Н. Никулин «Воспоминания о войне»
„Те, кто не помнит прошлого, обречены на его повторение.“
Карл фон Клаузевиц
Был такой советский историк и писатель, в прошлом фронтовик – Николай Никулин. Его фронтовые воспоминания долгое время пролежали в столе, да и о какой публикации можно было говорить в 70-е, если текст насквозь пропитан нескрываемой зияющей правдой о войне, о сталинской политике, о гнустности командования. Кто воевал, на самом деле, тот не писал пафосных текстов о войне, кто служил обычным рядовым в обычной пехоте, не предается приятным воспоминаниям о службе.
Ничего приятного вспомнить об этих временах не приходилось.
«Воспоминания о войне», по признанию автора, стало, своего рода психотерапией, так как держать в себе все эти воспоминания было невозможно.
И самое страшное в них не ужасы бомбежек или артобстрелов врага, не фашистские изуверства, а жестокость своих же: командиров, командивания, особистов, всего государства к тем, кто стоял на передовой.
Всякая война, это грязь и кровь. Не бывает героических войн, только в кино показывают белозубого фронтовика, браво идущего не Берлин, благородного и непобедимого. В реальности не бывает такого на войне.
Хотите повторить?
Может хотите испытать вот это?
«И все же жизнь в землянках под Погостьем была роскошью и привилегией, так как большинство солдат, прежде всего пехотинцы, ночевали прямо на снегу. Костер не всегда можно было зажечь из-за авиации, и множество людей обмораживали носы, пальцы на руках и ногах, а иногда замерзали совсем. Солдаты имели страшный вид: почерневшие, с красными воспаленными глазами, в прожженных шинелях и валенках. Особенно трудно было уберечь от мороза раненых…»
И название-то какое – Погостье, практически как Погост. А хуже всего было осознанье, что ты никому не нужен, ты просто – пушечное мясо. Автор вспоминал, что немцы признавались как психологически не выдерживали пулеметчики сотнями класть напиравших людей, практически без перерыва. А как было иначе для солдата, когда сзади тебе пулю в голову пустит политрук или особист.
И ничего героического, а что ужасней – ничего человеческого. В фильмах, в красивых книжках показывают мужественных командиров, симпатичных санитарок. Что касается женщин, то им выпадала самая ужасная участь.
«Вдруг серия разрывов снарядов. Дальше, ближе, рядом. На земле корчится в крови часовой, который стоял у штабной землянки. Схватился за ногу пожилой солдат, шедший по дороге. Рядом с ним девчушка- санинструктор. Ревет в три ручья, дорожки слез бегут по грязному, много дней не мытому лицу. Руки дрожат, растерялась. Жалкое зрелище! Солдат спокойно снимает штаны, перевязывает кровоточащую дырку у себя на бедре и еще находит силы утешать и уговаривать девицу: «Дочка, не бойся, не плачь!»… Не женское это дело — война. Спору нет, было много героинь, которых можно поставить в пример мужчинам. Но слишком жестоко заставлять женщин испытывать мучения фронта. И если бы только это! Тяжело им было в окружении мужиков. Голодным солдатам, правда, было не до баб, но начальство добивалось своего любыми средствами, от грубого нажима до самых изысканных ухаживаний. Среди множества кавалеров были удальцы на любой вкус: и спеть, и сплясать, и красно поговорить, а для образованных — почитать Блока или Лермонтова …. И ехали девушки домой с прибавлением семейства. Кажется, это называлось на языке военных канцелярий «уехать по приказу 009». В нашей части из пятидесяти прибывших в 1942 году к концу войны осталось только два солдата прекрасного пола. Но «уехать по приказу 009» — это самый лучший выход. Бывало хуже. Мне рассказывали, как некий полковник Волков выстраивал женское пополнение и, проходя вдоль строя, отбирал приглянувшихся ему красоток. Такие становились его ППЖ, а если сопротивлялись — на губу, в холодную землянку, на хлеб и воду! Потом крошка шла по рукам, доставалась разным помам и замам. В лучших азиатских традициях!»
Пока замполиты жрали свой доппаек, а партработники отсиживались в своих кабинетах, солдаты шли на убой.
«…отсутствии взаимодействия частей и родов войск кое-что говорилось в нашей печати, в мемуарах и специальных статьях. Погостьинские бои были в какой-то мере типичны
Имя бывшего зам. директора Эрмитажа — Николая Никулина многие произносят с придыханием. Как же… Ведь именно он показал суровую правду войны.
Однако вспоминается мне фраза Козьмы Пруткова — «Единожды солгав, кто тебе поверит?». В связи с этим я взял на себя труд разобрать ряд «перлов» этого «писателя».
Итак…
Многим известна фраза приписываемая Жукову, когда он приказал «избить, обоссать и бросить в канаву» водителя грузовика, посмевшего его обогнать….
Фраза эта стала уже фольклорной, по сути, нарицательной и никто не задается вопорсом: а истинна ли она?
Я предлагаю немного разобраться…
Во-первых – кто произнес эту фразу в литературе? А произнес ее – Николай Никулин в книге «Воспоминания о войне».
Стоит ли верить изложенному, в этой книге? Для ответа – давайте почитаем, что пишет сам автор в предисловии к ней: «Мои записки не предназначались для публикации. Это лишь попытка освободиться от прошлого: подобно тому, как в западных странах люди идут к психоаналитику, выкладывают ему свои беспокойства, свои заботы, свои тайны в надежде исцелиться и обрести покой, я обратился к бумаге, чтобы выскрести из закоулков памяти глубоко засевшую там мерзость, муть и свинство, чтобы освободиться от угнетавших меня воспоминаний ..». А теперь зададимся вопросом: Если бы кто-то писал вашу биографию, какой бы вариант вы посчитали истинным — тот, где автор по мере сил, пусть тенденциозно, но декларирует свое стремление к истине, или тот который пишет: «я решил написать биографию гражданина такого то, для того чтобы выскрести из закоулков памяти глубоко засевшую там мерзость, муть и свинство, чтобы освободиться от угнетавших меня воспоминаний об этом человеке». Скелеты в шкафу» есть у любого человека. Но писать по ним биографию — нонсенс.
А теперь обратимся к этой самой знаменитой фразе:
» Вдруг в непрерывности ритма дорожного движения обнаружились перебои, шоссе расчистилось, машины застыли на обочинах, и мы увидели нечто новое — кавалькаду грузовиков с охраной, вооруженных мотоциклистов и джип, в котором восседал маршал Жуков. Это он силой своей несокрушимой воли посылал вперед, на Берлин, все то, что двигалось по шоссе, все то, что аккумулировала страна, вступившая в смертельную схватку с Германией. Для него расчистили шоссе, и никто не должен был мешать его движению к немецкой столице. Но что это? По шоссе стремительно движется грузовик со снарядами, обгоняет начальственную кавалькаду. У руля сидит иван, ему приказали скорей, скорей доставить боеприпасы на передовую. Батарея без снарядов, ребята гибнут, и он выполняет свой долг, не обращая внимания на регулировщиков. Джип маршала останавливается, маршал выскакивает на асфальт и бросает:
—…твою мать! Догнать! Остановить! Привести сюда!
Через минуту дрожащий иван предстает перед грозным маршалом.
— Ваши водительские права!
Маршал берет документ, рвет его в клочья и рявкает охране:
— Избить, обоссать и бросить в канаву!…»
А теперь обращаем внимание на ряд нестыковочек Николая Никулина:
— Согласно воспоминаниям А. Н. Бучина, у Жукова была только одна машина с охраной (а не «караван», как пишет Н. Н. Никулин). Только в одном случае (июнь 1944 год, 1-й Белорусский фронт) А. Н. Бучин упоминает о караване в 10—15 «виллисов.
— Скорость «Мерседеса» Жукова могла достигать 150 км/ч, максимальная скорость виллиса охраны − 104 км/ч, а максимальная скорость грузовиков ПУСТЫХ Studebaker US6 и ГАЗ-АА — 72 км/ч и 70 км/ч соответственно. Таким образом, маловероятно, что тяжело гружёный грузовик мог обогнать автомобиль Жукова на шоссе, как это описывал Н. Н. Никулин.
— В тексте мемуаров Н. Н. Никулина не указано, откуда автор узнал о причинах спешки грузовика: «батарея без снарядов, ребята гибнут». Как правило, батареи располагались не на передовой, а в глубине позиций, и поэтому описанная ситуация могла возникнуть только при прорыве тактической зоны обороны атакующими войсками противника. Во время Берлинской операции 1945 года такая ситуация была маловероятной.
Думаю, что к утверждению Никулина, что он видел как Жуков, вылезая из джипа приказывал «избить, обоссать и бросить в канаву» можно подходить с такой же долей доверия, как и к его другим утверждениям. Например, что он видел НА ОДНОЙ ВЫСОТКЕ ПОД БЕРЛИНОМ НЕКОЛЬКО СОТ СГОРЕВШИХ советских танков.
Или его красочные описания боев за Ченстохов, от лица очевидца . НО!!!Ченстохов — город на юго-западе Польши. В то же примерно время, к которому относятся бои за Ченстохов (середина января 1945-го, 1-й Украинский фронт) — сержант Никулин принимает участие в наступлениях 2-го Белорусского фронта в Восточной Пруссии (январь 1945-го) и в Восточной Померании (февраль 1945-го), на Данциг и Гдыню, на севере Польши, о чём рассказывает в других главах.
Ну или, например, его фраза – «Данциг взяли довольно быстро, хотя почти вся армия полегла у его стен. Но это было привычно — одной ордой больше, одной меньше, какая разница….Один из десяти доходил». Однако общие потери 2-го Белорусского фронта за 10 февраля — 4 апреля 1945 года составили — 40 471 безвозвратные и 132 918 санитарные или 7 % — безвозвратные и 24 % — санитарные. Исходя из этих данных правильнее было бы сказать не «один из десяти доходил», а «тринадцать из четырнадцати доходили».
Право на выводы — оставляю за читателем. Но как мне кажется — Никулин банально увлекался и был бааальшим фантазером на ниве истории войны.
Когда я сказал маме, что собираюсь писать книгу, она меня попросила:
— Только, пожалуйста, ничего в ней не ври. И вообще, когда напишешь, дай мне почитать.
Я думал, что книгу о себе писать, в общем-то довольно просто. Ведь я достаточно хорошо себя знаю, У меня, как я думаю, окончательно сформировались характер, привычки и вкусы. Не задумываясь, могу перечислить, что люблю, а чего не люблю. Например, люблю: читать на ночь книги, раскладывать пасьянсы, ходить в гости, водить машину… Люблю остроумных людей, песни (слушать и петь), анекдоты, выходные дни, собак, освещенные закатным солнцем московские улицы, котлеты с макаронами. Не люблю: рано вставать, стоять в очередях, ходить пешком… Не люблю (наверное, многие этого не любят), когда ко мне пристают на улицах, когда меня обманывают. Не люблю осень.
Настал первый день работы над книгой. Сел за стол и долго просидел, мучительно подыскивая первое предложение. Подошел к книгам, раскрыл некоторые из них. Как только люди не начинали писать о себе! Прямо зависть берет — какие у всех хорошие, сочные, емкие слова. Но ведь это их фразы. А мне нужно свое первое предложение.
Хожу по комнате, рассматриваю книги, фотографии (так всегда делаю, придумывая трюки для выступлений в цирке) и пытаюсь сочинить начало. И тут рука сама. пишет: «Я родился 18 декабря 1921 года в Демидове, бывшем Поречье, Смоленской губернии». Мгновенно всплыли в памяти все анкеты, которые приходилось заполнять, и зачеркиваю «оригинальное» начало. Снова, пытаясь найти спасение, смотрю на томики книг: Аркадий Аверченко, Михаил Зощенко, Михаил Светлов… Вот ведь рассказывали они о своей жизни умно, коротко, выразительно и оригинально. Правда, они писатели, им и положено хорошо писать, А я — клоун. И все, наверно, ждут от меня чего-нибудь особенного, эксцентричного.
В коммунальной квартире под номером один на первом и единственном этаже деревянного, с облупившейся зеленой краской дома мы занимали девятиметровую комнату.
Окно с занавесочкой, зеленые обои, небольшой квадратный обеденный стол в углу, за ним же занимался отец, а я умудрялся делать уроки. Рядом — кровать родителей, здесь же сундук, на котором спали часто гостившие у нас родственники. По всем углам комнаты лежали кипы газет и журналов (отец запрещал их выбрасывать). На ночь из коридора для меня приносили раскладушку. Это была деревянная, походная кровать, проданная нам старушкой соседкой по двору. На ней во время русско-японской войны спал в походах ее покойный муж, полковник русской армии.
Кроватью я гордился. Мне даже казалось, что она до сих пор пахнет порохом. Правда, в первую же ночь я провалился на пол: гвоздики, державшие мешковину, проржавели, да и сам материал прогнил. Раскладушку полковника на другой день отремонтировали, прибив новый материал, и я спал на ней до окончания школы. Хотя я родился в декабре 1921 года, в школу решили меня отправить в 1929 году, не дожидаясь исполнения восьми лет (в то время в первый класс принимали с восьми лет)
И вдруг на одном из уроков она посмотрела на меня так ласково своими зелеными, как у рыси, глазами, что я понял — в мире нет лучше и красивее этой девочки. С тех пор я стал часто о ней думать и смотреть на нее по-другому. Через некоторое время решил проводить ее из школы до дома, хотя и пришлось для этого сделать приличный крюк. По дороге говорили о любимых книгах: я — про Конан Дойла, она — про Эдгара По. С тех пор начали обмениваться книгами.
Провожать от школы до дома вскоре перестал, боялся, что ребята начнут дразнить. Но любить ее продолжал. Часто я рисовал в своем воображения такие картины: нападает на нее кто-то, а я ее защищаю. Когда она приходила к Нине в гости, сердце у меня начинало необычайно биться. Тогда я залезал на крышу самого высокого сарая в нашем дворе и терпеливо ждал, когда она выйдет из дома. Именно оттуда мне хотелось крикнуть ей: «До свидания!», чтобы, обернувшись, она увидела, как бесстрашно стою я на самом краю крыши. А при мысли о том, чтобы признаться ей в любви и сказать, как она мне нравится, краснел. Казалось, она и не подозревала о моих чувствах. Разговаривала со мной так же, как и со всеми остальными ребятами из нашего класса.
Я все чаще стал разглядывать себя в отцовское зеркало и страшно переживал, что голова у меня какая-то продолговатая, дынькой, как говорила мама, и нос слишком большой. Таким я казался себе в тринадцать лет. Порой ее провожал в школу отец. Это был хмурый, неразговорчивый человек. Он доводил дочь до ворот и, сухо кивнув ей головой, шел на работу. А я думал: «Вот какой он, даже не поцелует. Ведь так приятно было бы ее поцеловать!» В своих мечтах я целовал ее бесконечно. Почему — то целовал в щеку или в макушку — там, где сходились ее беленькие волосы. Но потом, узнав, что она с отцом ходит регулярно тренироваться в стрельбе из винтовки, проникся к нему уважением и сам решил записаться в стрелковый кружок. Но после первого же занятия меня с приятелем из тира выгнали, потому что мы стреляли по лампочкам на потолке.
В армию меня призвали в 1939 году, когда еще не исполнилось восемнадцати лет. Неужели не возьмут?» — думал я после первого посещения военкомата, когда меня вызвали на медкомиссию и сразу же направили в туберкулезный диспансер. Я страшно переживал, боясь, что у меня что-нибудь обнаружат и не призовут. Наконец после нескольких медосмотров выяснилось, что я практически здоров. На последней комиссии в военкомате председатель, посмотрев на меня, сказал:
— Ну что же, — сказал я, — артиллерия — тоже неплохо.
Гордый, придя домой, я радостно сообщил:
— Призвали в артиллерию!
Привезли нас на какую-то железнодорожную станцию недалеко от Красной Пресни, где мы провели почти сутки.
Все мы приглядывались друг к другу. Мне понравился один парень, веселый, симпатичный, с ладной фигурой, отлично пел песни, без устали рассказывал сметные истории. Другой все хвалился, какая у него была цыганочка мировая, как она его любила и как провожала на призывной пункт. Третий, с лица которого все время не сходила улыбка этим он и привлек внимание, — вспоминал маму, угощал всех шоколадными конфетами. Каждый из нас рассказывал друг другу о себе.
— Ну и фигурка у тебя: глиста в обмороке… Что, тебя дома не кормили?
Я, наверное, выглядел действительно смешным: тощий, длинный и сутулый.
Ночью нас привезли в Ленинград. Когда нам сообщили, что будем служить под Ленинградом, все дружно закричали «ура». Тут же, охлаждая наш пыл, нам объяснили:
Сначала меня убивало слово «подъем». Семь утра. На улице еще темно. Пришла зима. Мы спим. И на всю казарму раздается громкое: «Подъем!»
Вставать не хочется, а надо. Никак я не мог научиться быстро одеваться. Поэтому становился в строй чуть ли не последним.
Старшина во время подъема всегда кричал:
— Ну, пошевеливайтесь вы, обломчики!
Долго мы ломали голову, что за «обломчики». Потом выяснилось, что старшина сравнивал нас с Обломовым из романа Гончарова.
Все, что произошло в первый день после подъема, глубоко потрясло меня. Дома в прохладную погоду меня никогда не выпускали из дома без пальто, умывался всегда только теплой водой, а здесь вдруг вывели на морозный воздух в нижней рубашке, с полотенцем, обвязанным вокруг живота, и заставляют бежать полкилометра по замерзшей, звенящей под сапогами глинистой дороге. После зарядки прямо на улице умывались ледяной водой. Я мылся и с ужасом думал, что вот уже начинается воспаление легких.
В один из первых дней службы выстроил всех нас старшина и спрашивает:
— Ну, кто хочет посмотреть «Лебединое озеро»?
Я молчу. Не хочу смотреть «Лебединое озеро», ибо накануне видел «Чапаева». А с «Чапаевым» вышло так. Старшина спросил:
— Желающие посмотреть «Чапаева» есть?
«Еще спрашивает», — подумал я и сделал два шага вперед. За мной вышло еще несколько человек.
— Ну, пошли за мной, любители кино, — скомандовал старшина.
Привели нас на кухню, и мы до ночи чистили картошку. Это и называлось смотреть «Чапаева». В фильме, как известно, есть сцена с картошкой.
Утром мой приятель Коля Борисов поинтересовался: как, мол, «Чапаев»?
— Отлично, — ответил я. — Нам еще показали два киножурнала, поэтому поздно и вернулись.
В ночь на 22 июня на наблюдательном пункте нарушилась связь с командованием дивизиона. По инструкции мы были обязаны немедленно выйти на линию связи искать место повреждения. Два человека тут же пошли к Белоострову и до двух ночи занимались проверкой. Они вернулись около пяти утра и сказали, что наша линия в порядке. Следовательно, авария случилась за рекой на другом участке.
Наступило утро. Мы спокойно позавтракали. По случаю воскресенья с Боруновым, взяв трехлитровый бидон, пошли на станцию покупать для всех пива. Подходим к станции, а нас останавливает пожилой мужчина и спрашивает:
— Товарищи военные, правду говорят, что война началась?
— От вас первого слышим, — спокойно отвечаем мы. — Никакой войны нет. Видите — за пивом идем. Какая уж тут война! — сказали мы и улыбнулись.
Прошли еще немного. Нас снова остановили:
— Что, верно война началась?
— Да откуда вы взяли? — забеспокоились мы.
Что такое? Все говорят о войне, а мы спокойно идем за пивом. На станции увидели людей с растерянными лицами, стоявших около столба с громкоговорителем. Они слушали выступление Молотова.
…Первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто.
Смерть на войне, казалось бы, не должна потрясать. Но каждый раз это потрясало. Я видел поля, на которых лежали рядами убитые люди: как шли они в атаку, так и скосил их всех пулемет. Я видел тела, разорванные снарядами и бомбами, но самое обидное — нелепая смерть, когда убивает шальная пуля, случайно попавший осколок.
А смерть командира орудия Володи Андреева… Какой был великолепный парень! Песни пел замечательные. Стихи хорошие писал и как нелепо погиб. Двое суток мы не спали. Днем отбивались от эскадрилий «юнкерсов», которые бомбили наши войска, а ночью меняли позиции. Во время одного переезда Володя сел на пушку, и заснул, и во сне упал с пушки. Никто этого не заметил, пушка переехала Володю. Он успел перед смертью только произнести: «Маме скажите…»
Вспоминая потери близких друзей, я понимаю — мне везло. Не раз казалось, что смерть неминуема, но все кончалось благополучно. Какие-то случайности сохраняли жизнь. Видимо, я и в самом деле родился в сорочке, как любила повторять мама.
…Встретив мою бывшую одноклассницу, она дала ей номер моей полевой почты, и девочка мне написала небольшое письмо. Ничего особенного в нем не было — вопросы о моей службе, рассказы о знакомых ребятах. О себе она писала, что поступила учиться в институт иностранных языков. Письмо я несколько раз перечитывал и выучил наизусть. Сразу ответил ей большим посланием. Обдумывал каждую фразу, изощрялся в остроумии, на полях сделал несколько рисунков из моей армейской жизни. Так началась наша переписка, которая продолжалась до последнего дня службы.
9 мая 1945 года.
Победа! Кончилась война, а мы живы! Это великое счастье — наша победа! Война позади, а мы живы! Живы!!!
На другой день мы увидели, как по шоссе шагали, сдаваясь в плен, немцы. т. е немцы, наступление на которых готовилось. Впереди шли офицеры, за ними человек пятнадцать играли немецкий марш на губных гармошках. Огромной выглядела эта колонна. Кто-то сказал, что за полдня немцев прошло более тридцати тысяч. Вид у всех жалкий. Мы разглядывали их с любопытством.
Вскоре наш дивизион окончательно приступил к мирной жизни. И 11 нюня 1945 года в нашем боевом журнале появилась запись. Последняя запись в журнале боевых действий первой батареи 72-го отдельного Пушкинского дивизиона: «Закончено полное оборудование лагеря в районе станции Ливберзе. Получено указание о прекращении ведения боевого журнала. Командир батареи капитан Шубников».
И наступило мирное время. Всем нам казалось очень странным наше состояние. Мы отвыкли от тишины. Больше всего я ожидал писем из дома. Интересно, думал я, а как победу встретили отец и мать?
…Я ехал и думал о войне как о самой ужасной трагедии на земле, о бессмысленном истреблении людьми друг друга. До войны я прочел книгу Ремарка «На Западном фронте без перемен». Книга мне понравилась, но она меня не поразила. И хотя возвращался домой несколько растерянным и в сомнениях, главное, что ощущал, — радость. Радовался тому, что остался жив, что ждут меня дома родные, любимая девушка и друзья. «Все образуется, — думал я, — Если пережил эту страшную войну, то все остальное как-нибудь преодолею».
У ворот дома меня уже ждала мама. Мама! За годы войны она сильно изменилась. На осунувшемся лице выделялись ее огромные глаза, волосы совсем побелели. Когда я вошел в комнату, радостно запрыгала собака Малька. Она меня не забыла. Вскоре появился мой школьный друг Шура Скалыга. Он недавно вернулся из Венгрии, где служил в танковых частях. На его груди красовался орден Славы третьей степени. Вместе с Шурой, наскоро поев, мы помчались на «Динамо». Успели как раз к перерыву. Отец стоял у контроля. Я еще издали заметил его сутулую фигуру в знакомой мне серой кепке.
— Папа! — заорал я.
Отец поднял руку, и мы кинулись друг к другу. Пока мы целовались, Шурка кричал контролерам:
— Глядите! Глядите! Они всю войну не виделись! Он вернулся! Это отец и сын!
Под эти крики мы вдвоем с Шуркой прошли мимо ошеломленных контролеров на один билет.
Не помню, как сыграли в тот день «Спартак» и «Динамо», но матч стал для меня праздником. Я в Москве. Дома. И как в доброе довоенное время, сижу с отцом и Шуркой Скалыгой на Южной трибуне стадиона «Динамо», смотрю на зеленое поле, по которому бегают игроки, слышу крики и свист болельщиков и думаю: «Вот это и есть, наверное, настоящее счастье».
…В первый же день моего приезда домой я встретился с моей любимой. После футбола я позвонил ей, и мы договорились о встрече возле Елоховского собора. Шел на свидание с волнением. Стесняла военная форма, к тому же хромовые сапоги нещадно жали. Эти первые в жизни настоящие хромовые сапоги подарили мне на прощанье разведчики, которые тайно сделали заказ нашему дивизионному сапожнику, но ошиблись размером. И я с трудом натянул сапоги на тонкий отцовский носок.
— О, Юрка, ты совсем стал взрослый, — сказала она радостно, увидев меня.
А я стоял, переминаясь с ноги на ногу, не знал, что сказать, и от волнения расправлял усы, которые, как мне казалось, придавали моему лицу бравый вид. В тот вечер в парадном я ее в первый раз поцеловал. А потом долго не давал уйти. Она, вырывая свою руку из моей, говорила шепотом:
— Не надо, может выйти папа.
Мы почти ежедневно встречались. Ходили в театр, кино. Она несколько раз приходила к нам в Токмаков переулок. Моим родителям она нравилась. И через два дня на той же лестничной клетке, где впервые ее поцеловал, сделал ей предложение. Мог бы сделать и у нее дома, куда не раз заходил, но постеснялся. В семье была сложная обстановка. Отец и мать находились в разводе, но жили в одной комнате, перегороженной пианино и ширмой. Они не разговаривали между собой. (В их доме я себя глупо чувствовал: то заходил в отцовский закуток попить чаю, то возвращался допивать на половину, где жили мать с дочкой.)
— Ты папе очень нравишься, — говорила она мне.
В тот вечер, когда я попросил ее руки, она сказала:
— Приходи завтра, я тебе все скажу.
На следующий день, когда мы встретились на бульваре, она, глядя в землю, сообщила, что меня любит, но по-дружески, а через неделю выходит замуж. Он летчик, и дружит она с ним еще с войны, просто раньше не говорила. Поцеловала меня в лоб и добавила:
— Но мы останемся друзьями…
Вот так и закончилась моя первая любовь. Переживал я, конечно, очень. Ночью долго бродил один по Москве…
Этот Ленинградский паренёк в 17 лет, со второй настойчивой добровольной попытки, попал на фронт. Прошел всю войну. Вот отрывки из его воспоминаний:
«Представить это отчаяние невозможно, и поймет его лишь тот, кто сам на себе испытал необходимость просто встать и идти умирать. Не кто-нибудь другой, а именно ты, и не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту, ты должен идти в огонь, где в лучшем случае тебя легко ранит, а в худшем — либо оторвет челюсть, либо разворотит живот, либо выбьет глаза, либо снесет череп. Именно тебе, хотя тебе так хочется жить! Тебе, у которого было столько надежд. Тебе, который еще и не жил, еще ничего не видел. Тебе, у которого все впереди, когда тебе всего семнадцать! Ты должен быть готов умереть не только сейчас, но и постоянно. Сегодня тебе повезло, смерть прошла мимо. Но завтра опять надо атаковать. Опять надо умирать, и не геройски, а без помпы, без оркестра и речей, в грязи, в смраде. И смерти твоей никто не заметит: ляжешь в большой штабель трупов у железной дороги и сгниешь, забытый всеми в липкой жиже погостьинских болот.«
Или вот ещё:
«Поразительная разница существует между передовой, где льётся кровь, где страдание, где смерть, где не поднять головы под пулями и осколками, где голод и страх, непосильная работа, жара летом, мороз зимой, где и жить-то невозможно, — и тылами. Здесь, в тылу, другой мир. Здесь находится начальство, здесь штабы, стоят тяжелые орудия, расположены склады, медсанбаты. Изредка сюда долетают снаряды или сбросит бомбу самолет. Убитые и раненые тут редкость. Не война, а курорт! Те, кто на передовой — не жильцы. Они обречены. Спасение им — лишь ранение. Те, кто в тылу, останутся живы, если их не переведут вперед, когда иссякнут ряды наступающих. Они останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организаций ветеранов. Отрастят животы, обзаведутся лысинами, украсят грудь памятными медалями, орденами и будут рассказывать, как геройски они воевали, как разгромили Гитлера. И сами в это уверуют! Они-то и похоронят светлую память о тех, кто погиб и кто действительно воевал! Они представят войну, о которой сами мало что знают, в романтическом ореоле. Как все было хорошо, как прекрасно! Какие мы герои! И то, что война — ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдет на второй план. Настоящие же фронтовики, которых осталось полтора человека, да и те чокнутые, порченые, будут молчать в тряпочку. А начальство, которое тоже в значительной мере останется в живых, погрязнет в склоках: кто воевал хорошо, кто плохо, а вот если бы меня послушали!«
Про молодых солдат:
«Как-то, в январе сорок второго, под Мясным Бором, пригнали из Сибири пополнение: лыжный батальон — пятьсот парней 17-18 лет. Рослые, сильные ребята, спортсмены, кровь с молоком. На всех новые полушубки, валенки. У всех автоматы. Комсомольцы. Рвутся в бой. А тут как раз на пути наступающих возник немецкий узел сопротивления — деревушка на холме, пупком выделяющаяся среди полей. В каменных фундаментах домов — доты, много дзотов, пулеметов, минометов. Два яруса траншей. Кругом же деревушки — метров семьсот открытого, голого, заснеженного поля. Преодолеть этот открытый участок невозможно: все пристреляно. Наступление здесь застопорилось.
И вот, без разведки, без прикидки, скомандовал пьяный генерал лыжникам: «Вперед!! Взять деревню!» И батальон стремительно, с разгону, с воплем: «Уррррааааа!!!» выскочил на поле перед деревней. Метров двести скользили лыжники вперед, как бы по инерции, а через десять минут на снегу лежали одни трупы. Батальон погиб. Раненых, которые шевелились, немцы добивали из своих укрытий. Притаившиеся вскоре замерзли. Выползти никто не смог. Санитары не отваживались выйти на поле, а те, кто попытался, были убиты…»
Жуткая правда о той войне:
«Окруженная 2-я ударная армия погибала. Люди падали под осколками и пулями, как мухи, мерли от голода. Мертвецами гатили болото, делали из них укрытия, отдыхали, сидя на мертвых телах.
Когда удавалось пробить проход из окружения к своим, вывозили раненых по узкоколейке, а так как шпал не хватало, нередко клали под рельсы мерзлых покойников. Лежит Иван, в затылок ему вбит костыль, сверху рельса, а по рельсе, подпрыгивая, бежит вагонетка, толкаемая полудохлыми окруженцами…»
Или вот, про Отелло:
«Как-то, зайдя вечером в землянку, я застал мирную сцену: Забиякин, сидя у печки, выжигал из гвардейского значка раскаленным гвоздем поселившихся там вшей и увлекательно рассказывал притихшим солдатам длинный детектив по мотивам Шерлока Холмса и его русского коллеги сыщика Путилина. Иногда в рассказах Забиякина звучали классические сюжеты. Вот, например, такой.
— Одна красивая баба вышла, значит, за генерала, хоть и немолод он был, да еще и негр. Но, сам понимаешь, положение, оклад, слава… Пожила с генералом, а потом дала лейтенанту, а генерал-то и узнал! Платок там какой-то нашел… Был он негр здоровый и свирепый, взял да и задушил свою молодуху, да еще ножом добавил: милиция насчитала тридцать две раны! А молодуха-то, оказывается, и не давала лейтенанту: все выдумал капитан, который хотел сделать карьеру. Генерал, как услыхал об этом, вроде ума лишился, орать стал, глаза вылупил, пена пошла изо рта. Схватил штык и себе в живот: Рраз! Рраз! Рраз! Рраз! И дух из него вон. Вот, братцы, какая история!»
Хмельная победа:
«Берлин брали в мае. Была весна и вся армия была пьяна. Спиртное находили везде в изобилии и пили, пили, пили. Никогда больше на протяжении всей моей жизни я не употреблял столько спиртного, как в те два месяца! Быть может, потому так быстро завершилась война, что, одурманенные вином, мы в самом её конце, забыли об опасности и лезли на рожон. Почти полмиллиона нашего брата полегло в берлинской операции. В память врезались: взрывы, бомбежка, обстрел — и тут же гармошка, пьяный пляс. Победа!«
На улицах Берлина:
«Берлин представлял собой груду горящих камней. Многие километры развалин. Улицы засыпаны обломками, а по сторонам не дома, а лишь стены с пустыми проемами окон. Однажды позади такой стены взорвался тяжелый немецкий снаряд, и она начала сперва медленно, потом все быстрей и быстрей падать на запруженную людьми улицу. Раздался дикий вой, но убежать никто не успел. Только красная кирпичная пыль поднялась над местом происшествия. Правда, говорят, потом удалось извлечь живых танкистов из засыпанного танка. Остальные были раздавлены. По счастливой случайности я не дошел метров пятидесяти до этой стены и был лишь свидетелем обвала.«
Про попугая:
«Однажды солдаты притащили откуда-то красивую клетку с говорящим попугаем, они кормили его гороховой кашей и учили ругаться по-матерному, однако попка упорно болтал по-немецки. В день победы офицеры полка устроили торжество. Как только провозгласили первый тост за отца всех народов, великого и мудрого полководца и подняли бокалы, попугай громко заорал: «Хайль Гитлер!!!» Тут ему пришел конец.«
Пра Шверин:
«Шверин был абсолютно целый, с населением, пополненным за счет эвакуированных. Жизнь била здесь ключом. По улицам расхаживали немцы в военной форме — их должны были забрать с собой англичане, но не успели. Странно было встречать лицом к лицу людей, которых мы привыкли видеть только в прицеле пулемета. Специфическое чувство, возникавшее при таких встречах, сохранилось, вероятно, у фронтовиков на всю жизнь. Даже сейчас, когда я вижу на улицах Ленинграда офицеров из ГДР, чья форма мало отличается от нацистской, мне хочется прыгнуть в канаву и дать длинную очередь. То же самое — при звуке летящего самолета. Война кончилась более тридцати лет назад, но этот звук вызывает у меня всегда одну и ту же реакцию: глаза лихорадочно ищут укрытие. Видимо, какие-то рефлексы, выработавшиеся на войне, неистребимо вошли в нашу плоть и кровь.«
Про Рейхстаг:
«Многие расписывались на Рейхстаге или считали своим долгом обоссать его стены. Вокруг Рейхстага было море разливанное. И соответствующая вонь. Автографы были разные: «Мы отомстили!», «Мы пришли из Сталинграда!», «Здесь был Иванов!» и так далее. Лучший автограф, который я видел, находился, если мне не изменяет память, на цоколе статуи Великого курфюрста. Здесь имелась бронзовая доска с родословной и перечнем великих людей Германии: Гёте, Шиллер, Мольтке, Шлиффен и другие. Она была жирно перечеркнута мелом, а ниже стояло следующее: «Е…л я вас всех! Сидоров». Все, от генерала до солдата, умилялись, но мел был позже стерт, и бесценный автограф не сохранился для истории.«
Нельзя не согласиться с автором:
«Война — самое грязное и отвратительное явление человеческой деятельности, поднимающее все низменное из глубины нашего подсознания. На войне за убийство человека мы получаем награду, а не наказание. Мы можем и должны безнаказанно разрушать ценности, создаваемые человечеством столетиями, жечь, резать, взрывать. Война превращает человека в злобное животное и убивает, убивает…«
И, как резюме:
«Бедные, бедные русские мужики! Они оказались между жерновами исторической мельницы, между двумя геноцидами. С одной стороны их уничтожал Сталин, загоняя пулями в социализм, а теперь, в 1941-1945, Гитлер убивал мириады ни в чем не повинных людей. Так ковалась Победа, так уничтожалась русская нация, прежде всего душа ее. Смогут ли жить потомки тех кто остался? И вообще, что будет с Россией?«
Источник: https://www.liveinternet.ru/users/896621/post133857299/
или
Начнём с пары слов о мемуаристике как таковой. Мемуары — это повествование о реальных событиях прошлого, участником или очевидцем которых был сам автор. Особенностью мемуаров как исторического источника является их субъективизм. Само происхождение источника накладывает отпечаток необъективности, из этого следует, что точка зрения мемуариста не обязательно будет правильной. Слепое полагание только на мемуары как единственный источник при изучении и оценке того или иного события ставит крест на возможности наиболее полно ознакомиться с описываемым событием. Таким образом, граждане, почитающие «Воспоминания о войне» Николая Никулина как единственно верный источник событий блокады Ленинграда, содержащий исключительно ПравдуЪ(тм), проявляют крайнюю несознательность и проваливаются в бездну незнания и невежества.
Теперь об авторе. Николай Николаевич Никулин родился 17 апреля 1923 года в селе Погорелка Ярославской области (то есть он не коренной ленинградец в энном поколении. Это малозначительная деталь, но она важна). С 1927 года семья Никулиных перебралась в город на Неве. Николай Николаевич учился в школе на Мойке, на начало Великой Отечественной войны он окончил десять классов. С началом войны записался добровольцем в ленинградское ополчение, однако как человек с образованием был отправлен в радиошколу. После её окончания и получения звания младшего сержанта в ноябре 1941 направлен на Волховский фронт радиотелефонистом в дивизион 883-го корпусного артиллерийского полка. В его составе участвовал в тяжелейших боях под Киришами и в Погостье. После ранения летом 1943 года попал в пехоту. В составе 1-го батальона 1067-го стрелкового полка 311-й стрелковой дивизии участвовал в неудачной Мгинской наступательной операции. Затем были наступление на Псков, Тарту, Лиепая, Варшава, Данциг и, наконец, Берлин. Войну Никулин окончил в звании гвардии сержанта, был награждён орденом Красной Звезды. Демобилизовался в 1945 году. В 1950 году с отличием окончил исторический факультет Ленинградского государственного университета, работал в Эрмитаже, при котором в 1957 году окончил аспирантуру и защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата искусствоведения. Профессионально занимался голландским Ренессансом, творчеством Иеронима Босха, малыми голландцами. Воспоминания о войне Никулин написал в 1975 году. Скончался Николай Николаевич Никулин 19 марта 2009 года.
Ну а теперь перейдём к самому тексту мемуаров гвардии сержанта Никулина. Признаюсь, я осилил только сотню с небольшим страниц, дальше мне стало невыносимо тошно читать вот это всё. Препарированию подверглась книга, изданная издательством АСТ в 2016 году, ISBN 978-5-17-096372-0. Начнём по порядку.
Во-первых, заслуживает внимания стиль изложения. С первых же страниц вместе с мыслями автора в разум вползает и его отношение ко всему, что окружает его. И это отношение к жизни я в людях не терплю, поскольку к окружающей его, десятиклассника, атмосфере горячего лета 1941-го Никулин относится с какой-то лёгкой, замаскированной, но всё же надменностью, презрительностью: «город украсился бездарно выполненными плакатами на военные темы», «мобилизованные спешили последний раз напиться и отпраздновать отъезд…»
Ленинградский интеллигент, хоть и ярославского разлива, не может не выказать своё «фи» ко всему его окружающему. И эта надменность явно имеет под собой как раз желание истребить любое напоминание о своём босоногом ярославском детстве. Он ж в Ленинграде живёт! Колыбель революции, культура, окно в Европу! Вот и выдавливал из себя деревню Николай Никулин по капле, да не заметил, как выдавил лишнего. Взгляд свысока на окружающих ещё аукнется ему на фронте.
Во-вторых, Николай Никулин действительно получил на войне тяжёлую психологическую травму. Это никто не оспаривает. Серьёзно, побывать под Погостьем и вернуться оттуда совершенно нормальным человеком дано не каждому. Тонкая творческая натура Никулина не вынесла испытаний войной, о чём он честно признаётся в предисловии. Человека, привыкшего к прекрасному, судьба швырнула в кровавое месиво и фронтовые впечатления преследовали Николая Никулина всю его жизнь. Вьетнамские флэшбэки по сравнению с «синдромом Погостья» — ничто. Но при этом Никулин, видимо, был свято уверен, что плохо было всем солдатам и страдают от войны все ветераны. Поэтому в книге и появляются постоянно фронтовики, оставшиеся «калеками, безногими, безрукими» или превратившиеся «в неврастеников, алкоголиков…». Распространять на всех конкретно свою сломанную жизнь неправильно и некорректно.
В-третьих, при прочтении книги у меня неоднократно вставал вопрос: а Никулин ли вообще её автор? В тексте полно ляпов и нестыковок, которые вызывают сомнение в подлинности, достоверности описываемых событий. Постоянно случаются временные ляпы — то автор утверждает, что написал текст в 1975 году, то вдруг «даже сейчас, в шестидесятые». Риторика отдельных моментов тоже вызывает сомнения в правильности указанной автором даты написания дневника. Например, вопрос русской интеллигенции «кто хуже — Сталин или Гитлер?» стал озвучиваться только в 1990-е годы. Байки о великолепно оснащённом и глубоко профессиональном Вермахте тиражировал небезызвестный предатель Виктор Суворов. Ну а беспощадный разгул антисоветчины заставляет задуматься — а это точно в 1975-м Никулин писал??? Обо всех антисоветских штампах будет сказано ниже, однако появление их в тексте внезапно и без особой причины наводит на мысль, что их вставил туда уже не Никулин, а кто-то другой. Быть может, Никулин не писал свои мемуары, а просто их наговаривал кому-то? А этот кто-то дополнял «художественным вставками» тяжёлые воспоминания Николая Никулина? В пользу версии о другом авторе говорят и приведённые отрывки из записей, которые Никулин вёл ПРЯМО НА ФРОНТЕ (страница 95). Эти короткие отрывистые записки написаны совершенно в другом стиле, нежели воспоминания. Даже принимая во внимания обстановку, в которых Никулин вёл свой дневник, можно утверждать, что в тексте Никулина-искусствоведа 1975 года много нетипичных для Никулина-солдата моментов.
И в-четвёртых: по сей день ни оригинала военных записок Николая Никулина, ни оригинала рукописи 1975 года никто не видел и в руках не держал. То есть источник происхождения информации, которую открыто продают в книжных магазинах, неясен. Невольно вспоминается история с фейковым блокадным дневником партработника Николая Рибковского, голимую ложь из которого некоторые одарённые личности до сих пор усердием распространяют по интернету. Таким образом, помимо массы вопросов к содержанию воспоминаний Никулина, возникает вопрос и в реальном существовании рукописи. Конечно, может быть, где-то тот дневник 1975 года и лежит, но никто из исследователей его в глаза не видел.
Перейду, наконец, к содержанию. Из первых же страниц мемуаров видно, что летом 1941-го Николая Никулина вообще не интересует война. Он минимум три раза, описывая июнь-июль 1941 года, отмечает, что «война где-то шла», «что-то происходило, но никто толком ничего не знал». Видимо, недосуг ему было послушать сводку Совинформбюро по радио, которое чёрной тарелкой висело на стене кухни. Приметы военного времени в Ленинграде ему кажутся странными и бессмысленными: «какие-то не очень молодые люди в широченных лыжных штанах… кололи чучела штыком», «девушки в нелепых галифе и плохо сшитых гимнастёрках» (где он вообще летом 1941-го умудрился найти девушек в галифе? Женщины-военнослужащие носили юбки).
Сцена с отправкой морской пехоты в некий десант стала хрестоматийной. Описывается погрузка на «прогулочный катер» морпехов (которых Никулин упорно называет солдатами. Морская пехота же выглядела как стопроцентные моряки. Перепутать моряка и пехотинца — это всё равно что перепутать негра и белого. Особенно странно это для жителя Ленинграда, где моряков всегда много). Во время погрузки к одному из бойцов подбежала женщина и с плачем вцепилась в него, не желая отпускать. Когда же, наконец, катер ушёл, женщина осталась на причале и «выла, ударяясь головою о гранитный парапет набережной». Далее следует сногсшибательная развязка: «я узнал много позже: ни солдаты, ни катера, на которых их отправляли в десант, больше не вернулись»
Во-первых, в данном отрывке в первый раз появляется излюбленный никулинский источник информации — слухи и байки. «Я узнал», «как мне рассказывали», «по слухам», «говорят» — эти маркеры непроверенной информации в дальнейшем будут появляться на страницах мемуаров Николая Никулина постоянно, по несколько раз на развороте. Плохо то, что это будут самые дикие, самые фантастические и самые омерзительные слухи, которые Никулин принимает за правду.
Во-вторых, с чего Никулин взял, что грузившиеся в катер морпехи отправлялись в десант? В 1941 году Балтийский флот провёл всего ТРИ десантных операции: Петергофский десант, Стрельнинский десант и десант на завод «ПишМаш». Все эти операции проводились очень ограниченными силами и все окончились поражениями. Вот только проводились они с 3 по 8 октября, но никак не летом! Отправку десантов на Стрельну, Петергоф и «ПишМаш» Николай Никулин видеть никак не мог, поскольку находился на фронте, а не в Ленинграде! Таким образом, Никулин наложил слухи о гибели десантов на собственные воспоминания об увиденной отправке (скорее всего, в Кронштадт) морских пехотинцев. Разница же между двумя событиями — месяца три-четыре…
Таких ляпов с фантастическими событиями и построением логических цепочек на сведениях агентства ОБС — полкниги: и добровольцев из ополчения запирают в трюме баржи — «чтоб не разбежались, голубчики!» (баржу, по всем законам жанра, топит немецкая авиация, все ополченцы гибнут в запертом трюме). И целая землянка раненых, которые стоя замёрзли насмерть. И замёрзшая за одну ночь насмерть в снегах Северного фронта дивизия РККА…
Весьма показательны и заметки о ходе службы, которые автор называет «атмосферой казармы». Показательны они тем, что даже в 1975-м году Николай Никулин так и не понял, что такое армия и с чем её едят. Его, интеллигентного мальчика, оторвали от маминой юбки, выдернули с уютной кухоньки и отправили служить с каким-то пролетарским быдлом. Фу!
Совершенно естественно, что армия в первую очередь должна выбить всю дурь и гражданку из головы вчерашнего шпака. Именно поэтому существуют КМБ, наряды вне очереди, приказы типа «круглое нести, квадратное катить» и «копать окоп для стрельбы с лошади стоя». С годами военнослужащий начинает понимать необходимость таких, на первый взгляд, идиотских действий. Николай Никулин этого понимать не хотел. Он ж интеллигент! Именно поэтому вся офицеры — тупые идиоты из села, вечно пьяные и жестокие: «Ага, вы знаете два языка! Хорошо — пойдёте чистить уборную!» Сержанты не лучше: «Когда я путал при повороте в строю правую и левую стороны (sic!!!), сержант поучал меня: — Здесь тебе не университет, здесь головой думать надо!»
Пассаж о комиссаре вообще достоин полного воспроизведения: «А старший политрук какой был весельчак! На политбеседе он сообщил:
– Украина уже захвачена руками фашистских лап!
А потом, после отбоя, гонял всю роту по плацу. Солдаты громко топали одной ногой и едва слышно ступали другой – это была стихийная демонстрация общей неприязни к человеку, который никому из нас не нравился. Коса нашла на камень – политрук обещал гонять нас до утра. Только вмешательство начальника училища исправило положение.
– Прекратить! – заявил он. – Завтра напряженный учебный день.
Этот политрук потом, когда началась блокада и мы стали пухнуть от голода, повадился ходить в кухню и нажирался там из солдатского котла… Каким-то образом ему удалось выйти живым из войны. В 1947 году, отправившись по делам в Москву, я увидел в поезде знакомую бандитскую рожу со шрамом на щеке. Это был наш доблестный политрук, теперь проводник вагона, угодливо разносивший стаканы и лихо бравший на чай. Он, конечно, меня не узнал, и я с удовольствием вложил полтинник в его потную честную руку.»
Великолепно, не находите? И так Николай Никулин пишет обо всех своих сослуживцах, командирах и окружающих людях. Они все — грязь, отбросы, которые недостойны общества ленинградского интеллигента! Николай Николаевич с упоением тиражирует все самые омерзительные армейские слухи — капитан-артиллерист Седаш у него не вышел в генералы, так как «по слухам, был замешан в афере с продовольствием» (то, что с 1941 до 1945 выслужиться из капитанов в генералы затруднительно, автор не додумался). И какой-то старшина-снабженец «спьяну» заехал ночью на нейтралку и был убит немцами. И «якобы» на захваченной станции Погостье «оказался запас спирта», красноармейцы напились и «были вырезаны подоспевшими немцами… История типичная!«. И его полковник «просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули».
Вся армия у Никулина тупо бухает: «перепив, старшина Затанайченко пошел во весь рост на немцев: «Уу, гады!..» Мы похоронили его рядом с лейтенантом Пахомовым – тихим и добрым человеком, который умер, выпив с тоски два котелка водки».
А вот этот момент явно в своём «шедевре» «Утомлённые солнцем-2» воплотил Никита Сергеевич Михалков: «Я заглянул в щель сквозь приоткрытую обмерзшую плащ-палатку, заменявшую дверь, и увидел при свете коптилки пьяного генерала, распаренного, в расстегнутой гимнастерке. На столе стояла бутыль с водкой, лежала всякая снедь: сало, колбасы, консервы, хлеб. Рядом высились кучки пряников, баранок, банки с медом – подарки из Татарии «доблестным и героическим советским воинам, сражающимся на фронте», полученные накануне. У стола сидела полуголая и тоже пьяная баба.
– Убирайся к *** матери и закрой дверь!!! – орал генерал нашему майору.
А 311-я тем временем гибла и гибла у железнодорожного полотна станции Погостье. Кто был этот генерал, я не знаю. За провал боев генералов тогда часто снимали, но вскоре назначали в другую дивизию, иногда с повышением. А дивизии гибли и гибли…»
Разбирать эту мерзость у меня нет ни сил, ни желания. Да и какой смысл разжёвывать абсолютно лишённую здравого смысла жвачку из слухов и лжи?
Никакой солдатской находчивости в Никулине нет.
То он спит в училище без матраса, на одной сетке кровати, «которая отпечатывается за ночь на физиономии». Раскатать выданную казённую шинель или пойти к завхозу и потребовать выдать недостающий матрас он не додумался. То он выклянчивает на фронте новые обмотки — дескать, походил б и в старых, но «вот полковник велит…»
Инстинкта самосохранения от «залётов по службе» Никулин тоже не воспитал: в 1943 году он в шутку во время приветствия нового командира вместо стандартного «Здра! Жла! Тарьщ! Старш! Льнант!» проорал «Гав! Гав! Гав! Гав! Гав!». А потом искренне удивился, за что получил два наряда вне очереди. А как ещё мог старший лейтенант вправить мозги идиоту без рукоприкладства?
Никулин никого из однополчан не называет по именам, они все у него «некто» — «некто Неелов», «кажется, Мандель». По имени и фамилии в мемуарах упоминается только один персонаж — «Юрка Воронов, сын известного ленинградского актёра». Либо из-за того, что тоже интеллигент, либо из-за того, что Никулин застукал Воронова за пожиранием приготовленной дома курицы в ночное время. Возможно, впоследствии Никулин припомнил ночной «отрыв от коллектива» и сменял «три леденца на полсухаря», наградив контрагента эпитетом «скупой».
Однополчане платили Николая Никулину той же монетой: «кругом все чужие, каждый печётся о себе. Сочувствия не может быть. Кругом мат, чёрствость и жестокость.»
Кстати, пока я разбирал первые главы сего мемуара, то обратил внимания на некоторые моменты, которые… хммм… касаются предпочтений Никулина. То он видит «труп с пробитой грудью», который при жизни был «божественно красивым юношей», то с ним служит «симпатичный сержант Фомин», то появляется «милый Кеша Потапов из Якутска». Наталкивают, знаете ли, такие пассажи на определённые мысли, особенно на фоне всего повествования Николая Никулина. Особенно в свете его отношения к женщинам на войне!
Топ-25
Николай Никулин. Воспоминания о войне. Землянка
Продолжаю пропагандировать книгу ленинградского писателя-фронтовика Николая Никулина, которая называется «Воспоминания о войне». Настоятельно рекомендую найти её в Сети и прочесть. Не пожалеете. Хочу пересказать один фрагмент из неё. Я думаю, если бы Николай Николаевич был жив, то он был бы не против моего вольного изложения. Намеренно не буду пересказывать страшное, это вы сами прочтете, а поведаю одну комическую новеллу.
Николай Никулин начал войну рядовым. А вот в конце 43-го года его погоны уже украшали широкие лычки, сержантские. Как он сам шутил — перед ним открывались блестящие перспективы – с такими темпами можно было дослужиться до маршала. Однако в нашей жизни все решает слепой случай. А в военной жизни в особенности.
Однажды в морозный зимний день, накануне очень мощной передислокации войск, сержанта Никулина вызвал командир, и поставил четкую задачу – нужно было взять двоих солдат, продукты на неделю и отправиться с ними на сорок километров южнее, для того, чтобы выбрать и занять хорошую землянку для штаба. «И еще, — добавил полковник, — держите эту землянку ровно неделю, и если я не приеду через неделю, то возвращайтесь назад».
Николай точно выполнил приказ. Среди множества пустых убежищ и укрытий выбрал отличную, сухую, укрепленную землянку с крышей в три наката брёвен. Солдаты оборудовали в ней печь и стали ждать. Неделя шикарного отпуска подходила к концу. Понаехало множество войск, и землянки стали на вес золота. Группу Никулина пробовали выжить разными способами – и грубой силой и сладкими уговорами. Им грозили, на них насылали офицеров в самых различных званиях и разных должностях. Но солдаты твердо отстаивали свои позиции.
И вдруг прозвучало очень заманчивое предложение: один интендант, замерзавший под елкой, предложил за землянку два круга копченой колбасы, литр водки и буханку хлеба. Очень соблазнительно! С этим начпродом решили так: «Сегодня кончается неделя, и если завтра наши не приедут – то землянка будет ваша». Наши не приехали. И самая лучшая землянка была продана. Солдатики сидели у костра, пили водку, закусывали колбасой, и морально готовились вернуться к себе в полк.
И вдруг, уже в сумерках, на дороге показалась легковушка с полковником и офицерами их штаба.
— Та-а-ак… и где землянка?!!…. ЧТООО!? Пьяные?!! Мать-перемать!!! Приказ не выполнен!!!…
Вот и докажи, что ты не верблюд!… Тем более, если держишь в руках кусок колбасы…. Полковник был в бешенстве. Ему пришлось всю ночь мерзнуть в палатке. А на другой день был издан приказ: «За невыполнение приказания сержанта Никулина разжаловать в рядовые и отправить на передовую»…
Ха! На передовую! Последнее было лишнее, так как боец Никулин и так все время находился на передовой, с самого 41-го года причем. Умудряясь выживать во всех мясорубках… Правда, через пару дней полковник отошел от гнева, и вновь присвоил связисту Никулину звание сержанта…
Но на этом военная карьера Николая Никулина закончилась, так и не стал он маршалом…
Что интересно — спустя месяцы, всякий раз при встрече, полковник хохотал и говорил бойцу: «Ну что боец, пропил землянку?»
Очередной книгой, которую мы прочитали в сообществе loversbooks в программе совместного чтения, посвящённого 70-летию Победы, стали воспоминания Николая Никулина, человека с потрясающей судьбой: сразу после выпускного вечера, он ушёл 27 июня 1941 года добровольцем в ленинградское народное ополчение, воевал до мая 1945-го года, много раз был ранен, награждён орденом Красной Звезды в 1945-м и двумя медалями «За отвагу» в июне и августе 1944 года.
Ни в коей мере нет у меня прав его судить и критиковать. Более того, погуглив, я прочитал развёрнутую критику «Воспоминаний» авторства Алексея Пекарша и Григория Пернавского «Война Николая Никулина: правда и ложь мемуаров».
И увидел, что критики Никулина не нашли у него лжи. Главная претензия: в книге, кроме фактов, которые Никулин видел сам, собраны ещё присутствуют домыслы и обобщения. «Автор легко экстраполирует свой личный опыт или опыт рассказывавших ему людей на всю Красную армию, советский народ и страну в целом. Очень многие оценочные суждения Николая Никулина опираются не на систему фактов, а на единичные частные случаи.»
А ведь многие обобщения очень верны. Например, «Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственные нам в мирной жизни, на войне проявляются ярче, чем где-либо. И за всё одна плата — кровь.»
С этим явно не поспоришь.
И послевоенные наблюдения Никулина очень точны: и о незахороненных солдатах, и о памятниках. Знаю ситуацию с незахороненными воинами по личному опыту (сам работал на общественных началах с поисковиками под Санкт-Петербургом).
А как альтернативу жуткому рассказу Никулину о расстреле двух добровольцев народного ополчения для устрашения остальных (ополченцы без спроса домой сходили, вернувшись, получили приговор трибунала) я разместил рассказ о другом расстреле бойца, проявившего трусость на поле боя. Главный герой рассказа замечательный человек генерал-полковник Иван Михайлович Чистяков, жаль что таких полководцев как Чистяков было мало.
Рассказ генерал-полковника Героя Советского Союза Ивана Михайловича Чистякова:
Приносит мне председатель трибунала бумагу:
— Подпишите, Иван Михайлович! Завтра в 09:00 хотим новобранца у Вас тут перед строем расстрелять.
— За что расстрелять?
– Бежал с поля боя. Всем другим трусам в назидание.
А я эти расстрелы, скажу тебе, терпеть не мог. Я же понимаю, что этот молокосос вчера за материну юбку держался, дальше соседней деревни никогда не путешествовал. А тут его вдруг схватили, привезли на фронт,не обучив как следует, и сразу под огонь.
Я ведь тоже (даже в книжке своей об этом пишу) с поля боя по молодости бегал. И не раз, пока дядя (я под его началом был) своими руками пристрелить не пообещал – и я был уверен, что пристрелит. Это же стра-а–ашно! Взрывы, огонь, вокруг тебя людей убивают, они кричат: с
разорванными животами, с оторванными ногами-руками… Вроде и мысли в голове о бегстве не было, а ноги тебя сами несут, и всё дальше и дальше. Ох, как же трудно со своим страхом справиться! Огромная воля нужна, самообладание, а они с опытом только приходят. С ними люди не родятся.
И вот этого мальчишку завтра в 09:00 возде моего КП убьют перед строем…
Спрашиваю председателя трибунала: «А вы разобрались во всех деталях его воинского преступления?» Тот мне: «А чего тут разбираться? Бежал – значит, расстрел, о чём тут ещё можно разговаривать? Всё ясно.»
Говорю: «А вот мне не ясно из твоей бумаги: куда он бежал? Направо бежал, налево бежал? А, может быть, он на врага бежал и хотел других за собой увлечь! А ну, сажай свой трибунал в машину и следуй за мной – поедем в эту часть разбираться».
А чтобы в эту часть проехать, нужно было обязательно пересечь лощину, которая немцем простреливалась. Ну мы уже приспособились и знали, что если скорость резко менять, то немецкий артиллерист не сможет правильно снаряд положить: один обычно разрывается позади тебя, другой впереди, а третий он не успевает – ты уже проскочил.
Ну вот выскочили мы из-за бугра и вперёд. Бах-бах, — пронесло и на этот раз. Остановились в перелеске, ждём – а трибунала-то нашего нет, не едут и не едут.
Спрашиваю шофёра: «Ты точно видел, что немец мимо попал?» — «Точно,- говорит – оба разрыва даже не на дороге были!»
Подождали мы их с полчаса и поехали дальше сами. Ну всё я там выяснил, насчёт новобранца: бежал в тыл, кричал «Мама», сеял панику итд. Поехали обратно.
Приезжаем на КП. «Что случилось с трибуналом?»,- спрашиваю. – «Ничего не случилось»,- мне говорят. «Они сейчас в столовой чай пьют».
Вызываю командира комендантского взвода, приказываю немедленно доставить трибунал ко мне. Через пять минут приводят ко мне эту троицу. Один ещё печенье дожёвывает. Спрашиваю: «Куда вы делись? Почему не ехали за мной, как я приказал?»
— «Так ведь обстрел начался, товарищ генерал, поэтому мы назад и повернули.»
Говорю им: «Обстрел начался, значит, бой начался. А вы меня бросили в этом бою, струсили. Кто из вас законы военного времени знает? Что полагается за оставление командира в бою и бегство с поля боя?»
Побелели. Молчат. Приказываю командиру комендантского взвода: «Отберите у этих дезертиров оружие! Под усиленную охрану, а завтра в 09:00 расстреляйте всех этих троих перед строем!» Тот: «Есть! Сдать оружие! На выход!»
В 3 часа ночи звонит Н.С.Хрущёв (член Военного Совета фронта). «Иван Михайлович, ты что вправду собираешься завтра трибунал расстреливать? Не делай этого. Об этом уже Сталину собрались докладывать. Я тебе прямо завтра других пришлю взамен этого трибунала».
«Ну уж нет,- я Хрущёву говорю. – Мне теперь никаких других не нужно! Только этих же хочу.» Тот засмеялся, говорит: «Ладно, держи их у себя, раз хочешь».
И вот аж до самого конца войны мне ни одного смертного приговора больше на подпись не приносили.
Однозначно, рекомендую эту книгу к прочтению всем. Единственно я бы только сделал ограничение: 18+
Прочитанные книги — к 70-летию Победы с моими небольшими отзывами:
Российский хакер, который предположительно украл данные и разыскивается как Вашингтоном, так и Москвой, признал себя невиновным по обвинению в суде в Сан-Франциско после экстрадиции в Соединенные Штаты из Чешской Республики.
Евгений Никулин обвиняется во взломе крупных интернет-компаний, в том числе LinkedIn и Dropbox, в 2012 и 2013 годах. В Соединенных Штатах ему грозит до 30 лет лишения свободы, если он будет осужден по обвинению в компьютерном вторжении и краже личных данных.
Но его дело стало международным перетягиванием каната, когда Россия сделала конкурентный запрос о выдаче вскоре после того, как Соединенные Штаты выдвинули свой запрос. В России Никулина разыскивают за предполагаемую причастность к краже в Интернете в 2009 году около 2000 долларов.
«В целом, Никулину предъявлено обвинение по трем пунктам обвинения в компьютерном вторжении; двум пунктам преднамеренной передачи информации, кода или команды, причинившей ущерб защищенному компьютеру; двум пунктам обвинения в краже личных данных при отягчающих обстоятельствах; одному счету трафика в устройствах несанкционированного доступа; и один подсчет заговора », — говорится в обвинительном заключении Министерства юстиции.
Судебное слушание по делу Никулина состоялось спустя несколько часов после того, как министр юстиции Чехии Роберт Пеликан принял решение о его экстрадиции после того, как верховный суд страны заявил, что отклонил последнюю жалобу россиян.
Во время визита в Чешскую Республику спикер Палаты представителей США Пол Райан заявил 27 марта в Праге, что «у нас есть все основания полагать и ожидать, что г-н Никулин будет экстрадирован в Америку».
В интервью RFE / RL в Праге 26 марта Райан сказал, что «случай экстрадиции [Никулина] в Америку против России предельно ясен».»
Райан, который встречался с премьер-министром Андреем Бабисом и другими чешскими официальными лицами во время своего визита, сказал Радио Свобода, что поднимет этот вопрос на этих переговорах.
«Он нарушил наши законы, он взломал эти компании … Так что требование об экстрадиции является очень законным», — сказал он. «И я просто ожидаю, что чешская система пройдет через этот процесс, и в конце этого процесса я надеюсь и ожидаю, что он будет экстрадирован».
Перетягивание каната над Никулиным привело к некоторым трениям в чешском правительстве.
Бабис сказал, что Никулин должен быть экстрадирован в Соединенные Штаты. Но Пеликан сказал, что президент Милош Земан — известный своими относительно прокремлевскими взглядами — выступает за передачу подозреваемого хакера в Россию.
Адвокат Никулина сказал, что его клиент утверждал, что ФБР пытается связать его со взломом серверов Демократической партии во время президентской кампании 2016 года в США.
С сообщениями Aktualne.cz, CTK и Respekt.cz
Вся Россия, русская культура
Российский актер и клоун Юрий Никулин родился 18 декабря 1921 года в Смоленске, умер 21 августа 1997 года, Москва
Несравненный Юрий Никулин был больше чем клоун, больше чем актер. Он был великим утешителем, который знал, как смех и слезы относятся к душе. «Я твердо верю, что смех улучшает здоровье и продлевает жизнь». … Середина 20-х годов. Московский цирк представляет шоу. Три клоуна с эффектным именем Барасета вытащили из цилиндра бесконечную череду удивительных предметов: буханку хлеба, кучу колбасок, круглых колбасок — завидный набор еды на тяжелое время.В зале звучит восторженный детский крик, а один из клоунов к великой радости зала подражает мальчику. Он трясет отца: «Папа, папочка, клоун сказал мне это!» Это был первый спектакль в его жизни — пятилетнего Юра привез в цирк его отец, писатель. Вернувшись домой после спектакля, Юра попросил мать сделать ему костюм клоуна.
Юрий Никулин в роли школьника
Юрий Никулин в школе
Юрий Никулин оказался сразу.Никто не сомневался, что этот парень станет актером, он рожден, чтобы стать им. Высокий, призрачный, с вытянутой головой, его глаза в любой момент были готовы сиять. Он любил рассказывать анекдоты и даже записывал их в тетрадь. Тогда этот блокнот послужит Никулину, он будет с ним во время двух войн — финской и великой отечественной. Было бы на Ленинградском фронте во время блокады встретить победу на Балтике. В самые трудные моменты написанные в ней шутки помогут разрядить тяжелую атмосферу и воодушевить солдат.Талант Никулина утешать людей вовремя, делать их немного счастливее был бесценным.
Юрий Никулин на ВОВ
Молодой Юрий Никулин, 1930
Эта уникальная индивидуальность Юрия Никулина естественна, деликатный комикс еще не понял этого. Но по иронии судьбы 25-летний ветеран, пришедший в кинематографический институт, не был принят. Никулин пережил оскорбительный отказ от театральных и кинематографистов. Попав в его руки попал журнал с анонсом студии клоуна.Они предложили новые вакансии.
Юрий Никулин, клоун в цирке
Но кажущаяся простота была воображаемой — его маску Юрий долго искал. Традиционно клоун обязательно имеет громкое прозвище, яркий парик, липкий нос. Знаменитый Карандаш (Карандаш), которому Никулин в течение нескольких лет помогал своему будущему партнеру Михаилу Шуйдину, требовал, чтобы они выступили со своими сценическими именами. Сколько времени понадобилось Никулину, чтобы понять главное: маски не нужны! Просто чтобы быть собой.
Подписано Юрием Никулиным фото
Никулин практически не пользовался косметикой, не носил «особого» костюма клоуна, только некоторые куртки с слишком короткими рукавами и узкие полосатые штаны, а на голове — плоская шляпа. Вот и все. Его смешной, но такой милый персонаж — сосед по лестнице, парень из нашего двора, который попал в разные нелепые ситуации. Он был одним из нас — просто чудак. И когда зрители смеялись над ним — они смеялись над собой.В отличие от многих клоунов, его искренность всегда была грустной, показывая несправедливость мира, а из-за этого — полна сочувствия. Однако эта вторая, «серьезная» часть его личности была замечена сразу. Но, тем не менее, он прославился на всю страну, сыграв Балбеса в мегапопулярных комедийных фильмах Леонида Гайдая.
Юрий Никулин со своей собакой поет
Приемная комиссия в Институте кинематографии ошиблась: Юрий Никулин был буквально создан для фильмов, и опыт цирковой пантомимы не мог быть более полезным.Эти роли, сыгранные Никулиным, были очень любимы людьми. Он был отличным актером как комедийных, так и драматических фильмов.
Юрий Никулин
В его личной жизни любовь пришла однажды и длилась до конца его дней. Ему было уже 28 лет, когда клоуну Карандашу дали смешного короткошерстного коня по имени Лапот. За ней ухаживали три студентки Тимирязевской академии. Одна из учениц, Таня, заметила Никулина. Он пригласил девушку на шоу, но во время репризы… его сбила лошадь.С арены его доставили прямо в больницу, Татьяна навестила его. С тех пор Татьяна Никулина всегда была там — и дома, и в цирке. Их сын Максим, ныне директор Старого цирка.
Мой друг Колка, 1961 фильм
Мой друг Колка, 1961 фильм
Самогонщики, 1961 комедийный фильм
Человек из ниоткуда, 1961
Очень серьезно, 1961
Когда деревья были высокими, 1961 фильм
Когда деревья были высокими, 1961 фильм
Когда деревья были высокими, 1961 фильм
Когда деревья были высокими, 1961 фильм
деловых людей, 1962
деловых людей, 1962
Без страха и обвинений, 1962
Иди сюда, Мухтар! 1964
Иди сюда, Мухтар! 1964
Иди сюда, Мухтар! 1964
Дайте мне книгу жалоб, 1965
В первый час, 1965
В первый час, 1965
«Операция« У »и другие приключения Шурика» (1965)
«Операция« У »и другие приключения Шурика» (1965)
Сказки русского леса, 1965
«Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика» (1966)
«Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика» (1966)
Андрей Рублев, 1966
Бриллиантовая рука, 1968
12 стульев, 1971
Grandads-Robbers, 1971
Они сражались за свою страну, 1975
Приключения Травки, 1976
Двадцать дней без войны, 1976
Юрий Никулин, 1980-е годы
2001 Россия 2 руб. 50 коп. Штемпель.Юрий Никулин
Никулин, Моргунов, Вицин (слева направо)
Милиционер остановил Юрия Никулина
Юрий Никулин, Георгий Вицин, Евгений Моргунов, 1981
Юрий Никулин
Могила Никулина на Новодевичьем кладбище
Памятник Юрию Никулину был открыт через три года после его смерти, в 2000 году. Он был установлен перед Цирком Никулина, где артист работал 50 лет. Без помпы, без пьедестала: бронзовый кабриолет от «Кавказского пленника» и от двери машины в костюме клоуна и в лодочке — ступает на тротуар Никулина.Здесь всегда свежие цветы и дети с энтузиазмом залезают на машину. Юрий Никулин по-прежнему с нами — ура и комфорт.
,
Почему российское посольство так сильно хочет навестить обвиняемого хакера Евгения Никулина, спрашивают юристы. Хороший вопрос.
Российский гражданин Евгений Никулин был обвинен Министерством юстиции США в 2012 году во взломе LinkedIn и Dropbox. Bloomberg сообщает, что Никулин сейчас «очень заинтересован» в США.С. Зонд российских атак на выборы в США. Адвокаты Никулина говорят, что их клиент не сотрудничал с ними и ведет себя странно, как и представители российского правительства.
История Никулина стала еще более странной в пятницу, когда федеральный судья спросил, почему адвокаты обвиняемого российского хакера, попросившие его пройти оценку на психическое заболевание, выбрали психиатрическую больницу в Сан-Франциско «с трудным прошлым в медицинской комиссии Калифорнии».
от Bloomberg:
.И команда защиты Никулина — во главе с нью-йоркским адвокатом, имеющим опыт представления россиян и восточноевропейцев, обвиняемых в тяжких преступлениях в США.С. — говорят, что российские чиновники проявили необычайно сильный интерес к его делу, договорившись хотя бы один раз, чтобы навестить его в тюрьме, когда адвокатов не было.
Главный адвокат Аркадий Бух сказал, что он по-прежнему обеспокоен, возможно, «параноидально» безопасностью Никулина после того, как бывший английский шпион и его дочь были отравлены в начале этого года в Англии нервным агентом.
«Они очень активны, гораздо более активны, чем любой другой случай, — сказал Бух о сотрудниках российского посольства. — Сейчас это происходит не так часто, но раньше, когда они звонили почти каждый день.У меня нет никаких обязанностей перед ними. Они не мои клиенты.
Бух сказал, что Никулин, вероятно, не сотрудничал, когда официальные лица из российского консульства посетили его в тюрьме Санта-Рита в Дублине, штат Калифорния, примерно в 40 милях (64 километрах) к востоку от Сан-Франциска
12 апреля 2018 | CYBERSCOOP
Группа юристов российского хакера Евгения Никулина, обвиняемого в краже данных из LinkedIn и других американских технологических компаний, рассмотрит сделку с правительством США, согласно адвокату Никулина, Аркадию Буху.
«Вероятность судебного разбирательства не очень высока», — сказал Бух.Окружной суд США в северном округе Калифорнии, где должен был состояться суд над Никулиным, «имеет более 99 процентов обвинительных приговоров. Мы не бросаем клиентов под автобус », — сказал Бух.
Никулин был экстрадирован в Соединенные Штаты в марте после длительной судебной тяжбы в Чешской Республике, где он был впервые арестован в 2016 году. Он не признал себя виновным в предъявленных ему обвинениях на своем первом слушании в суде в Сан-Франциско.
Никулин обвиняется в нарушениях в LinkedIn, Dropbox и Formspring.Он сталкивается с тремя пунктами компьютерного вторжения, двумя пунктами преднамеренной передачи информации, кода или команды, вызывающей повреждение защищаемого компьютера; два случая кражи личных данных при отягчающих обстоятельствах; незаконный оборот устройств несанкционированного доступа и заговор.
«Мы активно следим за делом ФБР, чтобы преследовать виновных в нарушении данных членов LinkedIn за 2012 год», — сказал представитель LinkedIn. «Мы рады видеть этот прогресс и высоко ценим тяжелую работу правоохранительных органов по расследованию.
Никулин предстал перед судом в начале этого месяца в кандалы, потому что он пытался избежать тюремного заключения и имел многочисленные физические столкновения с маршалами США, согласно федеральным чиновникам. Назначенный судом общественный защитник Никулина попросил снять кандалы, но на данный момент никто не ожидает, что это произойдет в ближайшее время. По словам источника, осведомленного о ситуации, он по-прежнему отказывается сотрудничать с охранниками и сотрудниками исправительных учреждений.
Юридическая команда Никулина хочет перевести его из тюрьмы округа Аламеда в федеральную тюрьму в надежде на улучшение условий.
Находясь в Чешской Республике, Никулин сказал, что его настаивали на ложном признании за вмешательство в выборы в США 2016 года. Американские чиновники отказались комментировать этот вопрос.
Бух сначала связался с российским консульством и попросил помочь по делу. В среду его утвердили в качестве адвоката Никулина. Хотя Бух поддерживал регулярные и постоянные контакты как с семьей Никулина, так и с российским консульством, он еще не говорил со своим клиентом по состоянию на среду вечером.
Российское консульство выразило обеспокоенность по поводу психического состояния Никулина, и Бух сказал, что он «кажется подавленным».
Вот видео об аресте Никулина, опубликованном чешской полицией:
Вы можете прочитать полный обвинительный акт против Никулина ниже:
,