Содержание

Действительно ли закончилась «холодная война»?

Конфликт начался с немецкого вопроса, потом расширился на весь глобус соревнованием о влиянии политическом, идейном, военном и экономическом. Мрачным символом «холодной войны» стала стена, отделяющая две части Берлина. Для Советского Союза и США город играл особую роль. Известны меткие слова Никиты Хрущева: «Берлин – причинное место Запада, всякий раз, когда хотим заставить Запад кричать, сжимаем Берлин».

Тогдашние отношения трудно назвать мирными. В значительной степени это были отношения, свойственные периоду войны. Прежде всего, присутствовала непримиримая враждебность и стремление победить противника. Не столько конкуренция, сколько борьба, а также мощная идеологическая война. Отличительной чертой стала гонка вооружений. Интересно, что настрой в отношении этой войны в обоих блоках был оптимистичный: считалось, что обе великие державы выйдут в этом соревновании победителями. Но этот настрой был на фоне большого страха перед ядерным ударом одной из сторон.

Сегодня также интересен, а может и более важен, чем сама «холодная война», период после «холодной войны». Можно ли говорить, что в 2009 году «холодная война» по-прежнему продолжается, или, что появилась новая «холодная война»?
Полагаю, что так нельзя утверждать, по крайне мере, по трем причинам.

Во-первых, в отношениях Запада с Россией, хотя в них и появляется напряженность, и есть длинный список спорных вопросов, обе стороны для реализации своих целей не прибегают к конфронтации. Не существует основополагающего условия состояния войны – запрограммированной враждебности сторон и явного желания навредить друг другу. Нет также опасных конфликтов. До сих пор единственным серьезным кризисом можно считать период войны в Грузии.

Во-вторых, несмотря на идеологические вызовы по существу нет места для характерного для «холодной войны» столкновения идеологий.

И, наконец, в-третьих, процесс вооружения последнего десятилетия, хотя и может беспокоить, но его трудно назвать гонкой вооружений в понимании соревнования эпохи «холодной войны». Нет также психоза ядерной угрозы.

Сторонники тезиса, что Россия начала новую «холодную войну» утверждают, что доказательством этого является война с Грузией и применение «энергетического оружия». В последнем случае следует заметить, что это оружие обоюдоострое. Для России Запад надолго останется ведущим экономическим и политическим партнером. Россия должна развиваться, а для этого нужна кооперация с Западом. Энергетический шантаж привел бы к срыву такого сотрудничества.

Если говорить о войне на Кавказе, то грузино-российский конфликт не был спором о ценностях. Американцы дальше поддерживают президента Саакашвили. Однако одно дело поддерживать Саакашвили, исходя из геополитических интересов, другое дело – принимать его версию событий, в которой Грузия является плацдармом западных и демократических ценностей, а Россия – злой империей, которая снова борется с ценностями, такими дорогими для американцев и Западной Европы. Не вижу таких оценок в политике администрации президента Обамы.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции

Опрос: больше половины жителей ЕС считают, что между Россией и США идет холодная война — Общество

ТАСС, 22 сентября. Больше половины (59%) жителей стран Евросоюза считают, что Россия и США в настоящее время находятся в состоянии холодной войны друг с другом. Об этом свидетельствуют результаты опроса, опубликованные в среду на сайте Европейского совета по международным отношениям.

Всего 16% респондентов полагают, что холодной войны между Москвой и Вашингтоном нет, еще 25% затрудняются с ответом. Кроме того, 44% опрошенных думают, что в настоящее время идет холодная война между Евросоюзом и Россией. При этом только 25% респондентов уверены, что такого рода противостояние разворачивается между их страной и РФ (в Польше доля людей, думающих таким образом, оказалась самой высокой — 44%, а в Венгрии она составляет всего 4%).

Почти две трети респондентов (62%) полагают, что Китай и США находятся в состоянии холодной войны, не согласны с этим всего 15% людей, принявших участие в опросе. При этом большинство опрошенных (35%) считают, что между Брюсселем и Пекином такого противоборства нет, в обратном убежден лишь 31%. В то, что именно их страна ведет холодную войну против Китая, верят всего 15% респондентов (в Швеции их оказалось 33%, а Болгарии — только 3%)

По мнению экспертов совета, лидеры США и государств Евросоюза могут потерпеть неудачу из-за отсутствия общественного консенсуса о необходимости готовиться к всеобщему противостоянию с Китаем и Россией. Они полагают, что именно учреждения и институты ЕС, а не население европейских стран, готовы рассматривать завтрашний мир как «развивающуюся систему конкуренции между демократией и авторитаризмом».

При этом аналитики думают, что такая разница в подходах необязательно ведет к «уменьшению значимости западного альянса». В то же время они полагают, что в случае кризисной ситуации в международных отношениях Брюссель могут обвинить в том, что он выступает проводником интересов США в Европе, а не выражает ее мнение в мире.

Опрос проводился в 12 странах ЕС в конце мая — начале июня 2021 года. В нем приняли участие 16 267 респондентов, которые отвечали на вопросы по интернету и по телефону.

Европейский совет по международным отношениям — это аналитический центр, занимающийся исследованиями в области внешней политики и безопасности стран Европы. Его представительства расположены в семи европейских столицах, включая Берлин, Париж и Лондон. В попечительский совет организации входят бывшие премьер-министры Дании, Швеции и Финляндии, экс-главы МИД Польши и Португалии и бывший генеральный секретарь НАТО Хавьер Солана.

Россия против Запада: новая холодная война или еще нет?

  • Джонатан Маркус
  • Дипломатический обозреватель

Автор фото, Getty Images

Отношения России и Запада холодны и суровы, как никогда. Многие говорят о новой холодной войне, сравнивая нынешнюю ситуацию с интенсивным и многолетним идеологическим противостоянием между СССР и Западом, длившемся с 1950-х годов до конца 1980-х.

Но такие сравнения могут ввести в заблуждение.

«Холодная война, — объясняет Майкл Кофман, исследователь консалтинговой фирмы CNA Corporation и сотрудник Института Кеннана, — была противостоянием, в основе которого лежала двуполярная система, когда две сверхдержавы — каждая со своими экономическими и военными преимуществами — соперничали за влияние на мировую политику».

«Универсалистские идеологии держав и существовавший в то время расклад сил сделали это противостояние неизбежным», — утверждает он.

Но то противостояние, которое мы наблюдаем сегодня, говорит Кофман, не вытекает из расклада сил или какой-либо идеологии как таковой, а является результатом сознательных решений, которые принимают лидеры, стратегий, которым они следуют, и ряду определенных конфликтов во внешней политике».

Ни один из этих факторов не делает противостояние неизбежным, подчеркивает эксперт.

«Мягкая сила»

Итак, хотя Кофман считает, что для США ставки в этой игре могут оказаться очень высокими, до масштаба и идеологической природы холодной войны нынешнему противостоянию далеко. К тому же Россия не в состоянии фундаментально изменить расклад сил или нынешнюю структуру международных систем сотрудничества.

«Короче говоря, — продолжает Кофман, — причины и характер конфликта сегодня иные».

В период настоящей холодной войны Европа находилась в состоянии тревожного «вооруженного мира», а реальные войны шли в других регионах — от Анголы до Кубы и Ближнего Востока. Сегодня линии фронта в целом пролегают гораздо ближе к России — например, на Украине и в Грузии.

Баланс военных сил между Россией и Западом сегодня тоже выглядит иначе. Кроме того, у России на сегодняшний день весьма ограниченный запас «мягкой силы»: у нее больше нет привлекательной идеологии интернационализма, которую можно «продавать» другим странам.

Автор фото, EPA

Подпись к фото,

В ходе учений «Запад-2017» Россия тестировала квазибаллистические ракеты «Искандер-М»

Если холодная война была битвой двух универсальных идеологий — капитализма и коммунизма — за мировое господство, то за что сегодня борются Россия и Запад?

Для России, считает Кофман, «это борьба за выживание в статусе международной державы, а также за остатки Российской империи».

«Российские лидеры, — говорит он, — отчаянно пытаются избежать дальнейшей фрагментации российской территории и влияния. Они считают, что для этого обязательно нужны «буферные государства», и навязывают соседям свою волю, чтобы обезопасить собственные границы».

Для США, считает Кофман, это очень запутанный конфликт: «Один из его аспектов — это классическая история о гордыне и перенапряжении сил, или — другими словами — об избытке либеральной идеологии и недостатке мыслей о внешнеполитических последствиях».

«Оставшись без конкурентов на два десятилетия, Вашингтон по праву воспользовался возможностью строить все, что пожелает, но любая экспансия влияния и силы рано или поздно начинает расти в цене, и сумма, в которую она обходится сегодня, растет как снежный ком», — говорит эксперт.

«Синдром недостатка врагов»

Сегодня становится ясно, что Россия — да и Китай, кстати говоря, — не одобряют либеральные доктрины, на которых основан установившийся после холодной войны миропорядок, и не собираются им следовать. У Запада нет способов навязать этим странам свою волю. В этом смысле мы вернулись к «политике великих держав».

Однако, по мнению многих комментаторов, Запад также частично несет ответственность за нынешнюю непростую ситуацию, и тиражирование идеи о «новой холодной войне» может ее только усугубить.

Профессор Военно-морского колледжа США Лайл Голдштейн с этим согласен: «Многие на Западе, кажется, поддаются после холодной войны «синдрому отсутствия врага». Многим специалистам по безопасности, кажется, не хватает упрощенной угрозы, которую можно легко идентифицировать и описать».

Ситуация на Украине и в Грузии, кажется, создает необходимые для холодной войны сюжеты, говорит Голдштейн. «Однако эти ситуации невероятно сложны. И те, кто знаком с регионом, понимают, что обе из них — результат быстрого распада СССР и связанных с этим проблем по поводу границ и идентичности», — отмечает он.

Автор фото, AFP

Итак, какого рода государство представляет собой сегодня Россия?

Кофман называет ее ослабевшей великой державой. Ее постоянно недооценивают, поскольку исторически она отстает от Запада по технологиям и по уровню развития политических и экономических институтов. «Однако Москва своими действиями во внешней политике регулярно бьет сильнее, чем ей позволяет экономика», — говорит эксперт.

Россия — не «региональная держава в период заката». Совсем наоборот, убежден Кофман.

«Да, после периода внутренней балансировки, военных реформ и модернизации, Россия более чем способна удерживать свою историческую территорию, проецировать военную мощь на соседние регионы и, как мы увидели, карать своих недругов в далеких странах невоенными средствами».

В странах НАТО много говорят о повышении расходов на оборону и подготовке к войне с «равным противником», читай — с Россией.

Возможно, расходы на оборону действительно стоит увеличить — западные союзники после холодной войны слишком поторопились с извлечением дивидендов из новообретенного мира. Но какого рода военную угрозу представляет собой Россия для НАТО?

Как говорит профессор Голдштейн, силы России сегодня в целом слабее, чем взятые вместе силы армии США и НАТО. Однако, говорит он, за последние 15 лет Россия осуществила серьезные инвестиции и сохранила некоторые нишевые возможности, которые дают ей определенные преимущества.

Так, например, у НАТО нет реальной возможности противодействовать баллистической системе «Искандер», что может в случае конфликта поставить командиров альянса перед дилеммой: стоит ли им отступать или наоборот усилить атаку? Кроме того у России имеются впечатляющие возможности в области артиллерии и радиоэлектронной борьбы.

«Войны по выбору»

Однако самая ясная угроза сегодня — это способность России вести информационную войну и осуществлять кибератаки. СМИ и эксперты вовсю обсуждают, на первый взгляд, новое понятие «гибридной войны» — войны, которая не кажется таковой со стороны. Россия считается ее признанным мастером.

Как говорит Кофман, ни одна великая держава не представляет простых угроз. «На самом деле, Россия способна проводить эффективные военные операции в соседних странах, а также показала способность вести политическую борьбу, борьбу в киберпространстве и бороться за информационное поле».

Однако Кофман скептически относится ко всеобщей фиксации на гибридной войне. «Это просто сумбурная реакция Запада, который после нескольких десятилетий войн со слабыми противниками по своему выбору реагирует таким образом на столкновение с другой державой, способной проявлять себя во всех измерениях конфликта», — говорит он.

Профессор Голдштейн тоже видит проблему в озабоченности западных экспертов гибридной войной. «Настоящая опасность в том, что из-за какого-то просчета может начаться настоящая война, которая выйдет из-под контроля — в Сирии или, что опаснее, на Украине».

«Блеф НАТО»

Так называемая «гибридная война» на востоке Украины на поверку оказалась реальной войной, которую ведут преимущественно конвенциональными средствами, говорит профессор Голдштейн. Он убедительно доказывает, что США и НАТО не отреагировали на аннексию Россией Крыма не из соображений «гибридной войны», а из-за реального баланса сил в регионе и из-за того, что относили Крым и восток Украины к зоне «основных интересов» России.

«Другими словами, аннексировав Крым, Кремль просто раскрыл блеф НАТО», — говорит профессор.

Еще одна проблема в том, что Запад, возможно, пользуется не теми средствами в своих попытках повлиять на поведение России. Возможно, Запад вообще недостаточно ясно дает понять, чего он хочет от России.

«Большинство шагов до сих пор были направлены на гарантии союзникам и на разрешение проблем внутри союза. Внятной теории о том, как повлиять на поведение России, нет», — говорит Кофман.

«Дипломатические меры хороши для обеспечения политического единства, но ни один из лидеров не знает, чего именно они хотят от Москвы. Попытки заставить Россию просто остановиться, уйти из международной политики или капитулировать на Украине — это, мягко говоря, несерьезно», — считает профессор.

Высылка российских дипломатов посылает сигналы о единстве и решительности, но она вряд ли заставит кого-то в Москве передумать. Большая часть экспертов считает, что заставить Россию задуматься о реальной цене своих действий может только экономическое давление.

Однако политика в отношении Москвы должна быть продумана начиная с самых основ, при этом важно держать в голове, что последствия неуправляемого распада СССР по-прежнему ощутимо дают о себе знать и три с лишним десятилетия спустя.

В ООН заявили о «холодной войне 2.0» в отношениях России и Запада — Газета.Ru

Прослушать новость

Остановить прослушивание

Первый заместитель представителя России при ООН Дмитрий Полянский в ходе брифинга заявил, что в настоящее время в отношениях Москвы и Запада наблюдается «холодная война 2.0», передает РИА «Новости».

В беседе с журналистами дипломат вспомнил о событиях тридцатилетней давности и о распаде СССР.

«В то время все были, я бы сказал, очарованы Западом. Все думали, что люди на Западе наши друзья, что они протягивают нам руку, что мы будем жить в лучшем мире, и никто больше никогда не будет вспоминать о «холодной войне», о Востоке и Западе.

Но очень скоро мы увидели, что намерения наших коллег не такие невинные, как представлялось сначала», — сказал Полянский.

Он также заявил, что множество американцев и европейцев «эксплуатировали» Россию, предпринимали попытки «разделить страну и «сокрушить ее», а также «пытались продвигать сепаратизм» в РФ, «способствовать разногласиям между Россией и появившимися новыми государствами».

Кроме того, дипломат рассказал об обещаниях о том, что НАТО не станет двигаться на восток. Как указал он, сегодня на Западе либо утверждают, что не заявляли такого, либо прямо говорят, что обманули Москву, «что также не добавляет доверия в отношениях между Востоком и Западом».

«Первые 10 лет независимой России были очень сложными, проблемными, и мы действительно были на грани коллапса, экономическая ситуация была очень тяжелой. Но затем, в начале 2000-х, мы постепенно встали на колено, затем на ноги. И в момент, когда мы своего рода восстановили нашу национальную гордость, возможность жить в качестве независимого государства, Запад, США начали воспринимать нас в качестве угрозы.

Сейчас мы имеем своего рода ремейк «холодной войны», «холодную войну 2.0», — продолжил первый зампостпреда.

Также он подчеркнул, что Россия «весьма озадачена», потому что причины для конфронтации между Востоком и Западом отсутствуют, так как «нет коммунистической идеологии». Однако конфронтация имеет место быть, и попытки представить Москву «врагом» тоже наблюдаются, отметил дипломат.

«Это наводит на определенные умозаключения, что вопрос был не в идеологии, а в геополитической борьбе, которая, к сожалению, возвращается», — добавил Полянский.

Ранее Полянский выразил мнение, что вокруг РФ и Белоруссии сформировалось кольцо нестабильности.

В Белоруссии предупредили о рисках новой холодной войны: Белоруссия: Бывший СССР: Lenta.ru

Министр иностранных дел Белоруссии Владимир Макей предупредил о рисках возникновения новой холодной войны. Об этом он заявил в эфире телеканала ОНТ.

«Есть опасная тенденция к тому, чтобы это формирование многополярного мира, дальнейшее продолжение этого геополитического передела не привело к какой-нибудь холодной войне 2. 0 или потом какой-нибудь горячей войне. А предпосылки к этому есть», — заявил он.

Глава белорусской дипломатии отметил, что после развала Советского Союза «США и Евросоюз, думали, что их влияние сохранится навеки», однако появились новые игроки, которые тоже хотят занять свое место под солнцем. «Китай, Индия, Россия тоже имеют на это право», — сказал министр.

Макей также указал на двойные стандарты, которые использует Запад. «Мы не видим угрозу в том, что кто-то из стран Евросоюза или стран членов НАТО укрепляет взаимоотношения между собой. То есть мы не должны обращать на это внимание, а они на малейший чих будут реагировать и указывать, как нам жить», — рассказал он.

8 июня помощник президента России Юрий Ушаков заявил, что отношения между Москвой и Вашингтоном находятся в самой низкой точке со времен холодной войны. По его мнению, низкий уровень отношений между Россией и США несет риски для всего мира. «Взаимодействие двух стран, это всем хорошо известно, находится, пожалуй, на самой низкой точке со времен холодной войны. Понятно, что с этим нужно что-то делать, ведь реальные риски создаются не только для этих двух крупных стран, но и для всего мира», — заявил помощник президента. Он также отметил, что выстраиванию нормальных связей мешают санкции, которые не дают стабилизировать обстановку в мире в целом.

3 июня заместитель министра обороны России Александр Фомин также предупредил, что мировое сообщество втягивается в новую холодную войну, потому что происходит разделение государств на «своих и чужих». «Сегодня мы наблюдаем формирование нового миропорядка. Видим тенденцию втягивания стран в новую холодную войну, разделения государств на своих и чужих, притом что чужие однозначно определяются в доктринальных документах как противник», — сказал Фомин. Он отметил, что сложившаяся на данный момент система взаимоотношений между странами разрушается. Новые виды вооружения, а также распространение противоборства на космос и киберпространство ведут к изменению принципов ведения войны.

Холодная война — политический и идеологический конфликт между СССР и США, продолжавшийся с 1946 года до конца 1980-х годов. В это понятие входила также космическая гонка и гонка вооружений. Государства не вступали в прямое военное столкновение, однако соперничество двух сверхдержав привело к вооруженным конфликтам в ряде стан третьего мира.

Холодная война. Продолжение следует? | Программа: ПРАВ!ДА? | ОТР

Татьяна Пархалина

президент Ассоциации Евро-Атлантического сотрудничества (АЕАС), заместитель директора по научной работе ИНИОН РАН

Павел Золотарёв

заведующий отделом военно-политических исследований Института США И Канады РАН

Олег Глазунов

эксперт Ассоциации военных политологов, доцент кафедры политологии и социологии РЭУ им. Г.В. Плеханова

Леонид Гозман

президент общественно-политического движения «Союз правых сил»

«Где нет полной откровенности, полной доверенности,
где скрывается хотя малость какая-нибудь,
там нет и не может быть дружбы».

Виссарион Белинский

Дмитрий Лысков: Здравствуйте! Я – Дмитрий Лысков. Это программа «ПРАВ!ДА?». И вот тема нашей дискуссии сегодня:

Тридцать лет назад, 3 декабря 1989 года, президент СССР Михаил Горбачев и президент США Джордж Буш-старший поставили точку в стратегическом противоборстве двух держав. Эпоха холодной войны закончилась. Но наступил ли мир? И почему сегодня все чаще говорят о новом глобальном противостоянии?

Дмитрий Лысков: Британский публицист Джордж Оруэлл в своей статье 1945 года, она называлась так интересно «Ты и атомная бомба», так вот, он писал, что страны, обладающие ядерным, обречены на холодную войну. Ну, в хорошем смысле слова он имел это в виду. Он говорил, что без прямых военных столкновений. Тем не менее крайне интересно разобраться, почему в том победном 45-м году британский публицист задумался о таком развитии событий. С чего же и с каких конкретных исторических моментов началась холодная война?

Юрий Альбертович, вот как вы думаете?

Юрий Кнутов: Ну, вообще общепринято считать – с выступления Черчилля в Фултоне. Его речь, которая фактически разделила Европу на две части – Западную и Восточную. Восточная якобы покрыта мраком, в общем-то, гложет ужас и так далее. Трещина, конечно, такая довольно эмоциональная. И она, в общем, как раз послужила сигналом для того, чтобы начиналось это противостояние. Конечно, ни Советский Союз, ни европейские страны не были готовы к этому. Европа лежала в руинах. Нужно было думать о том, как создавать общий дом.

И вдруг этот раскол, это разделение, разделение по принципам идеологическим – капитализм и социализм, – оно, в общем-то, легло в основу холодной войны. И потом вот этот маховик холодной войны раскручивался с большой интенсивность, что не раз приводило к тому, что мир оказывался на грани фактически уничтожения в результате возможного ядерного конфликта.

Дмитрий Лысков: Олег Николаевич, с 45-го года (это, в принципе, известный исторический факт) западный блок, если угодно, разрабатывал планы наступательной войны против Советского Союза. 45-й год, Черчилль разрабатывает план нападения на Советский Союз «Немыслимое», с которым только-только вроде бы в коалиции победили. Далее – американские планы тотальной ядерной бомбардировки Советского Союза, «Дропшот» и иные. То есть, получается, именно Запад уверенно вел нашу страну, если угодно, и вообще мир к холодной войне. А почему? С чего вдруг такое в 45-м году? Победный 45-й. Откуда это?

Олег Глазунов: Вы знаете, я бы сказал, что не с 45-го, скорее всего, а с 46-го. Я бы вспомнил «длинную телеграмму» Джорджа Кеннана, советника посольства США. Вот он говорил о том, что… на вопрос американского казначейства он говорил о том, что с Советским Союзом договариваться нельзя, Советский Союз уважает только силу, и нужно только силой добиваться уступок от Советского Союза. Кроме того, его «длинная телеграмма» легла в концепцию президента Трумэна – так называемого «сдерживания коммунизма», чтобы сдерживать Советский Союз в зонах его влияния в тех странах.

Поэтому, в принципе, да. Мы еще лежали в руинах. Наша страна только-только начинала отстраиваться после такой великой войны. Поэтому можно сказать, что Запад первый начал холодную войну.

Дмитрий Лысков: Павел Семенович, но ведь в Ялте сферы влияния держав были достаточно четко оговорены. Так откуда вдруг у Запада возникла необходимость начинать такое противостояние?

Павел Золотарев: Все упирается в несовместимость двух систем. Просто на определенном этапе Запад получил в свое распоряжение ядерную бомбу – и отсюда началось соответствующее планирование. Мы приобрели ее позже. И дальше уже все развивалось по сценарию двух ядерных государств. Но в основе лежит противоборство двух систем, которого сегодня нет.

Дмитрий Лысков: Леонид Яковлевич, в любой войне – даже в холодной войне – есть сторона, которая ее развязала. Скажите, в отношении нашей страны что-нибудь можно сказать? Вот мы слышали и про американские, и про британские планы, и про противостояние. Какая-то вина нашей страны существует в развязывании холодной войны?

Леонид Гозман: Вы знаете, во-первых, я не могу согласиться с тем, что холодная война началась из-за речи Черчилля или телеграммы Кеннана. Ветер не потому, что качаются деревья, а деревья качаются потому, что ветер. Это может констатироваться речью Черчилля, речью Сталина, тайными планами, открытыми планами и так далее.

Мне кажется, что это вообще тот случай, когда… Вот я полностью согласен с Павлом Семеновичем, что здесь не может быть… понимаете, здесь нет начальной точки. Вот если война горячая… Допустим, Великая Отечественная война началась с того, что войска Гитлера перешли границу Советского Союза, ну, ту линию разделения, которая была на тот момент. И в этом смысле, конечно, войну начал Гитлер. Но причины войны даже нашей с Гитлером были очень многообразные, и вряд ли они могут быть сведены непосредственно к этому акту.

Причины холодной войны были именно в несовместимости систем. Было совершенно понятно, что … И это было понятно, кстати, и до войны. И Черчилль об этом, между прочим, говорил. Когда он предлагал союз Сталину, его спрашивали, мол: «Как можно иметь дело со Сталиным?» Он сказал: «Если Гитлер вторгнется в ад, я предложу военно-стратегический союз сатане немедленно». Они понимали, с кем они имеют дело. В смысле – со Сталиным.

И я думаю, было совершенно понятно, что стратегическая цель советской системы, не только Иосифа Виссарионовича Сталина, а советской системы в целом – это, конечно, уничтожение их системы. И это, в общем, не скрывалось. Это очень красиво подавалось. Я хочу вам напомнить замечательные слова Павла Когана: «Мы еще дойдем до Ганга и мы еще умрем в боях, чтобы от Японии до Англии сияла Родина моя». Это что, ребята? Когда так красиво излагается территориальный захват…

Алексей Мухин: Владимир Вольфович Жириновский.

Леонид Гозман: Поэтому я думаю, что война была неизбежна. Я думаю, что все-таки такие планетарные мессианские претензии нашей страны в основном к ней и привели.

Дмитрий Лысков: Спасибо, спасибо.

Леонид Гозман: Но меня больше беспокоит сегодняшняя ситуация.

Дмитрий Лысков: Да, несомненно, мы перейдем к сегодняшней ситуации.

Татьяна Глебовна, чтобы понять все-таки, что же такое холодная война, какой смысл мы вкладываем в это понятие, хотелось бы ответить на вопрос. То есть получается, что холодная война и не прекращалась, в том числе и в годы Великой Отечественной войны. Ну а ранее Советский Союз вообще был в кольце врагов. Так в чем же тогда принципиальное отличие именно этого периода, называемого холодной войной?

Татьяна Пархалина: Во-первых, я хочу сказать, что кто-то называет это Первой холодной войной. А вообще это Вторая холодная война – период с 45-го (я так отсчет веду) до конца… скажем так, до середины 80-х годов, там уже изменилась ситуация. Это Вторая холодная война. Первая – это 20-е годы прошлого столетия. Вне всякого сомнения, я согласна с коллегами, когда они говорят, что это противостояние систем. При этом есть какие-то реперные точки. Вот я для себя… Конечно, это не речь Черчилля. Она обозначила что-то, да? Или телеграмма Кеннана – она обозначила новый этап.

Я для себя самым ярким проявлением начала этой Второй холодной войны считают атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Они не в отношении нашей страны и не в отношении этого блока, но, конечно… Мне пришлось быть в Нагасаки, когда эта печальная дата отмечалась – 70 лет. И японцы до сих пор не понимают, для чего 500 тысяч было уничтожено сразу, одномоментно. И они еще не понимают, почему бомба упала рядом с христианским храмом. Нагасаки – один из христианских городов Японии. Они не понимают многие вещи. Потому что, во-первых, не на Нагасаки должны были сбрасывать бомбу, а на другой город, но он был закрыт облаками. Это относительно случайно произошло. Ну, все понимают, что военной необходимости не было. Уже понятно было, что Япония… ну, еще месяц, еще два – и она будет повержена. Безусловно, это была демонстрация силы, вот этого нового оружия Советскому Союзу, Сталину. И вот здесь началась как бы гонка…

Дмитрий Лысков: То есть с этого момента мы…

Татьяна Пархалина: Я отсчитываю. Я знаю, что историки расходятся, но я отсчитываю начало холодной войны. Все-таки это событие абсолютно экстраординарное в человеческой истории.

Дмитрий Лысков: И холодная война – это именно ядерное противостояние двух сверхдержавы?

Татьяна Пархалина: Холодная война? Нет, это противостояние двух систем. И очень быстро Советский Союз… Кстати, и американские ученые помогли, и немецкие ученые, понимания, что необходим баланс. Вот у нас что-то не получилось, у Курчатова что-то не получалось. Мы бы имели это оружие, но чуть позже. А американцы и немцы считали, что для баланса нужно как бы нам помочь. И помогли – совершенно бескорыстно. И это было правильно. Вот когда был создан этот баланс, тогда началась политика сдерживания, которая (вот здесь коллеги говорили) себя оправдала, когда существовали две ядерные державы.

Дмитрий Лысков: То есть эта эпоха и называется эпохой холодной войны?

Татьяна Пархалина: Если вы меня спросите, каковы характеристики холодной войны, то это, безусловно, военное и военно-политическое противостояние, это экономические войны, это идеологическая конфронтация и это противостояния, доходящие иногда до горячей конфронтации в третьих регионах.

Дмитрий Лысков: Алексей Алексеевич, итак, холодная война – это противостояние военное, это противостояние двух блоков, коммунистического и капиталистического, это противостояние в том числе и экономическое. Нужен ли был выход из состояния холодной войны? И, если угодно, какой?

Алексей Мухин: Слушайте, термин «холодная война», само это понятие придумали, чтобы затемнить либо закамуфлировать локальные военные конфликты между странами и ни в коем случае не забывать о том, что вооруженный конфликт между глобальными державами превращается во взаимное саморазрушение.

Я просто вынужден напомнить о том, что ядерный конфликт противоречит самой природе войны. Что такое война? Война – это новые рынки, это новые возможности для экономики прежде всего, для политических систем и так далее. А ядерная война уничтожит эти самые рынки. То есть исчезает сама мотивация войны. Поэтому придумали такой удобный термин, журналистский, он не научный, «холодная война», который описывал процессы, происходящие во второй половине XX столетия. Она, безусловно, формально закончилась примирением Джорджа Буша-старшего и нового российского руководства.

Дмитрий Лысков: Тот самый Мальтийский саммит.

Алексей Мухин: Исчезновение, уход с поля боя, что называется, Советского Союза, его саморазрушение стремительное, к удивлению другой стороны, собственно, прекратило и похоронило этот термин. То, что мы сейчас имеем в наличии – это гибридная война, которая… Ну, я на самом деле не очень считают корректным термин «гибридная война», потому что мы имеем дело с конкурентным противостоянием между странами, которые чувствуют… Я не знаю, США по отношению к России, по отношению к Китаю испытывают определенные комплексы либо политической неполноценности, потому что не слушаются, либо просто расширяют свой рынок. Эту войну нельзя назвать даже гибридной. Это какая-то прокси-война – в том смысле, что она ведется руками третьих стран, если уж мы зациклились на термине «война».

Я думаю, что вообще экспертному сообществу надо определиться с терминами. Мы можем бесконечно долго спорить, но если мы выведем очень определенные термины, то мы сразу поймем, что к чему.

Дмитрий Лысков: Я с вами полностью согласен. Именно поэтому я посвятил значительное время в начале программы тому, чтобы определить, что же все-таки холодная война, чем она для нас являлась.

Павел Семенович, вот Мальтийский саммит, Джордж Буш-старший и Михаил Сергеевич Горбачев обмениваются любезностями. С этого момента принято вести отсчет окончания холодной войны. На тот момент Советский Союз еще оставался в качестве организма, в том числе и идеологического, противостоящего Западу. Почему же все-таки говорили об окончании холодной войны именно тогда?

Павел Золотарев: Ну, я думаю, потому что Советский Союз обозначил достаточно четкий курс, который где-то уже отходил от тех идеологических принципов, которые могли свидетельствовать о несовместимости. Он как раз говорил о тех моментах, которые, кстати, были отмечены в «длинной телеграмме» Джорджа Кеннана. Он все-таки говорил, что можно договариваться и что разум присущ руководителям. Где-то в это время последним советским руководителям был присущ этот разум. Поэтому, наверное, отсюда и идет отсчет окончания холодной войны.

Дмитрий Лысков: Юрий Альбертович…

Татьяна Пархалина: Позвольте?

Дмитрий Лысков: Да, прошу вас. Вы хотите добавить?

Татьяна Пархалина: Вы знаете, мне кое-какие коррекции хотелось бы внести. Мне кажется не совсем корректным считать, что холодная война – процесс, который длился десятилетиями, и вот точка была поставлена в один день как бы, встреча Горбачева и Буша. Я как бы пролонгирую этот период окончания холодной войны с сентября 89-го года до ноября 90-го. Сейчас объясню – почему.

В сентябре 89-го в Лейпциге начались протесты против тогдашнего режима ГДР, которые привели к слому Берлинской стены. Это было символом как бы, символом окончания. Ну а потом происходили события, которые закончились в ноябре 90-го года подписанием Парижской хартии для новой Европы, где страны подтвердили приверженность принципам, ну по сути, Хельсинского заключительного акта: разрешение споров мирными и политическими свами, уважение прав человека и так далее, и так далее, возможность для каждой страны выбирать союзы для обеспечения собственной безопасности. Там и экономические меры были, и гуманитарные, и так далее.

Мне представляется, что этот период – считайте, год, с сентября 89-го до ноября 90-го – можно считать периодом, когда мы фиксируем окончание этого исторического времени.

Дмитрий Лысков: Спасибо, спасибо. Очень важное замечание.

Юрий Альбертович, ну посмотрите. В течение года фактически мы фиксируем окончание холодной войны. При этом Михаил Сергеевич Горбачев говорит: «Мир покидает одну эпоху и вступает в новую. Мы стоим в начале длинного пути. Это путь в эпоху прочного мира», – и так далее. А можно ли было действительно взять и такое противостояние закончить в течение одного года?

Юрий Кнутов: Я считаю, что… Здесь, кстати, я бы коллегу поддержал. Вообще, если мы говорим о противостоянии, мы упор делаем на идеологическую сферу. Но еще во время Гражданской войны в 20-е годы, в 1920-е, Черчилль сказал интересную вещь, вспоминая этот период в своих мемуарах. Он так написал: «Белые думали, что мы помогаем им освобождать Россию. На самом деле это они помогали нам делить Россию». Понимаете? То есть вот корень противостояния между Россией и Западом. И этот корень признается Черчиллем в его мемуарах соответствующего периода после Гражданской войны.

И, естественно, когда мы приняли вот такое решение… Ну, руководство страны, не мы. Нам ведь как тогда говорили? «Давайте отдадим, хватит кормить Африку. Хватит кормить Азию».

Юрий Алексеев: Вот Алексей Алексеевич упомянул, что мы просто ушли с поля боя, условно говоря.

Юрий Кнутов: «Хватит кормить Восточную Европу. Хватит кормить соцстраны. Будем жить вот так». И мы помним, чем закончилось. Закончилось разрухой, беднотой. Собственно говоря, реформы, которые у нас стали проводить, эти реформы отпугнули большинство людей. И до сих пор слово «демократия» в нашей стране считается ругательным.

Дмитрий Лысков: Спасибо.

Юрий Кнутов: То есть цель преследовалась совсем другая. Я имею в виду – Западом.

Дмитрий Лысков: Леонид Яковлевич, но была ли альтернатива в данном случае? Да, мы ушли. Мы ушли из Восточной Европы. Мы перестали кормить Африку. Мы подружились с Западом. Какая-то альтернатива этим процессам, с вашей точки зрения, существовала?

Леонид Гозман: Мне кажется, что нет. Мне кажется, что нет. И я думаю, что… Вот я лично благодарен Михаилу Сергеевичу Горбачеву – не за то, что он прекратил войну (он так же, как и Черчилль, ее не начинал, так и не прекращал), а за то, что у него хватило мудрости и смелости принять реальность. Вот реальность была таковой.

Юрий Кнутов: 25 русских миллионов минимум осталось за границей. Вот реальность!

Леонид Гозман: Я понимаю. Мы не могли, наша страна, наше государство не могло продолжать это противостояние. У нас не было на это денег, у нас не было на это ресурсов. У нас ничего для этого не было. Собственно война закончилась не тогда, когда руководители Советского Союза выступили с какими-то миролюбивыми заявлениями. С ними и Сталин выступал, и Брежнев. Кстати, Гитлер в свое время выступал с миролюбивыми заявлениями после аннексии Судет. Но важно же – верят этим заявлениям или нет. Заявлениям Брежнева не верили. И правильно делали. Заявлениям Горбачева поверили, потому что поняли, что действительно реальность ровно…

Дмитрий Лысков: …что пути другого у него просто физически не существует.

Леонид Гозман: Другого пути нет. Вы знаете, еще одна вещь. Кто были стороны в этой войне? Мне кажется… Ну понятно, Советский Союз, Соединенные Штаты и так далее. Мне кажется, этого вообще на самом деле недостаточно для понимания тех реальных процессов, которые тогда были. Мне кажется, что… Ну, соответственно, кто проиграл? Проиграло советское государство. Это понятно, да? Проиграла коммунистическая идеология. Мне кажется, выиграл народ нашей страны от этого, выиграл.

Олы Алексей Алексеевич, то есть получается, что проиграли мы в экономической плоскости?

Алексей Мухин: Я бы эту ситуацию экстраполировал на начало XIX столетия. Помните, у нас гражданское общество, дворянское общество тогда было пленено французским шармом, разговаривали на французском языке. И это не мешало потом рубить в капусту тех самых французов И ситуация с холодной войной и якобы ее окончанием, да, она мне напоминает Бородинское сражение. То есть – столкнулись и разошлись. Кто-то пошел на Москву. Кто-то откатился и, что называется, стал вести свою войну.

Вот сейчас мы находимся, вернее, находились в нулевых годах, во второй половине нулевых годов в состоянии партизанской войны. Самое интересное, что мы сейчас похожи на двух водителей одного дилижанса, который несется по прерии экономической. Они поспорили и начали драться друг с другом. Конечно, это приведет к тому, что дилижанс может сбиться с пути и вообще не достичь своей цели. Я имею в виду Россию и США. Потому что цель-то у нас одинаковая: мы развиваем экономику, мы поддерживаем. Но только кто-то решил, что он гораздо больший водитель дилижанса, чем его напарник. Это экзистенциальное противостояние продолжается и будет продолжать. Важно, чтобы друг друга не перестреляли, потому что дилижанс полностью потеряет управление.

Дмитрий Лысков: Я искренне надеюсь, что этого не произойдет, конечно.

Юрий Кнутов: Насчет «перестреляли».

Дмитрий Лысков: Прошу вас.

Юрий Кнутов: Вы знаете, последние где-то, может быть, недели две-три наметилась, на мой взгляд, катастрофическая тенденция. Первое – это высказывание американского адмирала Военно-морских сил США Джона Ричардсона и плюс еще трех генералов, которые на разных театрах военных действий присутствуют. Они говорят о возможности нападения на Россию: удары по Калининграду, по Дальнему Востоку и по Крыму.

Дмитрий Лысков: По Крыму, да, совершенно верно.

Юрий Кнутов: Причем разработана новая концепция. Она из чего исходит? Исходит из того, что Россия может применить ядерное оружие, если только возникнет угроза существования государства. Если такой угрозы нет…

Дмитрий Лысков: Это наша военная доктрина, да.

Юрий Кнутов: Да, это наша ядерная доктрина. Значит, мы можем применить. Соответственно, строится сейчас военная концепция, натовская: нужно вести боевые действия таким образом, чтобы Россия не ощущала этой угрозы. Но при этом что делается? Например, возникло какое-то…

Дмитрий Лысков: Подождите, чтобы я понял. Такими, если угодно, «тонкими» уколами, да?

Юрий Кнутов: Да-да-да. Например, возникает ситуация напряженная вокруг Калининграда, там начинается какой-то военный конфликт. В это время НАТО сосредотачивает все силы, пользуясь тем, что у них колоссальное военное преимущество, и они захватывают Крым. Это официальное высказывание американского генерала, это не я придумал, действующего генерала, не в отставке. Например, возникает ситуация напряженная на Дальнем Востоке – мы перебрасываем все силы туда. И в это время захватывается Калининград. Возникает такая же ситуация вокруг Калининграда – в это время идет захват Курил. Поэтому и было высказывание японского…

Дмитрий Лысков: Юрий Альбертович, это понятно. Я прошу прощения, я вас немножечко… Сейчас, одну секундочку! У вас есть объяснение, а зачем это вообще?

Юрий Кнутов: Вы знаете, самое страшное то, что об этом говорят американские генералы на полном серьезе.

Дмитрий Лысков: Зачем? Зачем?

Юрий Кнутов: Это не запугивание. Это попытка реально поставить Россию на колени.

Дмитрий Лысков: Татьяна Глебовна, то получается, что мы не проиграли, мы не победили?

Татьяна Пархалина: Вы знаете, мне не хочется, чтобы у наших зрителей складывалось превратное отношение. Потому что прозвучала мысль, основываясь на высказываниях какого-то генерала, или двух, или трех генералов, что формируется…

Юрий Кнутов: Они все действующие.

Татьяна Пархалина: Действующие, да.

Юрий Кнутов: И разное командование.

Татьяна Пархалина: …что формируется новая натовская доктрина.

Юрий Кнутов: Она сформирована. У нее даже есть название.

Татьяна Пархалина: Я хочу сказать, что за все годы этого кризиса, пять лет, острейшего кризиса между Россией и Западом, надо сказать, что в военном плане, что бы у нас на пропагандистском уровне ни говорили, НАТО проявляет стратегическую сдержанность и, в общем-то, Россия проявляет стратегическую сдержанность. НАТО, несмотря на призывы ряда стран… То есть Балтия и Польша призывали выйти из основополагающего акта. НАТО на это не пошло.

НАТО не размещает того, что в основополагающем акте называется substantial forces, «существенные силы», потому что вот эти батальонные группы в странах Балтии и Польши – 4,5 тысячи человек. Даже наши военные говорят в открытую, даже Рогозин говорит, что это не представляет никакой угрозы для России. Это не представляет угрозы. В ответ на это Россия, кроме систем ПВО в Псковской и Калининградской области, тоже не размещает. Понимаете?

Поэтому, несмотря на эту пропагандистскую риторику… А я призываю всех отличать. Есть декларативный уровень политики, а есть реальный уровень политики. Существуют контакты, и слава богу. После того, как обе стороны заявили, что они прекращают все контакты, военные теперь в Баку встречаются. Начальник Генерального штаба встречается с высокопоставленными военными…

Дмитрий Лысков: Вне всяких сомнений. Полностью соглашусь с Татьяной Глебовной. Слава богу, что есть контакты.

Татьяна Пархалина: Они обсуждают Афганистан. И слава богу, да, что есть контакты.

Дмитрий Лысков: Мне просто не понятно одно. Если бы генералы российского Генерального штаба сказали: «Захватим-ка мы ради интереса Дакоту и посмотрим, что будут делать дальше Соединенные Штаты»…

Юрий Кнутов: Или Калифорнию.

Дмитрий Лысков: Или Калифорнию. Что бы на это отвечали Соединенные Штаты Америки?

Татьяна Пархалина: С этим согласна, с этим согласна.

Дмитрий Лысков: Леонид Яковлевич.

Леонид Гозман: Хочу поддержать Татьяну Глебовну, безусловно. На самом деле никакой… Надо просто понимать, что все разговоры о том, что они готовятся на нас напасть и так далее – это все вранье, паранойя. Ничего подобного нет, абсолютно нет.

Юрий Кнутов: Паранойя американских генералов?

Татьяна Пархалина: Татьяна Глебовна сказала нормально. А теперь по поводу генералов. Понимаете, в чем дело? Если генерал не готовится к военным операциям по всем азимутам, то он плохой генерал. Генерал обязан. Генерал русский, американский, гаитянский, я не знаю, какой угодно – он должен воспринимать каждый движущийся объект как угрозу, он должен воспринимать любое передвижение войск как угрозу. Он должен разрабатывать и оборонительные, и наступательные операции по всем линиям. Это их работа.

Дмитрий Лысков: Леонид Яковлевич, вне всяких сомнений, вне всяких сомнений.

Леонид Гозман: А то, что они заявляют…

Дмитрий Лысков: Но они же заявляют гласно. Они не держат эти секреты в сейфе.

Леонид Гозман: Во-первых…

Дмитрий Лысков: Это же само по себе может рассматриваться, в конце концов…

Леонид Гозман: Ну позвольте я отвечу. Во-первых, у нас разная политическая культура. И тот уровень свободных заявлений, которые есть у американских генералов, у нас он значительно меньше. Кроме того, послушайте, пожалуйста, что говорят наши пропагандисты в погонах и без погон, что говорят каждый день на всех каналах, кроме вашего и «Дождя». Это вообще уши вянуть! «Сбросить атомную бомбу на Стамбул», – это сказал вице-спикер Государственной Думы.

Дмитрий Лысков: Это не действующий генерал. Это разные вещи.

Леонид Гозман: А что несет генерал (забыл его фамилию), который постоянно говорит от имени Министерства обороны?

Алексей Мухин: Я вам подсказывать не буду.

Леонид Гозман: Это страшно слушать! Страшно слушать, что он несет! Понимаете? Поэтому давайте все-таки исходить из того, что есть люди, которые делают заявления, а есть люди, которые принимают решения. И это, слава тебе, Господи, разные люди.

Дмитрий Лысков: В чем тогда разница культур высказывания, о которой вы упомянули вначале? Я даже уже не совсем понимаю.

Леонид Гозман: Разница культур в том, что…

Дмитрий Лысков: Ну, вы сначала констатировали, что у нас все-таки разное, а потом выяснилось, что у нас говорят то же самое.

Леонид Гозман: Нет. Видите ли, у нас это говорят немножко другие люди. У нас это говорят политические люди и идеологические. У них это иногда говорят военные люди. Но военные люди, как мне кажется, там говорят в рамках своей профессиональной компетенции, поскольку генерал обязан готовить операцию и оборонительную, и наступательную. Это его работа.

Дмитрий Лысков: Я вновь напомню, что между подготовкой все-таки и такими заявлениями существуют разные моменты…

Леонид Гозман: Честно говоря, я не вижу.

Дмитрий Лысков: Алексей Алексеевич, вы хотели добавить?

Алексей Мухин: Да, я хотел бы добавить. Татьяне Глебовне и Леониду Яковлевичу я бы возразил. К сожалению… Ну, один умный человек сказал: «Меня не интересуют ваши намерения. Меня интересуют ваши возможности». Так вот, безусловно, несоизмеримые возможности России и даже Китая (ну, если только они вместе будут заключать военный союз – к чему мы пока не готовы, я так понимаю) и военный потенциал НАТО. Да, безусловно, можно прыгнуть на Крым, потом отжать Калининград и так далее. Но мы же с вами в начале передачи говорили, что речь идет о ядерной державе. Вы понимаете, да? Это невозможно. Это было бы возможно…

Юрий Кнутов: Здесь расчет на то, что мы не применим ядерное оружие.

Алексей Мухин: Ну, во-первых, у нас в доктрине записано, что мы можем его применить. Это раз. Это расчет генеральский, уровень XIX века. Понимаете? Крымская война, все дела, вот это вот все. Давайте все-таки абстрагируемся, потому что, слава богу, между Пентагоном и Министерством обороны, Генеральным штабом выстроена довольно жесткая коммуникация. Но есть несколько «но».

Дмитрий Лысков: И слава богу, что она сохранилась.

Алексей Мухин: Я бы вашу сентенцию по поводу того, что угрозы это не представляет, я все-таки дополнил. Да, во-первых, существует акт, он выполняется и так далее. Но как выполняется? Вокруг России идут постоянные военные учения НАТО. И ротация этих войск подразумевает как раз присутствует, во-первых, увеличенное присутствие, уже выше актов. Плюс она позволяет солдатам, грубо говоря, тренироваться на основах ротации. То есть, в принципе, развернуть подобного рода вещи… Подождите секундочку, подождите!

Татьяна Пархалина: Давайте не будем забывать, что и мы проводим учения.

Алексей Мухин: Безусловно. Давайте в хронологическом порядке расставлять события.

Еще один нюанс. Милитаризация Европы – это медицинский факт. Замена тактического ядерного оружия, его модернизация. Расширение количества баз, расширение НАТО пресловутое, пропагандистское, но тем не менее это тоже медицинский факт. То есть что мы видим? Мы видим реальную угрозу суверенности России, которая на территории Европы создается.

Дмитрий Лысков: Ну, наверное, если возле наших границ что-то постоянно увеличивается и нарастает…

Алексей Мухин: И финансирование этого растет. Это к разговору о том, что якобы мы увеличиваем военное финансирование. Ну простите, подготовка горячей войны идет полным ходом.

Татьяна Пархалина: Не согласна.

Алексей Мухин: И реагировать на это невозможно.

Татьяна Пархалина: Военные расходы несоизмеримые.

Дмитрий Лысков: Спасибо, спасибо.

Павел Семенович, скажите, пожалуйста, а вот есть понимание, как мы за какие-то 30 лет всего – с исторической точки зрения, совершенно ничтожный миг, – как мы от момента то ли нашего проигрыша и ухода с поля боя, то ли всеобщей разрядки и «мира, дружбы, жвачки» дошли до такого конкретного состояния?

Павел Золотарев: Вы знаете, надо посмотреть на это с системных позиций. Я не политолог, я технарь, поэтому я с технарских позиций.

В принципе, система российско-американских отношений с Западом переходит в новое состояние сейчас – из состояния, которое было, в новое состояние. И, как правило, переходные процессы имеют четкие закономерности. Чаще всего переходные процессы носят колебательный характер. У нас была положительная полуволна с 90-х годов, она закончилась. Сейчас отрицательная полуволна. Ее сменит опять положительная. И по затухающей мы выйдем на систему отношений, которая должна выстраиваться между государствами, у которых уже нет холодной войны, но есть новый миропорядок, в том числе политцентричный миропорядок. А он меняется, конечно. И это будет уровень, конечно, ниже, чем был в 90-е годы, но значительно выше, чем сейчас. Это то, где мы находимся в системном плане.

Что касается всех усилий политиков, многоуважаемых руководителей (или не очень уважаемых), то максимум, что они могут сделать – это увеличить или уменьшить амплитуду каждой из этих полуволн, положительной или отрицательной, и увеличить или уменьшить их длительность. И ошибок, которые как раз увеличили, наверное, несоразмерно отрицательную полуволну, было достаточно и с американской стороны, и с нашей стороны.

Дмитрий Лысков: То есть инерция определенных процессов настолько велика, что повлиять современные политики на нее практически не могут?

Павел Золотарев: Нет, есть просто системные закономерности.

Дмитрий Лысков: Хорошо.

Павел Золотарев: Что касается нынешнего этапа. Вот тут военную сферу затронули. Абсолютно правильно было сказано, что военные обязаны моделировать все ситуации. Напомню, что Соединенные Штаты основной план ведения войны имели в 30-е с Великобританией, и его поддерживали. А Запад сейчас, в том числе Соединенные Штаты, они отталкиваются от той ситуации, которая была в 2014 году. Восточноевропейские страны и Прибалтика раздувают угрозы совершенно параноидально о нападении России на Прибалтику.

И отсюда начинается сценарий, к которому присоединяются не только Польша и Прибалтика, но даже Швеция. Вот у них были недавно разработаны такие… Но во всех этих сценариях, везде рассматривается нападение России, а потом уже ответная реакция. И вполне понятно, что это параноидально.

Дмитрий Лысков: То есть с 2014 года, условно говоря, началась эскалация, правильно?

Павел Золотарев: Соединенные Штаты обязаны реагировать на своих союзников, они же берут на себя обязательства. Поэтому идет и с их стороны планирование и соответствующие высказывания.

Дмитрий Лысков: Спасибо. Олег Николаевич, хотелось бы понять, все-таки с вашей точки зрения, как мы до этого дошли? Действительно был ли 2014 год каким-то рубежом? Или были перед этим какие-то рубежи? В таком случае как называется то состояние, к которому мы пришли в настоящий момент?

Олег Глазунов: Вы знаете, я бы хотел обратить внимание на два саммита НАТО, которые были в 2016 году и в 2018-м. В 2016 году саммит НАТО признал Россию главной угрозой. Это уже о чем-то говорит. И это официальные документы.

Дмитрий Лысков: Нас Барак Обама называл главной угрозой.

Олег Глазунов: Да. В 2018 году саммит НАТО поддержал политику военно-политического сдерживания России на всех рубежах и расширения НАТО на восток. Вы согласитесь со мной, что наши базы не находятся в Мексике.

Дмитрий Лысков: Не находятся.

Олег Глазунов: А американские базы, по сути… Знаете, еще чуть-чуть – и «кольцо анаконды» сожмется. То есть утверждать, что это все закончится мирным путем, я бы не стал. От Соединенных Штатов можно ожидать все что угодно. Говорить о том, что войны не будет? Вы знаете, Сталин тоже говорил в 41-м году: «Войны не будет. Мы будем дружить».

Я хочу обратить внимание на то, что… Вот смотрите. Я привел «длинную телеграмму» Кеннана, это 46-й год, сдерживание коммунизма. Прошло 63 года…

Дмитрий Лысков: Но сейчас коммунизма-то никакого нет.

Олег Глазунов: Вот смотрите. Прошло 63 год, 2019 год – сдерживание России. То есть не надо уже морочить голову никому. Нет никакой идеологической борьбы и противостояния двух систем. Идет противостояние двух государств великим. И двум медведям в одной берлоге не ужиться. Либо Соединенные Штаты на нас снова обрушат, как это было в 89-м году, и мы потеряем теперь уже Россию, либо мы каким-то образом решим этот вопрос с Соединенными Штатами.

Дмитрий Лысков: Вот не хотелось бы запугивать наших телезрителей, конечно, но такая точка зрения тоже имеет право на существование.

Олег Глазунов: Вы знаете, я могу вам сказать. Ладно, закончится мирным образом холодная война между США и Россией. Все равно появится другая страна, которая будет решать какие-то споры. Когда два великих государства сталкиваются, всегда кто-то должен уступить.

Дмитрий Лысков: Спасибо, Олег Николаевич. Татьяна Глебовна, вот смотрите. Здесь действительно прозвучала мысль, о том, что США «видят угрозу возрождения России» (я цитирую). Это одно из последних заявлений. То есть действительно получается, что не идеологическое противостояние в основе, а именно возрождение нашей страны как сверхдержавы. Так, что ли?

Татьяна Пархалина: Прежде чем ответить на этот вопрос…

Дмитрий Лысков: Конечно.

Татьяна Пархалина: Вообще это геополитическое соперничество на самом деле. Россия в стратегическом плане независимая, поэтому… Обе ядерные державы. Это единственная держава, которая может уничтожить Соединенные Штаты, поэтому это геополитическое соперничество и проявляется в подобного рода высказываниях и документах.

Чуть раньше вы задали принципиальный вопрос: «Как мы дошли до жизни такой на самом деле?» Мне представляется, что ответственность за нынешний кризис, конечно, обе стороны несут. У нас принято обвинять во всем Запад, там во многих странах обвиняют во всем Россию. А на самом деле кризис начался не с вопроса Крыма, кризис начался раньше.

Алексей Мухин: Выход из ПРО.

Татьяна Пархалина: Ну, вы далеко очень берете.

Алексей Мухин: Почему? Как раз тогда.

Татьяна Пархалина: Я по-другому немножечко трактую. Кризис начался в 2005–2006 году. Вы экономист, вы не можете того не знать. Изменилась мировая экономическая конъюнктура, когда вот эти галопирующие цены на нефть и газ, на энергоресурсы создали у российских элит ощущение, впечатление, что они должны скорректировать эту новую экономическую мощь (это не была мощь как таковая) с новой политической ролью.

Если вы проанализируете все документы, касающиеся внешней политики, стратегии и так далее, то вы обнаружите, что именно с этого времени там появляются абзацы, что Россия больше не будет принимать правила игры, разработанные другими, а она хочет на равных участвовать в разработке международной повестки.

Дмитрий Лысков: Тут вроде бы ничего такого страшного я даже и не слышу. Ну да, раньше подчинялись, а сейчас…

Татьяна Пархалина: Запад считает, что Россия перешла Рубикон в истории вокруг Украины, когда нарушила Будапештский меморандум на территориальную целостность Украины. Россия считает, что Запад перешел Рубикон, когда они не соблюли соглашения, обещания, которые были даны Януковичу министрами ряда европейских держав. Мне представляется… Ведь очень важный вопрос: кто виноват? На мой взгляд, обе стороны несут ответственность за это. Но главный-то вопрос: что делать?

Дмитрий Лысков: Сейчас мы к нему и подойдем.

Татьяна Пархалина: Как выходить из этого? И мне представляется, что очень важен своеобразный аудит. Вот здесь нужна политическая честность.

Алексей Мухин: Вам результат не понравится.

Юрий Кнутов: Можно?

Дмитрий Лысков: Сейчас. Господа, я прошу прощения. Леонид Яковлевич…

Татьяна Пархалина: И это можно начать на площадке Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе.

Дмитрий Лысков: Спасибо.

Леонид Гозман: Я бы тоже хотел ответить на вопрос.

Дмитрий Лысков: Леонид Яковлевич, прозвучала мысль, что две стороны виноваты в обострении.

Леонид Гозман: Согласен абсолютно.

Дмитрий Лысков: Я не очень понял в таком случае, а в чем вина нашей стороны. Ну хорошо, мы скорректировали внешнеполитическую позицию в 2005–2006 года. В 2007 году Владимир Владимирович выступил с Мюнхенской речью, в которой, в общем-то, сказал, что пора бы, вообще-то, переходить к действительно равным отношениям и к многополярному, а не однополярному миру. Это действительно настолько напугало Запад?

Леонид Гозман: Вы знаете, трудно сказать, что конкретно напугало. Я согласен с Татьяной Глебовной, что вина с двух сторон, естественно. Здесь очень трудно считать проценты, где больше, где меньше.

Дмитрий Лысков: А наша-то вина в чем?

Леонид Гозман: Сейчас я вам как раз и хочу сказать. Понимаете, в чем дело? Ведь война, в том числе и холодная, возникает тогда, когда не договориться. Вообще сумасшедших не так много, никто не хочет воевать, бомбами кидаться. «Давай лучше сядем и договоримся». А пока не получается договариваться. Ну что? Ничего не поделать.

Мне кажется, что, к сожалению, в последние годы сложилось в мире такое впечатление, что с нами договориться нельзя. Ну нельзя, и все. И поэтому – только сдерживать. Почему так сложилось?

Дмитрий Лысков: Леонид Яковлевич, я на секундочку, просто уточню один момент. Смотрите. Начало холодной войны, 45–46-й годы и так далее. Иосиф Виссарионович прекрасно пытался договориться с Западом. Он хотел разместить заказ на восстановление СССР, он хотел присоединиться к плану Маршалла. Это же все факты. В НАТО вступить. Но почему-то его тоже тогда назвали недоговороспособным и начали холодную войну.

Леонид Гозман: Если коротко, то они понимали…

Юрий Кнутов: И Горбачев договорился.

Дмитрий Лысков: И Горбачев пытался договориться.

Леонид Гозман: Если коротко, то они понимали, с кем они имеют дело. И тот же Хрущев говорил: «Мы вас закопаем». Это все было.

Дмитрий Лысков: Никита Сергеевич такого не говорил.

Леонид Гозман: Давайте сегодня…

Татьяна Пархалина: Господа, давайте не забывать, что вот эта Фултонская речь Черчилля – это 46-й год. Уже первые результаты присутствия СССР в Центральной и Восточной Европе. И они почему-то очень многих напугали.

Леонид Гозман: Репрессии, диктатура. Все было. Почему-то они не им не понравились. Можно я закончу? Можно я закончу?

Дмитрий Лысков: Секундочку! Я просто уточню. Вообще-то, я всегда считал, что Фултонская речь Черчилля была больше связана с победой Клемента Эттли, который взял курс на сотрудничество с Советским Союзом. Ну, может быть, конечно, в Восточной Европе… Леонид Яковлевич.

Леонид Гозман: Сталин уже себя показал очень хорошо тогда, к сожалению.

Дмитрий Лысков: Теперь все-таки к нашей теме.

Леонид Гозман: Смотрите. Конкретные действия, которые сегодня пугают, они совершенно очевидны. Это прежде всего Крым, конечно. Это вмешательство в выборы. Это многое-многое другое. Но я думаю, что Крым – не причина, а следствие на самом деле. Я думаю, что такое изменение нашей внешней политики и, соответственно, нашего позиционирования в мире связано с тем, что та политико-экономическая система, которая у нас сложилась, особенно в 2000-х годы окончательно, к концу 2000-х годов, она оказалась абсолютно неконкурентоспособной. Мы отстаем во всем. Понимаете? У нас очень плохо с технологиями, у нас бегство капитала, у нас бегство мозгов и так далее, и так далее, и так далее. Мы проигрываем. И поскольку мы проигрываем…

Дмитрий Лысков: Кстати говоря, я посмотрел…

Леонид Гозман: Последняя фраза…

Дмитрий Лысков: В прошлом году бегство капитала было примерно в полтора раза меньше, чем наши туристы оставили за рубежом.

Леонид Гозман: Можно последнюю фразу? Поскольку наши руководители понимают, что они проигрывают, они начинают влезать в авантюры. И в этом проблема.

Дмитрий Лысков: Господа, это тоже точка зрения. И мы все имеем право на свою точку зрения. Я вот только припомню один момент, специально сейчас смотрел. Это же ведь 2012 год, Хиллари Клинтон, которая заявляет, что евразийская интеграция, интеграция на евразийском пространстве, которую проводит Россия, напоминаем Соединенным Штатам возрождение СССР, с которым Соединенные Штаты будут бороться всеми возможными силами. Юрий Альбертович, вот как воспринимать это заявление? Это задолго до Крыма.

Юрий Кнутов: Вы знаете, я бы еще раньше начал. Давайте вспомним 1999 год, разворот Примакова. Когда НАТО почему-то решило, что без всяких решений Совета безопасности, не обсуждая этот вопрос с Россией, можно стереть с лица земли целое европейское государство, что успешно сделали и, собственно говоря, до сих пор даже не сожалеют и не раскаиваются. Это с одной стороны.

С другой стороны, второй момент. 2008 год, когда во время Олимпиады Саакашвили использует армию, подготовленную и обученную военнослужащими НАТО и вооруженную переоборудованной советской техникой по стандартам НАТО. И отрабатывает операцию против России фактически, против нашего миротворческого контингента. Вот это начало. И после силовых акций, не после каких-то политических заявлений мы говорим о переходе к многополярному миру. И ничего в этом страшного нет в той концепции, которую мы предложили.

Буквально вчера было очень интересное интервью с генерал-лейтенантом Решетниковым. Это бывший замначальника внешней разведки. Он так сказал. Что один из руководителей ЦРУ в свое время говорил, что «пока вы не признаете, что Америка выполняет божественную миссию на Земле, вы будете для нас противниками», понимаете? То есть вот где кроется этот цивилизационный, идеологический конфликт.

Понимаете? Цивилизационный конфликт, который пытаются сейчас преломить таким образом, для того чтобы покорить Россию. Почему я говорю о покорении России? Буквально лет 5 назад была выставка Экспо. Был доклад крупнейших корпораций. Они так написали в этом докладе, почти дословно говорю. «После 2030 года относительно дешевое сырье останется только на территории России».

Дмитрий Лысков: Понятно. Олег Николаевич, смотрите, можно вспомнить еще череду оранжевых революций, которые происходили у нас. И можно вспомнить официальных лиц США в том числе, которые разносили сэндвичи по некоторым площадям. И в этой связи у меня возникает вопрос. С одной точки зрения, мы совершали некоторые действия, которые якобы привели к нынешнему противостоянию. А, с другой стороны, ведь тему можно повернуть и иначе: нас фактически вынуждали идти по определенному пути. Вам как кажется – какая точки зрения более правильная здесь?

Олег Глазунов: Я согласен с точкой зрения, что нас вынуждали. Просто, понимаете, 2007 год, Мюнхенская речь Путина возникла не просто так. Путин пытался договариваться с Соединенными Штатами, чтобы быть на равных. Но это невозможно. И в какой-то момент это стало понятно.

Вы знаете, самое интересное… Посмотрите, в YouTube есть запись Мюнхенской речи Путина. Посмотрите на лица европейской политической элиты. Они были напуганы, они были настолько поражены, что стало понятно и Европе, что спокойной жизни уже не будет. Что Мюнхенская речь Путина – это вызов Соединенным Штатам, что России уже надоело постоянно быть где-то на задворках.

Дмитрий Лысков: У меня, между прочим, в голове никогда не соотносилось и до сих пор не соотносится. С одной стороны, действительно, Мюнхенскую речь называют вызовом Соединенным Штатам, речью, которая всколыхнула весь мир, а, с другой стороны, я открываю текст Мюнхенской речи, из раза в раз ее перечитываю и не могу понять: в чем там вызов? Там же абсолютно вегетарианская речь. Татьяна Глебовна, неужели наши зарубежные партнеры не понимали, какую роль фактически они исполняют? Действительно оставалось либо сдаться, либо идти по этому пути? Нет, я ошибаюсь?

Татьяна Пархалина: Вы знаете, меня в 2014 году первый раз в Германии немцы спросили, что они сделали не так.

Дмитрий Лысков: Это даже удивительно.

Татьяна Пархалина: Нет, это не удивительно. Там много умных людей, которые пытаются разобраться в причинах кризиса. И, на мой взгляд, с их стороны ответственность… с нашей стороны очень большая ответственность. С их стороны ответственность. Они подумали после развала Советского Союза и советского блока, видимо, что, знаете, игра сделана.

Дмитрий Лысков: Что все уже, да?

Татьяна Пархалина: Да. И рано или поздно Россия покочевряжится немножко, все равно она будет частью их мира на их условиях. При этом, конечно, не были учтены ни иной тип политической культуры, ни иной вид стратегической культуры, ни стратегическая независимость России, о которой я говорила. Вот это, к сожалению, не было учтено и были закрыты все советологические, россиеведческие центры (почти все) по обе стороны Атлантики. Сейчас их возрождают, но это очень трудно.

На самом деле вот эта эйфория от так называемой победы в Холодной войне… Хотя я считаю, что на самом деле это мы сами сокрушили коммунизм и сами, все жители Советского Союза, сокрушили ту систему. Очень хотели. Это наша колоссальная… Сейчас многие говорят, что это наше поражение. Я-то считаю, что это наша колоссальная победа, и победа прежде всего нашей армии, поскольку армия не вмешалась в события. На секунду представьте, если бы советская армия вмешалась в события. Югославия показалась бы детским садом просто.

Но это, к сожалению, Западом не учитывалось.

Дмитрий Лысков: Думали, что Россия отступится, в очередной раз отступится, потом еще раз отступится.

Татьяна Пархалина: Что Россия пойдет в это русло. Тем более давайте не забывать, что устами трех российских президентов: Ельцин, Путин и Медведев… Путин и Медведев в Германии в Бундестаге сами говорили: «Мы часть европейской семьи. Мы хотим…» И они действительно хотели интегрироваться в Запад тогда.

Дмитрий Лысков: Призыв к созданию Европы от Владивостока до Лиссабона и остальными программами – это чистая правда.

Татьяна Пархалина: Меня часто студенты спрашивают: «А почему китайцам не предъявляют таких же требований? Да китайцы никогда не говорят, что мы такая же цивилизация, что мы хотим быть частью вот этого пространства Евроатлантики. А мы говорили об этом устами наших руководителей. Поэтому это, конечно, внесло сумятицу.

Дмитрий Лысков: Спасибо. Павел Семенович, скажите, если представить себе чисто гипотетически (я понимаю, что история сослагательного наклонения не знает), если бы Соединенные Штаты и наши зарубежные партнеры в общем и целом представляли бы себе, куда их заведет тот путь, по которому они шли, и не с 2012 даже года, и не с 2007 года, а значительно раньше, поступили бы они иначе?

Павел Золотарев: Давайте я вам зачитаю. Тут уже Джорджа Кеннана вспоминали. Его интервью газете New York Times в 1997 году. «Расширение НАТО станет самой судьбоносной ошибкой американской внешней политики в эпоху после окончания Холодной войны. Можно ожидать, что такое решение вызовет националистические, антизападные и милитаристские тенденции в российском обществе, окажет негативное влияние на развитие российской демократии, восстановит атмосферу Холодной войны в отношениях между Востоком и Западом, и подтолкнет российскую внешнюю политику в неблагоприятном направлении». Четко все.

Дмитрий Лысков: Почему не слушали? Или не хотели слушать? Мы знаем, что на Западе есть финк-тэнки, есть умнейшие люди, которые определяют политику США или западных стран. Где они оказались в этот момент?

Павел Золотарев: Потому что Соединенные Штаты ощутили себя победителем в Холодной войне и сделали эту катастрофическую ошибку. И последствия этой ошибки – это переход красной черты на Украине. Не все наши действия можно считать оптимальными, мягко говоря, в 2014 году.

Дмитрий Лысков: Мне кажется, что ситуативно принимались решения.

Павел Золотарев: Ситуативно и, наверное, где-то эмоционально. Что вызывает больше всего опасений сейчас у Соединенных Штатов? И в отношении России, и в отношении Китая. То, что мы в принципе во внешней политике можем делать то, чего не могут делать они. Потому что мы можем мобилизовывать свой экономический потенциал, принимая решения, абсолютно не выгодные стране, противоречащие развитию страны, но ради внешней политики. Это может Китай и мы. Они себе этого позволить не могут. Это раз.

Во-вторых, они увидели, что на региональном уровне ядерное сдерживание может не сработать. Почему у них появилась теория «эскалация ради эскалации»? Потому что они начинают строить сценарии. А не будет ли Россия опять очередной локальный военный конфликт развязывать в надежде, что никто не решится на применение ядерного оружия? Отсюда и сценарий, который появляется.

И последнее, на чем я закончу. Огромная Россия всегда вызывала опасения. И чем она больше усиливалась, тем больше опасений этих было.

Дмитрий Лысков: Спасибо. У нас остается буквально несколько секунд. Алексей Алексеевич, смотрите, то, что случилось, то случилось. Каковы наши ближайшие среднесрочные перспективы. Сейчас Россия активна, действительно очень активна на внешнеполитической арене, а Трамп взял курс на регионализацию и суверенитет. Что же это означает? Мы все-таки уходим от модели блокового противостояния?

Алексей Мухин: Очень важно то, чего мы избежали. Мы избежали ядерной бомбардировки 1999 года. Потому что такая вероятность была. И если бы ребята просчитали немножко, что будет в нулевых и так далее, я думаю, что этот удар был бы нанесен по России, и Россия была бы оккупирована. Теперь это невозможно. И теперь нам придется искать пути сосуществования с Западом. Так как мы обладаем…

Дмитрий Лысков: Спасибо вам огромное. Мир действительно поменялся. Мы живем в совершенно новых реалиях. И за емкое и действительно предметное обсуждение этих реалий огромное спасибо нашим уважаемым экспертам. Спасибо.

Новости ЦМТ — «ПРИМАКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ»

«ПРИМАКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ»: Примаковские чтения 2019. Сессия 5. Новая «холодная война» – далеко ли до оттепели?

Модератор беседы, Александр Викторович Грушко, заместитель Министра иностранных дел Российской Федерации, начал сессию с основного вопроса: что необходимо сделать для того, чтобы наши усилияобъединить в борьбе с новыми силами и угрозами? Масштабы этих задач, по мнению Александра Грушко, таковы, что ни одному из государств не по силам в одиночку с ними справиться.

В нашем сознании, отмечает модератор сессии, холодная война ассоциируется с чем-то структурированным. В этой холодной войне были чёткие признаки: стратегический баланс, ясность противостояния и самих противников, наличие чётких правил игры и ясность географии противостояния. Главная сфера противостояния — военно-политическая.

Эти факторы, заметил Александр Грушко, предопределяют усилия по преодолению наследия холодной войны. Случившаяся оттепель не была зафиксирована в документах, однако это был структурированный процесс с ясным целеполаганием. Сегодняшнее состояние мира мы видим хаотичным, и оно похоже на холодную войну по Гоббсу: все воюют со всеми во всех сферах, и непонятно, где проходит водораздел: кто соперник, а кто партнер. Это видно и по политическому жаргону современной дипломатии.


Первой выступила Анжела Стент, Директор Центра по изучению Евразии, России и Восточной Европы Джорджтаунского университета.

По ее словам, она не уверена в том, что идёт холодная война. Глобальная конкуренция, антагонизм между двумя супердержавами — это признаки 20 века. Каким образом мы в свое время получили оттепель, задается вопросом спикер. Первая оттепель  — это 1972-79 годы, Брежнев, Никсон… Сработала необходимость взаимоподдержки, было подписано множество соглашений. Новый советский лидер Горбачев сменил вектор сотрудничества: Горбачев нашёл партнера в лице Рейгана, был подписан договор о ДРСМД, русские войска покинули Европу.

«Мы, наконец, поняли, что такое разрядка и какие обязательства она накладывает на стороны. У нас сегодня треугольная конкуренция между США, Россией и Китаем. Торговая война и санкции толкают Китай и Россию друг к другу. Россия смогла показать свою военную силу на международной арене после обессиленного наследия Советского Союза»

Анжела Стент приводит ещё одно отличие от состояния холодной войны – это отношения РФ и Китая, стран, имеющих совершенно разные фундаментальные подходы и идеи в отношении того, что происходит в мире. Россия стала внутренней проблемой для США. Многие не любят Трампа в США, многие думают, что то, что он находится в Белом доме — это действия России, отмечает Стент.

Для оттепели сегодня нужно, чтобы лидеры стран нашли общие темы и общие интересы, несмотря на различные подходы к мировой политике, резюмирует Анжела Стент, страны должна объединить концепция перезагрузки. Ключевые вопросы — контроль вооружений, перезаключение договоров СНВ в 2021 году (без них будет потерян контроль над количеством ядерных боеголовок в мире).

Большая опасность для мира, подчеркнула Анжела Стент, это терроризм и зоны конфликта. В 2001 году у США и России сформировались отличные отношения, однако потом всё затормозилось. По словам спикера, сейчас очень важно прекратить демонизацию друг друга в СМИ и в США, и в России.

Далее слово взял Си Раджа Мохан, Директор Института южноазиатских исследований Национального университета Сингапура.

Он задает вопрос — как можно разморозить ситуацию?


«Я бы не сказал, что мы находимся в ужасной ситуации.  Сегодня нет того идеологического конфликта, который в прошлом веке был очевиден»

Сейчас, считает Си Раджа Мохан, мы наблюдаем конкуренцию между различными капиталами, а не конфликт идеологий. Это противостояние групп капитала. Сегодня мы видим сильный подъем Азии, начинается интеграция Европы и Азии, идёт соединение огромных инвестиций, постепенно среди игроков на арене появляется Африка. Понятие Евразия, считает спикер, уже становится не только названием, существующим в России, а реальным фактом.

Глобальная интеграция налицо, однако, что будет, если разъединить всех её участников, спрашивает эксперт. Текущая ситуация, по мнению Си Раджи Мохана, абсолютно не похожа на холодную войну.

«Мы все любим международные отношения, но необходимо заниматься внутренними делами», — заметил Си Раджа Мохан. – «По мере развития торговых войн напряжённость будет продолжаться».

Результат окончания холодной войны, по мнению эксперта, во многом зависит от США, поскольку страна демонстрирует одностороннюю политику, и это продолжается уже долгие-долгие годы. Но сегодня все более сильные позиции занимают Россия и КНР, поэтому, важно, будет ли всё-таки США искать баланс в этой ситуацииили нет.

 
Гуань Гуйхай, исполнительный вице-президент Института международных и стратегических исследований Пекинского университета, заявил, что не считает, что Китай подчиняется США и противостоит России.

«Нам хорошо и мы дружим. Но надо считаться и с США, и с Россией, особенно в вопросах стратегической стабильности. Нужно общаться с Москвой на эту тему, но не в обход Вашингтона. Мы будем смотреть и будем ожидать каких-то решений», — подчеркнул Гуань Гуйхай.

Сегодня Вашингтон пытается игнорировать китайский рынок, объяснил спикер, и, по его мнению, это неправильно. Американские инвестиции нужны китайскому рынку не меньше, чем сам рынок нужен США.


Мэтью Рожански, Директор Института им. Дж. Кеннана Международного научного центра им. Вудро Вильсона, Вашингтон, заявил, что «уже устал от этого понятия «холодная война», мы совершенно не двигаемся вперёд! Но для этого нужна воля и большое желание, и я не могу понять, почему именно не возникает такого желания».

В международных отношениях ситуация, по мнению Мэтью Рожански, выглядит так: американцы говорят, что Россия не терпит демократии, хочет доминировать во всем мире, и из-за этого переговоры не могут двигаться вперёд. А русские говорят: Америка хочет поставить Россию на колени, хочет управлять миром, не идёт на диалог. 

Таким образом, уверен Рожански, обе страны не смогут продвинуться вперёд. Вместо того, чтобы следовать политикам, которые основываются на том, чтобы не упустить шанс обойти соперника, нужно придумать что-то другое, действовать правильно.


Федор Генрихович Войтоловский, Директор ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН, член-корреспондент РАН, д.полит.н., уверен, что все, что сейчас касается холодной войны — метафора и существенное преувеличение.

«Я оптимист. Я считаю, что все может быть гораздо хуже. С одной стороны мы имеем конфронтацию России и США, а с другой — конкуренцию Китая и США. Это вегетарианская форма холодной войны»

Вегетарианской, по мнению Войтоловского, нынешнюю систему конфронтации делает взаимозависимость: финансовая, экономическая и социально-политическая. Она применяется как оружие и средство давления, но она сдерживает все стороны от резких шагов.

В военно-политической сфере, считает спикер, ситуация выглядит так: количество российских и американских войск, находившихся ранее в Европе, было очень высоким. Уровень угрозы военного столкновения в те времена был тоже очень высоким — смертность пилотов из-за действий ПВО исчислялась сотнями. Сейчас, по словам Федора Войтоловского, инциденты случаются, но они не настолько ужасны.

Наличие двух центров силы, двух систем, отмечает Федор Войтоловский, вызвало к жизни появление третьей силы — формирование Евросоюза, более демократичной и лояльной структуры. Сейчас система совершенно иная. Китай во время войны в Корее занимал позицию СССР, но во время войны в Афганистане поставлял оружие ее противникам. Пока не сформировалось два центра силы, и неизвестно — будет ли третий. Как будут развиваться взаимоотношения России и Китая? Сейчас мы видим плотное сотрудничество, но сохранится ли оно?

«Да, сегодня существует конкуренция, конфронтация, поэтому возможно, что вскоре возникнет ещё одна, третья сила. Кто это будет, возможно Индия, возможно, другая страна. Конфронтация осуществлялась по четкой системе правил, системе сдерживания. Сегодня конфронтация не такая открытая, но она ведётся без правил. Мы должны думать о том, как новая система взаимоотношений будет менять психологию элит, и от этого зависит наше будущее!», — в заключении подчеркнул Федор Войтоловский.

Америка, Китай и отголоски истории

Вступает ли мир в новую холодную войну? Наш ответ и да и нет. Да, если иметь в виду затянувшееся международное соперничество, ибо холодные войны в этом смысле стары, как сама история. Кто-то стал горячим, кто-то нет: ни один закон не гарантирует ни того, ни другого. Нет, если мы имеем в виду , холодную войну , которую мы пишем с большой буквы, потому что она породила и популяризировала этот термин. Эта борьба происходила в определенное время (с 1945–47 по 1989–1991 годы), между конкретными противниками (США, Советский Союз и их соответствующие союзники) и по конкретным вопросам (баланс сил после Второй мировой войны, идеологические столкновения, гонка вооружений). Ни одна из этих проблем не вырисовывается сейчас так остро, а там, где существуют параллели — растущая биполярность, усиление полемики, обострение различий между автократиями и демократиями — контекст совершенно иной.

Уже не подлежит сомнению тот факт, что Соединенные Штаты и Китай, негласные союзники во второй половине последней холодной войны, вступают в новую холодную войну: об этом заявил президент Китая Си Цзиньпин, а в Соединенных Штатах достигнут редкий двухпартийный консенсус. принял вызов. Что же тогда предыдущие состязания — единственная и неповторимая «холодная война» и многие более ранние «холодные войны» — могут подсказать по поводу этого?

Будущее, конечно, менее познаваемо, чем прошлое, но оно не во всех отношениях непознаваемо.Время будет продолжать идти, закон всемирного тяготения по-прежнему будет действовать, и никто из нас не переживет свой физиологический срок. Влияют ли столь же надежные источники на зарождающуюся холодную войну? Если да, то какие неизвестные скрываются в них? Фукидид имел в виду такую ​​предсказуемость и неожиданности, когда 24 века назад предупредил, что будущее будет похоже на прошлое, но не во всех отношениях будет отражать его, — даже несмотря на то, что он также утверждал, что величайшая война его времени раскрыла вечные истины обо всех войнах. приходить.

Наша цель здесь состоит в том, чтобы показать, как величайшая война нашего времени — советско-американская холодная война — а также другие предшествующие сражения могут расширить опыт и повысить устойчивость китайско-американского соперничества, чье будущее, жаркое или холодно, остается неясным. Эта история обеспечивает рамки, в которых можно пережить неопределенность и, возможно, даже процветать в ней, что бы ни бросал нам остальную часть двадцать первого века.

Преимущества границ

Первое, что нам известно, это география, которая со временем изменится, но не в наше время.Китай останется в основном сухопутной державой, перед которой стоит древняя дилемма. Если в поисках стратегической глубины он попытается расширить свои периметры, он, скорее всего, превысит свои возможности и спровоцирует сопротивление встревоженных соседей. Если для восстановления платежеспособности он сужает свои периметры, он рискует пригласить врагов. Даже за большими стенами беспокойно лежат головы тех, чьи границы остаются неустановленными.

Соединенные Штаты, напротив, выигрывают от границ, установленных географией.Вот почему Соединенное Королевство после 1815 года решило не оспаривать первенство своего потомства в Северной Америке: содержание армий на расстоянии 3000 миль океана было бы слишком дорого даже для величайшей морской державы мира. География дала американцам гибридную гегемонию: контроль над континентом и беспрепятственный доступ к двум обширным океанам, которые они быстро соединили трансконтинентальной железной дорогой. Это позволило им разработать военно-промышленные средства, с помощью которых можно было спасти европейцев во время Первой мировой войны, Второй мировой войны и холодной войны от попыток объединения континентов, с которыми они столкнулись.

Почему же с такой надежной позиции американцы взяли на себя столь пугающие обязательства? Возможно, они посмотрели в зеркало и испугались того, что увидели: своего собственного примера страны, господствующей над континентом и ее подходами к океану. Спусковым крючком стало завершение Россией своей транссибирской железной дороги в 1904 году, небрежный проект, который вскоре был вытеснен войной и революцией, но не раньше, чем вызвал зловещее предупреждение британского геополитика Хэлфорда Макиндера о том, что контроль «хартленда» над евразийскими «окаймами» может дать новые и глобально амбициозные формы гибридной гегемонии.Президент Вудро Вильсон имел в виду эту перспективу, когда объявил войну империалистической Германии в 1917 году, а президент Франклин Рузвельт в 1940–1941 годах пошел еще дальше, настаивая — правильно, как теперь подтвердили историки, — что конечной целью Адольфа Гитлера была Соединенные Штаты. Сам утверждает. Поэтому, когда американский дипломат Джордж Кеннан в 1947 году призвал к «сдерживанию» осмелевшего союзника по Второй мировой войне, Советского Союза, у него было давнее наследие, на которое можно было опереться.

Инициатива Си «Один пояс, один путь» (ОПОП) вызывает аналогичные опасения.«Пояс» должен представлять собой сеть железнодорожных и автомобильных коридоров через Евразию. «Дорогой» станут морские пути в Индо-Тихоокеанском регионе и, если позволит глобальное потепление, также в Арктике, поддерживаемые базами и портами в государствах, ставших дружественными благодаря «выгодам» ОПОП. Ничто из того, что когда-либо предпринимали немцы или русские, не сочетало такие амбиции с такой специфичностью: Китай стремится к гибридной гегемонии в беспрецедентных масштабах. Что подводит нас к нашему первому неизвестному: что это может означать для Евразии и мира за ее пределами?

Мировой порядок Си

За последние три столетия имеется замечательный список оффшорных балансировщиков, препятствующих стремлению к господству на суше: сначала Великобритания против Франции в восемнадцатом и начале девятнадцатого веков, затем англо-американская коалиция против Германии дважды в первой половине двадцатого века, а затем У.С. возглавлял коалицию против СССР во второй пол. Слишком легко утверждать, что морские государства проецируют мощь, не вызывая сопротивления, потому что в этом случае колониализм все еще процветал бы. Но взаимосвязь между географией и управлением достаточно ясна, чтобы быть нашим вторым известным.

Континенты — за исключением Северной Америки — склонны воспитывать авторитаристов: там, где география не может установить границы, суровые руки требуют права и обязанности делать это, будь то защита от внешних опасностей или сохранение внутреннего порядка.Свобода в этих ситуациях определяется сверху вниз, а не развивается снизу вверх. Но это возлагает ответственность за происходящее на такие режимы. Они не могут, как это обычно делают демократии, перекладывать вину. Автократии, которые терпят неудачу, такие как Советский Союз, рискуют опустошить себя изнутри.

Лидеры Китая после «холодной войны», навязчиво изучая советский пример, стремились избежать его повторения, трансформируя марксизм в потребительский капитализм, не допуская при этом демократии.Тем самым они перевернули то, что считали величайшей ошибкой советского президента Михаила Горбачева: допущение демократии без обеспечения процветания. Эта последняя «исправление имен» — древняя китайская процедура приведения имен в соответствие с изменяющимися реальностями — до недавнего времени казалась успешной. Рыночные реформы китайского лидера Дэн Сяопина после Мао укрепили поддержку режима и сделали Китай образцом для большей части остального мира. Многие ожидали, что Си, придя к власти, продолжит идти по этому пути.

Изучение истории — лучший компас, который у нас есть для навигации в будущем.

Но нет. Вместо этого Си перекрывает доступ к внешнему миру, бросает вызов международным правовым нормам и поощряет дипломатию «воина-волка», ни одна из которых, похоже, не рассчитана на завоевание или сохранение союзников. Дома он навязывает ортодоксальность, обеляет историю и притесняет меньшинства так, как это могли бы приветствовать покойные российские и китайские императоры. Что наиболее важно, он стремился обеспечить эту отмену, отменив свои собственные ограничения по срокам.

Отсюда наше второе неизвестное: почему Си отменяет реформы, отказываясь при этом от дипломатической тонкости, которая в первую очередь позволила Китаю подняться? Возможно, он боится рисков собственной отставки, хотя они увеличиваются с каждым соперником, которого он заключает в тюрьму или подвергает чистке. Возможно, он понял, что инновации требуют, но могут также вдохновлять спонтанность в его стране. Возможно, он опасается, что все более враждебно настроенные международные соперники не дадут ему неограниченного времени для достижения своих целей. Возможно, он считает преобладающую концепцию мирового порядка самой по себе противоречащей предписаниям Небес, Маркса или Мао.

Или, возможно, Си видит миропорядок с авторитаризмом в основе и с Китаем в центре. Технологии, как он может ожидать, сделают человеческое сознание таким же прозрачным, как спутники сделали поверхность земли во время холодной войны. Он может предположить, что Китай никогда не оттолкнет своих иностранных друзей. Он может предположить, что ожидания внутри Китая никогда не найдут причин не расти. А Си с возрастом приобретет мудрость, энергию и внимание к деталям, и только он, как верховный лидер, может быть уверен в том, что сможет обеспечить его.

Но если Си действительно верит во все это, то он уже упускает из виду разрывы между обещаниями и исполнением, которые долгое время были уловкой 22 для авторитарных режимов. Ибо если, как это делали предшественники Горбачева, игнорировать такие трещины, они только усугубятся. Но если вы, как и сам Горбачев, признаете их, вы подорвете претензию на непогрешимость, на которой должна основываться легитимность самодержавия. Вот почему изящные уходы авторитарных режимов так редки.

корни стойкости

Демократия в Америке имеет свои собственные промежутки между обещаниями и исполнением, настолько большие, что временами кажется, что она страдает от брежневского паралича.Однако Соединенные Штаты отличаются от Китая тем, что недоверие к власти закреплено в конституции. Разделение властей обеспечивает центр тяжести, в который нация может вернуться после любых кризисных всплесков активности. Результатом является то, что биологи-эволюционисты называют «прерывистым равновесием»: устойчивость, основанная на быстром восстановлении после непредвиденных обстоятельств. В Китае наоборот. Уважение к власти пронизывает ее культуру, но стабильность перемежается длительными потрясениями, когда власть терпит неудачу. Восстановление при отсутствии гравитации может занять десятилетия. Автократии часто выигрывают спринты, но умные инвесторы вкладывают свои марафонские деньги в демократии. Наше третье известное, таким образом, — это резко отличающиеся корни устойчивости.

Образец четко прослеживается в двух самых дорогостоящих гражданских войнах девятнадцатого века. Восстание тайпинов 1850–1864 годов унесло около 20 миллионов жизней китайцев, что составляет около пяти процентов населения. Гражданская война в США 1861–1865 годов унесла жизни 750 000 комбатантов, что составляет 2,5 процента от гораздо менее густонаселенной страны.И все же, по свидетельству его нынешних лидеров, Китай после восстания тайпинов пережил десятилетия беспорядков, из которых он вышел только с провозглашением Мао Народной Республики в 1949 году. хищников, преследовавших Китай в конце девятнадцатого века и с тех пор продолжающих это делать. Оставьте в стороне вопросы точности в этом взгляде на историю. Мы считаем, что растущая зависимость Си от этого нарратива и разжигаемого им национализма подразумевает воспламеняемость китайской культуры, которая в настоящее время полезна для режима, но которую нелегко погасить.

Автократии часто выигрывают спринты, но умные инвесторы вкладывают свои марафонские деньги в демократии.

Отсюда наше третье неизвестное: может ли Си включать и выключать внутреннее возмущение, как неоднократно делал Мао за годы своего пребывания у власти? Или Си запирает себя в той же зависимости от внешней враждебности, без которой Иосиф Сталин, как выразился Кеннан в 1946 году, не умел править? Поскольку ничто не могло успокоить такой режим, настаивал Кеннан, только совокупное разочарование убедит Сталина или, что более вероятно, его преемников в том, что в их интересах изменить худшие аспекты своей системы.Эта стратегия, однако, не зависела от того, чтобы ни одна из сторон не устанавливала крайние сроки: Кеннан осторожно указал, что она никогда бы не сработала с Гитлером, у которого был фиксированный график, продиктованный его собственной смертностью, для достижения своих целей.

Мао хитростью дал своему режиму 100 лет на то, чтобы вернуть Тайвань. Си Цзиньпин исключил передачу этой проблемы из поколения в поколение, хотя и не назвал дату ее решения. Тем не менее, его все более агрессивная риторика увеличивает риск того, что проблема Тайваня может привести к перерастанию китайско-американской холодной войны в горячую, поскольку Соединенные Штаты намеренно оставили неясной свою собственную политику в отношении Тайваня.Все это устрашающе напоминает о том, как Европа вступила в войну в 1914 году: двусмысленность обязательств великих держав в сочетании с отсутствием переключателя эскалации.

ЕЩЕ ОДИН ДОЛГИЙ МИР?

За исключением того, что в холодной войне у нас есть интервенция, на которую, как известно, опирается: как этот конфликт трансформировался в «долгий мир». Первая половина двадцатого века не поддержала идею о том, что соперничество великих держав может быть разрешено мирным путем. «Будущая война с Советской Россией, — предсказал американский дипломат Джозеф Грю в 1945 году, — настолько несомненна, насколько это возможно в мире. Что позволило сверхдержавам времен холодной войны избежать такой перспективы и насколько эти обстоятельства актуальны сегодня?

Один из ответов состоит в том, что сама история в те годы стала пророчеством. Учитывая то, что большинство лидеров пережило во время Второй мировой войны, мало кто где-либо был готов рискнуть в третьей. Помогло также то, что в Вашингтоне и Москве, хотя и по разным причинам, время считалось союзником: американцы, потому что стратегия сдерживания полагалась на время, чтобы помешать советским амбициям, Сталин, потому что он ожидал, что время приведет к братоубийственным капиталистическим войнам, которые обеспечат пролетариату свободу действий. революционные победы.Как только преемники Сталина осознали масштабы его просчетов, было уже слишком поздно обращать вспять их последствия. Советский Союз провел остаток холодной войны, не успев наверстать упущенное.

Но что, если решимость избежать следующей войны исчезнет вместе с воспоминаниями о прошлой? Вот как некоторые историки объясняют Первую мировую войну: прошел век без великой европейской войны. Имеет ли значение, что три четверти века отделяют американских и китайских лидеров от великих войн их предшественников? Американцы имели некоторый боевой опыт в «ограниченных» и «низкоинтенсивных» конфликтах, в которых они участвовали, — с явно неоднозначными результатами, — но китайцы, за исключением их краткого вторжения во Вьетнам в 1979 году, не участвовали ни в каких значительных боевых действиях. войн более полувека.Возможно, именно поэтому Си, с его риторикой о «кровавых разбитых головах», кажется, прославляет воинственность: он может не знать, какова может быть ее цена.

Тайваньские военные учения возле Пиндуна, Тайвань, апрель 2010 г.

Ники Ло / Рейтер

Второй способ, которым историки объясняют «долгий мир», заключается в том, что ядерное оружие подавило оптимизм в отношении того, как могут закончиться войны. Невозможно точно узнать, что сдерживало сдерживание во время холодной войны: это история, которой не было. Но это само по себе предполагает сбалансированное отсутствие решимости, поскольку, что бы ни говорили публично премьер-министр СССР Никита Хрущев и президент США Джон Ф. Кеннеди, ни один из них не хотел умирать за Берлин. Вместо этого они приняли город-крепость внутри разделенной страны посреди разделенного континента. Ни один грандиозный замысел не мог создать такой странности, и тем не менее он просуществовал до тех пор, пока холодная война не завершилась мирным, хотя и столь же неожиданным образом. Ничего из этого не могло бы произойти без ядерного потенциала, ибо только он мог поставить на кон жизнь одновременно в Вашингтоне и Москве.

А как же Вашингтон и Пекин? Даже с учетом недавних улучшений китайцы развертывают менее десяти процентов ядерного оружия, сохраняемого Соединенными Штатами и Россией, и это число составляет лишь 15 процентов от того, что было у двух сверхдержав в разгар холодной войны. Имеет ли это значение? Мы сомневаемся в этом, учитывая то, чего Хрущев добился в 1962 году: несмотря на отставание в ядерном оружии девять к одному, он предотвратил вторжение на Кубу после Залива Свиней, которое планировал Кеннеди. С тех пор Соединенные Штаты живут со своей соседней аномалией: коммунистическим островом посреди самопровозглашенного Карибского моря влияния.

Сегодня еще менее вероятно, что Соединенные Штаты применят ядерное оружие для защиты Тайваня, поскольку этот остров важнее для Пекина, чем Куба или Берлин когда-либо были для Москвы. Тем не менее, эта неправдоподобность может привести Си к мысли, что он может вторгнуться на Тайвань, не рискуя ядерным ответом США. Растущие кибер- и противоспутниковые возможности Китая также могут воодушевить его, поскольку они возвращают возможности для внезапных атак, которые, казалось, уменьшались в течение десятилетий в ходе разведывательной революции времен холодной войны.

Что Си сделает с Тайванем, если захватит его?

А что потом? Что Си сделает с Тайванем, если захватит его? Остров не Гонконг, легко контролируемый город. И это не Крым с в основном уступчивым населением. Другие крупные острова региона — Япония, Филиппины, Индонезия, Австралия и Новая Зеландия — тоже не шатаются в домино. Соединенные Штаты, с их непревзойденными возможностями проецирования силы, вряд ли будут «сидеть сложа руки», как могли бы выразиться китайцы: «двусмысленность» означает оставлять открытыми варианты, не исключая вообще никакого ответа.

Одним из таких ответов может быть использование перенапряжения, связанного с насильственным расширением периметра Китаем, — самостоятельно созданной проблемы, которая когда-то преследовала Москву. Подавление «пражской весны» было достаточно простым для Советского Союза в 1968 году, пока боевой дух не упал, когда чехи дали понять своим оккупантам, что они не чувствуют себя «освобожденными». Доктрина Брежнева — обязательство действовать аналогичным образом везде, где «социализм» может оказаться под угрозой, — больше встревожила, чем успокоила лидеров других подобных государств, особенно Мао, который тайно начал планировать свое «открытие» Вашингтону в 1971 году.К тому времени, когда Советский Союз снова применил эту доктрину в Афганистане в 1979 году, у него осталось мало союзников и ни одного, на чью надежность он мог бы рассчитывать.

Угрозы Си Тайваню могут иметь аналогичный эффект в государствах, окружающих Китай, которые, в свою очередь, могут искать свои собственные «открытия» для Вашингтона. Экстравагантные претензии Китая в Южно-Китайском море уже усилили беспокойство в этом регионе: свидетельством тому является неожиданное объединение Австралии с американцами и британцами в отношении атомных подводных лодок, а также расширение сотрудничества Индии с союзниками в Индо-Тихоокеанском регионе.Жители Центральной Азии не могут бесконечно игнорировать репрессии против тибетцев и уйгуров. Долговые ловушки, ухудшение состояния окружающей среды и обременительные условия погашения отталкивают получателей от преимуществ BRI. А Россия, изначальный источник опасений по поводу «хартленда» в начале ХХ века, теперь может оказаться в окружении китайских «краевых земель» в Азии, Восточной и Юго-Восточной Европе и даже в Арктике.

Все это повышает вероятность того, что американская однополярность может закончиться не шаткой китайско-американской биполярностью, а многополярностью, которая сдерживает Пекин, делая напористость обреченной на провал. Меттерних и Бисмарк одобрили бы. Так поступил бы и хитрый американский воин холодной войны, который, следуя их примеру, надеялся применить аналогичную стратегию. «Я думаю, что мир будет более безопасным и лучшим, — сказал президент Ричард Никсон журналу Time в 1972 году, — если у нас будут сильные, здоровые Соединенные Штаты, Европа, Советский Союз, Китай, Япония, которые уравновешивают друг друга. ».

разновидности сюрприза

Наше последнее известное — неизбежность сюрпризов. Международные системы анархичны, говорят нам теоретики, в том смысле, что ни один компонент в них не находится под полным контролем.Стратегия может уменьшить неопределенность, но никогда не устранит ее: люди могут ошибаться, и искусственный интеллект, безусловно, тоже. Однако существуют модели конкуренции во времени и пространстве. Возможно, из этих — особенно из советско-американской холодной войны — можно вывести категории неожиданностей, которые могут произойти в китайско-американской холодной войне.

Экзистенциальные сюрпризы — это сдвиги на аренах, на которых соревнуются великие державы, за которые ни одна из них не несет ответственности, но которые угрожают им обоим.Президент США Рональд Рейган имел это в виду, когда на их первой встрече в 1985 году удивил Горбачева заявлением о том, что марсианское вторжение заставит Соединенные Штаты и Советский Союз урегулировать свои разногласия в одночасье: опасный? Марсиане еще не прибыли, но мы сталкиваемся с двумя новыми экзистенциальными угрозами: ускоряющимися темпами изменения климата и почти мгновенной вспышкой глобальной пандемии в 2020 году.

Ни то, ни другое не является беспрецедентным.Климат всегда менялся, поэтому раньше можно было пройти от Сибири до Аляски. Фукидид описал чуму, поразившую Афины в 430 г. до н.э. Что нового, так это то, насколько глобализация ускорила эти явления, поднимая вопрос о том, могут ли геополитические соперники совместно решать глубокие исторические проблемы, которые все больше меняют их собственную.

Международные системы анархичны, и ни один компонент в них не находится под полным контролем.

Советско-американская холодная война показала, что сотрудничество во избежание катастрофы не обязательно должно быть явным: ни в одном договоре не оговаривалось, что после 1945 года ядерное оружие больше не будет использоваться в войне.Вместо этого экзистенциальные опасности породили молчаливое сотрудничество там, где согласованные формальности почти наверняка потерпели бы неудачу. Изменение климата может предоставить аналогичные возможности в китайско-американской холодной войне, даже если COVID-19 до сих пор подстегивал только китайскую резкость. Смысл должен заключаться в том, чтобы оставить открытыми посадочные площадки для марсианских эквивалентов — не для того, чтобы приветствовать экзистенциальные проблемы, а для того, чтобы изучить, могут ли они привести к совместным результатам.

Преднамеренные сюрпризы возникают в результате попыток отдельных участников напугать, сбить с толку или привести в смятение своих противников. Внезапные атаки, как на Перл-Харбор, попадают в эту категорию, и никогда нельзя исключать провалы разведки. Однако самые большие сюрпризы холодной войны возникли из-за смены полярности, мастером которой был Мао. Когда он склонился на восток в 1949–1950 годах, он ослепил администрацию Трумэна и открыл путь для Корейской войны и коммунистического наступления в Азии. Когда он склонился на запад в 1970–1971 годах, он сделал Соединенные Штаты союзником, в то же время сделав Советский Союз уязвимым на двух фронтах, от чего он так и не оправился.

Вот почему американское «открытие» Москве может когда-нибудь обратить ее против Пекина. Первоначальный китайско-советский раскол развивался в течение двух десятилетий, и администрация Эйзенхауэра стремилась ускорить этот процесс, вовлекая Мао во взаимно отталкивающие отношения с Хрущевым. Инициатива Си, возможно, добивается этого самостоятельно вместе с президентом России Владимиром Путиным, который давно жаловался на «сдерживание» России США. Китайское «сдерживание», с точки зрения Кремля, может в конечном итоге стать большей опасностью.

Возложение венков к Могиле Неизвестного солдата в Москве, май 2015 г.

Фотоагентство Sputnik / Reuters

Еще одна форма преднамеренного удивления исходит от предполагаемых подчиненных, которые на самом деле ими не являются. Ни Вашингтон, ни Москва не хотели кризисов 1954–1955 и 1958 годов на оффшорных островах: их устроили Чан Кай-ши в Тайбэе и Мао в Пекине. Предупреждения лидера коммунистов Вальтера Ульбрихта о неизбежном крахе Восточной Германии вынудили Хрущева спровоцировать берлинские кризисы 1958–1959 и 1961 годов.Меньшие державы, преследующие свои собственные цели, сорвали советско-американскую разрядку в 1970-х годах: Египет напал на Израиль в 1973 году; Куба, вторгшаяся в Африку в 1975–1977 годах; и Хафизулла Амин в Афганистане, чьи сообщения о контактах с официальными лицами США спровоцировали обреченное на провал советское вторжение в 1979 году. Однако ничто из этого не было беспрецедентным: Фукидид показал, что Коринф и Коркира делали что-то подобное спартанцам и афинянам 24 века назад.

Потенциал виляния хвостом собаки в китайско-американской холодной войне уже очевиден: рост напряженности в Тайваньском проливе вызван как изменениями в политике Тайваня в последние годы, так и преднамеренными решениями Вашингтона или Пекина.И пока Китай пытается с помощью ОПОП создать систему, которая максимизирует его мощь, он может в конечном итоге построить через свои отношения с небезопасными и нестабильными режимами как раз обратную зависимость, которая раздражала сверхдержавы времен холодной войны. Это может быть формулой нестабильности: история полна случаев, когда местные деятели втягивали более крупные державы.

Наконец, есть системные сюрпризы. Холодная война закончилась так, как никто в то время не ожидал: внезапным крахом сверхдержавы и сопутствующей ей идеологии.Однако двумя провидцами, которые предвидели такую ​​возможность, были основоположники этой доктрины в середине девятнадцатого века, Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Они были уверены, что капитализм в конце концов уничтожит сам себя, создав слишком большой разрыв между средствами производства и распределяемыми ими благами. Кеннан столетие спустя перевернул Маркса и Энгельса с ног на голову. Вместо этого, как он настаивал в 1946–1947 годах, разрыв между производственными средствами и распределенными благами приведет к краху коммунизма в Советском Союзе и его государствах-сателлитах после Второй мировой войны.Кеннан не приветствовал то, что в конце концов произошло в 1990–1991 годах: распад самого Советского Союза был слишком серьезным нарушением баланса сил даже для него. Но он понимал, как стрессы в обществе сами по себе могут сильно удивить.

Никто не может предсказать, когда может произойти новое геополитическое землетрясение: геологические землетрясения достаточно трудно предвидеть. Однако геологи знают, где их ожидать: именно поэтому Калифорния получает предупреждения о землетрясениях, а Коннектикут — нет.Делает ли сама хрупкость авторитарных режимов — их странная вера в бессмертие нисходящих командных структур — такие же уязвимые? Или укоренившееся неповиновение демократий — их сопротивление командованию — представляет для них еще большую опасность? Только время покажет, возможно, раньше, чем мы ожидаем.

стратегия и неопределенность

Эта совокупность известных, неизвестных и неожиданностей оставляет нам исторический эквивалент задачи трех тел: учитывая сосуществование предсказуемости и ее противоположности, мы узнаем результат только тогда, когда мы его видим.Стратегия, однако, не может позволить себе такой роскоши. Его успех требует жизни в условиях неопределенности, недостатка в которых в будущем не будет. Стратегия сдерживания, хотя и несовершенная в своих достижениях, а временами трагическая в своих неудачах, успешно справлялась со своими собственными противоречиями, выигрывая время, необходимое для того, чтобы те, кто был в советской системе, стали очевидны, даже, в конце концов, для ее собственных лидеров.

Это было достигнуто главным образом за счет сочетания простоты концепции с гибкостью применения, ибо даже самые ясные цели не всегда или даже часто не могут указать пути, по которым их можно достичь.Например, может быть необходимо сотрудничать со Сталиным, чтобы победить Гитлера, или с Тито, чтобы противостоять Сталину, или с Мао, чтобы посрамить Брежнева: не все беды одинаковы во все времена. Наращивание вооружений не всегда плохо, а переговоры не всегда хорошо: Эйзенхауэр, Кеннеди, Никсон и Рейган использовали и то, и другое, чтобы начать преобразование противников, противостоящих им. Кеннан не доверял такой гибкости в стремлении к сдерживанию, но именно эта маневренность обеспечила безопасное прибытие стратегии в пункт назначения.

Второй способ, с помощью которого сдерживание было успешным, заключался в том, что спонтанность рассматривалась как сила. Организация Североатлантического договора была не только американским, но и европейским творением, что разительно контрастировало с ее соперником, в котором доминировала Москва, Варшавским договором. Точно так же, за пределами Европы, Соединенные Штаты не настаивали на идеологическом единообразии среди своих друзей. Вместо этого цель состояла в том, чтобы сделать разнообразие оружием против соперника, стремящегося его подавить: использовать сопротивление единообразию, заложенное в отличительных историях, культурах и религиях, в качестве барьера против гомогенизирующих амбиций потенциальных гегемонов.

Третьим активом, хотя в то время это не всегда казалось, был американский избирательный цикл. Четырехлетние стресс-тесты на предмет сдерживания нервировали его создателей, расстраивали сочувствующих ученых мужей и встревожили зарубежных союзников, но, по крайней мере, они были защитой от окостенения. Никакая долгосрочная стратегия не может быть успешной, если она позволяет устремлениям превзойти ее возможности или возможности исказить ее устремления. Как, однако, стратеги развивают самосознание и уверенность в себе, чтобы признать, что их стратегии не работают? Выборы, безусловно, тупой инструмент.Но это лучше, чем не иметь никаких средств переосмысления, кроме кончины престарелых самодержцев, время ухода которых из этого мира не дано знать их последователям.

Таким образом, в Соединенных Штатах нет исключительно иностранных дел. Поскольку американцы так открыто провозглашают свои идеалы, они тем ярче иллюстрируют отход от них. Внутренние неудачи, такие как экономическое неравенство, расовая сегрегация, дискриминация по признаку пола, деградация окружающей среды и внеконституционные эксцессы на высшем уровне, выставляются на обозрение всему миру. Как указал Кеннан в самой цитируемой статье, когда-либо опубликованной на этих страницах, «проявления нерешительности, разобщенности и внутренней дезинтеграции внутри этой страны» могут «оказать бодрящее воздействие» на внешних врагов. Таким образом, чтобы защитить свои внешние интересы, «Соединенным Штатам нужно только соответствовать своим лучшим традициям и доказать, что они достойны сохранения как великая нация».

Легко сказать, нелегко сделать, и в этом кроется окончательное испытание для Соединенных Штатов в их соперничестве с Китаем: терпеливое управление внутренними угрозами нашей демократии, а также терпимость к моральным и геополитическим противоречиям, благодаря которым глобальное разнообразие может наиболее по возможности защищаться.Изучение истории — лучший компас, который у нас есть для навигации в этом будущем, даже если оно окажется не таким, как мы ожидали, и во многих отношениях не тем, что мы испытали раньше.

Загрузка…
Пожалуйста, включите JavaScript для корректной работы сайта.

Холодная война — плохая аналогия сегодняшним трениям между США и Китаем

Джессика Чен Вайс:  В своей новой книге вы пишете, что многие аналитики преувеличивали сильные стороны Китая и упускали из виду его слабости.Куда, по вашему мнению, движется Китай?

Райан Хасс:  Лидеры Китая сталкиваются с серьезными проблемами. Взрывной долг, старение населения и трудности, связанные с повышением производительности рабочей силы, не гарантируют дальнейшего экономического подъема страны. Политическая система становится менее динамичной по мере того, как все больше власти концентрируется вокруг высшего китайского руководства.

И международный имидж Китая, особенно в развитом мире, ослабевает; Резкая дипломатия Пекина активизирует скоординированное противодействие со стороны Соединенных Штатов и многих американских политиков.С. союзники. Со стратегической точки зрения Китай, вероятно, в обозримом будущем останется ограниченным в своей способности сочетать проецирование силы с политическим и экономическим влиянием в глобальном масштабе — определяющие черты сверхдержавы. Китай также зависит от остального мира, чтобы кормить свое население и подпитывать свою экономику, создавая потенциальную уязвимость.

Конечно, у Китая есть и значительные преимущества, прежде всего процветающая инновационная экосистема в самом сердце самого динамично развивающегося региона мира.За последние десятилетия народ Китая продемонстрировал мужество и решимость в избавлении от бедности почти 800 миллионов человек. Их лидеры имеют четкое представление о том, как «омолодить» Китай и вывести его на центральную позицию на мировой арене.

Важно понимать сильные стороны Китая наряду с его проблемами. По этим причинам, как недавно пришли к выводу Али Вайн и я, Пекин не находится ни на грани распада, ни на пути к гегемонии; Китай — устойчивый, но сдерживаемый конкурент.

JCW:  Вы пишете, что «только Китай сможет замедлить Китай». Как вы оцениваете санкции США и другие усилия по ограничению деятельности китайских технологических гигантов, таких как Huawei?

RH:  На отраслевом уровне существуют узкоспециализированные технологии, которые, если их контролировать, могут заставить китайские компании изменить свои корпоративные стратегии. Например, ограничения на доступ Huawei к компьютерным чипам, изготовленным с использованием материалов из США, подтолкнули компанию к рассмотрению возможности перехода от смартфонов и технологии 5G к технологиям, требующим меньшего количества микросхем.

На национальном уровне китайские лидеры отреагировали на ограничения доступа к американским технологиям, усилив свое стремление к самостоятельности. Еще неизвестно, принесут ли такие усилия плоды. Чем больше Китай поворачивается к местным инновациям, фактически ограничивая свою способность использовать таланты и изобретательность остального мира, тем больше он может замедлиться. Это будет выбор Китая.

JCW:  Вы пишете, что «основной вопрос, стоящий перед политиками, должен состоять не в том, есть ли у Соединенных Штатов оправдание для чувства справедливости в своем негодовании, а скорее в том, как Соединенные Штаты должны реагировать на действия Китая таким образом, чтобы максимально подтолкнуть Китай к предпочтительное направление. «Какие усилия США повлияли на китайскую стратегию и тактику и каковы некоторые из ключевых составляющих успеха влияния на поведение Китая?»

RH:  Недавняя история отношений изобилует примерами того, как американская дипломатия двигала Китай в предпочтительном для Вашингтона направлении по конкретным вопросам, затрагивающим интересы Америки. Например, интенсивная экономическая координация США и Китая в связи с глобальным финансовым кризисом 2008–2009 годов помогла предотвратить глобальную экономическую депрессию.По настоянию правительства США валюта Китая укрепилась, и его торговый баланс с миром стал менее проблематичным, чем в прошлом. Этот сдвиг породил китайский спрос на импорт, что способствовало росту мировой экономики.

Благодаря последовательной дипломатии под руководством США Китай превратился из спойлера на Копенгагенской конференции по изменению климата в 2009 году в ключевого игрока в достижении соглашения на парижской конференции в 2015 году. Китай также положительно отреагировал на интенсивные действия США. дипломатии, когда она присоединилась к международному реагированию на вспышку лихорадки Эбола в 2014 году, а затем помогла нарастить потенциал общественного здравоохранения в Африке.

Нынешняя повышенная напряженность в отношениях между США и Китаем часто скрывает прошлые примеры скоординированных действий США и Китая по решению общих международных проблем. Обращение к этому опыту служит напоминанием о том, что в прошлом дипломатия США привлекала Китай к усилиям по решению глобальных проблем. Многие из самых серьезных угроз интересам Америки сегодня не поддаются односторонним решениям, будь то борьба с Covid-19, укрепление глобальной безопасности в области здравоохранения, построение более инклюзивной глобальной экономики или преодоление климатического кризиса.

JCW:  Группа семи недавно объявила о партнерстве Build Back Better World как явную попытку противостоять китайской инициативе «Один пояс, один путь». Вы пишете, что «если Китай хочет направить свои ресурсы на создание банка развития или строительство дорог и трубопроводов, Соединенные Штаты не должны — и не должны — стоять у него на пути». Насколько эффективными, по вашему мнению, будут усилия США по конкуренции с «Поясом и путем»?

RH:  Западные страны не могут конкурировать по стоимости строительства автомобильных и железных дорог.У Китая есть уникальные особенности, например, управляемая государством экономика, избыточные мощности в ключевых секторах, избыток низкооплачиваемых строителей и резервы иностранной валюты в поисках выхода за пределы страны. Инициатива Build Back Better World, вероятно, будет более эффективной, если она не будет пытаться превзойти Китай. Вместо этого члены «Большой семерки» могли бы сосредоточиться на областях, в которых у них есть сравнительные преимущества, — построении инфраструктуры цифровых технологий, инвестировании в устойчивость к изменению климата и поддержке надлежащего управления. Свободные СМИ и независимая судебная система с большей вероятностью уменьшат опасения по поводу захвата элиты, коррупции и ухудшения окружающей среды и трудовых норм в странах, где реализуются проекты «Один пояс, один путь». Как гласит старая пословица, «солнечный свет — лучшее дезинфицирующее средство».

JCW:  Каковы некоторые важные различия и сходства между холодной войной и сегодняшней ситуацией между Соединенными Штатами и Китаем?

RH:  Холодная война — плохая аналогия для понимания американо-китайских отношений сегодня. Холодной войне предшествовали 30 лет глобальной войны и депрессии. Нынешний момент следует за 30 годами мира великих держав и глобальной экономической экспансии. В начале холодной войны Советский Союз использовал вакуум власти на своей периферии; Сегодня Китай окружен дееспособными державами и постоянным присутствием США в Азии.В начале 1950-х в Советский Союз почти не было торговых или инвестиционных потоков. Сегодня Китай глубоко укоренился в мировой экономике. Таким образом, сдерживание не является доступным вариантом для отношений с Китаем, учитывая, что немногие — если таковые вообще есть — союзники или партнеры США были бы готовы присоединиться к Соединенным Штатам против Китая.

Но одно сходство с холодной войной — это риск разрушительного военного конфликта между двумя ядерными сверхдержавами. Время покажет, решат ли лидеры США и Китая уделять приоритетное внимание снижению рисков, не прибегая к шоку от такого события, как кубинский ракетный кризис, чтобы привести в действие усилия по контролю над вооружениями и урегулированию кризисов.

Итак, новая холодная война у нас или нет?

Высокопоставленные дипломаты из США и Китая сядут в четверг на первую личную встречу с тех пор, как Джо Байден вступил в должность президента США. На фоне обострения напряженности в сфере торговли, прав человека и технологий встреча наверняка будет холодной — и не только потому, что она происходит на Аляске. Каждая сторона оценит другую, разъяснит свою позицию и уйдет, возможно, даже без заключительного совместного заявления.

В ближайшие несколько дней вы, вероятно, много услышите и увидите о том, не скатываются ли США и Китай к новой «холодной войне».

В растущем соперничестве действительно есть определенная атмосфера 20-го века. Это соревнование между двумя ядерными державами с несовместимыми политическими системами, происходящее по всему миру в сфере торговли, технологий и стратегическое влияние.

Но это также очень разные Во-первых, взаимозависимость намного, намного больше.У Соединенных Штатов и Советского Союза почти не было экономических связей, о которых можно было бы говорить.Напротив, США и Китай обмениваются больше товаров и услуг на более чем полтриллиона долларов в год, что делает его одним из трех ведущих двусторонних торговых отношений.Кроме того, Китаю принадлежит суверенный долг США на триллион долларов, и он является крупнейшим рынком сбыта для многих американских фирм.

Если экономика споткнется — или ее толкнут — последствия будут не только двусторонними, но и глобальными. Это две крупнейшие экономики мира, на долю которых приходится 30 процентов мирового ВВП. Если американо-советское гарантированное взаимное уничтожение было вопросом ядерного оружия, то американо-китайская версия состоит в том, что плюс — это риск глобальной экономической катастрофы.

Более того, это не то же идеологическое соревнование с нулевой суммой. Китай и США имеют очень разные политические системы. США — несовершенная либеральная демократия, а Китай — репрессивное однопартийное государство, проводящее масштабный эксперимент техноавторитаризма. (Это не шоу Daft Punk в ГУЛАГе, это использование ИИ и данных не только для обеспечения движения поездов, но и для формирования поведения населения.)

Каждая страна пытается подать пример другим — и в Как недавно сказала нам журналистка Энн Эпплбаум, демократия переживает трудные времена.Но в отличие от холодной войны, ни одна из сторон не активно — а тем более агрессивно — не экспортирует особый тип модели управления, которая вынуждает третьи страны выбирать чью-то сторону таким образом, чтобы это подразумевало трудный выбор в отношении экономической или политической системы. Китай, например, ведет много дел со странами, которые являются демократическими союзниками США, и принятие торговли и инвестиций из Китая вряд ли означает отказ от связей с США.

Единственное место, где тег «Холодная война», возможно, работает? Технология.Соединенные Штаты и Китай — это , которые постоянно «разъединяются» в технологической сфере — закрывают друг друга от своих технологических отраслей, сокращают цепочки поставок и принимают очень разные стандарты конфиденциальности.

И здесь действительно становится все больше игры с нулевой суммой. Пекин и Вашингтон оказывают давление на третьи страны, чтобы они выбрали, использовать, скажем, оборудование китайского производства для своих сетей 5G или нет. Существует опасность того, что Интернет и глобальная технологическая индустрия в конечном итоге разделятся на две конкурирующие и несовместимые сферы .

И тот, где это точно не поможет. Изменение климата. Серьезных усилий по сокращению выбросов не предпринимается, если Пекин и Вашингтон, два крупнейших загрязнителя в мире, не подпишутся. Во время холодной войны главной задачей США и СССР было избежать конфликта, который испепелил бы планету. США и Китай теперь должны широко сотрудничать, чтобы избежать другого, более медленного сжигания Земли.

И это трюк для обеих сторон на Аляске и за ее пределами. Придумать, как справляться с потенциально неразрешимыми разногласиями по таким вопросам, как управление, права человека, технологии и торговля, не разрывая сотрудничества по более широким вопросам, которые затрагивают не только Китай и США, но и всю планету.

То, что происходит с Китаем, — это не новая холодная война

Холодная война II. Холодная война 2.0. Новая холодная война. Воздух в Вашингтоне насыщен терминами и фразами, отражающими все более распространенное мнение о том, что Соединенные Штаты ведут титаническую борьбу с империей зла, идущей к мировому господству, если Америка не сможет сплотить свободный мир, чтобы сначала сдержать и затем победить силы восточной злобы.

Мы уже были здесь. Именно такое мировоззрение лежало в основе большой стратегии Америки во время первой холодной войны с 1947 по 1991 год.Но хотя параллели с «долгой сумеречной борьбой» Америки с Советским Союзом в середине 20-го века могут показаться некоторым очевидными, геополитические реалии нынешнего момента мало похожи на реалии той эпохи. И любые попытки навязать сегодня китайско-американским отношениям логику холодной войны и производную от нее стратегию сдерживания, скорее всего, закончатся катастрофой.

Парадигма холодной войны, возникшая в течение десятилетий после Второй мировой войны, отражала, хотя и в упрощенной и манихейской манере, реалии тогдашней международной системы.И что это были за реалии? Ну, во-первых, система была биполярной, что просто означает распределение власти, при котором преобладают два состояния. После Второй мировой войны этими двумя государствами были Соединенные Штаты и Советский Союз, два союзника-победителя, которые вышли из войны как военные «сверхдержавы» и чье соперничество определяло основные контуры мировой политики до тех пор, пока не появился один полюс, Советский Союз. Союз исчез в 1991 году. 

Но биполярность была лишь одним, хотя и важным, аспектом послевоенного международного порядка.Появление биполярности совпало и было обусловлено острой идеологической конкуренцией, зарей ядерной эры, послевоенным восстановлением и периодом быстрой деколонизации, и все это на фоне трех десятилетий мировой войны и глобальной депрессии.

Столкнувшись с этой сложной реальностью, американские политики создали упрощенную интеллектуальную модель, которую они использовали, чтобы понять мир. Они полагали, что мир определяется логикой «холодной войны» — термина, придуманного Джорджем Оруэллом в конце 1945 года, который вскоре после этого с энтузиазмом подхватили в официальном Вашингтоне.

В качестве модели или интеллектуальной основы «холодная война» сводила сложности послевоенного порядка к простой борьбе между двумя ядерными «сверхдержавами», одна из которых (СССР) была идеологически мотивирована стремлением к мировому господству, в то время как другой стремился просто сохранить мир, безопасный для демократии. Учитывая ее ядерное измерение, эта борьба в значительной степени понималась как связанная с геополитическим соперничеством в так называемом третьем мире, а не как прямой военный конфликт между сверхдержавами. И ставки были экзистенциальными: победит либо советский тоталитаризм, либо американская демократия.Другой обязательно будет отправлен на свалку истории.

На основе этой упрощенной, но убедительной модели официальные лица США разработали большую стратегию, предписывающую, как Соединенным Штатам следует бороться с советской угрозой: сдерживание.

Согласно стратегии, впервые официально изложенной в телеграмме 1946 года американским дипломатом Джорджем Ф. Кеннаном, Соединенные Штаты должны были сделать все необходимое, чтобы лишить советский режим возможности выполнять свою всемирно-историческую миссию по распространению коммунизма по всему миру. .На практике это означало комплексные усилия, направленные на ограничение экономических контактов советского блока с мировой экономикой, срыв дипломатии Москвы и блокирование военных усилий по расширению ее влияния за рубежом. По логике вещей, сжатый таким образом, советско-коммунистический режим сначала «смягчится», а затем рухнет, фактически положив конец холодной войне и сделав мир безопасным для американской демократии.

Но послевоенный мир — это не тот мир, в котором мы живем сегодня. Соединенные Штаты и Китай не вовлечены в биполярную идеологическую борьбу за сердца и умы деколонизирующегося мира; сегодняшняя сильно глобализированная экономика не может быть легко разделена на резко разделенные блоки; и Китай не является идеологически управляемой мессианской державой, подобной Советскому Союзу эпохи Кеннана.

Учитывая эти огромные различия в объективных условиях мировой политики, трудно понять, как интеллектуальные инструменты «холодной войны» и «сдерживания» — достаточно проблематичные в свое время — могут помочь политикам США справиться с геополитическими вызовами. сегодня. На самом деле, скорее всего, дело обстоит как раз наоборот: применение стратегических инструментов вчерашнего дня к сегодняшнему совершенно другому миру, скорее всего, окажется одновременно невозможным и, в той мере, в какой это пытаются сделать, совершенно опасным.

Должно быть очевидно, что сдерживать Китай, как если бы он был Советским Союзом, невозможно. В то время как Советский Союз был экономической корзиной с небольшими связями с мировой экономикой за пределами своего вассального государства, Китай является экономическим центром, полностью интегрированным в эту экономику. Действительно, экономический след Пекина теперь вездесущ, со всеми вытекающими отсюда последствиями для мощи и влияния Китая. Просто нет периметра, за который его можно было бы вместить. И лишь немногие союзники или «неприсоединившиеся» страны готовы полностью размежеваться с Китаем.

То, что такая стратегия, если бы ее попробовали, оказалась бы дорогостоящей до такой степени, что была бы контрпродуктивной, также должно быть очевидным. Мало того, что стоимость радикального отделения от экономики Китая будет непомерно высокой, но и стоимость, связанная с полным спектром сдерживания Китая во всех оспариваемых областях, включая полюса, космос, международные организации и киберпространство, будет астрономической. Цена идеологической мобилизации внутри страны и за границей против китайского коммунизма также была бы огромной.

Наконец, то, что такая стратегия будет опасно провокационной, кажется вне всякого сомнения, особенно учитывая то, что мы знаем о склонности Китая к нападению, когда он чувствует, что его враги приближаются. скажем, воинственность – должна идти беспрепятственно. Заявка Китая на региональное и, возможно, глобальное господство требует соответствующего стратегического ответа со стороны США и других держав, которым не нравится перспектива жить в мире, где доминирует Коммунистическая партия Китая.Скорее, это означает, что наложение интерпретационных рамок времен холодной войны на сегодняшний отличительный вариант соперничества великих держав означает как неправильную диагностику проблемы, так и назначение неверных средств лечения.

В своем шедевре «Двадцатилетний кризис» Э.Х. Карр сетовал на то, что в 1939 году мир оказался на грани войны, потому что европейские государственные деятели применили интеллектуальные инструменты более ранней эпохи, чтобы применить их к реальности, к которой они совершенно не подходили. Результат: катастрофическая мировая война.Давайте не будем повторять эту ошибку. Давайте вместо этого разработаем стратегию, соответствующую реалиям сегодняшнего мира, а не полузабытого, полувоображаемого мира времен холодной войны.

Эндрю Лэтэм — профессор международных отношений в колледже Макалестер в Сент-Поле, штат Миннесота Морелл беседует с Хэлом Брэндсом, заслуженным профессором Генри Киссинджера по глобальным вопросам в Школе перспективных международных исследований Джона Хопкинса и автором новой книги «Сумеречная борьба: чему холодная война учит нас о соперничестве великих держав сегодня».«Морелл и Брэндс обсуждают, как прикладная история может помочь политикам принимать более обоснованные стратегические решения сегодня. Они анализируют уроки эпохи холодной войны, изложенные Брэндсом в его книге, чтобы обосновать подход Соединенных Штатов к конкуренции с Россией. и Китай.Они также обсуждают, почему некоторые усилия, включая формирование глобального партнерства и успешное распространение демократических ценностей, могут представлять для Соединенных Штатов сегодня более сложную задачу, чем в прошлые десятилетия.

Основные моменты: 

  • Ценность прикладной истории : «[H]история действительно вездесуща в формировании политики. Я думаю, что действительно важно, и я думаю, что эта книга пытается сделать, это вернуться назад и по-настоящему внимательно посмотрите на эту историю, потому что альтернатива правильному использованию истории заключается не в том, чтобы не использовать историю, а в том, чтобы использовать ее плохо. лучше мы будем.»  
  • В поисках асимметричных преимуществ:   «[I]если вы посмотрите, как, скажем, военный баланс в западной части Тихого океана изменился по отношению к Китаю за последние 20 лет, это одна из причин, по которой он изменился настолько драматично, что Китай на самом деле очень хорошо разрабатывал и развертывал асимметричные возможности. Они разрабатывают противокорабельные ракеты, которые стоят намного меньше, чем, например, авианосцы, для поражения которых они предназначены. И поэтому они разрабатывают экономичные способы содержания U.
  • Понимание ключевых соперников: «[В] той мере, в какой у Соединенных Штатов действительно была выигрышная стратегия в холодной войне в конце 70-х и 80-х, мы сделали это, потому что у нас была очень острое понимание советских экономических, политических и социальных слабостей, вышедших из этого мира советологии. Таким образом, мы находимся в лучшем исходном положении по отношению к Китаю, чем по отношению к Советскому Союзу, потому что у нас уже есть разведывательное сообщество. У нас больше людей, которые смотрели на китаеведение как на область научных знаний, чем смотрели на советские исследования в конце 1940-х годов.Но мы далеко не там, где должны быть, и поэтому нам нужно думать об этом как об аналогичной инвестиции поколений в развитие необходимого нам опыта в отношении России и Китая, если мы собираемся сегодня адаптировать умные стратегии. .» 

Загрузите, оцените и подпишитесь здесь:  iTunes ,  Spotify  и  Stitcher 5

INTELLIGENCE MATTERS — HAL BRANDS

ПРОИЗВОДИТЕЛЬ: ОЛИВИЯ ГАЗИС


МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Хэл, с возвращением к вопросам разведки, здорово, что ты снова на шоу.

ХЭЛ БРЭНДС: Спасибо, что пригласил меня, Майкл. Это всегда приятно.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Итак, мы собираемся поговорить о вашей новой книге под названием «Сумеречная борьба: чему учит нас холодная война о соперничестве великих держав сегодня». На самом деле книга выходит 25 января, немного позже, чем вы надеялись, потому что, я предполагаю, некоторые проблемы с цепочкой поставок, и ее можно предварительно заказать прямо сейчас на Amazon.

Хэл, я думаю, что это очень важная книга. Я думаю, это потрясающе. Я прочитал ее на выходных и думаю, что любой, кто серьезно думает об У.С. стратегии по отношению к нашим великим противникам, Китаю и России, следует прочитать эту книгу. И я думаю, что люди поймут это, как только мы начнем говорить об этом. И первый вопрос, который я хочу задать тебе, Хэл, что ты делаешь в книге? Что делает книга, если вы можете объяснить это людям? И почему вы решили использовать такой подход?

ХЭЛ БРЭНДС: Конечно. Итак, причина, по которой я написал эту книгу, заключается в том, что я пытался сделать что-то немного другое в плане объяснения и осмысления соперничества Америки с Россией и Китаем. Итак, существует ряд книг, в том числе очень много хороших книг, которые, по сути, смотрят вперед и пытаются подумать о том, какой должна быть политика Америки в будущем в отношении России и Китая.

В этой книге я попытался оглянуться назад и посмотреть, какое понимание прошлого может дать нам эти вопросы. И поэтому, в частности, как следует из названия, я хотел глубоко погрузиться в опыт Америки во время холодной войны и, в частности, посмотреть, как Америка справилась с рядом конкурентных проблем или конкурентных вызовов по отношению к Советскому Союзу в «Холодная война» в надежде, что они смогут пролить свет на проблемы, с которыми мы сталкиваемся сегодня в наших соревнованиях.

Таким образом, книга на самом деле является произведением, которое иногда называют «прикладной историей». Это в первую очередь о прошлом, но это не просто изучение прошлого ради него самого. Это изучение прошлого, чтобы попытаться понять, что оно может рассказать нам о проблемах нашего времени.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: В общем, вы считаете, что такой прикладной исторический подход важен не только ради истории, но и для того, чтобы помочь политикам думать о будущем. И у вас есть некоторый опыт работы в правительстве, и мне просто интересно, в какой степени, по вашему мнению, это используется политиками сегодня, и в какой степени, возможно, им следует использовать это немного больше.

HAL BRANDS: Итак, я считаю, что политики всегда используют историю. Они просто могут не использовать его так явно и сознательно, как они думают или как нам хотелось бы; мы, историки, возможно, хотели бы, чтобы они. И поэтому у всех есть исторические аналогии, которые они используют для объяснения новых ситуаций. Просто посмотрите на дебаты о том, является ли соперничество США и Китая «новой холодной войной» или нет. Каждый опирается на свой собственный формирующий опыт при обдумывании того, как он собирается подходить к незнакомым проблемам.

Это верно в отношении американских политиков, разрабатывавших стратегию США в начале холодной войны. Очевидно, на них очень сильно повлиял их опыт накануне Второй мировой войны. Это было верно для вьетнамского поколения; на них очень сильно повлиял тот же самый набор опыта, и это верно в отношении современных американских политиков.

Итак, история действительно вездесуща в формировании политики. Я думаю, что действительно важно, и я думаю, что эта книга пытается сделать, это вернуться назад и по-настоящему внимательно изучить эту историю, потому что альтернативой правильному использованию истории является не неиспользование истории, а плохое использование истории.И поэтому, чем больше мы понимаем исторические ориентиры, на которые мы ориентируемся, чтобы осмыслить наше собственное время, тем лучше для нас будет.

И это особенно важно в отношении холодной войны. Холодная война произошла на памяти многих высокопоставленных американских политиков, находящихся сегодня у власти. Это своего рода исторический репертуар любого, кто изучал американскую историю, и поэтому мы собираемся использовать аналогии с холодной войной и историю холодной войны, чтобы так или иначе разобраться в нашем нынешнем затруднительном положении. Итак, эта книга — попытка действительно помочь людям сделать это более явно, более сознательно и лучше.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Итак, я четыре года сидел за столом заседаний в качестве заместителя и, конечно, видел, как люди привносили в обсуждения свой взгляд на историю. Но я также иногда видел, как политики просили или разведывательное сообщество предоставило очень конкретную прикладную историю. Так что я помню, как президент Обама спрашивал нас: «Назовите мне все случаи в иранской истории, когда они совершали стратегические изменения, и почему это произошло? И какие уроки мы можем извлечь из этого?»

Это когда мы пытались посадить их за стол переговоров, когда думали о Сирии.Мы выкладываем на стол все случаи, когда Америка поддерживала повстанцев, и что определяло успех и что предопределяло поражение. Так что президент мог думать о Сирии с этой точки зрения.

И я всегда видел эти моменты, просто для того, чтобы донести до вас мысль, которую вы делаете, как один из самых полезных анализов, которые мы сделали, когда я был заместителем директора. Так что я просто поддерживаю то, что вы говорите здесь.

HAL BRANDS: Интересно, что вы упомянули об этом, Майкл.Я видел некоторые сообщения в СМИ об оценке, на которую вы ссылались, где был вопрос, привела ли американская поддержка партизанских движений сопротивления в прошлом к ​​успеху или неудаче? И когда я служил в правительстве в конце правления Обамы, одним из моих побочных проектов, если бы я когда-либо был в состоянии найти для него время, было вернуться и посмотреть на эту оценку, если бы я мог, потому что она казалась такой интересный вопрос. И то, как выводы были опубликованы в СМИ, тоже казалось таким интригующим.

Но я думаю, что в целом вы правы. А так, знаете ли, политики постоянно погружены в информацию о текущих событиях. Они не могут этого избежать, но их суждения часто выносятся, явно или неявно, на основе некоторого понимания прошлого, того, что сработало или не сработало в прошлом, как данный противник или друг отреагировал на определенную ситуацию в прошлое. И если вы можете вернуться назад и подробно изучить этот материал — а это сложно, только из-за нехватки времени, с которой люди сталкиваются в правительстве, — вы действительно можете повысить ценность беседы.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Я просто хочу отметить, что, с моей точки зрения, книга состоит из трех основных разделов. У него потрясающее введение, которое, как мне кажется, само по себе должно стать обязательным для прочтения эссе о геостратегической ситуации, в которой мы находимся сегодня. Затем в нем есть 10 глав, в которых рассказывается об истории подхода США к холодной войне против Советского Союза, а затем есть последняя глава об уроках, которые вы извлекли из этой истории, которые мы могли бы использовать сегодня.

И то, что я хотел бы сделать, Хэл, для остальной части разговора, это сосредоточиться хотя бы на некоторых из этих уроков, и Хэл, что я хотел бы, чтобы ты сделал, так это, когда я отбрасываю один из уроков, я Я хотел бы, чтобы вы немного рассказали об этом, о том, откуда взят этот урок во время холодной войны и какова его конкретная применимость сегодня.
Итак, позвольте мне пройтись по ним. И я думаю, первое, с чего я хочу начать, звучит так: «Долгосрочная конкуренция требует лавирования между неприемлемыми крайностями». Можешь рассказать об этом?

ХЭЛ БРЭНДС: Так что эта идея действительно возникла в начале холодной войны, и она действительно лежала в основе стратегии сдерживания, которую Соединенные Штаты сформулировали в конце 1940-х годов, а затем претворяли в жизнь в различных формах и со многими вариациями. ходе холодной войны. И в основе сдерживания было немного меньше интуитивности, чем может показаться сегодня.Итак, вы должны понимать, что интеллектуальной подоплекой начала холодной войны, как мы только что говорили, была Вторая мировая война. И я думаю, что урок, который многие люди извлекли из Второй мировой войны, заключался в том, что нужно либо умиротворять агрессивных диктаторов, либо бороться с ними раньше, чем позже.

А Джордж Кеннан, сотрудник Государственного департамента, которого часто считают автором политики сдерживания, утверждал: «Нет, это не должно было быть ни тем, ни другим, что Советский Союз был агрессивным и оппортунистическим, но также и несколько осторожная сила; что он будет колебаться, прежде чем спровоцировать войну с Соединенными Штатами, потому что Соединенные Штаты были более сильным игроком в международной системе.

Таким образом, если бы Соединенные Штаты держались твердо, если бы они твердо, но не провокационно сдерживали советское влияние в течение ряда лет, они могли бы одержать геополитическую победу. Это могло бы привести к ослаблению или к распаду советской власти, как выразился Кеннан, без необходимости вести еще одну глобальную войну.

Таким образом, сдерживание на самом деле открыло путь между неприемлемыми крайностями умиротворения, с одной стороны, и еще одной глобальной войной, с другой. И эта идея обеспечила, я думаю, интеллектуальные направляющие, которые удерживали У.Политика С. от отклонения от дороги в ходе холодной войны.

Я думаю, что это актуально сегодня, потому что я думаю, что Соединенные Штаты все еще в некотором роде ищут свою теорию успеха, теорию победы над Россией и особенно Китаем в этих новых соревнованиях. Итак, если вы возьмете случай с Китаем, мы коллективно пришли к выводу, что участие Китая после холодной войны не сработало, что оправдан сдвиг в сторону более конкурентной политики. Эту идею подхватили последние две администрации.
Но к чему именно это должно привести, когда и как это приведет к лучшему результату в конце, еще предстоит сформулировать. Итак, что нам все еще нужно в этом соревновании, так это немного больше ясности в отношении того, куда именно мы пытаемся двигаться в долгосрочной перспективе, и как мы можем достичь этого, не впадая в неприемлемые крайности.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Да, именно об этом я и хотел тебя спросить. А вот еще очень важный вопрос: «Как просвещенная внутренняя игра может поддерживать упрямую внешнюю игру.»

ХЭЛ БРЭНДС: Ага. Так что самое важное, что Соединенные Штаты сделали во время холодной войны, это не то, что они сделали по отношению к Советскому Союзу. Это было то, что она сделала со своими в основном демократическими друзьями и союзниками. И это действительно было созданием того, что мы теперь называем «Западом», или того, что иногда называли «Свободным миром» во время холодной войны.

И так снова, если вспомнить первую половину 20-го века, самые передовые общества мира дважды разрывали себя и мир на куски в глобальных войнах. Таким образом, основное понимание, которое американские политики извлекли из этого опыта, заключалось в том, что лучший способ конкурировать с новым соперником, таким как Советский Союз, заключался в создании здорового, процветающего, свободного мира, который был бы спасен от внешней агрессии. , но и в безопасности от собственных внутренних демонов.

Таким образом, многое из того, что Соединенные Штаты делали во время холодной войны, было в основном связано с устранением источников конфликта в демократическом мире. Таким образом, демократический мир мог бы быть более сплоченным и эффективным в борьбе с коммунистическим блоком.И поэтому создание открытой и достаточно кооперативной международной экономики, продвижение демократии в таких странах, как Япония и Германия, создание союзов безопасности США, которые в основном обеспечивали то одеяло уверенности, под которым бывшие враги, такие как Франция и Западная Германия, могли сотрудничать.

Все это было необходимо для принципиального изменения траектории передового индустриального мира и тем самым создания преимуществ, которые Советский Союз мог преодолеть. Итак, если вы хотите провести аналогию на сегодняшний день, то параллель на сегодняшний день заключается в том, что то, как Соединенные Штаты управляют отношениями со своими союзниками и партнерами, в конечном итоге будет столь же важным, если не более важным, чем то, что они делают на двусторонней основе по отношению к другим странам. — по отношению к Китаю.И я рад рассказать больше о деталях этого, если это представляет интерес.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Да. Одна из вещей, которая поражает меня, это то, что сегодня это сложно, верно? Потому что, когда я разговариваю со своими бывшими друзьями и коллегами из других стран, знаете, один из вопросов, которые они мне задают, звучит так: «Да, Соединенные Штаты, похоже, сегодня вернулись» — хотя это можно немного поспорить. «Но можете ли вы гарантировать нам, что 2016 год не повторится снова в 2024 или 2028 году? А если вы не можете этого сделать, то мы вынуждены подстраховаться с Россией и с Китаем.Так что сегодня это кажется немного сложнее, чем во время холодной войны, если я что-то здесь не упускаю.

HAL BRANDS: Думаю, я бы сказал, что это всегда было сложно. И поэтому в Соединенных Штатах, даже во время холодной войны, велись дебаты, например, собирается ли Америка сохранить свои обязательства перед НАТО. И поэтому по этому поводу велись большие споры в начале 1950-х годов, когда Соединенные Штаты впервые разместили войска на постоянной основе в Европе. Во времена Вьетнама снова были дебаты, когда ведущие сенаторы призывали вернуть домой половину, если не больше, американского контингента в Европе.

И поэтому всегда была некоторая неуверенность в приверженности Америки далеким странам, отчасти потому, что эта приверженность иногда кажется такой неестественной и такой уникальной. Я не отрицаю, что сегодня больше неопределенности, потому что чего у нас не было во время холодной войны и что у нас было в последнее время, так это явно выраженной амбивалентности в отношении американской глобальной политики и американских глобальных обязательств на вершине администрации США. Это было новое явление при Дональде Трампе и, честно говоря, не особенно конструктивное.

Хорошей новостью является то, что Соединенные Штаты в некотором смысле находятся в лучшем положении, чтобы справиться с этим сегодня, потому что наши отношения с нашими союзниками так глубоко налажены и так глубоко институционализированы. Итак, то, что вы на самом деле видели в годы правления Трампа, было следующим: просто взгляните на НАТО, например, на уровне лидеров: отношения между США и НАТО были чрезвычайно бурными, плохими и ядовитыми. В некоторых случаях на рабочем уровне они на самом деле шли довольно хорошо, потому что у нас есть эти глубоко институционализированные отношения с другими странами, и поэтому у нас здесь может быть немного больше права на ошибку, чем было бы в конце 1940-х годов — хотя я конечно, не хотел бы преуменьшать опасности своего рода последовательной непоследовательности Америки в ее лидерстве в свободном мире.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Итак, Хэл, следующее, что меня поразило, было: «Ищите асимметричные преимущества». Обычно вы не думаете о Соединенных Штатах, которые ищут асимметричные преимущества.

HAL BRANDS: Таким образом, когда вы думаете о долгосрочной конкуренции, конкуренции, которая будет длиться годами или даже десятилетиями, становится очень важным, насколько эффективно каждая сторона и насколько эффективно каждая сторона использует свои ресурсы. Таким образом, одним из императивов является поиск областей, в которых вы можете повысить затраты вашего противника и использовать свои ресурсы более эффективно, чем они могут использовать свои.

И это очень абстрактно. Но позвольте мне привести вам пример этого. Таким образом, одной из наиболее эффективных инициатив США во время холодной войны была поддержка антикоммунистических повстанцев в таких местах, как Афганистан, в 1980-е годы. Это была инициатива, которая в краткосрочной перспективе обошлась Соединенным Штатам относительно недорого. Ведутся большие споры о том, во сколько это обошлось Соединенным Штатам в долгосрочной перспективе, но в краткосрочной перспективе это стоило нам относительно мало, и это сильно увеличило стоимость советской оккупации Афганистана и, в конечном итоге, помогло сделать эту оккупацию слишком дорогостоящей. чтобы поддерживать.Так что это пример своего рода асимметричной стратегии, которая заставляет вашего врага платить слишком высокую цену за сохранение позиции.

Теперь, что касается настоящего, я думаю, что сейчас мы находимся в немного худшем положении, и поэтому, если вы посмотрите, как, скажем, военный баланс в западной части Тихого океана изменился по сравнению с Что касается Китая за последние 20 лет, то одна из причин, по которой он так резко изменился, заключается в том, что Китай на самом деле очень хорошо разрабатывал и развертывал асимметричные возможности.Они разрабатывают противокорабельные ракеты, которые стоят намного меньше, чем, например, авианосцы, для поражения которых они предназначены. И поэтому они разрабатывают экономически эффективные способы сдерживания проецирования мощи США.

Я думаю, у нас есть альтернативы для этого. Итак, если вы думаете о западной части Тихого океана, если вы думаете о трудностях проецирования власти над водой, а это то, что Китаю пришлось бы сделать, чтобы вторгнуться на Тайвань или иным образом заявить о своей воле в регионе, это действительно театр, который должен быть благоприятен для обороны. И поэтому я думаю, что вы писали в некоторых местах, Майкл, и то, что отстаивали другие люди, это то, что Соединенным Штатам, их союзникам и их партнерам, таким как Тайвань, в основном необходимо перевернуть проблему запрета доступа к зоне с ног на голову. и развернуть свои собственные возможности — морские мины, противокорабельные ракеты и тому подобное — которые могут просто сделать китайскую демонстрацию мощи, китайское вторжение на Тайвань слишком дорогостоящим, чтобы его можно было рассматривать.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Как мы говорили в некоторых вещах, которые мы написали вместе, это требует от Министерства обороны действительно думать о концепциях так, как оно обычно не делает.

HAL BRANDS: Исторически сложилось так, исторически сложилось так, пока к этому не принудила крайняя необходимость. Я думаю, что одна из других тем, вытекающих из книги, заключается в том, что мы часто делаем самое острое стратегическое мышление в моменты опасности, когда ресурсы ограничены. Итак, если вы посмотрите на некоторые стратегии, которые помогли выиграть холодную войну в 1980-х, я сослался на доктрину Рейгана о поддержке антикоммунистических повстанцев.

Вы также можете ознакомиться с некоторыми военными новшествами, как технологическими, так и концептуальными — воздушно-наземный бой и тому подобное, появившееся в 1980-х годах.На самом деле они зародились в 1970-х годах, когда стало казаться, что Советский Союз действительно продвигается вперед, когда Министерство обороны США и другие американские агентства столкнулись с серьезной нехваткой ресурсов. И поэтому им пришлось гораздо тщательнее подумать о том, «как мы будем вкладывать наши ресурсы, как мы будем распределять наши возможности, чтобы извлечь из них максимальную пользу?» Поэтому иногда невзгоды могут стать стимулом для творческого мышления, необходимого вам в долгосрочном соперничестве.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Хэл, это следующее найдет отклик у людей.Но мне интересно, в какой степени она сталкивается сегодня со значительными трудностями из-за наших собственных проблем. А именно: «Ценности — это оружие в борьбе великих держав».

HAL BRANDS: Этот вопрос, я думаю, действительно занимает центральное место в наших дебатах о том, как вести себя сегодня с Россией и особенно с Китаем. Таким образом, во время холодной войны Соединенные Штаты никогда не добились бы геополитического успеха, если бы придерживались своего рода пуританского подхода к внешней политике. Нам приходилось делать всякие гадости: сотрудничать с авторитарными антикоммунистами в третьем мире, заключать мир с маоистским Китаем — Мао, вероятно, был одним из величайших массовых убийц 20-го века — чтобы лучше сдерживать Советский Союз. в 1970-х и так далее и тому подобное.

Но я думаю, что на широком уровне ценности были действительно важны, и они были очень важны как источник американского преимущества во время холодной войны. Они были частью того, что поддерживало наши союзы с такими странами, как Западная Германия, Франция и Великобритания. Вместе это были не просто союзы, основанные на общих интересах, это были союзы, основанные на общих ценностях, и они были напоминанием о том, что видение мира Соединенными Штатами было в конечном счете более привлекательным, чем видение, которое Советский Союз имел для мира. мир.

Теперь вы подняли вопрос: относится ли то же самое сегодня? Я думаю, что ответ да. Хотя я чувствителен к тому факту, что собственная приверженность Америки демократическим ценностям, возможно, вызывает больше сомнений, чем это было много раз во время холодной войны, и я также чувствителен к тому факту, что китайцы, в частности, разработали очень хорошие способы пытается отколоть членов демократического мира от этой коалиции, используя экономическое давление и экономические стимулы.

Тем не менее, если вы посмотрите на некоторые из коалиций, которые сегодня формируются для сдерживания китайского влияния, то увидите, что они в основном представляют собой коалиции демократий, объединившихся для защиты концепции мирового порядка, которой бросает вызов подъем агрессивного авторитарного режима. .Это, безусловно, относится к Quad, который представляет собой четыре демократии в Индо-Тихоокеанском регионе. Так обстоит дело с AUKUS, а это США, Австралия и Великобритания. То же самое и с множеством других партнерских отношений, и я думаю, что важно иметь в виду, что, знаете ли, если вы задаете вопрос: «Является ли китайское видение внутреннего и глобального порядка тем, что уходит корнями в своего рода абсолютная власть часто жестокого авторитарного режима? Является ли это более или менее привлекательным, чем видение внутреннего и международного порядка, которое могут предложить Соединенные Штаты?» Я думаю, что наше собственное видение, каким бы ошибочным оно ни казалось сейчас, в конечном итоге окажется более привлекательным и снова станет для нас источником конкурентного преимущества.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Нам действительно нужно разобраться в этом деле. Мы не можем просто ожидать, что люди увидят это; мы должны быть агрессивными, говоря миру о преимуществах нашей системы и недостатках их. Я полагаю, вы согласитесь с этим.

HAL BRANDS: Нам нужно быть предельно откровенными, говоря о провалах и, честно говоря, о преступлениях российской и китайской систем. Это то, в чем Соединенные Штаты преуспели во время холодной войны, когда мы сделали то, что можно было бы назвать «информационной войной», образом жизни.И мы разработали очень сильные правительственные возможности, такие как Информационное агентство США, для распространения нашей истории и раскрытия правдивой истории о коммунистическом правлении.

Мы также должны быть очень активными в устранении наших собственных внутренних недостатков, и это еще один урок холодной войны, который заключается в том, что, как вы знаете, у Соединенных Штатов были некоторые проблемы во время холодной войны с точки зрения того, чтобы соответствовать своим собственные лучшие идеалы. Очевидно, мы можем рассматривать эпоху Маккарти как лучший или худший пример этого.Но в целом холодная война была интересным случаем, когда необходимость идеологического соперничества с авторитарным противником, Советским Союзом, фактически подтолкнула нас к тому, что мы должны были сделать в любом случае, чтобы сделать наше собственное общество лучше и справедливее.

И я думаю, что лучшим примером этого являются гражданские права. Итак, причина, по которой федеральное правительство очень серьезно относится к ликвидации сегрегации на Юге в конце 1950-х и 1960-х, заключается в том, что сохраняющаяся сегрегация только что стала пятном на имидже Америки, особенно в странах третьего мира.И поэтому в той мере, в какой мы добиваемся прогресса в разрушении наследия расовой дискриминации в Соединенных Штатах, это частично связано с холодной войной. Я думаю, что это пример, которому мы должны подражать сегодня.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Итак, Хэл, вот одно из них, которое действительно находит отклик во мне, но мне интересно, в какой степени его применение сегодня действительно бросает вызов нашим ценностям. А именно: «Политическая война — мрачный, но необходимый инструмент соперничества великих держав».

ХЭЛ БРЭНДС: Итак, когда я говорю о политической войне — а это, по сути, термин искусства для перехода в наступление, а не просто защиты, но принятия мер, которые раскалывают коалицию противника, дестабилизируют его внутреннюю систему или иным образом ослабляют ее способность конкурировать.Во время «холодной войны» существовал очень обширный список этих действий, начиная от военизированных операций внутри советского блока в конце 1940-х годов, большинство из которых с треском провалились, до радиовещания через «Радио Свободная Европа» и «Радио Свобода», предназначенных для получения западных новостей и информации. Западные взгляды на советский блок, что, на мой взгляд, удалось гораздо эффективнее.

Возникает вопрос: «Можете ли вы делать это так, чтобы это соответствовало вашим ценностям?» И это был очень острый вопрос во времена холодной войны.В частности, она возникла в 1950-х годах, когда в Венгрии в 1956 году произошло восстание. Таким образом, Соединенные Штаты пытались спровоцировать беспорядки в Восточной Европе в течение примерно десяти лет после окончания Второй мировой войны. Но что произошло, когда эти беспорядки действительно переросли во что-то серьезное в Венгрии и, в меньшей степени, в Польше в 1956 году, так это то, что Соединенные Штаты в основном остались в стороне, как и многие люди, вдохновленные некоторыми радиопередачами на Блок восстал и в конечном итоге был уничтожен Красной Армией.

И поэтому я думаю, что это очень отрезвляющий пример. Это поучительная история о том, что когда вы пытаетесь дестабилизировать враждебный режим, расходы на это могут нести люди, которых вы хотите поддержать. И поэтому Соединенным Штатам действительно нужно быть очень осторожными и очень вдумчивыми в отношении того, как они будут вести политическую войну в ближайшие годы.
Я думаю, однако, что есть способы, которыми Соединенные Штаты могут делать вещи, которые просто увеличат стоимость авторитарного правления в Китае. И поэтому, координируя санкции против китайских чиновников или китайских организаций, которые, например, причастны к репрессиям в отношении уйгурского населения, мы видели, что китайцы настолько чувствительны к этому, что у них будет что-то вроде нервного срыва воинов-волков, когда это случается так часто. нанести ущерб собственным интересам.

Итак, около года назад Соединенные Штаты и Европа объединились с несколькими другими демократиями, чтобы ввести санкции против некоторых китайских чиновников, причастных к репрессиям в Синьцзяне, и китайцы отреагировали так бурно, что сорвали свою торговую и инвестиционную сделку с Европейский Союз.Это наша победа.

Есть также способы сделать это с точки зрения своего рода подмены некоторых систем наблюдения, которые китайцы используют для поддержания порядка в своих обществах. Я думаю, что здесь есть возможности, но мы всегда должны осознавать, что мы не просим людей идти на риск, в котором мы, в конечном счете, не готовы их поддержать.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: И я думаю, что одна из острых проблем сегодня заключается в том, что успех Китая настолько зависит от его экономических показателей, что для того, чтобы подорвать Китай так, как мы говорим, действительно необходимо подорвать его экономику.И это подрывает основу приверженности Америки свободе предпринимательства, свободным рынкам, свободной торговле и так далее.

HAL BRANDS: Верно, и это тоже был вопрос, который мы должны были решить, хотя и в более ограниченном смысле, во время холодной войны. И поэтому Соединенные Штаты вместе с группой своих союзников ввели в основном многосторонний экспортный контроль над экспортом в советский блок, чтобы гарантировать, что Советы не получат в свои руки вещи, которые могли бы повысить их экономические показатели, их военные показатели по сравнению с другими странами. по отношению к Западу.

Нам, вероятно, понадобится что-то подобное сегодня, и, чтобы подчеркнуть это, Соединенные Штаты действительно заинтересованы в замедлении китайских инноваций и определенных технологических секторов, которые могут определять баланс экономической и военной мощи. И поэтому, если это, например, задерживает поток высококачественных полупроводников для Huawei, это форма политической войны, которую мы должны быть готовы вести.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Итак, Хэл, вот что я считаю важным, особенно для меня как офицера разведки: «Не пренебрегайте скрытыми аспектами соперничества.»

HAL BRANDS: Некоторые из вещей, которые являются наиболее важными в долгосрочной конкуренции, не обязательно являются самыми заметными или самыми сексуальными ее аспектами. Итак, что я имел в виду этим конкретным уроком, так это то, что все, что Соединенные Штаты делали, чтобы попытаться понять Советский Союз во время холодной войны, когда началась холодная война, мы действительно мало знали о том, как Советский Союз действовал, хотя мы знаем, кем были некоторые из его лидеров и каковы их биографии.

И так на протяжении 40 лет США действительно делают вклад всего общества в понимание врага. И это включало все, от создания Центрального разведывательного управления до создания академической советологии как области знаний, до налаживания всевозможных связей между правительством, учеными и аналитическими центрами, чтобы вы могли вести хорошие дискуссии о враге, пересекающем границу между правительством и обратно. и вне правительства.

И один из аргументов, которые я привожу в книге, который, как я полагаю, вам, Майкл, может понравиться, заключается в том, что я думаю, что мы преуспели в этой области лучше, чем нам часто приписывают.И я думаю, в частности, что ЦРУ несколько несправедливо оклеветали за некоторые из его прогнозов относительно советской экономики в 1970-х и 1980-х годах. И я привожу аргумент, что если у Соединенных Штатов действительно была выигрышная стратегия в холодной войне в конце 70-х и 80-х, мы сделали это, потому что мы очень хорошо понимали экономические, политические и социальные слабости СССР, которые пришли к нам. из этого мира советологии.

Таким образом, мы находимся в лучшем исходном положении по отношению к Китаю, чем по отношению к Советскому Союзу, потому что у нас уже есть разведывательное сообщество.У нас больше людей, которые смотрели на китаеведение как на область научных знаний, чем смотрели на советские исследования в конце 1940-х годов. Но мы далеко не там, где должны быть, и поэтому нам нужно думать об этом как об аналогичной инвестиции поколений в развитие необходимого нам опыта в отношении России и Китая, если мы собираемся сегодня адаптировать умные стратегии. .

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Я не могу не согласиться с вами, и нам предстоит пройти очень долгий путь. Мы не там, где должны быть.

Итак, Хэл, мы поговорили о семи из ваших 12 уроков. Итак, в последней главе вашей книги людям предстоит открыть для себя еще пять. Но у нас осталось примерно полторы минуты, и я хотел задать вам еще один вопрос, а именно, я хочу, чтобы вы перевернули сценарий здесь. Я хочу, чтобы вы подумали о себе как о китайском или русском историке, оглядывающемся на холодную войну, и есть ли какой-то определенный урок, который вы могли бы извлечь из их точки зрения, сказав: вот ошибка, которую я не собираюсь совершать в этом конкуренции с США.

HAL BRANDS: Интересно, что вы подняли этот вопрос, потому что это то, о чем я действительно много думал в последнее время в своем письме. Думаю, я бы ответил на это так: до недавнего времени, я думаю, Китай извлек два очень проницательных урока из холодной войны. Первый: «Не давайте Соединенным Штатам повода для ведения против вас холодной войны, потому что это плохо кончится».

И второе: «Держитесь подальше от гонки ядерных вооружений с Соединенными Штатами, потому что это вряд ли принесет вам пользу в воздухе.Ирония в том, что это два урока, потому что Китай практически забыл оба этих урока за последнее десятилетие или за последние несколько лет. Если вы посмотрите на наращивание ядерных вооружений, если вы посмотрите на то, как Китай, кажется, изо всех сил старается оттолкнуть Соединенные Штаты в мире прямо сейчас, если бы я был с точки зрения Си Цзиньпина, я был бы очень обеспокоен тем, что Китай фактически забыл самые важные уроки холодной войны.

МАЙКЛ МОРЕЛЛ: Большое спасибо, что уделили нам время.На этом первом уроке, правильном балансе между неприемлемыми крайностями и тем, где мы должны найти золотую середину, я надеюсь, что вы вернетесь в какой-то момент, просто чтобы поговорить о том, что, по вашему мнению, является ответом на этот вопрос.

Большое спасибо, что присоединились к нам. Автором является Хэл Брэндс, а книга называется «Сумеречная борьба: чему холодная война учит нас о соперничестве великих держав сегодня».
Хэл, спасибо.

ХЭЛ БРЭНДС: Спасибо, Майкл.

Подкаст «Intelligence Matters» с Майклом Мореллом

Более Более
Загрузите наше бесплатное приложение

Для последних новостей и анализа Загрузите бесплатное приложение CBS News

Третья холодная война в России — The Moscow Times

В то время как в Интернете бурлит обсуждение итогов недавних переговоров президента Владимира Путина и У.С. Президент Джо Байден — и с большинством предположений, что Кремль в очередной раз «переиграл» своего оппонента, заставив Белый дом заверить мир в своей приверженности так называемым Минским соглашениям и согласиться заморозить военную помощь Украине — я бы Хотелось бы отметить, что Россия уже фактически вступила в новую холодную войну с Западом: конфликт, напоминающий не только большую холодную войну 1947–1986 годов, но и малую войну 1830–1856 годов.

Существует ряд параллелей между сегодняшними событиями и событиями прошлого.

В каждом случае Россия действовала с позиции воображаемого морального превосходства. Почти 200 лет назад она выступала за «сохранение фундамента» и консервацию монархических порядков в Европе, защиту этой системы от всякого рода «нигилистов».

После Второй мировой войны в нем говорилось о торжестве коммунизма как самого прогрессивного общественного строя. Теперь Кремль повторяет мысль о том, что Россия противостоит пагубному и аморальному Западу, что она снова является защитником традиционных ценностей, которые Запад может осквернить.

И каждый раз противостояние начиналось, когда Россия «запугивала» западных прокси. В первую холодную войну это включало подавление Россией восстания в Польше в 1830 г., революцию в Венгрии в 1848 г. и ультиматум в 1853 г. о предоставлении Турцией протектората над своими владениями, населенными в основном русскими православными.

Вторая, более крупная холодная война началась с отказа государств-сателлитов СССР участвовать в плане Маршалла и блокады Западного Берлина в 1947 году. Совсем недавно напряженность обострилась, когда Россия аннексировала Крым в 2014 году и подорвала территориальную целостность Украины посредством военной интервенции в Донбассе в 2014-2015 годах.

Новости

Путин хочет «немедленных» переговоров с НАТО по безопасности России

Читать далее

И каждый раз события не перерастали в «горячую» или прямую перестрелку. Вместо этого конфликты ограничивались периферийным театром военных действий — например, Крымская кампания 1850-х гг.; разыгрывались везде, где в мире сталкивались интересы противоборствующих сторон — как это произошло во второй половине ХХ века; либо, как это происходит сейчас, сводятся к деятельности квазивоенных формирований, над которыми одна сторона заявляет, что не имеет никакого контроля, — и разного рода террористические действия.

Не следует забывать, что каждый раз России или Советскому Союзу не хватало экономической и технологической мощи, которая дала бы ей преимущество в последовавшем противостоянии. Хотя у Москвы была возможность стереть своего врага с лица земли с тех пор, как она разработала ядерное оружие в середине 20-го века, она также была бы разнесена вдребезги в процессе, в результате чего она не смогла бы победить. любая из этих «холодных войн», каждое ее поражение заканчивались серьезным кризисом всей социальной модели как Российской империи, так и Советского Союза.

Какими бы очевидными ни казались эти параллели, Россия каждый раз совершала одни и те же ошибки.

Во-первых, она заслужила в Европе и на Западе репутацию «империи зла» — если не откровенно враждебными действиями, то внутренней политикой и идеологическими устремлениями, — сотрудничество с которой по определению считалось невозможным.

Во-вторых, в каждой из этих «холодных войн» Россия оказывалась либо в одиночестве, либо при поддержке лишь стратегически незначительных государств-сателлитов, а ей противостоял союз могущественных и влиятельных стран, предопределяя тем самым плачевный исход борьбы.

В-третьих, эта страна реагировала на каждую «холодную войну» закручиванием гаек своей внутренней политики, сокращением свобод и введением общества в некий ступор, который заканчивался только тогда, когда федеральные власти теряли власть в ходе последующего эпизода противостояния с Западом .

Новости

США предупреждают Россию о «сильных» санкциях, если она вторгнется в Украину

Читать далее

В-четвертых — и это отчасти вытекает из третьего пункта — по мере углубления конфликта российские власти все больше теряли связь с реальностью, что приводило их к ошибкам, «сломавшим верблюжью спину» — оккупации Молдавии и Валахии в 1853 году и Афганистана в 1979 году.

На мой взгляд, мы не можем отделять то, что происходит сейчас, от предыдущих «холодных войн» или очевидных уроков, которые можно извлечь из них.

Россия неоднократно вела себя нетерпеливо и агрессивно, в то время как Запад, который сейчас многие российские либералы обвиняют в пораженчестве и соглашательстве, первоначально воспринимал те противостояния с Петербургом и Москвой как длительный процесс, в котором их развивающиеся общества неизбежно одержат верх над застойным российским или советские.

Взгляды, выраженные в авторских статьях, не обязательно отражают позицию The Moscow Times.

Холодная война между США и Китаем уже началась – Дипломат

Реклама

Раскол между США и Китаем грозит превратиться в пропасть. Не проходит и дня без обмена колкостями, обвинениями или действиями, направленными на то, чтобы усложнить жизнь другой стране или прославить превосходство их соответствующих политических систем.

США обвинили Китай в принудительной стерилизации уйгурских женщин; лоббировал в Европе запрет китайской компании по проверке безопасности Nuctech; ввел визовые ограничения для китайских чиновников, несущих ответственность за новый закон о национальной безопасности Гонконга; и ввел 90-дневный лимит на рабочие визы для китайских журналистов.

В ответ министерство иностранных дел Китая назвало американскую критику его политики в отношении уйгуров «необоснованной», одновременно прямо приказав Вашингтону не вмешиваться в дела Гонконга. Ранее Пекин отозвал удостоверения журналистов трех ведущих американских газет и пригрозил внести американские компании в список запрещенных иностранных организаций.

Этот стремительный переход к конфликту застал многих врасплох. На протяжении большей части этого столетия китайско-американское соперничество сдерживалось необходимостью совместной работы по ряду глобальных экономических, финансовых и геополитических вопросов, требующих сотрудничества. Но эти порывы к сотрудничеству почти полностью исчезли, усугубленные взаимными обвинениями в ответственности за пандемию коронавируса, обнажившими всю глубину их взаимного недоверия.

Diplomat Brief

Еженедельный информационный бюллетень
N

Получайте информацию о событиях недели и развивайте сюжеты для просмотра в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

Получить информационный бюллетень

Пекин считает, что Вашингтон стремится сдерживать Китай, чтобы продлить ослабление Соединенных Штатов, лишая его законного места под солнцем. Американцы все больше полагают, что Пекин угрожает интересам безопасности США, подрывает их процветание, вмешивается в их демократию и бросает вызов их ценностям.Антикитайские настроения объединяют разрозненный и пристрастный Вашингтон.

Нравится эта статья? Нажмите здесь, чтобы подписаться на полный доступ. Всего 5 долларов в месяц.

Распространенное заблуждение состоит в том, что растущие разногласия в торговле и технологиях в первую очередь ответственны за всплеск военных действий. Но, хотя торговые и технологические войны между США и Китаем важны сами по себе, они являются симптомами более глубокого и опасного геополитического раскола, коренящегося в их сталкивающихся стратегических амбициях и противоположных политических системах.

Для президента США Дональда Трампа соперничество с Китаем заключается в устранении предполагаемого неравенства путем выравнивания торговых и технологических игровых полей и укрепления позиций США как первостепенной мировой державы. Китайский лидер Си Цзиньпин тоже хочет исправить прошлые несправедливости и воспользоваться моментом, чтобы вернуть Китаю его «законное» место в качестве доминирующего государства в Азии, а в конечном итоге и в мире. У Си остается мало времени для достижения этой цели и выхода из ловушки среднего дохода из-за демографического спада, падения производительности и растущего глобального сопротивления его напористой внешней политике.

Переход от сотрудничества к стратегическому соперничеству вызвал обострение споров о том, стоит ли мир на пороге новой холодной войны. Скептики опровергают это, но они ошибаются.

Реклама

Есть шесть явных параллелей с холодной войной. Во-первых, соперничество между США и Китаем происходит между двумя самыми могущественными государствами мира, одно из которых либерально-демократическое, а другое открыто коммунистическое. Во-вторых, это общесистемная борьба за первенство. В-третьих, речь идет о ценностях, а также власти.В-четвертых, это будет многолетняя борьба за мировое господство. В-пятых, вероятна вторая геополитическая бифуркация мира. В-шестых, ни одна из сторон не хочет полномасштабного военного противостояния. Короче говоря, это не ваш заурядный конфликт между великими державами.

Есть, конечно, существенные отличия. Китай вытеснил Россию в качестве главной угрозы. Стратегическое соперничество между Соединенными Штатами и Советским Союзом в основном разыгрывалось в политической и военной областях; между двумя конкурирующими блоками велась небольшая торговля.Но основное соперничество между США и Китаем носит экономический характер, а это означает, что торговля, инвестиции, технологии и стратегические отрасли занимают центральное место в сегодняшнем соперничестве.

На пике своего развития ВВП Советского Союза составлял всего 40 процентов от ВВП Соединенных Штатов. Но Китай уже составляет 65 процентов и быстро растет. В совокупности на США и Китай приходится около 40 процентов мирового ВВП. Если кто-то из этих двух титанов чихнет, остальной мир простудится — буквально, в случае с Китаем, поскольку воздействие коронавируса продолжает подрывать здоровье и процветание миллионов людей.

Хотя новая холодная война разыгрывается по всему миру, ее географический центр тяжести находится в Индо-Тихоокеанском регионе, а не в Европе, потому что эпицентр мировой торговли и торговли переместился из Атлантики в Тихий океан, отражая подъем Азии и Европы. отклонить. Соединенные Штаты и Китай являются тихоокеанскими державами, поэтому их соперничество будет наиболее остро ощущаться в Индо-Тихоокеанском регионе, особенно на море, где их интересы сталкиваются и существует несколько потенциальных триггеров военной конфронтации.

Северная Корея и Восточное и Южно-Китайское моря являются наиболее вероятными кандидатами. Но Тайвань и Гонконг тоже потенциально являются аренами конфликтов, и не только из-за их политической значимости. Тайвань является производителем важнейших технологий для США и Китая. Гонконг — это финансовый портал Китая в мир и доллар США, который остается доминирующей валютой в международной торговле.

Хотя холодная война находится ниже порога большой «горячей» войны, она может легко привести к таковой, если не будет тщательно организована. Напряженность между растущими и действующими державами часто предшествует военному конфликту или длительному периоду конфронтации и нестабильности. Без автоматического выключателя обострение китайско-американской напряженности может усугубить зарождающуюся холодную войну, предвещая эру обострения стратегического соперничества, которое окажет огромное разрушительное воздействие на международную торговлю и мировой порядок.

Исторические записи говорят о том, что, хотя горячая война не является неизбежной, она вполне возможна. Более вероятно, однако, что между Соединенными Штатами и Китаем существует назревающее, но сдерживаемое соперничество, которое остается ниже порога крупной войны, но регулярно перемежается опосредованными конфликтами, особенно в киберпространстве.Хотя это скорее губительно, чем взрывоопасно, это приведет к длительному периоду соперничества великих держав, которое может свести на нет достижения более чем 70-летней либерализации торговли, разрушить глобальные цепочки поставок, балканизировать Интернет и разделить мир на две несовместимые политические системы.

Нравится эта статья? Нажмите здесь, чтобы подписаться на полный доступ. Всего 5 долларов в месяц.

Основной проблемой американо-китайских отношений являются диаметрально противоположные политические системы и связанные с ними ценности, усугубляемые их чувством исключительности.После финансового кризиса 2008–2009 годов китайские лидеры стали гораздо более критично относиться к кажущейся слабости демократии и убеждены в превосходстве своей собственной авторитарной модели, которая отдает предпочтение политической стабильности и общественному порядку, а не правам личности и свободе выражения мнений.

Проблема становится более острой, когда оба подозревают своего соперника в желании навязать друг другу нежелательные элементы своей собственной системы или распространить их на международном уровне. Эти представления отягчают У.напряженности в отношениях между США и Китаем, что затрудняет их разрешение. Лидеров Китая давно раздражает то, что они считают необоснованным вмешательством в их внутренние дела, и склонность американцев читать им нотации об их поведении и политической системе. Теперь ботинок на другой ноге, поскольку администрация Трампа ругает Китай за вмешательство во внутреннюю политику США, ведение политической войны и попытку экспортировать свою авторитарную модель в другие страны.

Бывший президент Барак Обама обычно недооценивал огромную остаточную мощь Соединенных Штатов, извращенно подпитывая миф о том, что господство Китая предопределено.Трамп, однако, захватил психологическую высоту, доминируя в эфире, вынуждая Китай к обороне и демонстрируя, что ни одна другая страна не может сравниться с разрушительной экономической, финансовой и военной мощью, находящейся в его распоряжении. Слабость этого подхода заключается в том, что американская мощь начинает ассоциироваться с карательной политикой «разорить соседа», которая отталкивает как друзей, так и противников и способствует системной нестабильности.

Реклама

Откровенное признание того, что Соединенные Штаты и Китай теперь являются противниками, является необходимой предпосылкой для реалистичного стратегического урегулирования, которое сдерживает их соперничество и позволяет избежать худших исходов.