афганским солдатом, переодевшись в афганскую гражданскую одежду, будто бы даже посетил кабульский публичный дом. Рассказывал, что там у него были отношения с 16-летней проституткой. Мог, конечно, и прихвастнуть, но внешность, знание языка и рисковый характер не исключали такой возможности. К тому же, у него действительно были дружеские отношения с афганскими солдатами.     Были случаи, когда афганские мальчишки приводили девушек и предлагали их нашим солдатам за умеренную плату на время, говорили, что это их сёстры. В нашей роте такого не случалось, но сомневаться не приходиться, мне самому мальчишки предлагали наряду с сигаретами, кишмишовкой, наркотиками и «духтар», т.е. девушку. Если всё остальное было на руках, то последний товар, очевидно, был где-то в стороне. Учитывая многодетность и бедность большинства афганских крестьян, этому удивляться не приходится. В условиях войны некоторые семьи, особенно потерявшие кормильца, настолько нищали, что были готовы на отчаянные шаги. К тому же, женщинами и детьми на Востоке торговали всегда.     Вообще афганцы мне нравились, народ сообразительный, многие неплохо говорили по-русски. Общались мы с ними на смешанном русско-фарсидском «языке». Понимали друг друга при этом хорошо. Контакт налаживался быстро и с гражданскими и военными. С теми, кто имел высшее образование, общались почти на равных. Они хорошо знали русский язык, и многое рассказывали о жизни Афганистана, осознавали необходимость преобразований, выведения страны из нищеты, искренне сражались за идеалы революции. Помню хорошо инженера Халиля, с которым познакомился на подсобной радиостанции. В апреле-начале мая 1980 г. мы её охраняли. Там, кстати, по Николаю Кандыбовичу стреляли. Находясь на посту, мы были с разных сторон здания, и я услышал очень близкий выстрел, побежал на звук и увидел бегущего навстречу переполошенного Николая. Стрелявший убежал, а Кандыбович пожил ещё полгода.      В условиях партизанской войны осторожность всегда была. Молодые мы были, бесшабашные. Однажды пошли купаться на речку в километре от поста и без оружия, залезли в воду, охрану не оставили. Смотрим, по берегу идут «духтары» — женщины в паранджах. Мы присели в воде, чтобы нас не заметили. За ними на отдалении шли «бачи», т.е. их пацаны. Я понял, что это уже серьёзно, выскочил на берег и схватил штык-нож. Я никогда с ним не расставался, тренировался в его метании и отвечал на вопрос, почему всегда хожу с ним, что «нож в руке джигита страшнее, чем пулемёт в руках рас…дяя». Один афганский «бача» отстал от своих и стал говорить мне, чтобы я показал, как плаваю. Я обнажил штык-нож и порекомендовал ему идти своей дорогой. Скорее всего, он забрал бы наше обмундирование и убежал. Был ещё случай, когда я оказался вдалеке от своих, и тогда штык-нож помог мне убедить афганца не совершать никаких враждебных действий.      Оружие и боеприпасы были для нас такими же обыденными как сейчас бумага формата А 4 и шариковые ручки. Забавно было наблюдать за только что приехавшими из Союза офицерами. Пока не адаптировались, они вели себя с нашей точки зрения весьма неадекватно ситуации. Вновь прибывший замполит батальона капитан Л. Агабеков однажды обнаружил у солдата в кармане патрон, и это для него стало ЧП. Нас же это сильно удивило и рассмешило. У всех солдат были патроны. Женя Фисенко шутил по этому поводу: «Сапоги снимаешь, а из портянок патроны сыплются». У меня всегда в карманах лежали патроны, а в опасной ситуации ещё и гранаты. В условиях войны патроны – это жизнь.     Впечатление от заграницы сложилось такое, что у нас лучше. Непривычно было всё: и одежда, и жилища, и образ жизни, — средневековый Восток. Дома там у них глиняные и простые, все какое-то примитивное. Из афганской еды нравились лепёшки, хорошо их пекли, были вкусные.      У афганцев меня заинтересовала разве что арычная система, которая позволяла с одного места орошать значительные площади. В остальном же, ничего такого полезного для себя я там не увидел. Уровень жизни афганцев находился намного ниже советского, и завидовать было особенно нечему, разве, что изобилию товара, который опять же не был доступен для многих – люди в основном бедные.      Отношения с товарищами и с командирами были самые различные, от братской взаимовыручки до проявлений дедовщины, т.е. неуставных отношений. Она там тоже была, хотя и не в тех размерах, как в Союзе. Были и избиения молодых солдат и драки, самому приходилось бывать в сложной ситуации. Однажды дрался с тремя солдатами своего же взвода, выручили тренировки по каратэ и нунчаки, которыми увлекался в то время. Убедился, что наличие самого элементарного умения применять в ближнем бою две связанные верёвочкой палочки дают положительный результат. Будучи старослужащим сам гонял молодого солдата узбека с горы вниз, чтобы он быстрее запомнил, как называется та или иная деталь автомата. Трудно было узбеку запомнить такое сложное словосочетание, как дульный тормоз-компенсатор, но, сбегав в полном вооружении два раза в гору и с горы, выучил и потом всегда отвечал правильно, наверное, и сейчас помнит. Однажды пришлось даже ударить молодого солдата туркмена за то, что спал на посту. Мы, старослужащие, не спали на постах, а они спали, не осознавая, куда попали – не хотелось в конце службы, после двух лет Афгана приехать домой без головы. Отгадка, почему так живуча дедовщина, в том, что это важный инструмент поддержания дисциплины. Плохо, что дедовщина часто переходит в глумление над человеческим достоинством и сопряжена с уголовщиной.      Офицеры особого отдела у нас были. Мы на них смотрели настороженно, но как-либо они себя не проявляли, ходили вместе с нами, также воевали.      Политзанятия проводились не часто. Рассказывали о международном положении, иногда солдат заставляли пересказывать содержание газет. Прессы было много.    Конец Главы 3. Александр Бахтин, 3 МСР 181 МСП.  Написано в 2010 году..

www.181msp.ru