Джон стефан курилы – Вместо предисловия

Вместо предисловия

В этом разделе мы будем представлять отдельные части будущего учебника, к которому можно написать комментарий или критический отзыв. Какой отклик мы хотим получить? Достаточна ли полнота изложения и понятна ли структура главы? Какой информации не хватает? Нам интересно, считают ли наши читатели, что события изложены исторически полно и правдиво.

В России первое упоминание о Курильских островах относится к 1646 году, когда Н. И. Колобов рассказал о населяющих острова бородатых айнах. Перейти в раздел “Исследователи”

Дорогие курильчане, живущие сейчас или жившие ранее на островах! Прошу вашего внимания и поддержки творческого замысла научной группы, сложившейся в последние годы в Сахалинском государственном университете для написания истории островного края. Мы, это археологи, историки и филологи: А.А. Василевский, А.И. Костанов, М.С. Высоков, Е.А. Иконникова, Н.В. Потапова, И.А Самарин и В.А. Грищенко. Первым результатом нашего труда стало широко известное учебное пособие «История Сахалина и Курильских островов с древнейших времен до начала XXI столетия». В этой книге впервые рассматривается история островного края – от нижнего палеолита до сегодняшних дней, история нашего региона воспринимается как неотъемлемая часть истории «мир-системы». Какова же цель разработки нового учебного пособия монографического характера «История Курильских островов с древнейших времен до начала XXI столетия»? Ведь здесь должна ощущаться безусловная преемственность. Однако теперь задача стоит несколько иная. Курильские острова никогда не рассматривались как самоценная территория, имеющая свою судьбу, свою специфику, свои региональные особенности и, соответственно, свою собственную историю. Наиболее близко к такой концепции подошел американский историк – профессор Джон Стефан, но и он описывал историю Курильских островов, прежде всего, с позиций российско-японского территориального конфликта. Такой подход изначально обречен. Люди, которые жили, любили, создавали на островах свои семьи, рожали детей, хоронили своих предков, эти люди достойны отдельной, собственной истории. Еще никто и никогда не ставил такой задачи в отношении Курильского архипелага. Не скрою, мне очень хочется применить к Курильским островам на практике теорию контактной зоны, над теоретическим обоснованием которой я работаю уже много лет. Тем более, что и мои коллеги-историки по обе стороны пролива уже оценили ее апробацию в вышеупомянутом учебном пособии. Теперь же необходимо написать новую книгу – книгу об археологии, истории, этнографии и культуре, книгу, в которой Курильские острова рассматриваются как объект и субъект мировой истории. Но не истории о договорах, о разделе территорий, а истории Курильских островов и тех людей, которые посвятили свою жизнь островным землям.

Для написания истории Курильских островов создан предлагаемый сайт. Над его усовершенствованием работают молодые ученые – аспиранты и студенты: Е.А. Гаврилова, А.В. Можаев, В.А. Карпов, В.В. Стрельцова, К.П. Гончаров. Я искренне надеюсь на чувство нового, присущее молодым ученым, и на помощь со стороны курильчан независимо от их национальности и подданства, места жительства и политических взглядов: японцев и русских, англичан, голландцев, американцев и армян, евреев, поляков и татар; пограничников и рыбаков, геофизиков и ихтиологов; поселковых старост и председателей райкомов, словом, всех, кто знает и любит Курильские острова. Особенно надеюсь на тех людей, кто имеет документы, которые бы подтверждали имеющуюся информацию об исторических событиях, об их свидетелях и участниках.

Если у читателей сайта есть какие-то данные по истории Курильских островов — неизвестные фотографии, карты, документы, книги, статьи, старые письма, вещи или факты, подтвержденные документально, то после необходимой обработки их можно было бы включить в учебное пособие или разместить на сайте. Особенно ценны фото и кинодокументы, которые обязательно найдут свое место в структуре действующего сайта и будущего учебного пособия.

Заранее благодарю таких людей за участие!

С уважением, руководитель проекта «История Курильского архипелага с древнейших времен до начала XXI столетия: создание новых высокотехнологичных ресурсов краеведческого образования»,
профессор кафедры всеобщей истории Сахалинского государственного университета, зав.лабораторией археологии и этнографии ИАЭТ СОРАН и СахГУ,
А.А. Василевский.

www.kuriles-history.ru

Читать книгу Япония. Национальная идентичность и внешняя политика. Россия как Другое Японии Александра Буха : онлайн чтение

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 4
Айны и спор о северных территориях

Территориальный спор между Японией и Россией касается островов Итуруп (Эторофу), Кунашир (Кунасири), Шикотан и архипелага Хабомаи; все эти острова вместе японцы называют Северными территориями. Острова эти расположены недалеко от восточного побережья Хоккайдо, самого северного из четырех крупных островов, образующих Японский архипелаг. Общая площадь этих островов составляет примерно 5 тыс. кв. км. Советский Союз (а с 1992 года Россия) де-факто контролирует эти территории. Хотя эти острова часто называют частью Курильского архипелага, вопрос об их принадлежности к Курильской гряде, тянущейся от полуострова Камчатка до Хоккайдо (как и вопрос о том, совпадают ли «Курилы» с тем, что японцы называют «Тисима»), остается одним из главных предметов спора. Японская сторона утверждает, что два южных острова архипелага, Шикотан и Хабомаи, являются частью Хоккайдо, а Эторофу и Кунасири называют Южными Курилами (Минами Тисима) – в отличие от Курил, от которых Япония отказалась по Сан-Францисскому мирному договору 1951 года. Советская/российская сторона утверждает, что все острова являются частью Курил, и считает Итуруп и Кунашир частью Большой Курильской гряды, а Шикотан и Хабомаи – Малой Курильской грядой. Pазница в представленных позициях, а также их релевантность в данном споре будут рассмотрены ниже.

Поскольку этот вопрос является центральным в двусторонних отношениях, а русский и японский нарративы об истории островов противоречат друг другу, на японском, английском и – в меньшей степени – на русском языках существует большой корпус академической литературы, посвященной этому вопросу. В сумме он содержит всесторонний и, вероятно, исчерпывающий анализ первых японских и русских экспедиций на острова, истории обладания островами и попыток достижения взаимовыгодного решения между сторонами. Наиболее объективными и обширными работами по этой теме можно считать «Курильские острова» (1974) Джона Стефана, доклад «Русско-японская территориальная дилемма: споры, проблемы, вопросы, сценарии решения» (1992) Питера Бертона и «Спор о Северных территориях и русско-японские отношения» (1998 и 1998а) Цуйоси Хасегавы. В этих книгах дается подробный анализ первичных и вторичных материалов, написанных на японском, русском и английском языках. Необходимо также упомянуть книгу «Японско-советские/российские отношения после 1945 года: трудный мир» (1998) Кимие Хары, так как там дается краткий, но информативный анализ послевоенных попыток подписания мирного договора, а также несколько важных изысканий об истоках спора.

Наша задача в этой главе состоит не в том, чтобы оспорить исторические факты или аргументы, высказанные в перечисленных выше исследованиях. Поскольку основным предметом рассмотрения настоящей работы является конструкт японской национальной идентичности, нашим главным вопросом будет то, как в доминирующем дискурсе эти острова приобрели статус неотъемлемой японской территории (nihon no koyu no ryodo), несмотря на довольно недавнюю историю их японской колонизации наряду с другими территориями айнов. Оспаривание доминирующего взгляда на острова со стороны групп айнов в Японии лишь вскользь упоминается в современных исследованиях (например: Berton 1992). Однако в целом ученые игнорируют позицию айнов, самого немногочисленного этнического меньшинства в современной Японии, в пользу анализа межгосударственных отношений

26
  Недавняя магистерская диссертация Скотта Андерсена (2007) по существу является единственной академической работой, целиком посвященной разбору вопроса о Северных территориях в контексте борьбы айнов за признание за ними статуса коренного населения.

[Закрыть]. В данном контексте отсутствие интереса к айнам вполне понятно, поскольку они не сыграли заметной роли в определившем их дальнейшее существование процессе колонизации этих территорий Японией и Россией.

Однако айны как Другой имели важное значение в конструировании японской идентичности, и начиная с первых дней японско-русских отношений эти два Других (Россия и айны) были тесно связаны между собой в японском самосознании. Поэтому после краткого описания роли, которую спорные острова занимали в японском понимании своей территории в довоенные годы и сразу после войны, мы рассмотрим возникший в 1970-х годах дискурс о роли айнов в истории современной Японии, а также проблемы, которые он поставил перед доминирующим дискурсом о Северных территориях. Как будет показано ниже, проблема айнов и вытекающее из нее оспаривание понятия «неотъемлемой территории» в отношении Северных территорий возникли в рамках более общей борьбы между консервативным и прогрессивным нарративами за определение национальной идентичности Японии.

В следующей главе будут рассмотрены посвященные России тексты Сибы Рётаро – одного из наиболее популярных современных «конструкторов» японской идентичности. Там будет показано, как во время создания историко-культурной конструкции Японии и России были подавлены возражения против нарратива о «неотъемлемой территории», что – в рамках японской национальной идентичности – поставило субъектность айнов в подчиненное положение.

4.1. Острова до Северных территорий

Японский официальный исторический нарратив справедливо утверждает, что до 1945 года спорные острова ни дня не находились под управлением царской России или СССР. Ни один из трех двусторонних договоров (1855, 1875 и 1905 годов), определявших и менявших границы Японии с северным соседом, не относил Северные территории под российскую юрисдикцию. Однако важно отметить, что до 1868 года эти острова не были также и частью исторической Японии. На протяжении многих веков на этих землях, так же как и на территории современного Хоккайдо и Сахалина, жили айны

27
  Айны не составляют монолитной группы, однако в задачи настоящего исследования не входит рассмотрение существующих внутри этой группы языковых и этнических разновидностей (подробно этот вопрос рассматривается, например, в: Siddle 1996).

[Закрыть].

Во второй половине XIX века эти острова – вместе с Хоккайдо – были включены в состав Японии в рамках северной экспансии молодого государства и в течение последующих десятилетий стали объектом централизованной колонизации и освоения земель (kaitaku). Процесс колонизации и его губительные последствия для коренного населения подробно описаны в блестящих работах таких ученых, как Эмори Сусуму (Susumu 1987), Ричард Сиддл (Siddle 1996) и Теса Моррис-Судзуки (Suzuki 1998 и 2000). Свидетельства первых иностранных путешественников и охотников за выдрами на Хоккайдо и Курилах также позволяют уверенно говорить о бедственном положении айнов во время колонизации, поскольку все они подчеркивают страх айнов перед японцами и их грубое обращение (например: Bird 1880; Snow 1910). Как показывает одно из японских исследований эпохи Мэйдзи, в 1872 году на двух крупнейших из оспариваемых островов, Кунасири и Эторофу, жили около 70 айнов; кроме того, айны составляли треть населения Курил/Тисима (Sasamori [1893] 1988). В 1884 году Шикотан, изначально необитаемый, был насильственно заселен жителями острова Сюмусю (Шумшу), самого северного из Курил, поскольку правительство Мэйдзи не хотело, чтобы обрусевшие айны жили в непосредственной близости от северной границы империи.

После подписания Симодского трактата (1855 год), первого двустороннего договора о границах, закреплявшего острова за Японией, все последующие годы колонизации вплоть до советской оккупации Северные территории (а после 1875 года и вся Курильская гряда) оставались наиболее маргинальными и наименее развитыми районами Японской империи. Административно Курилы были частью Хоккайдо и после капитуляции 1945 года имели иной статус, чем соседний Сахалин (Карафуто). Южный Сахалин, который царская Россия уступила Японии по Портсмутскому мирному договору (1905 год), оставался, вплоть до советской оккупации 1945 года, отдельной административной единицей (Карафуто-тё). Таким образом, с юридической точки зрения, по состоянию на август 1945 года, спорные острова признавались частью собственно Японии (naichi) – в отличие от Южного Сахалина, где было колониальное управление. Однако по сути утверждение, что Курилы «никогда не считались колониальными владениями» (Stephan 1974: 96), как Тайвань или Корея, весьма спорно. Это связано с неоднозначной ролью, которую играли «освоение» и «развитие» айнских территорий в общей японской концепции колониальной экспансии до 1945 года. Исикава Такубоку, знаменитый японский поэт, живший на Хоккайдо и много путешествовавший по провинции в 1907–1908 годах, открыто называл Хоккайдо «колонией» (shokuminchi), поскольку там отсутствовали моральные нормы и традиции, формативные для японской культуры (цит. по: Umemori 2006a: 12). Однако роль Хоккайдо в более общем колониальном дискурсе оставалась весьма неоднозначной, что отражало многочисленные противоречия в основных идеологических парадигмах империи – например, в концепции японской нации (Oguma 2002).

Следует отметить, что, в отличие от европейских империй, у Японии не было ни официальных колоний, ни единого государственного органа управления ими – таких как, например, Комитет по колониальной политике в Великобритании. Тайвань, Корея и другие колонии управлялись не связанными друг с другом государственными органами – например, генерал-губернатором Тайваня или генерал-губернатором Кореи (Chosen), – и на каждой территории действовали свои законы. В то же время в геополитическую концепцию Японского архипелага часто включали Южный Сахалин и Тайвань (например, Monbusho 1942: 1), что отражало неоднозначность японского колониального проекта. Между 1871 и 1882 годами Хоккайдо и соседние острова также управлялись отдельными органами. Иностранные современники, проявлявшие большую склонность называть вещи своими именами, называли Кайтакуси (дословно – Департамент освоения земель) Департаментом колонизации (Watson 1874: 133). Кстати, деятельность японских колонизаторов в Маньчжурии в 1930-х годах сами японцы также называли «освоением земель» (kaitaku imin).

Р. Дж. Уотсон, поверенный в делах Ее Величества в Японии в начале эпохи Мэйдзи, проницательно подметил эту неоднозначность положения Хоккайдо в модернизирующейся Японии. В своих воспоминаниях о поездке на Хоккайдо Уотсон отмечает, что, будучи одним из главных японских островов, Хоккайдо «имеет другой статус», чем остальные крупные острова, и считается «колониальным владением» (Watson 1874: 133). Начиная с 1882 года Хоккайдо стал административной частью «большой земли» и, в отличие от более поздних колоний, подпал под юрисдикцию первой японской конституции 1889 года. Однако неоднозначное положение Хоккайдо подчеркивалось специальным законом, направленным на защиту «бывшего коренного населения» (kyu dojin), – он был принят в 1899 году и отменен лишь через сто лет. Введение отдельного законодательства для коренных жителей Хоккайдо, во многом схожего с позднейшими законами для колоний, сохраняло полуколониальный его статус, несмотря на отмену колониального управления.

Также интересно рассмотреть взгляды на колонизацию Хоккайдо Гото Симпэй (1867–1929), одного из ключевых чиновников в японской колониальной системе, занимавшего несколько высоких постов, включая пост гражданского губернатора Тайваня и пост президента компании «Железные дороги Южной Маньчжурии». В своем трактате о японской экспансии, а также в дискуссиях о японской колониальной политике в Тайване Гото делает интересное замечание о развитии Хоккайдо. Говоря о Тайване, Гото позволяет себе короткое отступление о «предприятии в Хоккайдо». Развитие Хоккайдо он определяет как мирную экономическую и культурную интеграцию, как «внутреннюю колонизацию» (naichi shokuminsei), отличающуюся от другой возможной формы захвата территорий – военной экспансии. Тем не менее Гото считает развитие Хоккайдо частью общего проекта колониальной экспансии, выделяя этот случай как единственный опыт Японии в управлении «новой территорией» (shinryodo) до захвата Тайваня. Более того, он утверждает, что управление Хоккайдо могло бы послужить ценным уроком для последующих колониальных проектов, если бы политики и организаторы заселения Хоккайдо дали себе труд проанализировать свой опыт в более общем контексте (Goto [1914] 1944: 44–45 и 1915: 16–17). В свете такого описания колонизации Хоккайдо неудивительно, что один из ведущих до– и послевоенных специалистов по айнам и активный участник движения за возвращение Северныx территорий Такакура Син’итиро утверждал, что они являются неотъемлемым ареалом японской расы (Yamato), первым шагом «поселенческого» проекта, включавшего также заселение Маньчжурии, Кореи и островов южной части Тихого океана (Takakura 1942: 171). Подобное теоретическое позиционирование Хоккайдо как части более крупного колонизаторского проекта привело Такакуру в 1939 году на Корейский полуостров, где он мог наблюдать отдельные аспекты культурной политики колониального правительства – например, управление музеями и историческими памятниками, – чтобы впоследствии использовать этот опыт на Хоккайдо (Ibid.: 259). Этот процесс обучения работал и в обратном направлении: политика ассимиляции айнов направляла генерал-губернатора Кореи при разработке стратегии японизации этой территории (Siddle 1996: 145). Подобная связь между захватом айнских островов и общим проектом колониальной экспансии неудивительна. Хотя колонизация Хоккайдо во многом проходила по американской модели заселения индейских земель, общий процесс колонизации был основан на государственном управлении заселением и ни принципиально, ни инструментально не отличался от того, что происходило чуть позже в Тайване, Маньчжурии и Корее (Oguma 1998: 55). Следует также добавить, что Гото считает колонизацию Хоккайдо мирной исключительно на том основании, что там не было крупномасштабного сопротивления со стороны коренного населения, представители которого – как не без изумления отмечали первые европейские путешественники – могли бесстрашно выйти один на один с медведем, однако боялись иметь дело с японцами (см., например: Bird [1880] 1997). Как показывает критический анализ японского «развития» айнских островов, управление Хоккайдо не отличалось от других колониальных проектов: политики и колонизаторы были столь же агрессивны и равнодушны к чаяниям и образу жизни коренного населения, что имело для последнего самые отрицательные последствия (подробнее см.: Emori 1987; Siddle 1996; Morris-Suzuki 1998 и 2000).

В то же время Курилы, составлявшие самую отдаленную часть айнских островов, оставались настолько экзотическим уголком империи, что туда не заезжали даже те, кто бывал на Хоккайдо. В первые десятилетия «освоения» айнских земель эти острова были слабо заселены: рыбаки жили там лишь в сезон рыбной ловли; зимой же острова оставались практически необитаемыми (Landor [1893] 1970: 131; см. также статистические данные о населении у: Sasamori [1893] 1988: 150–151). Только в 1930-х годах население Курил достигло 15 тыс. человек (Kuroiwa 2006: 249) – это чуть меньше числа японцев, изгнанных Советским Союзом во второй половине 1940-х годов. Родившийся на Хоккайдо писатель Терасима Масаси отмечал в конце 1930-х, что Тисима остается пасынком Японии, является для большинства японцев «загадочным миром» и «девственной землей» – в отличие от «культурного» и «цивилизованного» Хоккайдо; порой эти острова даже забывают нанести на имперские карты и не упоминают в школьных учебниках (Terashima 1939: 1–8). Это не вполне соответствует действительности: например, в учебнике по географии для начальных классов Тисима все же упоминается (Monbusho 1942: 136). Однако печаль Терасимы можно понять: в учебнике этому архипелагу посвящено всего девять строк (административному округу Хоккайдо – 15 страниц, Сахалину – 9 страниц), и, хотя там подчеркивается его важность для национальной безопасности, авторы не перечисляют даже названия островов. Как можно увидеть из записок современника Терасимы, зажиточного предпринимателя из Осаки Акимори Цунетаро, совершившего путешествие по островам в 1935 году, население островов в эти годы значительно выросло28
  В 1933 году на крупнейших островах Кунасири и Эторофу проживали 7 тыс. и 5800 человек соответственно. Население стало расти в 10-х годах XX века за счет миграции с Большой земли: только в 1918 году почти 900 японцев покинули большую землю, чтобы поселиться на Тисиме (большинство японских переселенцев на Хоккайдо переезжали из северо-восточной части острова Хонсю (Hokkaido Cho 1919: 41–44)). На момент советской оккупации численность населения четырех островов оценивалась в 17 тыс. человек (Kimura 1980: 709).

[Закрыть], однако они все равно оставались малонаселенными, и практика зимней миграции с островов действовала вплоть до 1930-х годов (а если верить упомянутому выше учебнику по географии, то и до 1940-х). Для Акимори Тисима представлялась самой отдаленной и незнакомой территорией из находящихся под управлением Японии, – ее можно было сравнить с Микронезийскими островами, которые попали под внешнее управление Японии после поражения Германии в Первой мировой войне (Akimori 1936: Введение). Сходное впечатление можно получить и из воспоминаний о путешествии на Тисиму Симомуры Каинана (настоящее имя Симомура Хироси), бывшего чиновника, члена палаты пэров, выдающегося журналиста, президента национальной радиослужбы (NHK) в 1943–1945 годах и министра внутренних дел в течение короткого периода в 1945 году. Симомура посетил острова в июле 1941-го и через два месяца опубликовал свои заметки в одном из главных общественно-политических журналов того времени «Кайдзо» (Shimomura 1941, см. также: Shimomura 1942). Сам факт, что статья, содержащая исключительно туристические впечатления, появилась в одном из основных национальных журналов, указывает на отдаленность и экзотическое положение Тисимы. Однако в статье имеется еще два аспекта, подчеркивающих такое восприятие Тисимы большинством японцев. Во-первых, Симомура противопоставляет Тисиму «собственно Японии» (naichi), что относит Тисиму к разряду колоний. Во-вторых, из того, что названия островов даны в статье с фуриганой29
  Фуриганой называют значки кана (японский слоговой алфавит), печатающиеся над или рядом с китайским иероглифом для обозначения правильного произношения. Фуригана используется в текстах для детей, а также в тех случаях, когда в тексте фигурирует редкий китайский иероглиф или иероглиф в необычном прочтении, и вероятность того, что читатели его знают, крайне невелика.

[Закрыть], можно заключить, что многим японцам они были незнакомы.

В первые послевоенные годы советская оккупация островов не играла существенной роли во внутренних политических и общественных дебатах. Позже Японский институт иностранных дел (JIIA) при японском МИДе объяснял это «временное смирение» японцев послевоенным замешательством и отчаянием, а также тем, что во время капитуляции на островах находился японский военный контингент, из-за чего многие долго не могли разобраться в территориальном вопросе в первые послевоенные годы (JIIA 1963: 49). Однако в свете описанной выше удаленности островов в восприятии японцев, а также в силу неоднозначности «освоения» айнских островов в рамках колониальной политики относительное равнодушие к островами неудивительно. В первые послевоенные годы в политических дебатах архипелаг Тисима часто упоминался в ряду других колоний – Кореи, Маньчжурии и Тайваня – как «потерянная земля», которую Япония «развивала», начиная с эпохи Мэйдзи, а теперь утратила в результате поражения во Второй мировой войне (депутат Тамура Хидейоси, палата представителей, основное заседание 28 ноября 1945 года; Акита Мицукадзу, палата лордов, основное заседание 15 декабря 1945 года; Барон Наито-Масамицу, палата лордов, заседание второй комиссии по петициям, 31 августа 1946-го). Призывы к возвращению Шикотана, Кунасири и Эторофу, озвученные депутатом от Хоккайдо Хандо Котаро в палате представителей на заседании комитета по международным отношениям 6 октября 1947 года, не вызвали особого отклика у других членов комитета. В одной из немногочисленных реплик по поводу эмоциональной речи Хандо (в которой приводились факты в пользу японской принадлежности островов) было замечено, что не имеет значения, кто владеет этими территориями, если у японцев будет доступ к их природным ресурсам (депутат Вада Тосияки, палата представителей, заседание комитета по международным отношениям 6 октября 1947 года).

Основываясь на неизвестной до недавнего времени секретной инструкции МИДа 1946 года, составленной в рамках подготовки к мирному договору с союзниками, Хаара (1998: 24–33) отмечает, что на первых этапах задачей японского правительства было возвращение двух меньших островов – Хабомаи и Шикотана. Из детской книги «История СССР» (Soren no hanashi), изданной МИДом в 1949 году, видно, что даже три года спустя у правительства не было четко сформулированной позиции относительно оккупированных Советским Союзом японских территорий. В этой книге участие СССР в войне с Японией и последующая оккупация Южного Сахалина и Курил трактуются как естественные результаты Ялтинских соглашений, законность и правомочность которых Японией не оспаривается. Это беспрекословное принятие советского участия в войне можно объяснить страхом перед цензурой оккупационных властей (или как результат ее действия). На приложенной карте СССР Сахалин, Южные и Северные Курилы обозначены как «новоприобретенные территории (включая земли, статус которых еще не определен)». Самое важное, что между этими территориями не проводится никакой разницы (MoFA 1949: 100–101). Кстати, карта, помещенная в брошюре о Советском Союзе, вышедшей под грифом влиятельной газеты «Маинити Симбун» через год после капитуляции, изображает все Курилы/Тисима и Сахалин как советскую территорию, не делая оговорок о спорном статусе этих островов (Mainichi Shimbunsha 1946: 26–27).

Во внутреннем политическом дискурсе требования вернуть оккупированные СССР территории стали набирать вес с началом «холодной войны» в 1948 году – тогда в результате растущих разногласий между бывшими союзниками об условиях восстановления независимости Японии появилась реальная возможность заключить мирный договор без участия СССР. Однако определение точного масштаба территориальных претензий, а также их формулирование в качестве национальной миссии появились в своем нынешнем виде значительно позже. Этот процесс начался с первой попыткой заключения мирного договора на переговорах 1955–1956 годов и завершился в конце 1960-х, когда была основана полуофициальная Ассоциация по решению проблемы северных территорий (Hopporyodo mondai taisaku kyokai), призванная координировать и поддерживать борьбу за острова.

iknigi.net

Латышев Игорь. Япония, японцы и японоведы

   Моим куратором на Гавайях стал один из самых талантливых американских специалистов по Японии Джон Стефан — знаток японо-русских и японо-советских отношений, превосходно владевший как японским, так и русским языками. Джон Стефан досконально изучил историю ранних российско-японских отношений, свидетельством чему стали две его капитальные книги: «Сахалин» и «Курильские острова». В отличие от других американских историков-японоведов Стефан широко использовал не только японские, но и российские архивные материалы, а также труды русских и советских ученых. Поэтому его книги выгодно отличаются от других более широким охватом исторических фактов и более объективным, непредвзятым их изложением.
   В дни моего пребывания в Гонолулу Джон Стефан повседневно уделял мне внимание, и не только в университетских делах, касавшихся американского японоведения, но и в свободном времяпрепровождении. Не раз мы ездили на один из пляжей за пределами Гонолулу, где Стефан — большой любитель «бодисерфинга» (ныряния под волны морского прибоя) — втягивал и меня в свое спортивное увлечение. Кстати сказать, купался я в море и без Стефана. Быть на Гавайях и не купаться в Тихом океане — дело немыслимое: на пляжи в дневные часы устремляются там едва ли не все постояльцы десятков, если не сотен мотелей и гостиниц, обрамляющих главный пляж города — Вайкики. Главную массу отдыхающих в Гонолулу американцев составляли в дни моего пребывания пожилые люди — пенсионеры, так как американцы молодого и зрелого возраста в зимние месяцы предпочитают трудиться в поте лица. На пляжах поэтому преобладали компании пожилых людей — пенсионеров: жилистых, сморщенных стариков и старух, одетых в яркие, пестрые купальники и шорты, громко галдевших и гоготавших, и всем своим поведением стремившихся подражать людям молодого возраста. В совокупности они представляли собой экзотическое зрелище, вызывавшее у меня ассоциации то с растревоженным курятником, то с террариумом.
   Что касается Гавайского университета, то Стефан, помимо встреч с его многочисленными профессорами-японоведами, организовал в университетском актовом зале мою лекцию на тему «Японоведы Советского Союза и их взгляды на Японию», на которую собрались около 500 преподавателей и студентов. Дня два-три я готовился к этой лекции, так как выступать на английском языке перед столь большой аудиторией было гораздо труднее, чем в узком кругу слушателей. В начале лекции я счел нужным подчеркнуть главное отличие научных изысканий и публикаций советских японоведов от их американских коллег — отличие, состоявшее в том, что советские японоведы, как правило, основывали свои труды на марксистской методологии. При этом я разъяснил моим слушателям, что большинство из нас пользуются марксистской методологией не из-за страха перед советскими властями, как это кажется американцам, а потому, что эту методологию мы усвоили со школьной скамьи и она стала неотъемлемой частью нашего мировоззрения. А далее я подчеркнул, что восприятие общественных явлений сквозь очки марксистской методологии позволяет нам, по нашему убеждению, объективнее воспринимать и лучше понимать эти явления, чем если бы мы, советские историки, политологи и экономисты, пользовались теми очками, через которые привыкли смотреть на мир, на экономику и политику американские ученые. «Наше восприятие и понимание японской жизни поэтому в ряде отношений отличается от вашего; мы, советские японоведы, оцениваем Японию с иных идеологических позиций, чем американцы. Но это вовсе не значит, что у нас с вами нет тем для совместных дискуссий. Наоборот, наши дискуссии могут быть интересными именно потому, что одни и те же общественные явления рассматриваются нами в разных ракурсах, на основе разных методологических подходов». Вот мысль, которую я постарался довести тогда до сознания моих слушателей на своем далеко не изящном английском языке с необычным для тех мест русским акцентом. Как говорили мне потом побывавшие на лекции мои коллеги-японоведы, лекция удалась. Да и я это почувствовал по большому числу вопросов, заданных мне из аудитории. Кстати сказать, лекции в университете предшествовала пространная публикация газеты «Гонолулу адвертайзер» от 1 февраля 1973 года с моим интервью о достижениях советского японоведения.
   Но самое большое впечатление о Гавайях я получил от посещения Пирл-Харбора — главной базы Тихоокеанского флота США. Попал я в этот запретный для советских граждан район Гонолулу лишь благодаря все тому же профессору Джону Стефану. Когда я спросил его, есть ли возможность посмотреть на Пирл-Харбор, чтобы еще яснее представить себе картину беспримерной по дерзости японской атаки на эту базу, послужившей началом войны на Тихом океане, Стефан не без колебаний ответил мне, что он попробует устроить мне такую экскурсию. И устроил! А получилось это у него так: одним из аспирантов Стефана был в то время американский морской офицер капитан Тиффани, служивший на названной базе. Стефан связался с ним, попросил его, и тот согласился. В результате два дня спустя к моей гостинице утром подъехал микроавтобус с опознавательной надписью «Ю. С. Нэйви» («Военный флот США»). В автобусе я увидел двух американских морских офицеров, одним из которых был Тиффани — плечистый, толстый весельчак, объявивший мне сразу же, что просьба уважаемого им профессора Стефана для него «приказ, обязательный для исполнения». На военном автобусе мы без излишних формальностей и проверок проехали на территорию базы, где пересели на военный катер и двинулись по внутреннему периметру бухты с небольшим островом в центре, на котором возвышалось довольно безликое здание Штаба Тихоокеанского флота США. По мере того как мы огибали на катере этот остров, нам открывались все больше и больше серые громады военных кораблей, пришвартованных к причалам. Капитан Тиффани при этом охотно давал мне пояснения: «Вот крейсер, корабли такого типа имеются и на вашем флоте, а вот таких, как этот, у вас нет. А вот на этой подводной лодке я раньше служил и даже один раз видел в перископ ваши корабли в районе Владивостока». Хотя у меня был фотоаппарат, но снимать американские корабли я не стал во избежание того, чтобы мой гид не заподозрил меня в шпионских намерениях.
   А далее мы высадились на ступени расположенного в глубине бухты белого мраморного саркофага, воздвигнутого на огромном плоту-понтоне там, где затонули во время японской атаки на Пирл-Харбор американские линкоры «Аризона» и «Оклахома», как и некоторые другие корабли. Вблизи мемориального саркофага из воды поднимались остовы стальных мачт «Аризоны»: линкор в результате взрыва японских бомб затонул у причала мгновенно, унеся с собой безвозвратно на морское дно почти тысячу моряков, не успевших выбраться из его нижних кают и трюмов… Внутри саркофага на стенах из белого мрамора были начертаны имена и фамилии более чем двух тысяч американских офицеров и моряков, погибших в Пирл-Харборе в результате японских бомбардировок. Тогда же по предложению капитана Тиффани в одном из помещений военной базы мне был показан документальный фильм о японской атаке на Пирл-Харбор, снятый американскими и японскими операторами.
   И еще одна любопытная деталь о Гавайях: в краеведческом музее Гонолулу один из профессоров Гавайского университета обратил мое внимание на стенды и документы, посвященные кратковременному пребыванию гавайцев в составе… Российской империи. Оказывается в середине XIX века во время смуты, происшедшей в окружении гавайского короля, власть на Гавайях на неделю захватила группа повстанцев, предводитель которой объявил о присоединении гавайцев к Российской империи и водрузил над своей резиденцией российский флаг. Сделано это было в расчете на то, чтобы предотвратить поглощение Гавайских островов такими странами-колонизаторами как Англия и Соединенные Штаты, каждая из которых в то время стремилась установить свой контроль над Гавайским королевством. Но шальная идея повстанцев оказалась несостоятельной: не успели в России узнать о событиях в Гонолулу, как власть там перешла в руки сторонников сближения с США.
   Вспоминая о встречах с американскими японоведами на тихоокеанском побережье США, не могу не упомянуть также об Университете Джорджа Вашингтона в Сиэтле. Более всего уделял мне в Сиэтле внимание профессор Дональд Хэллман — специалист по проблемам японской внешней политики и американо-японских отношений. Из бесед с ним выяснилось, что в отличие от большинства своих коллег-соотечественников профессор Хэллман даже на словах не питал добрых чувств к японцам и высказывал не только в лекциях, но и в своих книгах недоверие к правящим кругам Японии, усматривая в их поведении потенциальную угрозу национальным интересам США. И хотя в своих взглядах Хэллман отражал настроения крайне консервативных и, скорее всего, антисоветски настроенных кругов, тем не менее в оценках внутренней и внешней политики Японии мы обнаружили с ним сходство суждений.
   Вместе с Хэллманом я побывал в гостях у проживавшего в то время в Сиэтле известного американского лингвиста-японоведа Миллера, прежде преподававшего японский язык в Гарварде, но покинувшего затем этот элитный университет. В доме Миллера нас встретил у дверей японец средних лет, выполнявший, как выяснилось, функции жены-хозяйки дома. Он суетливо накрывал стол для ужина, а во время еды, сидя за столом вместе с нами, принимал участие в беседе. Но не все темы разговоров его интересовали: во время разговоров о специфике японского языка, об университетских делах и на политические темы он сидел с отсутствующим выражением лица. Зато когда речь заходила о японской поэзии либо о моде на одежду и кулинарных делах, он тотчас же оживлялся, ввязывался в разговор, сопровождая свои высказывания кокетливыми улыбками и жестами. Сам же профессор Миллер на протяжении всего вечера был не очень разговорчив, хотя его краткие реплики говорили о большой эрудиции и остроте ума… На обратном пути в мою гостиницу в машине Хэллман осторожно спросил меня, не ощутил ли я что-то странное в доме Миллера. Я ответил, что странным мне показалось поведение японца. «Вот именно,- оживился Хэллман,- в том и трагедия Миллера, что он не может побороть в себе влечения к мужскому полу. В Гарварде, в конце концов, ему дали за это от ворот поворот. Ну а в Сиэтле его терпят: здесь у нас нравы попроще…»
   В Мичиганский университет в Энн Арборе я попал в самый разгар зимы там все было покрыто снегом, как и у нас под Москвой. Ведущую роль среди японоведов Энн Арбора играл в те годы профессор Роберт Вард. В беседах с ним я узнал, что он был одним из руководителей профессионального объединения американских специалистов по Японии и организатором их регулярных встреч и дискуссий. Его отзывы о многих своих коллегах, их книгах и лекциях существенно дополнили мои знания.
   Самым длительным оказалось мое пребывание в Вашингтоне, где я прожил более месяца. Очень помогли мне там рекомендательные письма профессора Э. Рейшауэра, адресованные его ученикам, работавшим в госдепартаменте и Конгрессе. Среди тех сотрудников госдепартамента, с которыми я встречался, в памяти остался некто Левин, чьи отзывы о Японии и японцах были пронизаны критическим духом. Правда, дух критики преобладал у него и в отношении американской внешней политики. В его рабочей комнате прямо над письменным столом вызывающе висела на стене карикатура его тогдашнего начальника государственного секретаря Генри Киссинджера, изображенного в довольно мерзком виде. Сидя во время нашей беседы на стуле с сигаретой в зубах, а ноги положив на письменный стол, Левин не без издевки дважды лениво спрашивал меня: «А возможно ли, чтобы подобная карикатура на Громыко висела бы в кабинете одного из сотрудников советского министерства иностранных дел?» К его очевидному удовольствию я признал, что вывешивание подобных рисунков в нашем МИДе и других советских государственных ведомствах было невозможно. Сказал я ему также, что не принято было у наших ответственных лиц в отличие от американских чиновников государственных учреждений выставлять на всеобщее обозрение на своих рабочих столах фотографии любимых жен и детей и выразил сомнение по поводу того, стоит ли искусственно втискивать в служебные дела частички своей личной домашней жизни.
   Научным учреждением, опекавшим меня в Вашингтоне, был Джорджтаунский университет, чьи профессора-востоковеды поддерживали тесные контакты с различными столичными государственными учреждениями. В то время американских политологов более всего интересовали события во Вьетнаме, где как раз в тот момент было заключено перемирие между северовьетнамцами, с одной стороны, и американцами вкупе с их южновьетнамскими марионетками — с другой. Большой интерес проявлялся тогда американскими специалистами по Дальнему Востоку и к Китаю, с которым после длительного перерыва только что начали налаживаться нормальные дипломатические отношения. Не ослабевал в свете этих событий и интерес правительственных кругов США к Японии. Видимо, поэтому охотно соглашались на беседы со мной не только профессора Джорджтаунского университета, но и работники правительственных ведомств. Очень активно опекал меня в Вашингтоне профессор-политолог названного университета Янг Ким — кореец по национальности, ставший в те годы гражданином США. Чем дальше мы с ним общались, тем большее удивление вызывали у меня его обширные личные связи не только со столичными специалистами-политологами, но и с ответственными работниками Конгресса, госдепартамента и даже Пентагона. При содействии Янга Кима у меня состоялись встречи и беседы с экспертами по японским делам Конгресса, с консультантами военного министерства США и даже с послом Японии в Вашингтоне. Побывал я, в частности, в Брукинском научно-исследовательском институте, где группа специалистов-японоведов тесно связанных с внешнеполитическими службами США, разрабатывала тему «Процесс принятия решений правительственными кругами Японии». Там я познакомился с ведущим разработчиком этой темы — Мартином Вайнстейном, тогда еще молодым ученым, ставшим в дальнейшем одним из авторитетных американских экспертов по японской внешней политике…
   Но самое большое впечатление произвело на меня посещение закрытого для посторонних исследовательского центра — Института оборонных исследований при Пентагоне. При входе в строго охраняемое помещение этого центра у меня потребовали удостоверение личности, и охранник, как в стихотворении В. Маяковского «О советском паспорте», таращил глаза на мой советский паспорт до тех пор, пока не появились два сотрудника названного учреждения, у которых на цепочках, одетых на шеи, были прикреплены их собственные фотографии с указанием имен, фамилий и должностей (с такими цепочками и собственными фотографиями на груди ходили в этом секретном учреждении все его работники). Два моих гида провели меня быстро в одну из комнат на втором этаже, где и состоялась моя беседа с одним из сотрудников института. Помнится, что более всего моего собеседника интересовал вопрос об отношении советских японоведов и дипломатов к японским притязаниям на Южные Курилы. В ходе беседы я постарался внушить своему собеседнику простую и ясную мысль о том, что японские притязания обречены на неудачу и что в этом спорном вопросе советско-японских отношений позиция советской стороны не может претерпеть изменений ни при каких обстоятельствах.
   Отвечая на встречный вопрос о том, что думает об этом споре американская сторона, мой собеседник стал развивать идею «компромисса» на основе уступки Советским Союзом двух или четырех южных островов. При этом он показал мне брошюру, подготовленную сотрудниками центра, с изложением мнимых «выгод», которые якобы могла бы получить советская сторона при заключении такого «компромисса». Пришлось мне вступить в спор и привести при этом самый простой и неопровержимый аргумент в пользу бессмысленности любых разговоров о «компромиссе» в данном территориальном споре.
   — Предположим,- сказал я ему,- хотя это и невероятное предположение, что советская сторона пошла навстречу японскому правительству и согласилась уступить ему два или четыре южных Курильских острова. Будет ли в таком случае поставлена точка на дальнейших японских территориальных притязаниях? Увы, нет, ибо под давлением партий оппозиции, в программах которых уже сегодня записаны требования возвращения Японии всех Курильских островов и даже Южного Сахалина, данный вопрос будет снова вынесен на обсуждение японских политиков и включен в территориальные требования если не сегодняшнего, то завтрашнего правительства Японии, а японская патриотическая пресса тотчас же подхватит эту тему и начнет раздувать общественные страсти. В результате на повестку дня будут вынесены новые, еще более агрессивные территориальные домогательства к нашей стране. Поэтому любые уступки советской стороны в данном споре с Японией способны лишь еще больше распалить ненасытные аппетиты японских националистов. Уже поэтому ни о каких уступках и компромиссах не может быть и речи.
   На этом моем монологе и закончилась тогда беседа в пентагоновском Институте оборонных исследований. Кто знает, может быть, мой монолог совсем не огорчил, а наоборот, обрадовал пентагоновских экспертов, ибо они лишний раз убедились в том, что территориальный спор Советского союза с Японией будет и впредь долгие годы препятствовать сближению двух названных стран, никак не отвечающему национальным интересам США.
   В Вашингтоне в Джорджтаунском университете я выступал перед тамошними преподавателями с сообщением на все ту же тему: «Изучение Японии в Советском Союзе». Дискуссия после лекции развернулась, как и в Гавайском университете, по поводу марксистской методологии как теоретической основы работ большинства советских востоковедов, включая и специалистов по Японии. Задававшие мне эти вопросы американские профессора пытались при этом сопровождать их своими комментариями, выдержанными в том духе, что-де марксистская методология навязывается советским экономистам, историкам и политологам принудительно, в то время как американские ученые обществоведы «свободны» в своих взглядах, так же как и в выборе религии. Меня эти реплики вынудили на полемические ответы. В частности, я перешел в контратаку и заявил моим слушателям, что у них в Америке я также обнаружил наличие определенного идеологического давления на всех тех, кто связан с политикой и общественной жизнью. «Вы с осуждением говорите о том, что в Советском Союзе не могут свободно вести научную и политическую деятельность те, кто не исповедует марксизм. Допустим, что это так. А что, в США не наблюдается чего-то подобного, когда речь идет, например, об атеистах-марксистах. Взгляните на список ваших конгрессменов — в этом списке среди сотен депутатов я не нашел ни одного атеиста — все оказываются приверженцы той или иной религии. Так ли это на деле? Увы, не так: есть и в США немало атеистов. Но из бесед с профессорами университетов, в которых мне удалось побывать, выяснилось, например, что стоит только кому-либо из американских политиков назвать себя атеистом, как на его политической карьере придется поставить крест: его заклюют как безбожника и опасного идеологического извращенца и журналисты, и политические конкуренты. Вот и приходится конгрессменам независимо от их личных взглядов причислять себя волей неволей к сторонникам той или иной религии. Так не надо же подходить предвзято к идеологиям других стран: нельзя, как говорится в русской пословице, указывать на пылинку в чужом глазу и не замечать бревна в своем». Примечательно, что подобная пропагандистская контратака, предпринятая мной на лекции в Джорджтауне, не встретила отпора присутствовавших, видимо потому, что они не привыкли к таким полемическим разворотам в своих дискуссиях.
   Повстречался я также с рядом американских знатоков Японии в стенах Пенсильванского университета в Филадельфии и в стенах Колумбийского университета в Нью-Йорке. Моими знакомыми в Колумбийском университете стали такие видные американские японоведы как литературовед Дональд Кин, политологи Джеймс Морли и Герберт Пассин. Два последних приглашали меня к себе в гости. Профессор Морли, бывший дипломат, советник посольства США в Токио, с гордостью показывал мне свой дом в штате Нью-Джерси, находящемся рядом с Нью-Йорком за рекой Гудзон. С гордостью, потому что значительную честь этого дома он построил своими руками. С видимым удовольствием водил меня по комнатам своей квартиры в центре Нью-Йорка и профессор Пассин, тот самый, с которым мы встречались еще на конгрессе востоковедов в Индии в 1963-1964 годах. Квартира его находилась на самом верхнем этаже одного из старых нью-йоркских небоскребов, причем большая часть ее комнат была оборудована в японском стиле с татами вместо пола, со стенными шкафами для футонов, с токонома, на которой возле висевшего на стене какэмоно стояли вазы с цветами и т.д. Такой экзотический японский интерьер доставлял, видимо, профессору Пассину особую радость: проживая в центре Нью-Йорка в японских апартаментах, он мог тешить себя иллюзорным ощущением пребывания в милой его сердцу Стране восходящего солнца.
   В Колумбийском университете работала в те годы одна из самых крупных групп американских японоведов. Там писали докторские диссертации большое число тех молодых людей, которые в наши дни стали ведущими и наиболее авторитетными американскими специалистами по новейшей истории и внешней политике современной Японии, включая таких видных политологов-японоведов как Джеральд Кёртис и Натаниэль Тейер. В итоге ознакомления с работой ученых японоведов Колумбийского университета я получил еще одно убедительное подтверждение тому, сколь серьезно относились руководители и профессора американских научных центров к целенаправленной подготовке большого числа специалистов — знатоков Японии, способных держать в поле зрения и экономику, и политику, и культуру той страны, которая так быстро превращалась в те годы, с одной стороны, в главного экономического партнера США, а с другой — в их опасного конкурента.
   Обращало на себя внимание и другое: удивительная способность американских японоведов, разбросанных мелкими группами по десяткам университетских центров, находящихся в отдаленных концах страны, поддерживать между собой научные контакты и даже регулярно общаться друг с другом на семинарах, симпозиумах и конференциях. А такое общение позволяло им всем постоянно обмениваться информацией, суждениями и прогнозами на будущее, что создавало предпосылки для общего повышения научного уровня их исследований и публикаций.
   Стремление к общению ученых-американцев одной профессии, ведущих исследовательскую и преподавательскую работу в разных районах США, имело, разумеется, место не только среди японоведов. Регулярно, обычно раз в год, в США проводились, да и теперь, наверное, проводятся, конференции ведущих востоковедов страны, на которых обсуждались не столько даже научные, сколько организационные, финансовые и прочие вопросы, связанные с условиями и оплатой труда участников этих конференций. Весной 1973 года мне довелось присутствовать на очередном форуме американских знатоков стран Востока. Проходил этот форум в Чикаго, куда меня привез на машине из Филадельфии один из профессоров Пенсильванского университета. Участие в национальной конференции востоковедов США позволило мне пообщаться как с еще незнакомыми мне коллегами-японоведами, так и с теми, кого я уже встречал ранее. Там, в частности, я вновь встретился и вновь беседовал о возможности сотрудничества японоведов США и Советского Союза с одним из самых уважаемых представителей старшего поколения американских японоведов профессором Джоном Холлом, автором ряда книг по истории Японии.
   Профессор Холл являл собой идеальный образ ученого. Это был благообразный сухощавый, статный старик с голубыми проницательными глазами мыслителя. По своей манере поведения он очень походил на священнослужителя, но ему не были свойственны ни догматизм, ни религиозный фанатизм. Хотя его взгляды на историю Японии во многом, как выяснилось, расходились с моими, тем не менее в беседах со мной он сохранял безупречный такт и с живейшим вниманием выслушивал то, что заведомо не отвечало его взглядам. Все его высказывания свидетельствовали о больших и глубоких познаниях в области истории и культуры Японии, обретенных не столько по книгам, сколько в итоге длительного проживания в этой стране с самых ранних детских лет, ибо профессор Холл, будучи сыном христианского священника-миссионера, провел детство на Японских островах в среде простых японских обывателей.
   Полуторачасовая беседа с Джоном Холлом остается и по сей день почему-то одним из самых светлых воспоминаний о моем пребывании в США.
   Свои воспоминая об американских японоведах хочу завершить рассказом о профессоре Телахасского университета Джордже Ленсене — нашем соотечественнике, русском человеке с исконным именем Юрий Александрович Ленсен, родители которого эмигрировали в США после Октябрьской революции. Причиной их эмиграции была боязнь отца Юрия, занимавшего пост советника министра просвещения (а может быть, министра культуры) в правительстве князя Львова, подвергнуться репрессиям большевиков. Оказавшись в Соединенных Штатах, Ленсен-отец — профессор-литературовед — и в старости вплоть до своей кончины в середине 70-х годов продолжал жадно следить за литературной жизнью Советского Союза. Столь же острый интерес к жизни своей исконной Родины проявлял и молодой Юрий Ленсен, избравший своей профессией востоковедную науку и сосредоточивший свое главное внимание на истории российско-японских отношений. В своем доме-особняке в Телахасси (штат Флорида) он познакомил меня с уникальным собранием книг и документов, посвященных русским первооткрывателям Курил и Сахалина, миссии адмирала Е. Путятина, обстоятельствам подписания Симодского трактата 1855 года, русско-японской войне, японской интервенции в Сибири и советско-японским отношениям накануне и в годы второй мировой войны. В своих книгах «Русский бросок в направлении Японии»9 и «Странный нейтралитет»10 он в отличие от многих других американских японоведов опирался не только на японские, но и на русские и советские источники, проявляя объективность и понимание национальных интересов России и Советского Союза. Недоброжелательное отношение ряда американских издательств к его исследованиям побудило Ленсена в начале 70-х годов учредить крохотное независимое издательство с целью публикации как его собственных произведений, так и переводов с русского языка на английский некоторых книг советских авторов.

thelib.ru

Короли и острова

20 марта 2018

> Вадим Горбунов

Об истории наших островов можно писать авантюрные романы, поскольку осваивали их люди соответствующего склада ума и характера. Причем некоторые их авантюры порождали интриги мирового масштаба. И приводили к далеко идущим последствиям

Оборона Петропавловска 1854 год, Крымская война, svastour.ru

Король Мадагаскара

Мориц Бенёвский, венгерско-словацкий авантюрист и путешественник, histnote.ru

Взять далекий 1711 год. Япония проводит политику самоизоляции, отгораживается от всего остального мира «железным занавесом», держит дипломатические отношения только с Голландией. А тем временем на Северные Курилы высаживаются русские казаки. «Полугосударевы люди» (как это уже сказано в XX веке — не только «добрым словом», но и «добрым словом и пистолетом») начинают обживать всю цепочку островов прочно и уверенно…

«К 70-м годам XVIII века, — пишет современный американский историк Джон Стефан,- русские побывали почти на всех островах Курильской цепи и этим почти единолично провели предварительное обследование архипелага. Их достижения более чем замечательны».

Заплывают они по торговым делам уже и на Хоккайдо. Но это единичные заходы людей, охочих до торговли. Русские люди закрепляются на Курилах с большим трудом. Уж больно непривычен здесь климат. И только тогдашняя валюта — «мягкая рухлядь» — держит людей на островах.

И Хоккайдо пока еще «ничей». Точнее – на нем живут в основном айны, а японцы установили власть только на небольшом участке на юге острова. Как раз в XVII веке они оформили свои владения в автономное княжество Мацумае.

Но вот происходит нечто, что приводит в движение весь регион. На Камчатку ссылают графа Мориц-Августа (Маури́ция) Бениовского (в другой транскрипции – Бенёвского), называющего себя еще «бароном Аладар фон Бенгоро». Он участвовал в борьбе польской шляхты против России, был взят в плен и отпущен на свободу под честное слово, что не будет больше сражаться против русских. Однако слова не сдержал. И вновь попал в плен. Был сослан на жительство в Казань, откуда бежал, но в Санкт-Петербурге был пойман. И по повелению Екатерины II вместе с приятелями сослан на Камчатку с тем, чтобы «кормиться трудами рук своих».

Кормиться этим делом он, естественно, не стал, в апреле 1771 года сагитировав всех, кого смог, захватил власть в Большерецке и сверг власть Екатерины II!

Накануне бунта коменданту гарнизона Нилову донесли о готовящихся беспорядках, «он тотчас послал команду солдат, чтобы арестовать Бенёвского, на этом успокоился и снова напился».

Большерецк был взят заговорщиками без боя, «если не считать перестрелку с казаком Черных, укрывшимся в своем доме». Погиб во время переворота только комендант Нилов, который, будучи разбуженным в нетрезвом состоянии, не разобравшись, полез в драку.

Заговорщики, кстати, организовали его похороны честь по чести. Немногочисленное население тогдашней камчатской столицы было приведено к присяге на верность новому императору Павлу Петровичу (сыну Екатерины II, будущему (с 1976 года) императору Павлу I).

Пока местные обыватели (23 купеческих лавки и 41 обывательский дом на 90 «постояльцев», и 70 человек гарнизона, из которых 40-50 всегда были в разъездах) раздумывали — какая же нонче власть — «красные, аль белые?», граф «со товарищи» захватил галиот «Святой Петр» и удрал с Камчатки. Было ему в ту пору 25 лет.

Вдоль Курил и мимо Японии он двинулся во Францию.

В итоге «из 70 человек, отплывших с Камчатки, во Францию прибыли 37 мужчин и 3 женщины… Екатерина II рассудила, что в этом случае лучше всего проявить милосердие и избежать излишней огласки. К тому же сама невероятность плавания и лишения, выпавшие на долю беглецов, её растрогали. 27 марта 1773 года восемнадцать «заговорщиков», изъявивших желание вернуться в Россию, отправились домой».

Зато Бенёвский стал в Париже романтическим героем и «славным путешественником», вырвавшимся из «страшной Сибири». И стал предлагать проекты завоевания Алеутских, Курильских островов, Тайваня и т.д. Но французское правительство имело планы на другие земли, и «графу» было предложено возглавить экспедицию по захвату Мадагаскара. Тот в силу своего характера охотно согласился и в феврале 1974 года, сопровождаемый командой из 21 офицера и 237 моряков, высадился на острове. Не встретив серьёзного сопротивления, они приступили к постройке «столицы» острова — города Луибур. Через два с половиной года старейшины местных племён избрали Бенёвского «новым Ампансакабе», то есть верховным властелином Мадагаскара.

Потом эта должность Франции не понадобилась, особых сокровищ на Мадагаскаре обнаружено не было, и Бенёвский вернулся обратно. Там его встретили с почестями: титул графа, звание бригадного генерала, орден св. Людовика и крупное денежное вознаграждение. Однако такая жизнь ему быстро наскучила, он ввязался еще в ряд авантюр. Итогом которых стало возвращение на Мадагаскар, изгнание французов и провозглашение себя королем острова.

Тут уж французы обиделись, выслали карательную экспедицию, во время которой «король» погиб от шальной пули в самом начале атаки его новой столицы Мавритании. Похоронен Бенёвский был на Мадагаскаре, причем, рядом с двумя русскими товарищами, вместе с которыми когда-то осуществил побег с Камчатки.

Фейк авантюриста

Но нам в этой занимательнейшей истории интересно другое. Будущий король Мадагаскара оставил более чем яркий след и в нашем регионе.

Проплывая мимо Японии (на берег из-за «железного занавеса» его туда не пустили), Бенёвский передал в адрес голландской фактории в Нагасаки несколько писем. Эти письма были переведены голландцами на японский язык и переданы японским властям, а также распространены по всему миру. И в одном из них было сообщено, что «в этом году два русских галиота и один фрегат, выполняя тайный приказ, совершили плавание вокруг берегов Японии и занесли свои наблюдения на карту, готовясь к наступлению на Мацума (Хоккайдо) и прилегающие к нему острова, расположенные на 41°38′ северной широты, наступлению, намеченному на следующий год. С этой целью на одном из Курильских островов, находящемся ближе других к Камчатке, построена крепость и подготовлены снаряды, артиллерия и провиантские склады». Подпись — «Барон Аладар фон Бенгоро, армейский военачальник в плену, 20 июля 1771 года».

О том, что это дезинформация, поняли все сведущие люди. Директора голландской фактории писали в свои «верха»: «Мы считаем, что его письмо содержит заявление, не имеющее под собой никакого основания, и все в нем предоставляется несуразным и трудно поддающимся проверке…»

В самом деле, какие крепости, снаряды и штурмовые отряды, когда все население столицы края составляло «23 купеческих лавки и 41 обывательский дом на 90 «постояльцев», и 70 человек гарнизона, из которых 40-50 всегда были в разъездах», да и из тех 70 человек решили отправиться с Бенёвским?

Но зато произошло брожение в умах местной интеллектуальной элиты, как обычно, не ведающей об истинном положении дел. И мирный японский врач Кудо Хэйсукэ написал книгу «Размышления о красноволосых эдзо» (о якобы стремительно «заселяющих» Хоккайдо русских): «Если мириться с тем, что происходит, то вся земля Эдзо (Хоккайдо) станет русской территорией. Поэтому в качестве предупредительной меры необходимо разрабатывать богатства Эдзо, мобилизовать государственные ресурсы, умело вести дела на севере. Если поступить таким образом, то проникновение России, видимо, будет предотвращено».

Словом, японское общество получило четкий посыл об угрозе с севера. Вскоре эту книгу прочел сёгун Танума Окицугу, и она произвела на него сильное впечатление.

Для начала сёгун затребовал сведения от клана Мацумаэ. Однако предоставленный Мацумаэ доклад «был составлен в крайне туманных выражениях и не удовлетворил правительство». Короче, о том, что происходило севернее их владений, князья не знали.

Поэтому в конце апреля 1785 года для уточнения хотя бы ближайшей сотни километров в округе во владения клана Мацумаэ прибыла специальная японская правительственная экспедиция в составе тридцати человек. Она разделились на два отряда. Одна из них отправилась изучать «что есть такое Курилы?».

А напуганное слухами о нашествии «рыжеволосых северных варваров» княжество Мацумаэ в 1790 году, наконец, посылает на Сахалин своего вассала Такахаси Хиромицу для организации официальной торговой фактории. В Сирануси (мыс Кузнецово) были построены охранный пост «банья», склады для товаров и «ундзёя» — контора по сбору налогов с торговли.

И так начался тлеющий по сей день конфликт между Россией и Японией.

Гавайская дружба

Эпическая и героическая оборона Петропавловска-Камчатского, pikabu.ru

Но связана с нашими островами еще одна история «королевской крови», причем очень далекой от Сахалина и Курил.

Немногие знают о «Восточной войне», которую можно назвать «Первой тихоокеанской».

В марте 1854 года Англия и Франция, поддержав Турцию, объявили о вступлении в войну с Россией. События, происходившие в ходе «Крымской войны», прекрасно описаны Львом Толстым в «Севастопольских рассказах».

Но была еще и война на другом конце континента. В августе англо-французская эскадра под командованием англичанина контр-адмирала Дэвида Прайса предприняла штурм Петропавловска (Петропавловск-Камчатский), дабы положить конец российскому влиянию на тихоокеанском побережье. Шесть вымпелов, 2700 человек, в том числе корпус морской пехоты. Такими силами англичане запросто громили китайские города.

Однако Петропавловск-Камчатский был уже готов к обороне. Военный губернатор Камчатки и командир Петропавловского военного порта генерал-майор Василий Степанович Завойко ещё в марте того же, 1854 года, через американское китобойное судно получил дружественное письмо короля Гавайских островов Камеамеа III о том, что тот располагает достоверными сведениями о возможном нападении летом на Петропавловск англичан и французов.

Казалось – при чем тут Камчатка и Гавайи?

Да дело в том, что Россию и королевства Гавайских островов давно связывали дружеские отношения. Некоторые из этих королевств даже готовы были перейти в российское подданство. Но это было слишком далеко и непонятно для наших императоров. А потому была даже свернута инициатива российско-американской компании, которая уже начала строить на Гавайях три форта. Как бы то ни было, а дружеское письмо из далекого Гонолулу пришло вовремя.

Силы, которыми командовал Завойко, составляли 988 человек (349 человек на кораблях, 368 на батареях и 271 — в стрелковых партиях). Но они умело организовали оборону.

Во время первого штурма погиб командующий вражеской эскадрой Дэвид Прайс.

Вторичная атака сопровождалась высадкой 926 пехотинцев Гибралтарского полка. Десанту противостояли стрелковые команды — не более 300 человек. Полк был разгромлен, его командир капитан Паркер убит, остатки бежали на корабли, потеряв по пути полковое знамя.

Эскадра ушла за подкреплением.

Дело Невельского

Контр-адмирал Василий Степанович Завойко, кругосветный мореплаватель, один из пионеров освоения Тихоокеанского побережья, первый военный губернатор Камчатки (ru.wikipedia.org)

Понимая, что второго натиска не выдержать, Завойко решил эвакуировать Петропавловск. Портовые сооружения и дома были разобраны, наиболее ценные части в виде окон, дверей и т. д. были спрятаны, местному коренному населению было сказано уйти на север. Весной 1855 года солдаты и матросы пропилили во льду проход, и фрегат «Аврора», корвет «Оливуца», транспорты «Байкал», «Двина», «Иртыш» и «Бот № 1» с погруженным на них имуществом, солдатами гарнизона и жителями Петропавловска вышли в море.

Когда англо-французская эскадра в составе уже 9 вымпелов вновь подошла к Петропавловску, она увидела лишь пепелище.

Резонно рассудив, что русские ушли на юг, они бросились в погоню. И 8 мая в заливе Де-Кастри разведывательный отряд англо-французской эскадры в составе трёх военных кораблей настиг беглецов. Однако Завойко действовал решительно: произошло «огневое соприкосновение».

Но, тем не менее, нападавшие «заперли» русскую эскадру в «Татарском заливе» и стали ждать подкрепления.

Однако в ночь на 10 мая русская эскадра под прикрытием тумана снялась с якорей и бесшумно ускользнула из залива. Пройдя по открытому Невельским фарватеру, она зашла в Амур, где у основанного Невельским поста Николаевского (одна изба и шесть человек пограничной стражи) силами прибывших на кораблях солдат, матросов, казаков, «охотников» (добровольцев) и эвакуированных жителей уничтоженного Петропавловска за 2,5 месяца был построен новый город-порт — Николаевск (Николаевск-на-Амуре).

А англичане и французы все ждали, когда же голод и холод вынудят спрятавшихся в «бухте» русских выйти на юг, где их разгромят в открытом бою. Но так и не дождались. Русская эскадра бесследно «исчезла». Ее «нашла» через своих корреспондентов в Москве британская «Таймс». Разразился грандиозный скандал…

P.S. А что касается Гавайев, то небезынтересен и тот факт, что в 1900 году председателем сената гавайской территории США был избран русский революционер-народник Николай Константинович Судзиловский. Эмигрировав из России, он попал на Гавайи в самый разгар политических страстей, во время борьбы сторонников и противников монархии и стал одним из основателей националистической Гавайской Партии Самоуправления. Партия выступала против аннексии США Гавайских островов, благодаря своей популистской платформе и позиции борца за интересы простых гавайцев получила голоса большинства избирателей, и соответственно, большинство в Палате представителей и Сенате гавайской территории. Неудивительно, что Судзиловский был избран председателем Сената, где выступал под гавайским именем Ка-ука Лукини.

***

От автора. Некоторое время назад под псевдонимом С. Морозов (Sakh.com) мною был опубликован цикл материалов по истории Сахалина и Курил. Однако история имеет обыкновение забываться. Поэтому время от времени ее стоит актуализировать, тем более что она у нас крайне необычна и интересна.

sakhalin-ps.ru

Курилы-1. 02.02.2015. С. Морозов. Weekly. Южно-Курильск, Курильск, Северо-Курильск. Сахалин.Инфо

10:16 2 февраля 2015.

Что-то мы все про Сахалин, а как же Курилы?

А там происходили события, аналогичные сахалинским, только в меньших масштабах.

То обстоятельство, что многие острова оставались островами, затрудняло сообщение между ними. Если Сахалин, Хоккайдо и Южные Курилы тысячи лет были единой сушей, Шумшу и Парамушир являлись частью Камчатского полуострова, то средние Курилы были отрезаны от «большой земли» глубоководными проливами.

В начале позднего неолита (30-20 тысяч лет назад) на Курилы начали проникать наши непосредственные предки. С севера палеоазиаты, а с юга… Айны? Нет. Возможно, отдаленные предки айнов, а возможно, те же палеоазиаты, зашедшие на Хоккайдо с Амура. Какие-либо точные данные на этот счет отсутствуют. Единственное, что позволяет говорить об использовании древними «курильского пути», является близость культуры верхнего палеолита Камчатки и Хоккайдо 12-11 тысяч лет назад. Но это была не айнская культура.

На сегодняшний день самые древние археологические поселения Курил относятся к рубежу раннего и среднего неолита (Янкито и Куйбышево на Итурупе, Серноводское на Кунашире) — порядка 5000 лет до нашей эры. Примерно таким же возрастом датируется и керамика, которая явно относится к периоду культуры «Дземона». В рамках технологических схем этой культуры развивалась и каменная индустрия.

Культуру «Дземон», зародившуюся на Хонсю, напрямую относят к айнам. Но это не так, точнее — не совсем так.

Еще в позапрошлом веке на Хонсю были открыты стоянки людей-каннибалов. Каннибализм не был известен ни айнам, ни японцам, поэтому была выдвинута гипотеза о том, что стоянка Аомори принадлежала занимавшим и Хонсю, и Хоккайдо неизвестным доайнским племенам.

В какой-то степени это соответствует и айнским легендам. Когда они завоевывали Хоккайдо, изгнали оттуда народ коропокгуру. Когда завоевывали Курилы — народ тоисэкуру. Когда Сахалин — народ тончи. Все они были безбородыми.

Безбородыми были выходцы с материка.

То, что тунгусо-манчжуры владели (хотя термин «владели» тут абсолютно дик — «занимали») Курилами, это уже не вызывает сомнений.

«В конце VII века на смену культуре Товада на севере Хоккайдо приходит так называемая охотская культура, носители которой переселились туда с Сахалина… Новые мигранты — мохэ в кратчайшие сроки вытеснили протоайнское население с северо-западного и восточного побережий Хоккайдо и переселились далее — на Курильские острова. Их влияние достигало самого севера архипелага. Археологи называют вариант охотской культуры этого времени «Эноура В»… На курильских стоянках того времени обнаружены лепные фигурки медведей, рыб, черепах, лягушек».

Как известно, черепах на Курилах нет, но черепаха была священным животным у народов и государств юга Приморья (черепахи озера Ханка и реки Уссури).

На стоянке в шикотанской бухте Дельфин еще в 1985 году был обнаружен могильник с шестью захоронениями. Анализ останков показал, что «по большинству антропологических признаков население бухты Дельфин отличается от протоайнов… В целом исследования, проведенные в отделе антропологии Музея антропологии и этнографии Российской академии наук, позволяют сравнивать шикотанский череп с краниологическими материалами, относящимися к центрально-азиатскому антропологическому типу».

«Генетик Рюичи Масуда показал, что из 16 генетических параметров восемь специфичны для охотских людей и не найдены среди современных народов. Остальные восемь показывают близость к современным нивхам, уильта, негидальцам, корякам и эвенкам».

Да и потом — в 1622 году итальянский миссионер Д. де Анжелис, побывав на острове Хоккайдо, написал следующее: «…туземцы (айны) ездят на три острова, удаленные от Хоккайдо, закупать черепа морской выдры (калана). Жители этих островов не имеют бород и говорят на совершенно другом языке».

Но это уже было в первом тысячелетии нашей эры.

А до того — сплошная темень. Потому что «охотская культура» тоже не «страдала» каннибализмом. Это были какие-то совершенно другие народы.

Есть гипотеза, что тончи, и коропокгуру, и тоисэкуру были представителями предыдущих колонизационных волн палеоайнов, смешавшихся с монголоидными соседями: «Эти волны были отделены друг от друга сотнями лет. Поэтому локальные группы палеоайнов, разобщенные в силу географической удаленности и особенностей исторического и культурного развития, часто не признавали друг друга за представителей одного народа».

Все настолько запутано, что ясности никакой нет.

Например, не забудем и о жителях юга Камчатки — ительменах.

Ительменский язык принадлежит к чукотско-камчатской группе языков. Но камчатский язык в этой группе только один, ительменский. В нем, конечно, огромное количество заимствований из корякского языка, но основа его совершенно своя. Ительменов называют народом-«одиночкой», имея в виду тот факт, что пока никто не смог найти родственный им народ (примерно так же, как и у наших нивхов и айнов, о чем было упомянуто в предыдущей публикации).

Исследователь ительменского фольклора Володин, делает вывод, что его герои и образы имеют южное происхождение, а «ительмены пришли на Камчатку с юга, через Японию и Курильские острова… Но это уходит в такую глубокую тьму времен, что и представить трудно».

Словом, на Сахалине и Курилах шло постоянное смешение монголоидов и людей дземон, которые в свою очередь были смесью самых разных народов.

«Волны палеоайнов постоянно проникали на Хоккайдо и далее на север, оставаясь и смешиваясь там с местным населением».

Только в конце I тысячелетия нашей эры южная общность протоайнов, условно называемая кувэй (куи, кушо), в результате постоянных войн с японцами за обладание Хонсю, консолидируется и создает культуру «Сацумон». Часть населения охотской культуры мигрировала под их натиском, другая смешалась с кувэй: «Результатом слияния стала культура Тобинитаи, возникшая в IX веке и распространившаяся на востоке Хоккайдо и Южных Курилах, включая Шикотан, Кунашир и Итуруп».

И далее, уже в начале II тысячелетия кувей продолжают свою экспансию, уничтожая или ассимилируя как своих северных собратьев, так и другие коренные народы Курил, сами становясь «коренным народом».

Впрочем, процесс этот был не прост. Напомним уже упомянутое свидетельство де Анжелиса, а также тот факт, что «по свидетельству русских первопроходцев, севере Курильского архипелага проживали люди, внешне и по языку отличавшиеся от айнов Хоккайдо».

В самом деле. Уже современные исследования показывают, что прото-айны даже пассионарной «Южной общности» в те времена начали распадаться на четыре отдельных народа.

«Северная айнская группа была территориально связана с Камчаткой и Северными Курилами. Антропологически северная группа занимает промежуточное положение между айнами и ительменами в результате метисации названных народов в контактной зоне. Вторая группа — протоайны Южных Курил и восточной части о-ва Хоккайдо. Особенности их культуры неясны, но исторически это та самая группа, которая ассимилировала население охотской культуры названного района. Третья группа — айны южной и средней частей Хоккайдо. Эта группа в культурном отношении была ближе всех к японцам. Айны северной части Хоккайдо получили большую примесь монголоидной крови от поглощенного ими раннесредневекового населения охотских поселений и естественным образом была ближе всего к сахалинским айнам. И, наконец, четвертая группа — сахалинские айны, культура которых распространялась далеко на север… Сахалинские айны были наиболее сильно метисированы в результате чересполосной жизни с другими сахалинскими этносами. Также известно об айнах с озера Кизи на Нижнем Амуре. Это отдельная субэтническая группа, во многом оторванная от своего народа и позднее давшая начало айнско-орочским родам. Ввиду активного продвижения протоайнов кувэй на север, айнская примесь имеет широкое распространение среди народов Дальнего Востока».

Ход истории сложился так, что эти народы так и не появились. От них осталась только некая аморфная общность — «айны».

Начинается «Новое время» — время столкновения глобальных держав.

В 1636 году глава с трудом закрепившегося на юге Хоккайдо клана Мацумаэ (об интереснейшей истории этих авантюристов еще расскажем, куда без них-то?!) направляет своего вассала Кодо Седзаэмон посмотреть, что за земли находятся на севере. В 1644 году по итогам экспедиции была составлена первая японская карта Сахалина и Курильских островов. На карте довольно точно изображены Анивский залив, крайние юго-запад и юго-восток Сахалина, залив и даже мыс Терпения. А вот до Курил японцы не добрались и изобразили их со слов хоккайдских айнов небольшой группой островов к востоку от Хоккайдо.

А за год до этого 14 июня 1963 года флейт (так назывались голландские военно-транспортные суда) «Кастрикум», снаряженный голландской Ост-Индской компанией на поиски «Островов золота и серебра», подходит к островам Малой Курильской гряды и Кунаширу, затем следует к Итурупу, и проходит пролив между ним и Урупом.

Капитан Маартен Герритсен Фриз, чье имя носит сейчас этот пролив, принимает Уруп за часть Американского континента.

23 июня 1643 года, поднявшись на высокую гору с плоской вершиной, Фриз в присутствии членов экипажа «Кастрикума» установил там деревянный крест и объявил эту землю (Уруп) собственностью Ост-Индской компании, то есть голландским владением.

Впрочем, тут он немного «опоздал». Клан Мацумаэ, владевший к тому времени небольшим княжеством на юге Хоккайдо (60 рю в поперечнике, то есть меньше иного сахалинского района), давно уже объявил, что все северные земли принадлежат ему. Земель этих они, как уже было сказано выше, практически не знали вовсе, но «попытка не пытка», не так ли?

14 июля «Кастрикум» входит в залив Анива, опять же путая Сахалин с Хоккайдо, 27 июля — в залив Терпения, видит островов Тюленей и возвращается домой в Батавию (остров Ява).

В 1710 году экспедицию на Сахалин (скорее всего как карательный поход против набегов айнов) организует очередная китайская (тунгусо-манчжурская) императорская династия Цин. В очередной раз Сахалин объявляется принадлежащим данной империи, по поводу чего аборигены в очередной раз смеются, и не без причины — в следующие столетия китайцы появляются здесь или в виде редких купцов, или гастарбайтеров.

Зато в 1711 году, пока Япония проводит политику самоизоляции и отгораживается от всего остального мира «железным занавесом», на северные Курилы высаживаются русские казаки. «Полугосударевы люди» (как это уже сказано в XX веке — не только «добрым словом», но и «добрым словом и пистолетом») начинают обживать всю цепочку островов прочно и уверенно…

«К 70 годам XVIII века, — пишет современный американский историк Джон Стефан,- русские побывали почти на всех островах Курильской цепи и этим почти единолично провели предварительное обследование архипелага. Их достижения более чем замечательны».

А что японцы? А они опомнились только к этому времени. И то не без влияния одного из представителей тогдашней «российской оппозиции» (вообще исторические сюжеты ходят по кругу).

История интереснейшая.

Был такой авантюрист граф Мориц-Август (Маури́ций) Бениовский, он же «барон Аладар фон Бенгоро». Словаки считают его своим. Участвовал в борьбе польской шляхты против России, был взят в плен и отпущен на свободу под честное слово, что не будет больше сражаться против русских. Однако слова не сдержал. И вновь попал в плен. Был сослан на жительство в Казань на постой к местному купцу Вислогузову. Бежал, но в Санкт-Петербурге был пойман. По повелению Екатерины II вместе с приятелями сослан на Камчатку с тем, чтобы «кормиться трудами рук своих».

Кормиться этим делом он, естественно, не стал, в апреле 1771 года сагитировав всех, кого смог, захватил власть в Большерецке и сверг власть Екатерины II.

Накануне бунта коменданту гарнизона Нилову донесли о готовящихся беспорядках, «он тотчас послал команду солдат, чтобы арестовать Беневского, на этом успокоился и снова напился».

Большерецк был взят заговорщиками без боя, «если не считать перестрелку с казаком Черных, укрывшимся в своем доме».

Погиб во время переворота только комендант Нилов, который, будучи разбуженным в нетрезвом состоянии, не разобравшись, полез в драку.

Заговорщики, кстати, организовали его похороны честь по чести.

Немногочисленное население тогдашней камчатской столицы было приведено к присяге на верность новому императору Павлу Петровичу (сыну Екатерины II, будущему (с 1976 года) императору Павлу I).

Пока местные обыватели (23 купеческих лавки и 41 обывательский дом на 90 «постояльцев», и 70 человек гарнизона, из которых 40-50 всегда были в разъездах) раздумывали — какая же нонче власть — «красные, аль белые?», граф «со товарищи» захватил галиот «Святой Петр» и удрал с Камчатки. Было ему в ту пору 25 лет.

Вдоль Курил и мимо Японии он двинулся во Францию.

«Из 70 человек, отплывших с Камчатки, во Францию прибыли 37 мужчин и 3 женщины… Екатерина II рассудила, что в этом случае лучше всего проявить милосердие и избежать излишней огласки. К тому же сама невероятность плавания и лишения, выпавшие на долю беглецов, её растрогали. 27 марта 1773 года восемнадцать «заговорщиков», изъявивших желание вернуться в Россию, отправились домой».

Ну а граф оставался «графом». Окончил он свою яркую жизнь… королем Мадагаскара, объявив французскую колонию, с одобрения местных вождей, своим личным владением. И в связи с этим погиб от пули безымянного солдата французского экспедиционного корпуса. Было ему в ту пору 40 лет (а в первый раз королем Мадагаскара (тогда еще с согласия Франции) он стал в 28 лет).

Но нам в этой занимательнейшей истории интересно другое.

Проплывая мимо Японии (на берег из-за «железного занавеса» его туда не пустили), Бениовский передал в адрес голландской фактории в Нагасаки несколько писем. Эти письма были переведены голландцами на японский язык и переданы японским властям, а также распространены по всему миру. И в одном из них было сообщено, что «в этом году два русских галиота и один фрегат, выполняя тайный приказ, совершили плавание вокруг берегов Японии и занесли свои наблюдения на карту, готовясь к наступлению на Мацума (Хоккайдо) и прилегающие к нему острова, расположенные на 41°38′ северной широты, наступлению, намеченному на следующий год. С этой целью на одном из Курильских островов, находящемся ближе других к Камчатке, построена крепость и подготовлены снаряды, артиллерия и провиантские склады».

Подпись — «Барон Аладар фон Бенгоро, армейский военачальник в плену, 20 июля 1771 года».

Уже тогда короли и прочие императоры поняли, что это чистая дезинформация или, говоря по-нынешнему, «фейк». И не только они, а и люди, близко знакомые с ситуацией.

Точно так же, как и сейчас — вдруг стремительно распространяется по миру интернет-волна о неком события. И только участники этого события сидят и недоумевают — да ведь все было совершенно не так…

Вот и тогда директора голландской фактории (японцы разрешили себе торговлю только с Голландией) писали в свои «верха»: «Мы считаем, что его письмо содержит заявление, не имеющее под собой никакого основания и все в нем предоставляется несуразным и трудно поддающимся проверке…»

Но уже произошло брожение в умах местной интеллектуальной элиты, как обычно, не ведающей об истинном положении дел.

Мирный японский врач Кудо Хэйсукэ взял и написал книгу «Размышления о красноволосых эдзо» (о якобы стремительно «заселяющих» Хоккайдо русских): «Если мириться с тем, что происходит, то вся земля Эдзо (Хоккайдо) станет русской территорией. Поэтому в качестве предупредительной меры необходимо разрабатывать богатства Эдзо, мобилизовать государственные ресурсы, умело вести дела на севере. Если поступить таким образом, то проникновение России, видимо, будет предотвращено».

Вскоре эту книгу прочел сегун Танума Окицугу, и она произвела на него сильное впечатление.

Думается, эта книга произвела бы не менее сильное впечатление и на Екатерину II — это какие-такие наши люди заселяют без нашего соизволения какое-то «Эдзо»?

В 1784 году Кудо Хэйсукэ был приглашен к сегуну и смог убедить его пересмотреть свою политику по отношению к северу. Для начала сегун затребовал сведения о том, что там находиться, от клана Мацумаэ. Однако предоставленный Мацумаэ доклад «был составлен в крайне туманных выражениях и не удовлетворил правительство».

Проще говоря, «Великие Властители Всех Северных Территорий Вплоть До Северного Полюса» откровенно ничего о них не знали и, естественно, ничем не владели. Только как бы «подразумевали»…

Поэтому в конце апреля 1785 года для уточнения хотя бы ближайшей сотни километров в округе во владения клана Мацумаэ прибыла специальная японская правительственная экспедиция в составе тридцати человек. Она разделились на два отряда. В том, что отправился узнавать, «что есть такое Курилы?», был бывший «носильщик топографических инструментов сын крестьянина Могами Токунай».

Этот человек и стал первым серьезным японским исследователем Сахалина.

В 90-е годы прошлого века, когда произошло раскрытие всяческой информации, на Сахалине зазвучало имя Мамия Риндзо — мол, он был первым и все такое.

Нет. Первым был путешественник (правительственный агент) Могами Токунай.

В конце зимы 1786 года он уже в качестве официального топосъемщика на айнской лодке переправился на остров Кунашир. 18 апреля высадился на Итурупе. Здесь встретился с русскими, которые рассказали ему и о Курильских островах, и о Камчатке, и о прочих занимательных вещах…

Работа экспедиции, впрочем, была вскоре прервана. В 1786 году главой правительства Японии стал Мацудайра Саданобу. Он не проявил интереса к продолжению исследований на севере и закрыл этот проект.

А в 1790 году Василий Звездочетов «со товарищи» в бухте Алеутка на Урупе уже рубит избы под первое постоянное земледельческое русское поселение на Курилах — «Курилороссию»…

И в это же время родился Пушкин А.С., который в лицейские годы вступил в тайное общество «Чак-чак», ставившее своей целью установление на Сахалине демократической республики.

sakhalin.info

Курилы-1 — МК Сахалин

Что-то мы все про Сахалин, а как же Курилы?

А там происходили события, аналогичные сахалинским, только в меньших масштабах.

То обстоятельство, что многие острова оставались островами, затрудняло сообщение между ними. Если Сахалин, Хоккайдо и Южные Курилы тысячи лет были единой сушей, Шумшу и Парамушир являлись частью Камчатского полуострова, то средние Курилы были отрезаны от «большой земли» глубоководными проливами.

В начале позднего неолита (30-20 тысяч лет назад) на Курилы начали проникать наши непосредственные предки. С севера палеоазиаты, а с юга… Айны? Нет. Возможно, отдаленные предки айнов, а возможно, те же палеоазиаты, зашедшие на Хоккайдо с Амура. Какие-либо точные данные на этот счет отсутствуют. Единственное, что позволяет говорить об использовании древними «курильского пути», является близость культуры верхнего палеолита Камчатки и Хоккайдо 12-11 тысяч лет назад. Но это была не айнская культура.

На сегодняшний день самые древние археологические поселения Курил относятся к рубежу раннего и среднего неолита (Янкито и Куйбышево на Итурупе, Серноводское на Кунашире) — порядка 5000 лет до нашей эры. Примерно таким же возрастом датируется и керамика, которая явно относится к периоду культуры «Дземона». В рамках технологических схем этой культуры развивалась и каменная индустрия.

Культуру «Дземон», зародившуюся на Хонсю, напрямую относят к айнам. Но это не так, точнее — не совсем так.

Еще в позапрошлом веке на Хонсю были открыты стоянки людей-каннибалов. Каннибализм не был известен ни айнам, ни японцам, поэтому была выдвинута гипотеза о том, что стоянка Аомори принадлежала занимавшим и Хонсю, и Хоккайдо неизвестным доайнским племенам.

В какой-то степени это соответствует и айнским легендам. Когда они завоевывали Хоккайдо, изгнали оттуда народ коропокгуру. Когда завоевывали Курилы — народ тоисэкуру. Когда Сахалин — народ тончи. Все они были безбородыми.

Безбородыми были выходцы с материка.

То, что тунгусо-манчжуры владели (хотя термин «владели» тут абсолютно дик — «занимали») Курилами, это уже не вызывает сомнений.

«В конце VII века на смену культуре Товада на севере Хоккайдо приходит так называемая охотская культура, носители которой переселились туда с Сахалина… Новые мигранты — мохэ в кратчайшие сроки вытеснили протоайнское население с северо-западного и восточного побережий Хоккайдо и переселились далее — на Курильские острова. Их влияние достигало самого севера архипелага. Археологи называют вариант охотской культуры этого времени «Эноура В»… На курильских стоянках того времени обнаружены лепные фигурки медведей, рыб, черепах, лягушек».

Как известно, черепах на Курилах нет, но черепаха была священным животным у народов и государств юга Приморья (черепахи озера Ханка и реки Уссури).

На стоянке в шикотанской бухте Дельфин еще в 1985 году был обнаружен могильник с шестью захоронениями. Анализ останков показал, что «по большинству антропологических признаков население бухты Дельфин отличается от протоайнов… В целом исследования, проведенные в отделе антропологии Музея антропологии и этнографии Российской академии наук, позволяют сравнивать шикотанский череп с краниологическими материалами, относящимися к центрально-азиатскому антропологическому типу».

«Генетик Рюичи Масуда показал, что из 16 генетических параметров восемь специфичны для охотских людей и не найдены среди современных народов. Остальные восемь показывают близость к современным нивхам, уильта, негидальцам, корякам и эвенкам».

Да и потом — в 1622 году итальянский миссионер Д. де Анжелис, побывав на острове Хоккайдо, написал следующее: «…туземцы (айны) ездят на три острова, удаленные от Хоккайдо, закупать черепа морской выдры (калана). Жители этих островов не имеют бород и говорят на совершенно другом языке».

Но это уже было в первом тысячелетии нашей эры.

А до того — сплошная темень. Потому что «охотская культура» тоже не «страдала» каннибализмом. Это были какие-то совершенно другие народы.

Есть гипотеза, что тончи, и коропокгуру, и тоисэкуру были представителями предыдущих колонизационных волн палеоайнов, смешавшихся с монголоидными соседями: «Эти волны были отделены друг от друга сотнями лет. Поэтому локальные группы палеоайнов, разобщенные в силу географической удаленности и особенностей исторического и культурного развития, часто не признавали друг друга за представителей одного народа».

Все настолько запутано, что ясности никакой нет.

Например, не забудем и о жителях юга Камчатки — ительменах.

Ительменский язык принадлежит к чукотско-камчатской группе языков. Но камчатский язык в этой группе только один, ительменский. В нем, конечно, огромное количество заимствований из корякского языка, но основа его совершенно своя. Ительменов называют народом-«одиночкой», имея в виду тот факт, что пока никто не смог найти родственный им народ (примерно так же, как и у наших нивхов и айнов, о чем было упомянуто в предыдущей публикации).

Исследователь ительменского фольклора Володин, делает вывод, что его герои и образы имеют южное происхождение, а «ительмены пришли на Камчатку с юга, через Японию и Курильские острова… Но это уходит в такую глубокую тьму времен, что и представить трудно».

Словом, на Сахалине и Курилах шло постоянное смешение монголоидов и людей дземон, которые в свою очередь были смесью самых разных народов.

«Волны палеоайнов постоянно проникали на Хоккайдо и далее на север, оставаясь и смешиваясь там с местным населением».

Только в конце I тысячелетия нашей эры южная общность протоайнов, условно называемая кувэй (куи, кушо), в результате постоянных войн с японцами за обладание Хонсю, консолидируется и создает культуру «Сацумон». Часть населения охотской культуры мигрировала под их натиском, другая смешалась с кувэй: «Результатом слияния стала культура Тобинитаи, возникшая в IX веке и распространившаяся на востоке Хоккайдо и Южных Курилах, включая Шикотан, Кунашир и Итуруп».

И далее, уже в начале II тысячелетия кувей продолжают свою экспансию, уничтожая или ассимилируя как своих северных собратьев, так и другие коренные народы Курил, сами становясь «коренным народом».

Впрочем, процесс этот был не прост. Напомним уже упомянутое свидетельство де Анжелиса, а также тот факт, что «по свидетельству русских первопроходцев, севере Курильского архипелага проживали люди, внешне и по языку отличавшиеся от айнов Хоккайдо».

В самом деле. Уже современные исследования показывают, что прото-айны даже пассионарной «Южной общности» в те времена начали распадаться на четыре отдельных народа.

«Северная айнская группа была территориально связана с Камчаткой и Северными Курилами. Антропологически северная группа занимает промежуточное положение между айнами и ительменами в результате метисации названных народов в контактной зоне. Вторая группа — протоайны Южных Курил и восточной части о-ва Хоккайдо. Особенности их культуры неясны, но исторически это та самая группа, которая ассимилировала население охотской культуры названного района. Третья группа — айны южной и средней частей Хоккайдо. Эта группа в культурном отношении была ближе всех к японцам. Айны северной части Хоккайдо получили большую примесь монголоидной крови от поглощенного ими раннесредневекового населения охотских поселений и естественным образом была ближе всего к сахалинским айнам. И, наконец, четвертая группа — сахалинские айны, культура которых распространялась далеко на север… Сахалинские айны были наиболее сильно метисированы в результате чересполосной жизни с другими сахалинскими этносами. Также известно об айнах с озера Кизи на Нижнем Амуре. Это отдельная субэтническая группа, во многом оторванная от своего народа и позднее давшая начало айнско-орочским родам. Ввиду активного продвижения протоайнов кувэй на север, айнская примесь имеет широкое распространение среди народов Дальнего Востока».

Ход истории сложился так, что эти народы так и не появились. От них осталась только некая аморфная общность — «айны».

Начинается «Новое время» — время столкновения глобальных держав.

В 1636 году глава с трудом закрепившегося на юге Хоккайдо клана Мацумаэ (об интереснейшей истории этих авантюристов еще расскажем, куда без них-то?!) направляет своего вассала Кодо Седзаэмон посмотреть, что за земли находятся на севере. В 1644 году по итогам экспедиции была составлена первая японская карта Сахалина и Курильских островов. На карте довольно точно изображены Анивский залив, крайние юго-запад и юго-восток Сахалина, залив и даже мыс Терпения. А вот до Курил японцы не добрались и изобразили их со слов хоккайдских айнов небольшой группой островов к востоку от Хоккайдо.

А за год до этого 14 июня 1963 года флейт (так назывались голландские военно-транспортные суда) «Кастрикум», снаряженный голландской Ост-Индской компанией на поиски «Островов золота и серебра», подходит к островам Малой Курильской гряды и Кунаширу, затем следует к Итурупу, и проходит пролив между ним и Урупом.

Капитан Маартен Герритсен Фриз, чье имя носит сейчас этот пролив, принимает Уруп за часть Американского континента.

23 июня 1643 года, поднявшись на высокую гору с плоской вершиной, Фриз в присутствии членов экипажа «Кастрикума» установил там деревянный крест и объявил эту землю (Уруп) собственностью Ост-Индской компании, то есть голландским владением.

Впрочем, тут он немного «опоздал». Клан Мацумаэ, владевший к тому времени небольшим княжеством на юге Хоккайдо (60 рю в поперечнике, то есть меньше иного сахалинского района), давно уже объявил, что все северные земли принадлежат ему. Земель этих они, как уже было сказано выше, практически не знали вовсе, но «попытка не пытка», не так ли?

14 июля «Кастрикум» входит в залив Анива, опять же путая Сахалин с Хоккайдо, 27 июля — в залив Терпения, видит островов Тюленей и возвращается домой в Батавию (остров Ява).

В 1710 году экспедицию на Сахалин (скорее всего как карательный поход против набегов айнов) организует очередная китайская (тунгусо-манчжурская) императорская династия Цин. В очередной раз Сахалин объявляется принадлежащим данной империи, по поводу чего аборигены в очередной раз смеются, и не без причины — в следующие столетия китайцы появляются здесь или в виде редких купцов, или гастарбайтеров.

Зато в 1711 году, пока Япония проводит политику самоизоляции и отгораживается от всего остального мира «железным занавесом», на северные Курилы высаживаются русские казаки. «Полугосударевы люди» (как это уже сказано в XX веке — не только «добрым словом», но и «добрым словом и пистолетом») начинают обживать всю цепочку островов прочно и уверенно…

«К 70 годам XVIII века, — пишет современный американский историк Джон Стефан,- русские побывали почти на всех островах Курильской цепи и этим почти единолично провели предварительное обследование архипелага. Их достижения более чем замечательны».

А что японцы? А они опомнились только к этому времени. И то не без влияния одного из представителей тогдашней «российской оппозиции» (вообще исторические сюжеты ходят по кругу).

История интереснейшая.

Был такой авантюрист граф Мориц-Август (Маури́ций) Бениовский, он же «барон Аладар фон Бенгоро». Словаки считают его своим. Участвовал в борьбе польской шляхты против России, был взят в плен и отпущен на свободу под честное слово, что не будет больше сражаться против русских. Однако слова не сдержал. И вновь попал в плен. Был сослан на жительство в Казань на постой к местному купцу Вислогузову. Бежал, но в Санкт-Петербурге был пойман. По повелению Екатерины II вместе с приятелями сослан на Камчатку с тем, чтобы «кормиться трудами рук своих».

Кормиться этим делом он, естественно, не стал, в апреле 1771 года сагитировав всех, кого смог, захватил власть в Большерецке и сверг власть Екатерины II.

Накануне бунта коменданту гарнизона Нилову донесли о готовящихся беспорядках, «он тотчас послал команду солдат, чтобы арестовать Беневского, на этом успокоился и снова напился».

Большерецк был взят заговорщиками без боя, «если не считать перестрелку с казаком Черных, укрывшимся в своем доме».

Погиб во время переворота только комендант Нилов, который, будучи разбуженным в нетрезвом состоянии, не разобравшись, полез в драку.

Заговорщики, кстати, организовали его похороны честь по чести.

Немногочисленное население тогдашней камчатской столицы было приведено к присяге на верность новому императору Павлу Петровичу (сыну Екатерины II, будущему (с 1976 года) императору Павлу I).

Пока местные обыватели (23 купеческих лавки и 41 обывательский дом на 90 «постояльцев», и 70 человек гарнизона, из которых 40-50 всегда были в разъездах) раздумывали — какая же нонче власть — «красные, аль белые?», граф «со товарищи» захватил галиот «Святой Петр» и удрал с Камчатки. Было ему в ту пору 25 лет.

Вдоль Курил и мимо Японии он двинулся во Францию.

«Из 70 человек, отплывших с Камчатки, во Францию прибыли 37 мужчин и 3 женщины… Екатерина II рассудила, что в этом случае лучше всего проявить милосердие и избежать излишней огласки. К тому же сама невероятность плавания и лишения, выпавшие на долю беглецов, её растрогали. 27 марта 1773 года восемнадцать «заговорщиков», изъявивших желание вернуться в Россию, отправились домой».

Ну а граф оставался «графом». Окончил он свою яркую жизнь… королем Мадагаскара, объявив французскую колонию, с одобрения местных вождей, своим личным владением. И в связи с этим погиб от пули безымянного солдата французского экспедиционного корпуса. Было ему в ту пору 40 лет (а в первый раз королем Мадагаскара (тогда еще с согласия Франции) он стал в 28 лет).

Но нас в этой занимательнейшей истории интересно другое.

Проплывая мимо Японии (на берег из-за «железного занавеса» его туда не пустили), Бениовский передал в адрес голландской фактории в Нагасаки несколько писем. Эти письма были переведены голландцами на японский язык и переданы японским властям, а также распространены по всему миру. И в одном из них было сообщено, что «в этом году два русских галиота и один фрегат, выполняя тайный приказ, совершили плавание вокруг берегов Японии и занесли свои наблюдения на карту, готовясь к наступлению на Мацума (Хоккайдо) и прилегающие к нему острова, расположенные на 41°38′ северной широты, наступлению, намеченному на следующий год. С этой целью на одном из Курильских островов, находящемся ближе других к Камчатке, построена крепость и подготовлены снаряды, артиллерия и провиантские склады».

Подпись — «Барон Аладар фон Бенгоро, армейский военачальник в плену, 20 июля 1771 года».

Уже тогда короли и прочие императоры поняли, что это чистая дезинформация или, говоря по-нынешнему, «фейк». И не только они, а и люди, близко знакомые с ситуацией.

Точно так же, как и сейчас — вдруг стремительно распространяется по миру интернет-волна о неком события. И только участники этого события сидят и недоумевают — да ведь все было совершенно не так…

Вот и тогда директора голландской фактории (японцы разрешили себе торговлю только с Голландией) писали в свои «верха»: «Мы считаем, что его письмо содержит заявление, не имеющее под собой никакого основания и все в нем предоставляется несуразным и трудно поддающимся проверке…»

Но уже произошло брожение в умах местной интеллектуальной элиты, как обычно, не ведающей об истинном положении дел.

Мирный японский врач Кудо Хэйсукэ взял и написал книгу «Размышления о красноволосых эдзо» (о якобы стремительно «заселяющих» Хоккайдо русских): «Если мириться с тем, что происходит, то вся земля Эдзо (Хоккайдо) станет русской территорией. Поэтому в качестве предупредительной меры необходимо разрабатывать богатства Эдзо, мобилизовать государственные ресурсы, умело вести дела на севере. Если поступить таким образом, то проникновение России, видимо, будет предотвращено».

Вскоре эту книгу прочел сегун Танума Окицугу, и она произвела на него сильное впечатление.

Думается, эта книга произвела бы не менее сильное впечатление и на Екатерину II — это какие-такие наши люди заселяют без нашего соизволения какое-то «Эдзо»?

В 1784 году Кудо Хэйсукэ был приглашен к сегуну и смог убедить его пересмотреть свою политику по отношению к северу. Для начала сегун затребовал сведения о том, что там находиться, от клана Мацумаэ. Однако предоставленный Мацумаэ доклад «был составлен в крайне туманных выражениях и не удовлетворил правительство».

Проще говоря, «Великие Властители Всех Северных Территорий Вплоть До Северного Полюса» откровенно ничего о них не знали и, естественно, ничем не владели. Только как бы «подразумевали»…

Поэтому в конце апреля 1785 года для уточнения хотя бы ближайшей сотни километров в округе во владения клана Мацумаэ прибыла специальная японская правительственная экспедиция в составе тридцати человек. Она разделились на два отряда. В том, что отправился узнавать, «что есть такое Курилы?», был бывший «носильщик топографических инструментов сын крестьянина Могами Токунай».

Этот человек и стал первым серьезным японским исследователем Сахалина.

В 90-е годы прошлого века, когда произошло раскрытие всяческой информации, на Сахалине зазвучало имя Мамия Риндзо — мол, он был первым и все такое.

Нет. Первым был путешественник (правительственный агент) Могами Токунай.

В конце зимы 1786 года он уже в качестве официального топосъемщика на айнской лодке переправился на остров Кунашир. 18 апреля высадился на Итурупе. Здесь встретился с русскими, которые рассказали ему и о Курильских островах, и о Камчатке, и о прочих занимательных вещах…

Работа экспедиции, впрочем, была вскоре прервана. В 1786 году главой правительства Японии стал Мацудайра Саданобу. Он не проявил интереса к продолжению исследований на севере и закрыл этот проект.

А в 1790 году Василий Звездочетов «со товарищи» в бухте Алеутка на Урупе уже рубит избы под первое постоянное земледельческое русское поселение на Курилах — «Курилороссию»…

И в это же время родился Пушкин А.С., который в лицейские годы вступил в тайное общество «Чак-чак», ставившее своей целью установление на Сахалине демократической республики.

www.mk-sakhalin.ru

Курильские новости

Курилы-1

Что-то мы все про Сахалин, а как же Курилы?

А там происходили события, аналогичные сахалинским, только в меньших масштабах.

То обстоятельство, что многие острова оставались островами, затрудняло сообщение между ними. Если Сахалин, Хоккайдо и Южные Курилы тысячи лет были единой сушей, Шумшу и Парамушир являлись частью Камчатского полуострова, то средние Курилы были отрезаны от «большой земли» глубоководными проливами.

В начале позднего неолита (30-20 тысяч лет назад) на Курилы начали проникать наши непосредственные предки. С севера палеоазиаты, а с юга… Айны? Нет. Возможно, отдаленные предки айнов, а возможно, те же палеоазиаты, зашедшие на Хоккайдо с Амура. Какие-либо точные данные на этот счет отсутствуют. Единственное, что позволяет говорить об использовании древними «курильского пути», является близость культуры верхнего палеолита Камчатки и Хоккайдо 12-11 тысяч лет назад. Но это была не айнская культура.

На сегодняшний день самые древние археологические поселения Курил относятся к рубежу раннего и среднего неолита (Янкито и Куйбышево на Итурупе, Серноводское на Кунашире) — порядка 5000 лет до нашей эры. Примерно таким же возрастом датируется и керамика, которая явно относится к периоду культуры «Дземона». В рамках технологических схем этой культуры развивалась и каменная индустрия.

Культуру «Дземон», зародившуюся на Хонсю, напрямую относят к айнам. Но это не так, точнее — не совсем так.

Еще в позапрошлом веке на Хонсю были открыты стоянки людей-каннибалов. Каннибализм не был известен ни айнам, ни японцам, поэтому была выдвинута гипотеза о том, что стоянка Аомори принадлежала занимавшим и Хонсю, и Хоккайдо неизвестным доайнским племенам.

В какой-то степени это соответствует и айнским легендам. Когда они завоевывали Хоккайдо, изгнали оттуда народ коропокгуру. Когда завоевывали Курилы — народ тоисэкуру. Когда Сахалин — народ тончи. Все они были безбородыми.

Безбородыми были выходцы с материка.

То, что тунгусо-манчжуры владели (хотя термин «владели» тут абсолютно дик — «занимали») Курилами, это уже не вызывает сомнений.

«В конце VII века на смену культуре Товада на севере Хоккайдо приходит так называемая охотская культура, носители которой переселились туда с Сахалина… Новые мигранты — мохэ в кратчайшие сроки вытеснили протоайнское население с северо-западного и восточного побережий Хоккайдо и переселились далее — на Курильские острова. Их влияние достигало самого севера архипелага. Археологи называют вариант охотской культуры этого времени «Эноура В»… На курильских стоянках того времени обнаружены лепные фигурки медведей, рыб, черепах, лягушек».

Как известно, черепах на Курилах нет, но черепаха была священным животным у народов и государств юга Приморья (черепахи озера Ханка и реки Уссури).

На стоянке в шикотанской бухте Дельфин еще в 1985 году был обнаружен могильник с шестью захоронениями. Анализ останков показал, что «по большинству антропологических признаков население бухты Дельфин отличается от протоайнов… В целом исследования, проведенные в отделе антропологии Музея антропологии и этнографии Российской академии наук, позволяют сравнивать шикотанский череп с краниологическими материалами, относящимися к центрально-азиатскому антропологическому типу».

«Генетик Рюичи Масуда показал, что из 16 генетических параметров восемь специфичны для охотских людей и не найдены среди современных народов. Остальные восемь показывают близость к современным нивхам, уильта, негидальцам, корякам и эвенкам».

Да и потом — в 1622 году итальянский миссионер Д. де Анжелис, побывав на острове Хоккайдо, написал следующее: «…туземцы (айны) ездят на три острова, удаленные от Хоккайдо, закупать черепа морской выдры (калана). Жители этих островов не имеют бород и говорят на совершенно другом языке».

Но это уже было в первом тысячелетии нашей эры.

А до того — сплошная темень. Потому что «охотская культура» тоже не «страдала» каннибализмом. Это были какие-то совершенно другие народы.

Есть гипотеза, что тончи, и коропокгуру, и тоисэкуру были представителями предыдущих колонизационных волн палеоайнов, смешавшихся с монголоидными соседями: «Эти волны были отделены друг от друга сотнями лет. Поэтому локальные группы палеоайнов, разобщенные в силу географической удаленности и особенностей исторического и культурного развития, часто не признавали друг друга за представителей одного народа».

Все настолько запутано, что ясности никакой нет.

Например, не забудем и о жителях юга Камчатки — ительменах.

Ительменский язык принадлежит к чукотско-камчатской группе языков. Но камчатский язык в этой группе только один, ительменский. В нем, конечно, огромное количество заимствований из корякского языка, но основа его совершенно своя. Ительменов называют народом-«одиночкой», имея в виду тот факт, что пока никто не смог найти родственный им народ (примерно так же, как и у наших нивхов и айнов, о чем было упомянуто в предыдущей публикации).

Исследователь ительменского фольклора Володин, делает вывод, что его герои и образы имеют южное происхождение, а «ительмены пришли на Камчатку с юга, через Японию и Курильские острова… Но это уходит в такую глубокую тьму времен, что и представить трудно».

Словом, на Сахалине и Курилах шло постоянное смешение монголоидов и людей дземон, которые в свою очередь были смесью самых разных народов.

«Волны палеоайнов постоянно проникали на Хоккайдо и далее на север, оставаясь и смешиваясь там с местным населением».

Только в конце I тысячелетия нашей эры южная общность протоайнов, условно называемая кувэй (куи, кушо), в результате постоянных войн с японцами за обладание Хонсю, консолидируется и создает культуру «Сацумон». Часть населения охотской культуры мигрировала под их натиском, другая смешалась с кувэй: «Результатом слияния стала культура Тобинитаи, возникшая в IX веке и распространившаяся на востоке Хоккайдо и Южных Курилах, включая Шикотан, Кунашир и Итуруп».

И далее, уже в начале II тысячелетия кувей продолжают свою экспансию, уничтожая или ассимилируя как своих северных собратьев, так и другие коренные народы Курил, сами становясь «коренным народом».

Впрочем, процесс этот был не прост. Напомним уже упомянутое свидетельство де Анжелиса, а также тот факт, что «по свидетельству русских первопроходцев, севере Курильского архипелага проживали люди, внешне и по языку отличавшиеся от айнов Хоккайдо».

В самом деле. Уже современные исследования показывают, что прото-айны даже пассионарной «Южной общности» в те времена начали распадаться на четыре отдельных народа.

«Северная айнская группа была территориально связана с Камчаткой и Северными Курилами. Антропологически северная группа занимает промежуточное положение между айнами и ительменами в результате метисации названных народов в контактной зоне. Вторая группа — протоайны Южных Курил и восточной части о-ва Хоккайдо. Особенности их культуры неясны, но исторически это та самая группа, которая ассимилировала население охотской культуры названного района. Третья группа — айны южной и средней частей Хоккайдо. Эта группа в культурном отношении была ближе всех к японцам. Айны северной части Хоккайдо получили большую примесь монголоидной крови от поглощенного ими раннесредневекового населения охотских поселений и естественным образом была ближе всего к сахалинским айнам. И, наконец, четвертая группа — сахалинские айны, культура которых распространялась далеко на север… Сахалинские айны были наиболее сильно метисированы в результате чересполосной жизни с другими сахалинскими этносами. Также известно об айнах с озера Кизи на Нижнем Амуре. Это отдельная субэтническая группа, во многом оторванная от своего народа и позднее давшая начало айнско-орочским родам. Ввиду активного продвижения протоайнов кувэй на север, айнская примесь имеет широкое распространение среди народов Дальнего Востока».

Ход истории сложился так, что эти народы так и не появились. От них осталась только некая аморфная общность — «айны».

Начинается «Новое время» — время столкновения глобальных держав.

В 1636 году глава с трудом закрепившегося на юге Хоккайдо клана Мацумаэ (об интереснейшей истории этих авантюристов еще расскажем, куда без них-то?!) направляет своего вассала Кодо Седзаэмон посмотреть, что за земли находятся на севере. В 1644 году по итогам экспедиции была составлена первая японская карта Сахалина и Курильских островов. На карте довольно точно изображены Анивский залив, крайние юго-запад и юго-восток Сахалина, залив и даже мыс Терпения. А вот до Курил японцы не добрались и изобразили их со слов хоккайдских айнов небольшой группой островов к востоку от Хоккайдо.

А за год до этого 14 июня 1963 года флейт (так назывались голландские военно-транспортные суда) «Кастрикум», снаряженный голландской Ост-Индской компанией на поиски «Островов золота и серебра», подходит к островам Малой Курильской гряды и Кунаширу, затем следует к Итурупу, и проходит пролив между ним и Урупом.

Капитан Маартен Герритсен Фриз, чье имя носит сейчас этот пролив, принимает Уруп за часть Американского континента.

23 июня 1643 года, поднявшись на высокую гору с плоской вершиной, Фриз в присутствии членов экипажа «Кастрикума» установил там деревянный крест и объявил эту землю (Уруп) собственностью Ост-Индской компании, то есть голландским владением.

Впрочем, тут он немного «опоздал». Клан Мацумаэ, владевший к тому времени небольшим княжеством на юге Хоккайдо (60 рю в поперечнике, то есть меньше иного сахалинского района), давно уже объявил, что все северные земли принадлежат ему. Земель этих они, как уже было сказано выше, практически не знали вовсе, но «попытка не пытка», не так ли?

14 июля «Кастрикум» входит в залив Анива, опять же путая Сахалин с Хоккайдо, 27 июля — в залив Терпения, видит островов Тюленей и возвращается домой в Батавию (остров Ява).

В 1710 году экспедицию на Сахалин (скорее всего как карательный поход против набегов айнов) организует очередная китайская (тунгусо-манчжурская) императорская династия Цин. В очередной раз Сахалин объявляется принадлежащим данной империи, по поводу чего аборигены в очередной раз смеются, и не без причины — в следующие столетия китайцы появляются здесь или в виде редких купцов, или гастарбайтеров.

Зато в 1711 году, пока Япония проводит политику самоизоляции и отгораживается от всего остального мира «железным занавесом», на северные Курилы высаживаются русские казаки. «Полугосударевы люди» (как это уже сказано в XX веке — не только «добрым словом», но и «добрым словом и пистолетом») начинают обживать всю цепочку островов прочно и уверенно…

«К 70 годам XVIII века, — пишет современный американский историк Джон Стефан,- русские побывали почти на всех островах Курильской цепи и этим почти единолично провели предварительное обследование архипелага. Их достижения более чем замечательны».

А что японцы? А они опомнились только к этому времени. И то не без влияния одного из представителей тогдашней «российской оппозиции» (вообще исторические сюжеты ходят по кругу).

История интереснейшая.

Был такой авантюрист граф Мориц-Август (Маури́ций) Бениовский, он же «барон Аладар фон Бенгоро». Словаки считают его своим. Участвовал в борьбе польской шляхты против России, был взят в плен и отпущен на свободу под честное слово, что не будет больше сражаться против русских. Однако слова не сдержал. И вновь попал в плен. Был сослан на жительство в Казань на постой к местному купцу Вислогузову. Бежал, но в Санкт-Петербурге был пойман. По повелению Екатерины II вместе с приятелями сослан на Камчатку с тем, чтобы «кормиться трудами рук своих».

Кормиться этим делом он, естественно, не стал, в апреле 1771 года сагитировав всех, кого смог, захватил власть в Большерецке и сверг власть Екатерины II.

Накануне бунта коменданту гарнизона Нилову донесли о готовящихся беспорядках, «он тотчас послал команду солдат, чтобы арестовать Беневского, на этом успокоился и снова напился».

Большерецк был взят заговорщиками без боя, «если не считать перестрелку с казаком Черных, укрывшимся в своем доме».

Погиб во время переворота только комендант Нилов, который, будучи разбуженным в нетрезвом состоянии, не разобравшись, полез в драку.

Заговорщики, кстати, организовали его похороны честь по чести.

Немногочисленное население тогдашней камчатской столицы было приведено к присяге на верность новому императору Павлу Петровичу (сыну Екатерины II, будущему (с 1976 года) императору Павлу I).

Пока местные обыватели (23 купеческих лавки и 41 обывательский дом на 90 «постояльцев», и 70 человек гарнизона, из которых 40-50 всегда были в разъездах) раздумывали — какая же нонче власть — «красные, аль белые?», граф «со товарищи» захватил галиот «Святой Петр» и удрал с Камчатки. Было ему в ту пору 25 лет.

Вдоль Курил и мимо Японии он двинулся во Францию.

«Из 70 человек, отплывших с Камчатки, во Францию прибыли 37 мужчин и 3 женщины… Екатерина II рассудила, что в этом случае лучше всего проявить милосердие и избежать излишней огласки. К тому же сама невероятность плавания и лишения, выпавшие на долю беглецов, её растрогали. 27 марта 1773 года восемнадцать «заговорщиков», изъявивших желание вернуться в Россию, отправились домой».

Ну а граф оставался «графом». Окончил он свою яркую жизнь… королем Мадагаскара, объявив французскую колонию, с одобрения местных вождей, своим личным владением. И в связи с этим погиб от пули безымянного солдата французского экспедиционного корпуса. Было ему в ту пору 40 лет (а в первый раз королем Мадагаскара (тогда еще с согласия Франции) он стал в 28 лет).

Но нам в этой занимательнейшей истории интересно другое.

Проплывая мимо Японии (на берег из-за «железного занавеса» его туда не пустили), Бениовский передал в адрес голландской фактории в Нагасаки несколько писем. Эти письма были переведены голландцами на японский язык и переданы японским властям, а также распространены по всему миру. И в одном из них было сообщено, что «в этом году два русских галиота и один фрегат, выполняя тайный приказ, совершили плавание вокруг берегов Японии и занесли свои наблюдения на карту, готовясь к наступлению на Мацума (Хоккайдо) и прилегающие к нему острова, расположенные на 41°38′ северной широты, наступлению, намеченному на следующий год. С этой целью на одном из Курильских островов, находящемся ближе других к Камчатке, построена крепость и подготовлены снаряды, артиллерия и провиантские склады».

Подпись — «Барон Аладар фон Бенгоро, армейский военачальник в плену, 20 июля 1771 года».

Уже тогда короли и прочие императоры поняли, что это чистая дезинформация или, говоря по-нынешнему, «фейк». И не только они, а и люди, близко знакомые с ситуацией.

Точно так же, как и сейчас — вдруг стремительно распространяется по миру интернет-волна о неком события. И только участники этого события сидят и недоумевают — да ведь все было совершенно не так…

Вот и тогда директора голландской фактории (японцы разрешили себе торговлю только с Голландией) писали в свои «верха»: «Мы считаем, что его письмо содержит заявление, не имеющее под собой никакого основания и все в нем предоставляется несуразным и трудно поддающимся проверке…»

Но уже произошло брожение в умах местной интеллектуальной элиты, как обычно, не ведающей об истинном положении дел.

Мирный японский врач Кудо Хэйсукэ взял и написал книгу «Размышления о красноволосых эдзо» (о якобы стремительно «заселяющих» Хоккайдо русских): «Если мириться с тем, что происходит, то вся земля Эдзо (Хоккайдо) станет русской территорией. Поэтому в качестве предупредительной меры необходимо разрабатывать богатства Эдзо, мобилизовать государственные ресурсы, умело вести дела на севере. Если поступить таким образом, то проникновение России, видимо, будет предотвращено».

Вскоре эту книгу прочел сегун Танума Окицугу, и она произвела на него сильное впечатление.

Думается, эта книга произвела бы не менее сильное впечатление и на Екатерину II — это какие-такие наши люди заселяют без нашего соизволения какое-то «Эдзо»?

В 1784 году Кудо Хэйсукэ был приглашен к сегуну и смог убедить его пересмотреть свою политику по отношению к северу. Для начала сегун затребовал сведения о том, что там находиться, от клана Мацумаэ. Однако предоставленный Мацумаэ доклад «был составлен в крайне туманных выражениях и не удовлетворил правительство».

Проще говоря, «Великие Властители Всех Северных Территорий Вплоть До Северного Полюса» откровенно ничего о них не знали и, естественно, ничем не владели. Только как бы «подразумевали»…

Поэтому в конце апреля 1785 года для уточнения хотя бы ближайшей сотни километров в округе во владения клана Мацумаэ прибыла специальная японская правительственная экспедиция в составе тридцати человек. Она разделились на два отряда. В том, что отправился узнавать, «что есть такое Курилы?», был бывший «носильщик топографических инструментов сын крестьянина Могами Токунай».

Этот человек и стал первым серьезным японским исследователем Сахалина.

В 90-е годы прошлого века, когда произошло раскрытие всяческой информации, на Сахалине зазвучало имя Мамия Риндзо — мол, он был первым и все такое.

Нет. Первым был путешественник (правительственный агент) Могами Токунай.

В конце зимы 1786 года он уже в качестве официального топосъемщика на айнской лодке переправился на остров Кунашир. 18 апреля высадился на Итурупе. Здесь встретился с русскими, которые рассказали ему и о Курильских островах, и о Камчатке, и о прочих занимательных вещах…

Работа экспедиции, впрочем, была вскоре прервана. В 1786 году главой правительства Японии стал Мацудайра Саданобу. Он не проявил интереса к продолжению исследований на севере и закрыл этот проект.

А в 1790 году Василий Звездочетов «со товарищи» в бухте Алеутка на Урупе уже рубит избы под первое постоянное земледельческое русское поселение на Курилах — «Курилороссию»…

И в это же время родился Пушкин А.С., который в лицейские годы вступил в тайное общество «Чак-чак», ставившее своей целью установление на Сахалине демократической республики.

kurilsk.sakh.com