Испанская грусть — РИА Новости, 25.07.2008

Шутка была не первой свежести, но, что называется, в рифму.

…Едва экскурсионный автобус тронулся с места и по хорошо забетонированным предгорным дорогам покатил в сторону города Гренада (в современной транскрипции — Гранада), как наш гид, русскоязычная девушка Таня, зачитала известное стихотворение Михаила Светлова про мечтателя-хохла, оставившего хату и ушедшего воевать, что б землю крестьянам в Гренаде отдать.

Читала она, предварительно извинившись, по бумажке. Оправдалась тем, что ей ближе поэты серебряного века, а вот романтика перманентной гражданской войны как-то душу ее не затронула, в сердце не задержалась и в советской школе не была вызубрена наизусть.

Так стих Светлова стал для русских туристов первой исторической достопримечательностью Испании.

В Гренаде я купил книжку мечтателя-американца Вашингтона Ирвинга «Сказки об Альгамбре». Автор служил послом США в Испании еще в позапрошлом веке, тогда же совершил путешествие от Севильи до Гренады и прожил во дворце Альгамбра энное количество дней, о чем поведал в книге, которая теперь передо мной.

Вот первое впечатление путешественника о полуострове:

«По большей части, это суровая и унылая страна обрывистых гор и бескрайних  равнин при отсутствии лесов, безмолвием и неописуемым одиночеством напоминающая сельву и первозданную тишину Африки. Пустынное безмолвие тем ощутимей, что из-за отсутствия рощ и перелесков нет певчих птиц».   

Много воды утекло с той поры. Природа на Пиренеях давно не безмолвствует, предгорья засажены строго ранжированными масляничными деревьями и многочисленными виноградниками и кое-где поют птицы. Правда, селян, возделывающих этот огромный парадиз, как тогда, в начале XIX века, не было видно, так и сегодня, в ХХI веке, их что-то не особо видать.  

Что, как и раньше, будит воображение и заставляет думать о вечности и величии здешней природы, так это очертания гор. И справа и слева возникающие их контуры напоминают профили павших навзничь гигантов. Далее, каждый мог дать собственной фантазии: то ли это злые колдуны, побежденные рыцарем печального образа Дон-Кихотом Ламанческим, то ли это сам Дон Кихот с последователями, обессилившие в борьбе с ветряными мельницами…      

…И, конечно, солнце, как и века назад, палит столь же яростно. В средневековых городах Гренада и Кордоба, люди прячутся от его зноя в домах, а тени, умирая, жмутся к их стенам.

Еще один активный игрок на этой гигантской сцене — море, смягчающее африканскую жару. В середине июля оно было царственно неподвижным. Только слегка морщилось. Это если смотреть издалека и свысока. А ближе к береговой кромке оно казалось большим и добродушным губошлепом — легкие волны нехотя приподымались и по всей ширине водной равнины, насколько позволял видеть глаз, лениво выплевывали на отмель пену, в которой охотно и с наслаждением барахтались взрослые и дети.

В бессчетных кафе и ресторанах, тянущихся километрами вдоль песчаных пляжей Коста-дель-Соль  можно увидеть картины маслом, дающие представление о том, как выглядел берег Андалусии пару веков назад. На них — бухты, с нависшими скалами и многочисленные рыбацкие лодки. Из них понятно, чем кормилось побережье. Дарами моря.

Теперь совсем другая картина маслом. Скалы отступили, предгорья обросли не лесами и рощами, а небольшими курортными городками. Вдоль моря, повторяя изгибы береговой линии, течет река туристов. По вечерам она становится особенно полноводной.

В Торремолиносе (одном из таких городков) есть несколько отелей, которые принимают гостей с домашней живностью. Потому здесь после захода солнца пляжный Бродвей выглядит особенно специфично: гуляющие дамы с собачками, дяди с собачками, дети с собачками и т.д.

Не нужно никаких социологических исследований, чтобы догадаться, чем нынче кормится южное побережье полуострова. Дарами туристических рек.

И не только побережье.

***

Земля, как в Гренадской волости, так и во многих других регионах Испании, отдана не крестьянам, а туристам. Их паломничество сюда впечатляет. Население Испании составляет  что-то около 50 миллионов, а сезонный приток туристов — под 60 миллионов. Выходит, что родина Кармен, Дон Жуана и Дон Кихота — туристический придаток Европы…   

Как бы там ни было, но туристическая индустрия для испанской экономики — все равно, что нефтегазовый комплекс для экономики России. Вот только эти национальные ресурсы почему-то по-разному отразились на благосостоянии народов.

Если русско-язычная испанка Таня не врала, то средняя продолжительность на Пиренеях — 80 лет. Пенсионер с 15-летним стажем работы имеет 80% своей последней зарплаты, с 30-летним — 100%. Трудящиеся Запада могут заключать пожизненные контракты со своими работодателями.

Но весь этот социальный парадиз не показался мне столь впечатляющим, как одна подробность из жизни испанских граждан. Не страсть к кровавым корридам, как могли бы многие подумать. А страсть к празднествам. Практически религиозная до фанатизма. Но не до безобразия. И как ни странно, поощряемая государством. Граждане Испании могут брать кредиты в банках на устройство семейных фейерверков! Ни в одной стране мира такого нет.

Запойные карнавалы и не убывающий интерес к боям быков, — возможно, это не только дань неизжитой традиции; это еще сегодня инстинктивный способ как-то противостоять тотальной рационализации и прагматизма быта современного человека. Это его последняя надежда зацепиться за архаические формы героики (коррида) и беззаботного веселья (фейерверки).

***

Ко всему сказанному, стоит прибавить: русских туристов здесь мало. Зато все больше русскоязычных граждан с испанскими паспортами. Выходцы из России, а еще больше из Белоруссии и Украины, заводят здесь свой бизнес и, что примечательно, сплачиваются в постсоветскую диаспору.

… Хорошо, все-таки, что мечтатель-хохол не добрался в свое время до Гренады.

Как и предвидел поэт Михаил Светлов, «новые песни придумала жизнь». Они туристические.          

Но, по-прежнему, напеваешь, хотя бы про себя, теперь уже сидя в экскурсионном автобусе: «Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Потому, что «красивое имя, высокая честь…».

Потому, что в рифму.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции

ria.ru

Испанская грусть — Мысли — Хроники Необитаемого Города

Еще несколько лет назад тревел-блоги рулили. Рассказы о путешествиях попадали в топ, тревел-блогеры неплохо поднимались на рекламе и всяческих ништяках от туроператоров, а потом раз – и отрезало. Народ наелся чужих приключений и обнаружил, что и самому получить шенген несложно, а съездить не так уж дорого. Тревел-блоги потеряли аудиторию, а тревел-блогеры халяву и ништяки. (Тому же Зялту пришлось переключаться на политику, а ведь приличным человеком выглядел).

Это я к чему? К тому, что красочных подробных описаний моего путешествия в Барселону не будет — за ненадобностью. На самом деле, каждый может легко смотаться туда сам и все увидеть своими глазами. Тем более, что я-то был в командировке и вообще мало что видел. О чем, кстати, сильно сожалею, поскольку моя б воля – погулял бы несколько дней просто так.

В общем, что увидел на бегу, то и будет. Не взыщите за мимолетный взгляд командированного. Просто для того, чтобы избежать дискриминации тех, кто не читает меня в фейсбуке. (Он для путевых заметок несравнимо удобнее блога, и там я писал всякое на ходу с телефона.)

 

Автомобиль этой поездки – Leon Cupra. Он крут и интересен, но о нем будет еще отдельно, много и не здесь. Это работа. Вот он какой:

Грунтовка, на которой он стоит, идет промеж двух виноградников, обстриженных по самое некуда. На горизонте какой-то замок, название которого я прочитал раз десять и все равно забыл – испанские топонимы почему-то не укладываются у меня в голове. Хотя мои познания в языке за эти дни увеличились втрое – кроме “асталависта” я выучил “хола”, “грасияс” и “порфавор”. По-англицки в Барселоне говорят разве что официанты в ресторанах, да и то не все и очень слабо. А вот понимающие по-русски мне встречались.

Впрочем, языковой барьер – фигня. Вы не представляете, какие коммуникативные способности открываются у человека, который хочет впарить вам хамона на восемьдесят евро! Марсель Марсо против него – паралитик–аутист.

Хамон прекрасен, его подают везде на закуску, им торгуют специальные лавочки, с дегустацией и без.

Нарежут, упакуют в вакуумную упаковку, будете потом жрать и вспоминать Испанию. Рекомендую.

Разумеется – море.

К счастью, – не сезон. Говорят, летом приходится расталкивать туристов локтями, но в марте даже на модном Sitges пусто.

Это очень кстати, потому что он является самым популярным в Европе курортом для гомосеков.  Имейте в виду если что.

В Sitges большая марина с яхтами – побродил, повздыхал.

Одна из детских мечт, несбыточных, но все еще волнующих. Море, яхта, плыви куда хочешь… Эх… Всегда хотелось жить у моря, но не могут же все там жить? Кому-то надо жить и в Воронеже.

Барселона и окрестности полны неожиданных артобъектов неизвестного смысла. Это очень приятно.

И это, разумеется, кроме роскошной архитектуры туристского центра и безумных творений гениального Гауди.

Просто какие-то вот такие штуки на самых обычных улицах:

Или вот такие мегаграфити:

Не знаю культурного контекста, но, наверное, что-то политическое? В Каталонии вообще какие-то бурления насчет тренда сезона – сепаратизма. Вы таки будете смеяться – но я видел российские флаги рядом с каталонскими.

Каталонцы жалуются на кризис и безработицу, но это чистенький европейский кризис и эстетически приемлемые нищие:

Ничто не должно отпугивать туристов.

Весенняя природа хороша, все цветет.

Но у меня Европа все время оставляет ощущение какой-то тесноты в плечах – каждый клочок земли либо возделан, либо застроен, либо еще как-то включен в экономический оборот. Никаких привычных нам пустырей и даже обочины у дороги не найдешь. Скученно живут. В субурбиях одинаковые красивые домики сотнями (говорят, их активно скупают русские), но проезды между ними узкие до предела. Видны косвенные признаки криминогенной обстановки – все окна и двери закрыты стальными рольставнями или решётками, везде плакаты “охраняется сигнализацией!”.

В самой Барселоне узенькие улочки, где две машины разъедутся с трудом, соседствуют с неожиданными очень красивыми скверами и широкими авеню центра.

Но вообще, Барселона – двухколёсный город. Огромное количество скутеров, стоящих стадами на каждом углу. При их ценах на топливо и дефиците парковочных мест – оно и не удивительно.

Скутера с номерами, так что такой анархии, которая доживает последний год у нас, там явно нет. Странно видеть этакую бизнесвуман в строгом костюме, на шпильках и в шлеме, стоящей на светофоре на скутере, но там это норма.

Очень много велосипедов. Возле нашей гостиницы можно было взять в прокат даже электровел:

Два евро в час. К сожалению, не нашел времени, увы. Разветвленная система автоматизированного проката обычных велосипедов – взяв у одной точки, едешь и оставляешь на другой, возвращать не надо. Народ активно пользуется, да и вообще велосипедистов полно.

Барселона – красивый город, но, как рассказал нам гид, мировым туристическим центром она стала только после Олимпиады в 92-м году. Город перестроили, наладили инфраструктуру, построили отели и дороги, снесли убогие старые припортовые районы, открыв перспективы и так далее. Барселона расцвела.

Это просто так, по ассоциации, ну вы понимаете. Разумеется, это работает только в Европе, а в России Олимпиаду делали, чтобы все украсть.

Говорят, летом в Барселоне жарко и очень-очень людно. Но у вас еще есть время мотнуться туда до сезона. Все равно, по нашим меркам, там лето уже сейчас:

Я б туда еще раз съездил – без всей этой суеты и беготни. Брал бы велосипеды в прокат и катался по городу, глядя на людей и дома, фотографируя скверы и артобъекты, обедая в бесчисленных кафешках и почуть выпивая в бесчисленных барах. Жаль, что мой сегодняшний образ жизни практически исключает такую возможность. А вы попробуйте, там красиво:

semiurg.ru

Старые песни о главном. Откуда у парня испанская грусть?

monfore — 31.05.2014 Очень интересно воспринимается этот текст в свете происходящих событий. А ведь живуча оказалась в сердцах русских людей мечта о мировой революции. Едва только появилась реальная возможность «освобождать братьев» и «собирать земли»  — вона что началось…

Михаил Светлов(Ше́йнкман)

Гренада (1926)

Мы ехали шагом,

Мы мчались в боях

И «Яблочко»-песню

Держали в зубах.

Ах, песенку эту

Доныне хранит

Трава молодая —

Степной малахит.

Но песню иную

О дальней земле

Возил мой приятель

С собою в седле.

Он пел, озирая

Родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Он песенку эту

Твердил наизусть…

Откуда у хлопца

Испанская грусть?

Ответь, Александровск,

И Харьков, ответь:

Давно ль по-испански

Вы начали петь?

Скажи мне, Украйна,

Не в этой ли ржи

Тараса Шевченко

Папаха лежит?

Откуда ж, приятель,

Песня твоя:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя»?

Он медлит с ответом,

Мечтатель-хохол:

— Братишка! Гренаду

Я в книге нашел.

Красивое имя,

Высокая честь —

Гренадская волость

В Испании есть!

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Прощайте, родные!

Прощайте, семья!

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Мы мчались, мечтая

Постичь поскорей

Грамматику боя —

Язык батарей.

Восход поднимался

И падал опять,

И лошадь устала

Степями скакать.

Но «Яблочко»-песню

Играл эскадрон

Смычками страданий

На скрипках времен…

Где же, приятель,

Песня твоя:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя»?

Пробитое тело

Наземь сползло,

Товарищ впервые

Оставил седло.

Я видел: над трупом

Склонилась луна,

И мертвые губы

Шепнули: «Грена…»

Да. В дальнюю область,

В заоблачный плес

Ушел мой приятель

И песню унес.

С тех пор не слыхали

Родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Отряд не заметил

Потери бойца

И «Яблочко»-песню

Допел до конца.

Лишь по небу тихо

Сползла погодя

На бархат заката

Слезинка дождя…

Новые песни

Придумала жизнь…

Не надо, ребята,

О песне тужить,

Не надо, не надо,

Не надо, друзья…

Гренада, Гренада,

Гренада моя!

Хотелось бы при случае спросить у уважаемого мной (без всякого сарказ

yablor.ru

Откуда у хлопца Испанская грусть…?

Вот когда он в очередной раз отошел и повеселел, я навис над ним с разговорами:
— Ну, чего случилось? Ты безответно влюбился? Плюнь, не стОит она того…
Серега отшучивался: — СтОит, стОит, надо брать, да не на что…
— Ну не хочешь говорить, дело твое, захочешь, сам расскажешь, может, чем и помогу…
— Нет, не поможешь.
Однажды мы вышли из института, Серега мне и говорит:
— Ты спрашивал «Откуда у хлопца Испанская грусть…?» Так я тебе расскажу, может и вправду легче станет. Пошли по Невскому погуляем.
Так вот, родился я в Ленинграде и родители мои питерские в xpен знает, каком поколении. Когда я был в первом классе, они круто продвинулись по комсомольской линии. Верили и приближали коммунизм. Партия сказала — надо, есть, ответил комсомол.
В один прекрасный день, папу с мамой вызвали в райком, и торжественно вручили комсомольские путевки на стройку коммунизма в город Братск. Я до сих пор помню, как они до потолка прыгали, а потолки 4 метра, и давали мне первокласснику, подержать счастливую путевку в коммунизм. Так я оказался в Братске. Бабушка и дедушка к тому времени уже умерли, какая нафиг питерская квартира? Ее же нужно было освободить. Мы же комсомольцы, а не временщики, теперь Братск наш дом. Там нам дали квартиру, родители стали большими начальниками, работали, вышли на пенсию, а тут перестройка. И теперь, этим БАМовским пенсионерам, даже раз в год не купить билет на большую землю, а им каждую ночь снится Питер.

Мы проходили Аничов мост, Серега остановился и показывает:
— Вооон видишь, на третьем этаже окно?
— Вижу.
— А на потолке люстра
— Ну…
— Меня в детстве папа сажал на плечи, и я играл с хрустальными висюльками этой люстры… Сколько лет прошло, а она все еще светит кому-то. Ну она старинная, всех нас еще переживет.
Так вот, если вдруг вижу из троллейбуса наш потолок с люстрой, так веришь ли, такая тоска нападает, на луну выть хочется.
— На люстру (неудачно пошутил я)
А что тут скажешь, жизнь есть жизнь, в прошлое не вернешься, ошибок не исправишь…

Прошло 15 лет, как я не видел Серегу, если быть точным, то пока не видел, но уверен, что скоро увижу. На днях он нашел меня в интернете, звонит:
— Привет, дорогой! Я не звонил тебе 15 лет, хотя был уверен, что обязательно позвоню… А теперь о главном: Я 15 лет корячился как осьминог, впахивал как семь гномов, рисковал жизнью — пару раз чуть не убили. Но… таки да. Короче, звоню родителям в Братск и говорю:
— Папа, Мама, быстро собирайтесь, я купил нам квартиру под Питером, в Тосно. Выслал денег на дорогу и контейнер, встретил, но повез их не в Тосно а….. к нашей люстре…
Тут Серега, натурально разрыдался на том конце провода. Сквозь слезы продолжал:
— Я все-таки ее, с.ка купил — нашу квартиру, как же я торговался с этими жлобами, чтоб они оставили люстру… Мои старики, чуть не умерли сидя на нашем голом паркете. Короче приезжай на староселье..
Хочешь, не хочешь, а поеду, куда я денусь…

fishki.net

Испанская грусть

Испанская грусть

2010 г., бумага, акварель, акварельные карандаши, 27,5х30,5 (см)

 

Испанская грусть

 

«Всё расступается перед нею, огромной и тёмной, как летнее небо. У этой Тоски, которой пропитаны наша кровь и древесные соки, нет ничего общего ни с печалью, ни с томлением, ни с какой-то другой душевной болью. Это скорее небесное, чем земное чувство, андалузская тоска – борение разума и души с тайной, которая окружает их, которой они не могут постичь».

 

«Мы грустный и неподвижный народ…»

 

«Только тайной мы живы, только тайной».

 

Федерико Гарсия Лорка

 

 

1949 г.

1965 г.

Безденежных Александр Фёдорович

19.01.1931 — 18.10.1969

 

 

 

 

 

 

 

 

Мой отец часто напевал для себя: «Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Мне было тогда неполных 6 лет. И раньше нигде я не слышала такого странного и таинственного слова, и смысл его оставался мне неведом. Как-то раз, гуляя с отцом, я снова услышала, как он напевает ту же песню.

— Папа, а что такое «Гренада»?

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Ты часто напеваешь: «Гренада, Гренада, Гренада моя!»

— Да? А я и не замечал за собой этого… Знаешь, я расскажу тебе стихотворение, и ты, возможно, больше поймёшь, а, если что-то будет непонятно, мы с тобой вместе в этом разберёмся.

И он прочитал мне стихотворение Михаила Светлова «Гренада». Сначала один раз, потом ещё раз и ещё раз.

            

Гренада

 

«Мы ехали шагом,

Мы мчались в боях,

И «Яблочко»-песню

Держали в зубах.

Ах, песенку эту

Доныне хранит

Трава молодая —

Степной малахит.

 

Но песню иную

О дальней земле

Возил мой приятель

С собою в седле.

Он пел, озирая

Родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

 

Он песенку эту

Твердил наизусть…

Откуда у хлопца

Испанская грусть?

Ответь, Александровск,

И, Харьков, ответь:

Давно ль по-испански

Вы начали петь?

 

Скажи мне, Украйна,

Не в этой ли ржи

Тараса Шевченко

Папаха лежит?

Откуда ж, приятель,

Песня твоя:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя»?

 

Он медлит с ответом,

Мечтатель-хохол:

— Братишка! Гренаду

Я в книге нашёл.

Красивое имя,

Высокая честь —

Гренадская волость

В Испании есть!

 

Я хату покинул,

Пошёл воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Прощайте, родные,

Прощайте, друзья —

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

 

Мы мчались, мечтая

Постичь поскорей

Грамматику боя —

Язык батарей.

Восход подымался

И падал опять,

И лошадь устала

Степями скакать.

 

Но «Яблочко»-песню

Играл эскадрон

Смычками страданий

На скрипках времён…

Где же, приятель,

Песня твоя:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя»?

 

Пробитое тело

Наземь сползло,

Товарищ впервые

Оставил седло.

Я видел: над трупом

Склонилась луна,

И мёртвые губы

Шепнули «Грена…»

 

Да. В дальнюю область,

В заоблачный плёс

Ушёл мой приятель

И песню унёс.

С тех пор не слыхали

Родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

 

Отряд не заметил

Потери бойца,

И «Яблочко»-песню

Допел до конца.

Лишь по небу тихо

Сползла погодя

На бархат заката

Слезинка дождя…

 

Новые песни

Придумала жизнь…

Не надо, ребята,

О песне тужить.

Не надо, не надо,

Не надо, друзья…

Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

 

Михаил Светлов,

1926 г.

 

— Может быть, ты спросишь меня, что тебе не понятно? – сказал отец, устав рассказывать стихотворение, потому что я молчала.

— Папа, а что такое «волость»?

— Ну, это область или, правильнее, на мой взгляд, территория. Мы живём в России, а более конкретно, в Сибири. А в Испании есть область под названием «Гранада».

— А где находится Испания?

— На юге Европы. Это далеко от нас. Сибирь расположена в Азии. А Азия граничит с Европой. На самом деле, граница условна, просто люди так решили. А на границе стоит небольшой полосатый столбик с указателем, с какой стороны Европа, а с какой – Азия. Когда мы поедем к нашим родственникам в Россию, я покажу тебе этот столбик… А вообще, я так ясно представляю себе этого курносого паренька с льняными кудрявыми волосами и с веснушками по всему лицу. Вижу, как он откидывается всем корпусом в седле, когда во весь голос звонко на всю степь выводит свою «Гренаду».

— Папа, а где ты это видишь?

— В своём воображении.

— А что такое воображение?

— Ну, вот например, ты говоришь «папа», и между реальным миром и твоим сознанием возникает мой образ, ты видишь его, но не можешь потрогать руками. И видишь его даже не глазами, а как бы памятью.

— Но я вижу тебя глазами и говорю с тобой, но думаю при этом, что ты мой папа.

— Ну, это почти одно и то же. Только в другой последовательности. Я рассказываю тебе стихотворение словами, а где-то на уровне выше глаз внутри себя вижу живую картинку. Вот это и есть воображение.

— Папа, ты говоришь, что видишь паренька, а в стихотворении это «хлопец».

— Это то же самое, только по-украински, так как он родился на Украине, и действие в стихотворении происходит на той же территории.

— А как ты это узнал?

— Александровск и Харьков – это города на Украине, тем более, что автор обращается к Украине: «Скажи мне, Украйна, не в этой ли ржи…»

— Папа, а Украина рядом с Испанией?

— Ну, конечно, ближе, значительно ближе, чем Сибирь, но, вообще-то, далековато.

— Тогда почему хлопец поёт про Гренаду?

— Вот этим вопросом задаётся и сам автор, поэтому он и написал это стихотворение, так как его самого поразило, «откуда у парня испанская грусть?»

— Папа, а у тебя тоже испанская грусть?

— … — через некоторое время он ответил – А почему ты так решила?

— Ты родился в России, раз у тебя там родственники, живёшь в Сибири, что находится так далеко от Испании, а поёшь про Гренаду и даже этого не замечаешь.

Отец долго молчал, ошарашенный или железной логикой ребёнка, или внезапно нахлынувшими мыслями. Наконец, он сказал:

— Я никогда не думал об этом. Но, в сущности, ты абсолютно права: у меня испанская грусть. И, наверное, потому, что я никогда не увижу Испанию своими глазами, хотя так ясно вижу её воображением и даже, как мне кажется, ощущаю вкус её воздуха…

Мне показалось, что тема исчерпана, потому что я получила ответ на свой основной вопрос: почему мой отец поёт про Гренаду.

Но в это время уже он спросил меня:

— У тебя так много было вопросов по первой части стихотворения, почему же ты ничего не спрашиваешь о дальнейшей судьбе песни и хлопца?

— Ну, это неинтересно. Его ранили в бою, и хлопец умер, а вместе с ним и его песня. Это грустно, и я не хочу об этом говорить.

— Как? Ты ещё такая маленькая, а уже знаешь, что такое смерть и даже считаешь, что это грустно? Как, когда ты успела об этом узнать?

— Об этом говорят дети в детском саду. И сестра Наташа сказала мне, что как только человек рождается, то с первого же дня неумолимо начинает своё движение к смерти. Все и всё умирают, и никто не в силах это изменить, разве что в сказках.

— Да, пожалуй, это, действительно, грустно… Но в стихотворении ничего об этом не написано. Вообще, на мой взгляд, конец довольно оптимистичен.

— Что же ты видишь в нём весёлого? Парень умер, никто этого даже не заметил, будто хлопца и не было. Хотя отряд воевал не один день, раз все успели устать. И песню его больше никто не пел…

— Зря ты думаешь, что никто не заметил. Вот Михаил Светлов написал об этом стихи, они сейчас известны многим, значит, не только в моём воображении живёт этот юноша, и не только я напеваю его песню. И появились новые песни, которые родились благодаря «Гренаде». А раз так, то и о смерти не стоит грустить.

— Ну, конечно, что грустить Светлову, он остался жив, он вообще может радоваться, что не был ранен. От этого и не только оптимистичные стихи можно написать, но и пуститься в пляс.

— Вот и ты согласилась, что стихи оптимистичные, хотя они и о смерти.

— Может быть, для людей это и весело, а вот природа даже в стихах грустит о хлопце.

— Значит, она и сохранит в степях песню о Гренаде. И какой-нибудь другой юноша, даже в наше время, проезжая той же дорогой, в шуме травы, в облаках, в звуке ветра может услышать эту песню, и она станет его. И уже другой человек будет её напевать. И песня родится вновь, как будто и не умирала. Как в русских сказках, когда на могиле вырастает тростник, путник срезает его, делает дудочку, и она рассказывает ему об умершем.

— И потом торжествует справедливость, и умерший воскресает вновь, — добавила я.

— А я и не знал, что с тобой так интересно разговаривать. Ты так много знаешь и понимаешь, даже не только для своего возраста. Подумать только, ты задала мне вопрос, а в результате я узнал, что у меня испанская грусть, и она связана с ощущением приближения смерти… Ведь я живу дольше тебя и, значит, уже ближе подошёл к ней…

 

 

В 2011 году, 19 января, моему отцу исполнилось бы 80 лет. Исполнилось бы… Но он навсегда остался молодым 38-летним человеком. И я не в состоянии представить его постаревшим. Он теперь гораздо моложе меня, и я ощущаю себя по отношению к нему старшей сестрой. Хотя, когда маленькой я представляла его при слове «папа», то видела его таким, каким он был в тот момент, но значительно меньше ростом, почти ребёнком, хотя он был крупным мужчиной около 180 см ростом. И я ощущала себя взрослой по отношению к нему. Ощущала тогда, ощущаю и сейчас…

Хотя, возможно, это и есть моя испанская грусть, которую он подарил мне тогда и оставил в наследство. Только моя испанская грусть рождает картины.

 

Молодой месяц, красный конь, или «Морской филин»

 

2004 г.;

картон, цветные и графитный карандаши, акварель; 48х68 (см)

 

Пабло Пикассо. Человек на фоне мифа

 

2009 г.;

бумага, акварель, акварельные карандаши;

35х28 (см)

 

 

 

       

Кармен Елены Образцовой

(«У любви как у пташки

крылья…»)

 

2008 г.;

бумага, акварель;

41×38,5 (см)

 

Кармен Майи Плисецкой

 

2008 г.;

бумага, акварель;

41х38,5 (см)

 

 

 

       

Испанки

 

2005-2006 гг.;

бумага, акварель, акварельные карандаши;

38,5х48,5 (см)

 

 

 

Испанская грусть

 

2010 г.;

бумага, акварель, акварельные карандаши;

 27,5х30,5 (см)

 

     

 

 
 

 

 


marinapospekhova.narod.ru

Откуда у хлопца испанская грусть?

Баскетбольный ЦСКА не знает поражений. Командой выиграны все 24 матча чемпионата России, «красная армия» гремит в Европе, а радости от этого как–то негусто. Причина лежит на поверхности. Успехи эти достигнуты в основном легионерами, игрой которых на площадке руководит иностранный тренер. Собственно «своих» в ЦСКА еще поискать нужно. Сергей Панов, Захар Пашутин, Сергей Моня, Алексей Саврасенко. Вот, пожалуй, и все. Бал правят Андерсены и Холдены, а 18–летние воспитанники московской СДЮШОР «Тринта» Никита Курбанов и Василий Заворуев хорошенько «полируют» лавочки…

Сделаем в этом месте остановку. Школа, из которой выросли эти двухметровые гиганты, имеет более чем 60–летнюю историю. Юбилей отмечали весной прошлого года. В Екатерининском дворце Москвы было много гостей, улыбок и слез. Гости не сдерживали себя и искренне радовались встрече. Президент Российской федерации баскетбола Сергей Чернов, в прошлом воспитанник и тренер «Тринты», исполнил песню о нелегкой доле баскетбольного наставника. Теплые слова и пожелания, цветы и подарки сыпались словно из рога изобилия. Но, пожалуй, самый лучший подарок преподнесли московские власти, присвоив школе имя Юрия Равинского, который подростком постигал в ней азы мастерства, затем стал тренером, а потом возглавил ее в качестве директора. Его бы следовало назвать главным героем торжества, но… Из Испании в Москву приехал Хосе Бирюков. В этого мальчишку когда–то были влюблены все девчонки школы, а одна из них на юбилее «Тринты» даже спела с ним дуэтом «Беса ме мучо». Говорят, позже он плакал, и многие понимали, откуда у парня испанская грусть.

Мы ехали шагом,

Мы мчались в боях

И «Яблочко»–песню

Держали в зубах.

Ах, песенку эту

Доныне хранит

Трава молодая —

Степной малахит.

Но песню иную

О дальней земле

Возил мой приятель

С собою в седле.

Он пел, озирая

Родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Он песенку эту

Твердил наизусть…

Откуда у хлопца

Испанская грусть?

Когда в 1926 году Михаил Светлов сочинял свое знаменитое стихотворение «Гренада», то, конечно же, не мог представить, что оно станет символом мужества и любви, самым испанским стихотворением, одой гражданской войне. Но поэтические строки так легли в рифму со временем, что когда в 1937 году первые дети из Страны басков прибыли в Ленинград, каждый житель СССР уже знал о далеком испанском городе Гранада, в котором идет война с фашизмом. Испанских детей в Ленинграде встречали многотысячные толпы. Объятия, поцелуи, подарки, извините меня, но почти как на юбилее «Тринты». Кадры кинохроники заставляют вспоминать ленинградку, прорвавшуюся сквозь оцепление к маленькой испанской девочке, чтобы подарить куклу. «Не плачь, малышка, ты приехала к нам ненадолго, фашизм будет разбит, и ты вернешься домой» — «No pasaran!»

Михаил Светлов, конечно же, не знал о том, что многие из «детей войны» так и не смогут вернуться на родину. Всего в СССР уехало около 3 тысяч испанских детей в возрасте от 3 до 15 лет. Как и все, баскская девочка с труднопроизносимой фамилией Экиррегавирия тоже думала, что прощается с родиной только на время бомбежек, что это не навсегда, что ее лучшие годы пройдут в родном доме в Бильбао, что она еще поиграет вместе с сестрами… Знал ли Михаил Светлов, что судьба играет с человеком покруче рулетки? Экиррегавирия вернется домой лишь спустя пять долгих десятилетий, сразу после того, как ее сын Хосе начнет играть в мадридском «Реале». Весь мир будет знать его под фамилией Бирюков.

Ответь, Александровск,

И Харьков, ответь:

Давно ль по–испански

Вы начали петь?

Скажи мне, Украйна,

Не в этой ли ржи

Тараса Шевченко

Папаха лежит?

Откуда ж, приятель,

Песня твоя:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя»?

Он медлит с ответом,

Мечтатель–хохол:

— Братишка! Гренаду

Я в книге нашел.

Красивое имя,

Высокая честь —

Гренадская волость

В Испании есть!

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Прощайте, родные!

Прощайте, семья!

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Испанских детей в Советском Союзе разместят в специально созданных детских домах. Они будут вынуждены расти, воспитываться, учиться и жить в чужой среде. Будет трудно стране, и им будет тоже трудно. Во время Великой Отечественной испанцев вывезут за Урал, а многими годами позже в архивах Коминтерна исследователи найдут письма, от которых повеет голодом и холодом. «Мы прибыли в Барнаул, и нам сказали, что нас отправят в великолепный санаторий. Но радость наша была непродолжительной, — так писала неизвестному адресату воспитательница В.Мартинес. — Мы спим просто на полу. Тут нам даже воду не продают. Они хотят одежду или хлеб. Мы терпим большую нужду, но переносим все очень стойко». И какие имена мелькают в архивах?! Димитров, Ибаррури, Меркулов, Сталин и баски, баски…

В июне 1937 года в СССР для проведения серии товарищеских матчей приехала сборная Страны басков. Ее детей уже полюбили, теперь предстояло полюбить и футболистов. По Москве ходили слухи, что в составе испанской команды есть бойцы республиканской армии, и хотя на самом деле это было не так (какой боец мог оставить своих товарищей во время войны?!), именно эти разговоры придали футбольным матчам неповторимый, можно даже сказать, революционный колорит. Баски заслужили уважение — они проиграли лишь московскому «Спартаку», сделали две ничьи, а в остальных матчах, в том числе и в Минске, победили. Специалисты, видевшие в игре ту команду, впоследствии даже сравнивали ее с бразильцами образца 1958 года.

Дети тем временем росли. С конца 1942 года испанских подростков стали трудоустраивать в школы ФЗО, чтобы они получили рабочие специальности. После окончания Великой Отечественной многие из них продолжат работать на советских заводах, большая «колония» образуется на ЗИЛе. Неудивительно, что команда мастеров «Торпедо», представлявшая автозавод, до сих пор пользуется любовью у советских испанцев.

В конце 40–х годов в составе торпедовцев появился Агустин Гомес. Скала, а не человек! Защитник, ставший не просто капитаном команды, а еще и символом гордого испанского духа. Следя за тем, как Гомеса неоднократно включали в число 33 лучших футболистов, за ним невольно тянулись и другие испанцы. В бронзовом для минского «Динамо» сезоне 1963 года в составе нашей команды блистал Хуан Усаторре. Играли испанцы и в некоторых других футбольных командах СССР. Руперто Сагасти, Немесио Посуэло, которого партнеры по торпедовской команде и болельщики для простоты стали называть Михаилом. Он отвечал им взаимностью. Талантливый крайний нападающий внес немалый вклад в завоевание торпедовцами первого звания чемпионов СССР в 1960 году, однако потом полюбил, как тогда говорили, себя в футболе, стал завсегдатаем московских элитных тусовок, даже входил в круг знакомств Галины Брежневой и в итоге был пожизненно дисквалифицирован «за систематические нарушения спортивного режима».

Хосе Бирюков стал известен в Советском Союзе в 1983 году, когда его московское «Динамо» неожиданно для многих включилось в борьбу с ЦСКА и «Жальгирисом». За пару лет до этого совершенно не знавший испанского языка сын московского водителя и испанской иммигрантки тренировался в армейском клубе у Александра Гомельского, но предпочел уйти от него к его брату Евгению. «В «Динамо» подбирался очень сильный и перспективный состав, а значит, появлялась возможность заявить о себе. Но не только это подвигло меня на смену команды, — вспоминает сегодня Хосе. — Служба в армии в те времена была несовместима с частными загранпоездками. Мне же хотелось ездить в Испанию не только на 1–2 дня на очередную игру, но и в отпуск». В том же году испанский «Реал» пригласил Бирюкова в отпуск, а заодно и на работу. Он согласился, за что тут же на родине был исключен из комсомола, лишен звания «Мастер спорта международного класса». С международным классом Бирюкова в Советском Союзе, конечно же, насмешили всю Европу — во время карьеры в «Реале» Хосе играл так, что побил все рекорды королевского клуба, одного из грандов мирового баскетбола. Хосе Александрович Бирюков на своей второй родине стал Чечу Бирюковым — как оказалось, у басков нет имени Хосе, но не изменил привычной «7» на спине и давнему увлечению… хоккеем. «Когда–то я играл в него во дворе». Странная штука — жизнь: партнером Бирюкова по хоккейной команде Испании вполне мог стать легендарный Валерий Харламов, чья мать тоже была из тех «детей войны»…

Мы мчались, мечтая

Постичь поскорей

Грамматику боя —

Язык батарей.

Восход подымался

И падал опять,

И лошадь устала

Степями скакать.

Но «Яблочко»–песню

Играл эскадрон

Смычками страданий

На скрипках времен…

Где же, приятель,

Песня твоя:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя»?

Закончив играть, Агустин Гомес стал политиком–контрабандистом. Во время диктатуры Франко он много раз нелегально ездил в Испанию. Когда в конце 60–х годов в находившейся в иммиграции Компартии Испании, активным членом которой был Гомес, наметился раскол, он вместе с Эдуардо Гарсия и Энрике Листером основал Испанскую рабочую коммунистическую партию (ИРКП). Умер Агустин Гомес в Чехословакии.

Пробитое тело

Наземь сползло,

Товарищ впервые

Оставил седло.

Я видел: над трупом

Склонилась луна,

И мертвые губы

Шепнули «Грена…»

Да. В дальнюю область,

В заоблачный плес

Ушел мой приятель

И песню унес.

С тех пор не слыхали

Родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Много лет спустя сын Гомеса — тоже Агустин — известный московский богач и плейбой, остановит свой шикарный «Мерседес» прямо у ног прекрасной девушки Инны. Любовь будет взаимной и на пять счастливых лет унесет их в неведомые дали. Путешествия, отдых, путешествия. Кому это не надоест? Инна уйдет от мужа, станет фотомоделью, но уже вошедшая в привычку тяга к экзотическому однажды–таки возьмет верх и она согласится стать участницей шоу «Последний герой».

Любопытно, что и Хосе Бирюков сегодня не чужд артистическому миру. Он развелся с прежней женой, от которой у него две прелестные девочки–близняшки, сейчас у него любимая девушка в Москве и любимая работа в Испании. Вместе с партнерами он создал агентство, которое ведет дела актеров и телеведущих. Он вкладывает деньги в производство кинокартин и гордится тем, что в фильме Алехандро Аменабара «Море внутри», том самом, который в этом году получил «Оскара», главную женскую роль играла его актриса Белен Руеда. «Если помните, она — адвокат Джулия, которая приезжает из Барселоны». Конечно, помним, Хосе.

Отряд не заметил

Потери бойца

И «Яблочко»–песню

Допел до конца.

Лишь по небу тихо

Сползла погодя

На бархат заката

Слезинка дождя…

Новые песни

Придумала жизнь…

Не надо, ребята,

О песне тужить.

Не надо, не надо,

Не надо, друзья…

Гренада, Гренада,

Гренада моя!

В местечке Алальпардо, что к северу от Мадрида, всегда много солнца. Здесь уютно и красиво. Здесь расположена резиденция «Эль Реторно», что в переводе на русский значит «Возвращение». Впрочем, переводить никому и ничего здесь не надо. В «Эль Реторно» живут вернувшиеся на родину «испаносовьетикос». Двухэтажное здание напоминает привычный нам санаторий. В библиотеке резиденции висит огромная карта Советского Союза, на полках стеллажей сочинения Ленина, Маркса, Энгельса, здесь можно встретить много символов эпохи, в которой уместилась целая жизнь. Не знаю, почему, но я уверен: накануне Дня Победы жители резиденции обязательно включат телевизор, чтобы посмотреть трансляции из Москвы.

В столице России 6 мая московский ЦСКА сыграет с испанским «Таугресом» в полуфинале Евролиги УЛЕБ. За кого будут болеть в «Эль Реторно»? И тот ли этот ЦСКА, за который привыкли болеть мы?

У нас еще будет время об этом поговорить.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter

www.sb.by

Новости: Испанская грусть — Эксперт

Завершается Год Испании – самой красивой и необычной европейской страны. О ней мы побеседовали с ученым, переводчиком Борхеса, Кортасара и Кеведо, исследователем Сервантеса, директором Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН Всеволодом Багно.

– Другими странами интересуются по двум причинам: или они очень похожи на родную, или совсем не похожи. По какой причине заинтересовались Испанией вы?

– Любят-то непонятно почему. Уже потом можно пытаться понять, почему любишь. Вот так и я пытался понять, за что полюбил Испанию. За то, что это пограничная культура между Востоком и Западом, как и Россия. Это могут быть и другие модели: Кавказ, Балканы, Ближний Восток. То есть пограничные культуры между принципиально различными религиями, культурами, цивилизациями. В каком-то смысле любая культура погранична, любое явление. Этот стол – граница между мной и вами. Но испанская и русская культуры пограничнее пограничных.

И то, что я для себя выстроил: культуры, основанные на пограничном сознании, – это, по-моему, довольно красиво. Настолько красиво, что в это чувство можно поверить, а потом его проверять. Главное, что объединяет пограничные культуры, – большая открытость, с одной стороны, а с другой – большая замкнутость. Именно поэтому в Испании будет нечто, очень напоминающее наш русский раздрай между славянофилами и западниками. Потому что любая пограничная культура очень боится сближения с другими, потому что она слишком к ним близка и поэтому же много вбирает из других культур.

– Есть то, что россиянам не худо бы перенять у испанцев, а испанцам – у россиян?

– Вспоминаются только общие черты. Лень, бесшабашность, безалаберность. Хотя если вы скажете испанцу все это, он будет кивать на тех, кто, с его точки зрения, в самой Испании обладает этими чертами. Каталонцы обязательно скажут про андалузцев: это вот такие рубахи-парни, которые любят греться на солнце, петь и танцевать, но петь и танцевать лучше, чем кто-либо на земле. Испания – поразительная страна в Европе, потому что здесь различия при переходе из одной области в другую богатейшие. Едешь на поезде или на автобусе полчаса-час – и попадаешь в другой климат, пейзаж, к совершенно другому народу, хотя народ-то один и тот же. И вот это сочетание не оттенков одного цвета, но разных цветов создает невероятное богатство испанской культуры.

– Ваш любимый город в Испании?

– Я мог бы сказать, что это Барселона. Мадрид мало кому из иностранцев нравится. Конечно, всем интересен испанский восток, обломки арабской цивилизации, Гранада, Кордова и Севилья. Или потрясающий синтез еврейского, арабского и христианского, который остался в толедской архитектуре, и, конечно, Барселона, которая очаровывает не только творениями Гауди.

Но раз уж все против Мадрида, то я его защищу. Это прекрасный город, но в нем надо пожить, чтобы почувствовать его очарование. Я прожил в Мадриде полтора года и полюбил его. Вообще, чтобы по-настоящему полюбить или не полюбить город, надо в нем пожить – среди его детей и стариков. Поэтому мне понравились больше всего не Мадрид, Севилья, Барселона и Толедо, а крошечные медвежьи углы Испании – ее крохотные городки. Везде – что в Андалузии, что в Галисии, что в Каталонии, что в Кастилии. Это даже не города. Городки, как раз из тех, что борются за право быть родиной Дон Кихота.

– Он же из Ламанчи?

– Так это область, а речь идет о конкретном городке. Маленькие городки Испании – им нет равных на земле. Полузаброшенные, каменные, в которых живут теперь только старики и старухи, – удивительные. Мы даже по-русски не можем точно назвать это поселение. Это не сьюдад, это пуэбло: не деревня, и не селение, и не городок.

История

– Ваш любимый период в истории Испании?

– Мой любимый период в истории любой страны и любого народа – средневековье. Отдаю себе отчет, что это подростковое, но мне это нравится. Там красивее, интереснее. Там у меня глаза сверкают. В любом средневековье, не обязательно в испанском. А можно сказать, что особенно в испанском, потому что тогда противостояние арабов и испанцев, ислама и христианского мира было бесконечно красивым. Это не только вражда и борьба, но диалог.

Мне, представителю компаративистских штудий, в высшей степени симпатичен этот диалог. Хотя я понимаю, что это ретроспективная утопия, идеализация. Наверняка все было сложнее, мучительнее, но все же диалог трех культур был – между иудеями, мусульманами и христианами. Он происходил в средневековой Испании и был едва ли не самым толерантным на земле. Можно сказать, что это первый опыт мультикультурализма. Он осуществлялся и в мусульманской Андалузии, и в христианских королевствах, которые граничили с мусульманами. Его не было в самом начале, когда арабы пришли на Пиренейский полуостров, и в самом конце, когда христиане вытеснили арабов, когда начались изгнание евреев и морисков, охота на крещеных евреев. Но самый полезный, самый плодотворный период сосуществования был и продолжался примерно три столетия – с X по XII век.

Это было замечательно. Одна толедская школа перевода чего стоит! Это она сделала европейскую цивилизацию европейской. Ведь тогда арабская цивилизация превосходила европейскую. Европейская христианская цивилизация мощно, активно и очень мудро училась у арабов, перенимала опыт. Через толедскую школу в Европу хлынула античная мудрость. Вот вам блеск без всякой нищеты переводческой работы. Перевод, который перевернул цивилизацию. Она стала совершенно другой, в том числе в военном отношении. И очень скоро христиане стали теснить мусульман на Пиренеях, потому что превзошли арабов и в политическом, и в дипломатическом, и в военном отношении.

Кончилось все, конечно, трагически. Количество напряжения перешло в новое качество озлобления. Началось закручивание гаек и там и там. Все закончилось как и должно было – фанатизмом и жестокостью с обеих сторон, но вот этот очаг сосуществования разных культур, оазис, который возник и исчез, все равно остался в памяти человечества.

– Были ли в истории двух стран периоды, когда они оказывались особенно близки?

– Один, трагический. Гражданская война в Испании. В этот период Испания и Советский Союз очень сблизились. И никогда больше мы не были так близки. И никогда не будем. Сюда же стоит присовокупить такой странный эпизод, как участие совсем молодых, зеленых испанцев из правых франкистских семей, которые добровольцами отправились воевать в составе Голубой дивизии в СССР во время Великой Отечественной войны. Многие оказались в лагерях. Провели здесь лет десять, а то и больше. Вернулись в Испанию… с любовью к России. Разумеется, с ненавистью к коммунистическому режиму, но с любовью к нашей стране, к нашему народу. Ненависть к коммунистическому режиму не изменилась, она осталась такой же, какой была с самого начала. Она еще и реальностью обросла. Был скелет – оброс плотью.

Мемуаров осталось довольно много. В книге «Образ Петербурга в Испании» есть отрывки из пяти мемуаров франкистов из Голубой дивизии. Дивизия стояла под Новгородом, штаб был в Юрьевом монастыре. И была под Ленинградом: они в Пушкине стояли, в Царском Селе. Смотрели в бинокль на Ленинград. Такой вот образ. Кто-то из них видел город в бинокль, а кто-то проходил по его улицам в качестве военнопленного.

– А как теперь относятся в Испании к событиям Гражданской войны?

– Очень по-разному. Это раскол страны, который ничем не залечишь. Никакими памятниками наподобие того, который поставлен Франко в Долине павших. Смысл памятника всем испанцам, погибшим на Гражданской войне (красным или белым – неважно), благороден, конечно, но раскола этим, повторюсь, не вылечишь. Остались семьи, в которых помнят расстрелянных франкистами или анархистами. Там расстреливали часто сгоряча. Церкви жгли. Причем это даже не правительство Народного фронта издавало такие приказы. Местная инициатива, чаще всего анархистов. Никакого особого резона в этом не было, кроме озлобления верующей части населения.

– В Испании был такой феномен, как поколение 1898 года. Вам он интересен?

– В 1898 году Испания проиграла войну Америке, потом появилось поколение поражения, готовое переосмыслить путь своей страны, понять истоки неудач. Нет, не это меня всегда интересовало. Меня интересовала странная перекличка тогдашней Испании с тогдашней Россией, потому что Горький, Бунин, в какой-то мере Чехов, с одной стороны, и Мережковский, Блок, с другой стороны, – это ведь тоже наше российское поколение 1898 года. Поколение, расколовшееся на две части, модернисты и суровые реалисты. Видимо, всегда были и будут люди этического, условно говоря, направления и эстетического.

Почему поколение 1898 года? Это поколение людей, расставшихся с иллюзиями. Последняя проигранная Испанией война. Этому поколению предстоит жить вопреки ощущению себя великими. Жить в проигрыше. Только что ты считал себя великим и тебя считали великим, причем на протяжении нескольких веков, но это исчезло. Живи теперь с тем, что осталось. Пришло поколение, в котором был силен этот трагический оптимизм, как его называл Мигель де Унамуно, но оно разделилось на модернистов и суровых социальных реалистов. И модернисты оказались очень сильными. Впрочем, опровергая себя и себе противореча, скажу, что великий и любимый мной Унамуно включал в себя и модернизм, и реализм. Он не был расколот.

Писатели и переводы

– Кто ваш любимый испанский писатель и есть ли ему аналог в русской литературе?

– Я всю жизнь занимался Дон Кихотом, так что должен был бы назвать Сервантеса. Но не хочу этого говорить. Мой любимый испанский писатель – испанская литература. И если бы я назвал Лорку (а я не буду этого делать), то это были бы переводы Марины Цветаевой, потому что это и есть испанская литература.

О! Вот вам и ответ парадоксальный. Самый мой любимый испанский писатель – тот, кто написал русские стихи Марины Цветаевой, называемые переводами Лорки. Она перевела не эти стихотворения, не Лорку – она перевела испанскую литературу как таковую. И поскольку перевела-то она всего четыре стихотворения, это получился такой писатель, которого не надо называть Лоркой. Но это и есть испанская литература, равной которой нет и которая абсолютно не похожа на все остальные. Без аналогов. И, в общем, она не очень похожа на других испанских писателей. Даже на Лорку в переводе других поэтов. Так что Лорку я не называл. Назвал Цветаеву.

А так… Конечно, «Дон Кихот». Я им настолько пропитан, что он кажется самой великой книгой человечества. Испанцы так любят одну цитату из «Дневника писателя» Достоевского, что некоторые мои знакомые сервантесоведы начинают с нее свой курс по Сервантесу. «Вот эту книгу, если бы кончилась земля и спросили бы там, – пишет Достоевский, – где-нибудь (вот тут я могу соврать, не помню точно цитату), поняли ли вы вашу жизнь на земле, что об ней заключили, то человек мог бы молча подать „Дон Кихота“: вот мое заключение о жизни, и можете ли вы за него осудить меня?»

– Я спросил одного переводчика с немецкого, есть ли абсолютно непереводимый немецкий поэт. Он сразу сказал: Стефан Георге. А в Испании есть такой?

– В Испании, скорее всего, непереводимый поэт – Гонгора. Его переводят, но это неизмеримо слабее оригинала. Я никогда не стал бы переводить Гонгору, и не потому, что он непереводим. Но потому, что я его не чувствую. Нужно чувствовать ритм, интонацию. Я, например, не чувствую ритма Маркеса. Не чувствую, когда читаю его по-испански, не чувствую его русского ритма.

Ритм, интонацию Кортасара и Борхеса, которых я, к сожалению, переводил очень мало, чувствую. А у меня был шанс их переводить много. Когда я тесно сотрудничал с издательством «Северо-Запад», мог бы переводить их больше, но был занят и не сделал этого, хотя то, что я сделал, по-моему, неплохо. Но я убежден, что чувствую свой русский ритм будущих русских Кортасара и Борхеса. Поэтому могу их переводить снова и снова, если будет время.

Маркеса переводить не смогу, даже если время будет. Не знаю, как это делать, потому что у меня нет тикающего камертона. Маркес ускользает, плывет. Я его люблю, но никогда не возьмусь за его перевод. А вот Франсиско Кеведо, современника и врага Гонгоры, чувствую. Для меня он несложен, потому что я его ощущаю. Гонгору же совсем не чувствую. И даже не знаю, кто бы мог его переводить. Наверное, русский Серебряный век был бы на это способен.

Россия и Испания

– Вы перевели на русский драму Лопе де Вега «Великий Князь Московский»…

– Это не я перевел, а покойный Леонид Цывьян, и очень здорово перевел, но идея была моя. Россия знала об этой пьесе, но никто ее никогда не переводил. В XIX веке Лопе де Вега переводили очень охотно и много: почему бы не перевести еще и эту пьесу классика испанской литературы, не лучшую, но и не худшую, в которой действие происходит в современной Лопе де Вега России? Почему-то опасались.

– Во-первых, Лжедмитрий там никакой не «лже», а настоящий сын Ивана Грозного, во-вторых, это положительный герой…

– Он настолько положительный, что уже и не герой вовсе, а какой-то абсолютно идеальный персонаж. Но это же художественная литература. Когда Лопе де Вега писал свою драму, Лжедмитрий I был еще жив. Любопытно, что в самой пьесе не только акцента на противостоянии католиков и православных нет, там даже намека на это не существует. Католик Лопе де Вега не вдается в споры об истинной вере в этой пьесе. Он убрал то, что ему диктовали публицистические, идеологические, вероисповедные соображения, потому что это было чужеродно для художественной ткани пьесы об идеальном правителе, если угодно – крестьянском, справедливом царе, восстановителе справедливости. Это первый художественный отклик в мире на события Смутного времени, да еще принадлежащий перу великого писателя.

– Какое первое испанское произведение появилось в русской литературе?

– Любимый мной и многими представителями русской интеллигенции средневековый мистик Раймонд Луллий (для каталонцев – Рамон Льюль) был известен в России с конца XVII века. Так называемая люллианская литература. Он уроженец Майорки, писал на майоркинском диалекте каталонского языка, по-арабски и на латыни. Написал потрясающую мистическую книгу «О любящем и возлюбленном», которую я лет 15 назад перевел с огромным удовольствием. Она вышла в серии «Литературные памятники». Это было написано на каталонском.

Стихи он также писал на каталонском. Серьезные научные трактаты писал по-латыни, начинал, правда, с арабского, который знал лучше. В России переведен его труд, который здесь назвали «Великая наука». По-латыни – Ars magna («Великое искусство»). Этот труд имел колоссальный успех в русском старообрядчестве. Несмотря на преследования, сохранились десятки разных списков «Великой науки». Мистического в ней мало.

Настоящий мистический труд, стихотворение в прозе – это «О любящем и возлюбленном», где подозреваются некие арабские суфийские корни. Луллий – пожалуй, первый великий испанец, попавший в русское культурное пространство. Потом – XVIII век. Бальтасар Грасиан, современник Гонгоры и Кеведо, переведен Сергеем Волчковым еще в первой половине XVIII века. Об этом в советское время не говорилось, поскольку Грасиан считался реакционным писателем.

– Над чем вы сейчас работаете?

– Недавно доделал свои старые переводы: «Испанский детский фольклор», который мне давно полюбился. Михаил Яснов опубликовал несколько моих переводов в двух разных номерах двух разных журналов для детей. Это очень малая часть, а сейчас я решил выпустить все мои переводы. На днях книжка выходит в «Детгизе» с замечательными иллюстрациями молодых художников. Перевожу «Книгу о жизни» Святой Тересы, но поскольку административная суета меня дергает каждый день, то работаю очень медленно. Для такого перевода нужны покой, сосредоточение. Перевожу давно и все никак не могу завершить. Святая Тереса Авильская, XVI век, современница Филиппа II. Того самого, кто потерял Нидерланды, жег еретиков. Сохранились письма, в которых она его поучает.

Она смотрит на короля с духовной точки зрения. Что именно в этих поучениях, не имеет значения. Я интонацию чувствую, перевожу исповедь Тересы, ее автобиографию. Это скорее напрашивается на перевод, потому что для других ее книг нужна большая подготовка и переводчика, и воспринимающей публики. Россия и русская интеллигенция к восприятию великих испанских мистиков уже готова. Она не была готова в XIX веке, а Серебряный век – уже тепло. Не случайно Мережковский написал замечательную книгу об испанских мистиках Хуане де ла Крус и Тересе Авильской. Но русский религиозный ренессанс начала ХХ века не мог принять испанскую мистику: она была слишком плотской, теплой, даже эротичной и в то же время слишком эстетической.

 – Вы и сами пишете. Свои произведения называете «абсурдинки» – такие шуточки, замечания: «Чтобы мозги не утекли, их надо заморозить» или «Кто с чем к нам придет, от того и погибнет». В испанской литературе было что-то подобное, может, Грасиан?

– Нет, на него это не похоже. Грасиан писал афоризмы, поэтому его постоянно сравнивают с Ларошфуко, что бессмысленно. Как и любое сравнение, впрочем. «Не сравнивай, живущий несравним», – так ведь Мандельштам писал. Мы, литературоведы, очень любим жанры. Так нам удобнее. Но ведь любое живое произведение – само по себе уже жанр. Мой жанр – скорее реплики. Если говорить об испанцах, то у испанцев есть писатель 20-х годов ХХ века (тогда его довольно много переводили) Рамон Гомес де ла Серна. Он создал жанр, который назвал «грегерияс». Вот там есть что-то, что близко и моим «абсурдинкам», иногда это афоризмы, иногда – шутки, но в основе всегда метафора: что-то похоже на что-то. 

Санкт-Петербург

expert.ru

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *