Националисты правые это: Ультраправые молодеют: почему подростки становятся радикальными и чем это грозит | Громадское телевидение

Ультраправые молодеют: почему подростки становятся радикальными и чем это грозит | Громадское телевидение

В последнее время в СМИ все чаще появляются истории о подростках, которые увлекаются крайне правыми движениями. Например, анонимная мать на ресурсе Washingtonian рассказывает о том, как ее 13-летний сын подружился и даже получил авторитет в ультраправых группах на Reddit и 4Chan. Это произошло после того, как его шутку, сказанную в кругу школьных друзей, девушки восприняли как харассмент. Он нашел единомышленников в группах, где во всем обвиняли девушек, чернокожих или мигрантов — типичных «врагов» для американских праворадикалов.

Другая мать и колумнистка Джоанна Шредер опубликовала тред в Twitter, который набрал более 180 тысяч лайков — она рассказала, как Интернет и социальные сети склонили ее сына-подростка в сторону ультраправых взглядов.  

По ее мнению, внимание подростков сначала привлекают с помощью сексистских, расистских или гомофобных мемов, которые кажутся им смешными и веселыми. Но когда окружение — учителя, родители, друзья, девушки — развенчивают эти шутки, ребятам становится стыдно. В результате они злятся, а единомышленников находят в праворадикальных движениях.

«Часто это ребята из семей с прогрессивными или умеренными взглядами, но нередко [родители] не обращают достаточного внимания на их поведение и привычки в онлайне», — считает Шредер.

Колумнистка Петула Дворак из The Washington Time считает, что виной всему — интернет, потому что там все чаще появляются крайне правые группы, а подростков легче заинтересовать через соцсети. «Да, ваши дети учатся быть расистами прямо у вас дома», — пишет Дворак.

Почему подростков интересует идеология ультраправых организаций и что они ищут в таких движениях? Какие последствия это может иметь и стоит ли родителям бить тревогу, когда их ребенок проявляет интерес к таким темам? Об этом — читайте в материале hromadske.

«Это похоже на религиозную секту»

«Историей я начал интересоваться лет с шести. Меня это все заинтересовало, особенно — кресты на немцах», — рассказывает 14-летний Роман (настоящее имя героя скрытое по его просьбе из соображений безопасности). Он из обычной семьи из центральной Украины, ходит в школу, у него есть друзья — и до недавнего времени он был связан с местными ультраправыми движениями.

«Частично меня затянула идеология, у меня был к этому интерес. Также не хватало какого-то движа — ходить на разные группы, марши, встречи, акции. А с другой стороны — хотелось иметь друзей, которые с тобой в одной организации и смогут постоять за тебя, защитить», — рассказывает парень.

Он считает, что из-за того, что сейчас молодежь большую часть времени проводит в Интернете, где циркулирует куча ссылок, групп или сайтов об истории, нацизме, правых или ультраправых движениях, подростки находят себе друзей там. А ультраправые, в свою очередь, уже занимаются «вербовкой» тех, кто проявил интерес.

«Они пишут много постов в группах о национал-социализме и тому подобном. Когда встречаешь их, то они ненароком начинают всевозможные разговоры, говорят, что все правильно. Это похоже, на то, как ты приходишь в религиозную секту и тебя понемногу вербуют», — вспоминает Рома.

Через некоторое время ему перестало нравиться то, что происходит в организации. Парень рассказывает, что, несмотря на то, что члены ультраправых движений пропагандируют здоровый образ жизни, закрашивают адреса telegram-каналов с наркотиками на стенах, они сами употребляют алкоголь. Хоть и называют себя националистами, на самом деле они «чистые фашисты и нацисты, которые прикрываются патриотизмом, чтобы бить других».

Рома так говорит, потому что недавно его друг и еще несколько ребят напали на людей другой национальности, потому что они, по его словам, «портят чистую украинскую кровь». Поэтому сейчас парень отошел от ультраправых, пытается вытащить оттуда своих друзей и отговаривает тех, кто хочет к ним присоединиться. Хотя прямо и не заявляет, что больше участвовать в ультраправом движении не хочет.

«Я за себя не боюсь, а больше за своих родных. Потому что к ним могут применить насилие из-за меня», — рассказывает Рома.

«Когда мы увидели его увлечение, нас это смутило. Но мы мягко его корректировали, старались не быть категоричными, чтобы он не замкнулся сам в себе во всех этих увлечениях и не потерял доверие к нам», — говорит отец Романа. Он не поддерживает предпочтений сына, но не пытается ему что-то запрещать, вместо этого — с помощью аргументов и доказательств пытается объяснить, почему не стоит слепо верить в определенную идеологию.

Сейчас Роман признается, что уже не так интересуется нацистской символикой. Все вещи с ней, которые он коллекционировал, планирует продать, а взамен — сосредоточиться на истории Украины. Говорит, что он «правильный националист».

fullscreen

Акция участников праворадикальной организации С14 в Киеве, 22 сентября 2018 года

Как мир проигрывает крайне правым

«Нас пожирают изнутри. Почему Америка проигрывает битву против терроризма белых националистов», — так журнал Time анонсировал обложку августовского номера в Twitter. На ней — названия 253 американских городов, которые в последнее время пережили массовые стрельбы.

Многие из них имеют общую черту: нападающим был белый молодой человек. В Эль-Пасо 21-летний стрелок за несколько минут до теракта обнародовал манифест, в котором выразил свои расистские и антииммигрантские взгляды. Стрельбу в Огайо устроил 24-летний Коннор Беттс — большинство убитых были темнокожими.

В Соединенных Штатах изменилось представление о террористах, которое царило еще с момента трагедии башен-близнецов 11 сентября: теперь это уже не джихадисты, а американские молодые белые националисты. Масштабные акции праворадикалов вызывают все большее беспокойство в обществе и СМИ.

13 августа в Портленде состоялся крупнейший со времен Шарлоттсвилля (в 2017 году там происходили акций крайне правых, в результате которых один человек погиб — ред.) Марш крайне правых, на который съехались представители радикальных групп со всей страны — «Гордые парни» (Proud Boys), называющие себя «западными шовинистами», ополченцы из «Трех процентов» (Three Percenters) и «Американские защитники», которых в Антидиффамационной лиге (организации, борющейся с антисемитизмом — ред.) описывают как «экстремальных белых националистов». Полиция арестовала тринадцать участников и изъяла оружие, насилия удалось избежать. А организаторы пообещали устраивать такие марши ежемесячно.

Эльвин Рзаев в тот день работал недалеко от места, где проходил марш.

«У нас был план: если марш пойдет в нашу сторону, надо закрыть всех [посетителей заведения] на кухне, пока они не пройдут», — рассказывает Элвин. Он признается, что когда переехал в Портленд два года назад, здесь было безопаснее, чем сейчас.

«Полгода назад начались нападения на ЛГБТ+. Стало страшно, менее безопасно», — рассказывает Элвин. Он говорит, что с ним тоже случались неприятные ситуации. Например, когда он шел со своим партнером за руку, прохожий мужчина с женой начали проявлять к ним агрессию. «Раньше такого не было», — говорит Элвин.

fullscreen

Слет праворадикалов в Портленде, 17 сентября 2019 года

«Страны во всем мире сейчас переживают неопределенность (миграционный кризис, нехватка рабочих мест, политика, финансы и т.д.), — говорит бывший лидер американских белых националистов-скинхедов Chicago Area Skinheads Кристиан Пикколини. Сейчас он является основателем организации «Жизнь после ненависти», которая помогает членам радикальных групп выйти из них. — А когда люди чувствуют неопределенность, они обращаются к экстремизму. Это происходит и потому, что международные игроки используют пропаганду и фейковые новости, чтобы влиять на людей, склонять их вправо».

Он сравнивает радикальные организации с наркотиками. «Молодые люди, как и все люди, ищут трех самых важных вещей в жизни: идентичности, принадлежности к сообществу и цели. Экстремисты дарят людям приятные ощущения на короткое время, давая ощущение семьи, цели и идентичности, и в то же время разрушают человека», — рассказывает Пикколини.

Нельзя утверждать, что ультраправые движения и их популярность — это нечто новое, они существовали всегда. Однако также нельзя закрывать глаза и на тот факт, что сегодня эти движения наращивают свое влияние, а медиа о них пишут все чаще.

Очередной расцвет крайне правых в США связывают с приходом к власти Дональда Трампа, чью победу радикалы восприняли как свою собственную, говорится в исследовании Антидиффамационной лиги (ADL). Американского президента неоднократно обвиняли в расизме — в последний раз тогда, когда он «посоветовал» прогрессивным конгрессвумен возвращаться домой и наводить порядок в «тотально разрушенных и зараженных криминалом местах».

В исследовании ADL также говорится, что основными местами для привлечения новых идеологических собратьев стали колледжи и университеты. «В 2016-2018 годах в кампусах колледжей белые националисты были более активны, чем в какой-либо другой период времени после гражданской войны (в США — ред.)», — сказано в документе.

Антидиффамационная лига также подсчитала, что в 2018 крайне правые в США были причастны к наибольшему количеству убийств, начиная с 1995 года.

В Европе в последние годы также набрали популярности праворадикальные партии, как на национальном уровне, так и на общеевропейском. Несмотря на то, что правым и популистам предсказывали гораздо больше мест в Европарламенте, на выборах в мае они получили 25% мандатов — это больше, чем у них было когда-либо.

«Здесь нет ничего удивительного, — говорит исследователь ультраправых движений Антон Шеховцов. — Партии выставляли молодых, потому что им нужна смена лидеров, смена поколений. Есть запрос на новые лица».

читайте также

fullscreen

Подростки рядом с полицейскими во время демонстрации праворадикалов в Дортмунде, Германия, 25 мая 2019 года

Фото:

EPA-EFE/FRIEDEMANN VOGEL

Что делать, когда подростки увлекаются ультраправыми

Эксперты согласны — в ультраправых движениях подростки редко ищут идеологию, а скорее — компанию, идею, ощущение причастности. Руководитель группы мониторинга прав национальных меньшинств ОО «Смена» и эксперт по праворадикальным движениям Вячеслав Лихачев считает, что нынешние ультраправые движения скорее напоминают субкультуры, где важна не столько идеология, сколько совместное времяпрепровождение, музыка, интересы.

«Не так важна роль законодательства, конституционного правительства или актуальных политических вопросов, как поддержка комфортного самоощущения молодых людей в среде, — говорит эксперт. — Ультраправые движения используют идеологические обоснования для использования насилия, что очень привлекательно в подростковом возрасте, когда для молодых людей естественно самоутверждаться».

Интересы украинских подростков и молодежи он объясняет войной. Те, кому сейчас 18 или 20, пять лет назад были еще детьми, и, по мнению Лихачева, на тот момент они не могли еще участвовать в реальной борьбе за украинскую независимость и идентичность. Поэтому, приобщаясь к праворадикальным движениям, они компенсируют для себя то время и возможность быть героями и защитниками. В то же время, это легко толкает их к насилию в отношении тех, кого они считают врагами на внутреннем фронте — представителей ЛГБТ, ромов и других меньшинств.

«Подросткам, которые действительно хотят сделать что-то для Украины, логичным кажется идти именно к ультраправым. Можно сказать, что государство или общество недостаточно работают с молодежью, чтобы разъяснить, что такое настоящая любовь к родине, и что необязательно бить кого-то на улицах, чтобы выразить эту любовь. Но попытка приватизировать патриотизм со стороны ультраправых действительно создает очень искаженное понимание», — объясняет эксперт.

Психолог и старший научный сотрудник Института социальной и политической психологии Ирина Губеладзе говорит, что дети, которые не могут поговорить о своих проблемах с родителями, не находят поддержки в семье, у которых нет сложившейся самооценки и морально-ценностной системы, значительно больше подвержены к участию в радикальных группах.

fullscreen

Молодежь участвует в факельном шествии националистических движений в центре Львова, 4 марта 2018 года

Фото:

EPA-EFE/PAVLO PALAMARCHUK

Чтобы предотвратить увлечение подростка ультраправыми движениями, родителям следует установить доверительные отношения со своим ребенком, а также — следить за его окружением, интересами и социальными сетями. В то же время психолог отмечает, что отношения детей с родителями должны строиться на доверии.

«В ситуации с подростками попытка контролировать действует с точностью до наоборот: чем больше родители ограничивают, контролируют, говорят, как правильно жить, тем больше шансов, что ребенок будет дистанцироваться, закрываться, скрывать свои предпочтения, — говорит Губеладзе. — Надо дать ребенку понять, что мы живем не в режиме поучений, а с любой проблемой или ситуацией можно обратиться к родителям».

Если подросток попал в окружение крайне правых, психолог советует не запрещать ему общение с ними. Лучше попытаться спокойно поговорить о том, почему это нравится ребенку, что он хочет для себя там найти, и вместе с ним поискать ответ на вопрос, действительно ли его круг общения или эта организация дадут желаемый результат.

К жестким методам прибегать не стоит, считает Губеладзе, но можно попробовать повлиять на подростка через его ролевые модели — учителей, кумиров или известных людей, которые могут послужить примером.

читайте также

Как правые националисты готовятся к выборам в Европарламент

Европарламент прекратил финансирование двух националистических партий, которые не смогли предоставить необходимых сведений о себе. Борясь с маргиналами, ЕС готовится к реваншу правых на выборах в мае 2019-го. Способны ли националисты вновь перекроить карту Старого Света и сокрушить Евросоюз, разобралась «Газета.Ru».

Из европейского реестра будут исключены итальянская политическая сила «Альянс мира и свободы» и венгерская партия «Альянс европейских национальных движений». Первая партия была основана итальянским политиком фашистских взглядов Роберто Фиоре, а его замом в ней является британский политик-националист Ник Грифин. Руководитель второй — Бела Ковач — депутат Европарламента, которого обвиняли в шпионаже в пользу России.

Причина отказа обеим партиям в финансировании состоит в том, что они не смогли продемонстрировать, что имеют отделения как минимум в семи странах ЕС. Решение об этом было вынесено структурами Европарламента 27 сентября, и это означает, что партии, депутаты которых присутствуют в парламенте, не смогут получить финансирование на следующий год.

Правый марш

При этом обе силы являются достаточно маргинальными и «не делают погоды» в Европе. Между тем представители правящих элит в большинстве европейских стран опасаются, что более влиятельные партии националистического спектра могут составить им серьезную конкуренцию на выборах в Европарламент в мае 2019 года.

«Европейские демократы должны объединиться, чтобы предотвратить захват власти ультраправыми»,

— пишет в своей недавней статье обозреватель газеты The Guardian Натали Нойгайреде.

У этих опасений есть все основания: партии правых националистов сегодня серьезно увеличили свое представительство в парламентах европейских стран, а в Австрии и Италии «Партия Свободы» и «Лига Севера», имеющие соответствующую идеологию, вошли в коалиционные правительства.

По итогам недавних выборов в Швеции свое представительство в парламенте укрепила и партия «Шведские демократы», которая уже добилась ухода со своего поста премьер-министра страны, представлявшего Социал-демократическую партию Швеции.

К парламентским выборам в ЕС активно готовятся такие силы правых националистов, как «Альтернатива для Германии», французская партия «Национальное движение», итальянская «Лига Севера», а также венгерская националистическая партия «Йобик».

В европейской печати все эти политические силы часто называют «ультраправыми», хотя не все исследователи считают эту характеристику корректной.

В 1980-е и 1990-е годы подобный термин применялся к профашистским партиям, которые не скрывали своего восхищения нацистами, брали на вооружение антисемитские лозунги и даже занимались политическим террором против левых активистов.

Подобное прошлое есть и у нынешних партий правых националистов. Основатель одной из них, французского «Национального Фронта», Жан Мари Ле Пен часто выступал с антисемитскими лозунгами и лестно отзывался о французских коллаборационистах, сотрудничавших с Гитлером.

Однако сегодня большинство правых националистов стремятся откреститься от подобного прошлого. Глава партии «Национальное движение» Марин Ле Пен даже исключала из партии своего отца, немецкая «Альтернатива для Германии» зовет в партию русскоязычных евреев, а голландские националисты из «Партии свободы» Герта Вилдерса защищают права секс-меньшинств.

Нетрадиционная ориентация и правда уже не является проблемой для правых националистов — достаточно вспомнить, что один из популярных голландских политиков-националистов — Пим Фортайн — был открытым геем.

Несмотря на противоречия и даже откровенную неприязнь части европейских правых националистов друг к другу, их объединяют две вещи: неприятие массовой миграции в их страны и нелюбовь к Европейскому Союзу.

Как отмечают большинство исследователей, именно миграционная повестка, которую старались обходить большинство традиционных сил, стала главным драйвером успеха националистов в таких странах, как Франция, Германия, Австрия и Швеция. Политики-националисты смогли оседлать волну народного недовольства после того, как в результате конфликтов в Сирии и на Ближнем Востоке в Европу массово хлынули потоки беженцев.

Тот факт, что почти все они были выходцами из мусульманских стран, подлил еще больше масла в огонь европейского национализма. Большинство правых были традиционно враждебно настроены к эмигрантам из мусульманских стран, которых они считали чуждыми европейской культуре.

Однако главным олицетворением зла для представителей националистов стал Европейский Союз, в котором большинство из них видело структуру, отнимающую суверенитет их стран: «Европейские чиновники командуют нашей эмиграцией. И это означает, что мы — страны члены ЕС — уже не обладаем никаким влиянием», — возмущается в беседе с «Газетой.Ru» лидер бельгийской националистической партии «Фламандский Интерес» Герольф Аннеманс.

Похожий на благообразного профессора Аннеманс — хороший оратор, что отмечают даже его противники. Как и многие европейские националисты, он член парламента ЕС, однако также, как и они, не оставляет от ЕС камня на камне: «Нас пугают — если не в ЕС, значит, будет война. И как только вы начинаете разговор о том, что Евросоюз дает вам лично, вас тут же называют «опасным для демократии».

Россия и США смотрят ультраправо

В то время как у правящей европейской элиты политические силы националистов вызывают тревогу, в России с ними пытаются налаживать отношения. Перед президентскими выборами Марин Ле Пен принимал в Кремле президент России Владимир Путин. А с голландским политиком Гертом Вилдерсом встречался заместитель главы МИД Александр Грушко:

«Нам надо взаимодействовать со всеми, кто хочет вести диалог», — объясняет позицию российских властей близкий в внешнеполитическим кругам источник «Газеты.Ru».

При этом подобную позицию разделяют не все. Недавно близкая к Кремлю политолог, член Общественной палаты России Вероника Крашенникова опубликовала в журнале «Эксперт» статью, где отметила, что сотрудничество с этими силами несет «риски для России».

Ее аргументы сводятся к тому, что националисты-евроскептики могут стать опасными для Москвы в случае их прихода к власти. Она также отмечает, что различные националисты и евроскептики могут стать инструментом США для радикализации Европы, которая может стать угрозой для России.

Стоит отметить, что сегодня к европейским националистам проявляет активный интерес бывший советник президента США Дональда Трампа Стивен Бэннон. Недавно он побывал в Европе, где провел встречу с ключевыми лидерами европейских националистов. Политик не скрывает своих целей: он хочет помочь европейским националистам объединится перед выбором в Европейский парламент.

Вне зависимости от того, смогут ли европейские националисты создать влиятельную силу в Европарламенте, «переформатирование» Старого Света уже идет. «Я надеюсь, что Европейский союз устоит, но угрозы очень большие и серьезные», — говорит «Газете.Ru» политик и экономист Григорий Явлинский, который отмечает, что европейские националисты могут стать опасностью для будущего единой Европы.

Почему националистов считают «правыми»? — УРОКИ СВОБОДЫ — ЖЖ

Брейвик сказал замечательную вещь:

«Национал-социализм всегда был радикально левой идеологией, почему же они целенаправленно пытаются стратегически расположить его на правой стороне? Если ты ненавидишь капитализм и свободный рынок, как его ненавидят марксисты, нацисты и исламисты, иди на левую сторону. Точка».

Не только национал-социализм, но и простой национализм есть по сути левая идея, ибо основывается на идее, что одна национальность должна иметь больше прав, чем другие. Типичная групповая идеология, такая же, как социализм, фашизм, нацизм, расизм, феминизм и другие. Ничего общего с правой идеологией это не имеет.

Основа правой идеологии — частная собственность и равенство в правах. А о каком, скажите мне, равенстве в правах может идти речь, когда права одной из групп населения (например, представителей нетитульной национальности в стране) пытаются ущемить в правах по чисто формальному признаку — принадлежности к той или иной национальности?

В связи с этим мне не очень понятно, почему практически повсеместно национализм называют правой идеологией. Тут может быть два объяснения.

Объяснение первое — массовое помешательство и путаница понятий, так же, как в случае с американскими «либералами», которые есть самые натуральные социалисты. Пара националистов, преследуя какие-то свои цели, когда-то назвали себя правыми, и с тех пор все относят националистов в правую часть политического сектора. А порой — даже называют их радикально правыми, что, конечно же, является грубейшей ошибкой.

Объяснение второе — умысел. По тем или иным причинам националистам выгодно отождествлять себя с правыми, а иногда и наоборот. Основная причина — политика. В некоторых странах (в том числе и в России) в обществе довольно сильны националистические настроения, и люди готовы пойти за многими политическими организациями, у которых в программе есть националистические пункты. Например, в России есть люди, называющие себя либертарианцами, которым близка националистическая идеология. И наоборот, многим националистам не хочется, чтобы их ассоциировали с леваками, и они называют себя «правыми».

Но общая причина кроется в смешении этих двух объяснений. Смешение понятий плюс политика.

В любом случае, не стоит путать националистов с «правыми», сторонниками свободы. Поэтому нет большой радости в том, что в новостях говорят и пишут, что в Европе к власти приходят «правые» партии. При ближайшем рассмотрении почти все они являются националистами, которые, как мы теперь знаем, к настоящим «правым» отношения не имеют.

Эксперты рассказали, почему националисты побеждают на выборах в Европе — Российская газета

В Польше победу на парламентских выборах одержала правящая партия националистов-консерваторов «Закон и справедливость» (PiS). Получив 239 из 460 мест в Сейме, она теперь может формировать правительство без участия других партий. «Российская газета» опросила экспертов, чтобы выяснить, почему сегодня в Европе побеждают национально ориентированные политические силы и куда в итоге сложившийся «правый уклон» приведет в будущем Старый Свет.

Тимофей Бордачев, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай», научный руководитель Центра комплексных европейских и международных исследований:

— В Европе существует правый уклон, но в разных странах его популярность имеет разные причины, и сам он проявляется по-разному. Уклон этот может привести к серьезным проблемам для Евросоюза и европейской интеграции, потому что партии националистического толка будут саботировать те решения, которые принимаются на уровне Европейского союза. Привести к гибели единой Европы эти фракции не в состоянии, но серьезно ослабить ее могут. Усиление этих партий многим выгодно, в том числе США. В каком-то смысле тут работает принцип «разделяй и властвуй», хотя американцы специально на этом направлении ничего не предпринимают.

Популярность правых партий — это европейская тенденция, причем тенденция устойчивая

Наталья Васильева, кандидат исторических наук, доцент кафедры международных отношений и внешней политики России МГИМО:

— Популярность правых партий — это европейская тенденция, причем тенденция устойчивая. Об этом свидетельствует успех на последних парламентских выборах некоторых крайне правых и популистских партий в ряде европейских стран. Однако некоторые из этих политических сил сейчас потихоньку утрачивают свои рейтинги. Правые были на подъеме после арабской весны 2011 года в связи с проблемой беженцев.

В некоторых европейских странах до сих пор за эти правые партии голосуют люди, которые недовольны присутствием мигрантов и тем, что правительство ничего не делает, чтобы ограничить их приток. Также существуют и давние предубеждения в отношении популистских партий, свойственные традиционному демократическому обществу. В некоторых европейских странах эти партии растрачивают свои очки на фоне скандалов. Однако в тех странах ЕС, где таких скандалов не было, правые партии пока стабильно набирают голоса.

У правых есть локальные успехи, но они пока не позволяют им добиться перемен на общеевропейском уровне. Несмотря на то что Марин Ле Пен сформировала свою фракцию в Европарламенте, она еще не настолько сильна, чтобы изменить европейскую политику. У правых популистов есть существенная слабость: со временем их съедают их же собственные идеологические «собратья».

Они не объединяются друг с другом, а стремятся перетянуть на себя лидерство. Вдобавок к этому большую роль играют национальные разногласия: крайне правым внутри Европы порой очень трудно договориться именно потому, что между их странами существуют национальные противоречия.

Почему на Украине растёт поддержка ультраправых?

«Улицы будут нашими, для этого мы сделаем всё!» — заявил на минувших выходных Родион Кудряшов, один из лидеров украинской ультраправой партии «Национальный корпус». Его призывы прозвучали перед 2000 сторонников этого ультранационалистического движения в центре Киева, где в субботу прошёл марш в честь второй годовщины создания «Нац корпуса».

Народу на акцию пришло в три раза больше, чем в прошлом году, и по мнению некоторых политологов, нестабильная экономическая ситуация в стране играет на руку правым ультрас.

«Национальный корпус» — это политическая партия, которая возникла на базе ветеранов полка «Азов», тез, кто воевал на востоке Украины. Партия, основанная в 2016 году, выступает за расширение права на ношение оружия, восстановление смертной казни, возвращение Украине ядерного потенциала… Недавно активисты партии поддержали претензии Японии на возвращение Южно-Курильских островов.

«Сегодня мы видим, насколько успешным стало наше движение, — заявил во время марша лидер «Национального корпуса» Андрей Билецкий, — Одной из главных задач нашего движения было дать пример активной украинской молодежи. Вы и есть — настоящий пример. Не ваши слова, а ваши дела говорят за вас. Украина устала от хаоса, ей нужны новые люди, которые будут защищать страну. И в 2019 году перед вами, юные националисты, стоит большая задача, вам нужно сделать шаг вперед. Слава народу!»

Экономический кризис способствует подъёму крайне правых

Пять лет спустя после смены власти в 2014 году Украина оказалась в сложной экономической ситуации с относительно низким уровнем жизни населения, коррупцией госорганов и конфликтом на востоке Украины, который унёс жизни уже 13.000 человек, а 1,5 миллиона, по данным украинских властей, стали вынужденными переселенцами.

В преддверии президентских выборов на Украине 31 марта 2019 и предстоящих осенью парламентских выборов не многие верят в то, что политики смогут изменить жизнь к лучшему. Все это открывает дорогу для некогда маргинальных крайне правых групп: они завоевывают всё большую популярность в обществе в последние годы.

В докладе, опубликованном Freedom House в прошлом году, крайне правые политические силы считались реальной угрозой демократическому развитию украинского общества.

«Многие из групп, действующих в Украине, имеют опыт реальных боевых действий, чёткую военную структуру и даже прямой доступ к вооружениям, — подчеркивает аналитик Freedom House Вячеслав Лихачев, — Эти группы пытаются агрессивно навязать свою волю украинскому обществу, в том числе применяя силу против тех, кто выражает противоположные политические или культурные взгляды.»

«Они представляют реальную физическую угрозу для левых, феминистских и либеральных движений, ЛГБТ-активистов, правозащитников, этнических и религиозных меньшинств».

Поддержка избирателей все еще низка

Несмотря на то, что ультраправые группы стали намного активнее за последний год, результаты недавних опросов показывают, что они не пользуются значительной поддержкой среди избирателей в виду предстоящих парламентских и президентских выборов.

Согласно последним данным, опубликованным в феврале Киевским международным институтом социологии, самой популярной крайне правой партией остаётся «Свобода», которую поддержали 0,9% от общего числа респондентов, или 1,7% от тех респондентов, которые намерены пойти и проголосовать на выборах. Это серьёзное снижение интереса по сравнению с сентябрем 2017 года, когда «Свободe» были готовы проголосовать 7,1% респондентов.

Другие ультраправые партии ещё менее популярны среди избирателей, и даже потенциальный альянс националистических партий не сможет претендовать на серьёзное представительство в парламенте, поскольку идеологические различия между группами слишком велики.

Но наглядная демонстрация силы ультраправых групп угрожает легитимности государства, подрывая его демократические институты и дискредитируя правоохранительные органы страны, считает Вячеслав Лихачев.

Это особенно важно в преддверии президентских выборов в марте, с учётом того, что доверие украинских избирателей к большинству политиков и без того низкое.

Борьба с насилием

Открытым пока остаётся вопрос о том, делает ли государство достаточно для борьбы с жестокими проявлениями национализма? Наказывают ли обвиняемых в насильственных действиях националистов? Жесткое нападение на цыганский лагерь во Львове в прошлом году, которое связывают с ультраправыми группировками и ставшее причиной гибели 24-летнего молодого человека, так и осталось безнаказанным, никто не понёс ответственность за разбой, никого не отправили за решетку.

Юрий Зозуля, начальник киевского отделения патрульной полиции, говорит о росте насилия:

«Правоохранительные органы должны иметь исключительную монополию на применение силы, — сказал Зозуля, — Я полностью поддерживаю людей, которые выражают свои мысли с помощью слов, а не с помощью нападений».

Но «Национальный Корпус» не считает себя угрозой демократии на Украине и заявляет, что использует законные средства для защиты общественного порядка.

Пока ультраправые демонстрировали свою силу, маршируя по центру Киева в субботу вечером (2 марта 2019), правозащитники призвали украинское общество, правоохранительные органы и международное сообщество принять эффективные меры по борьбе с экстремизмом на Украине.

Обойдутся без Путина? Перегруппировка европейских правых

«ЕС всё больше становится орудием радикальных сил, которые хотели бы добиться культурной и религиозной трансформации Европы, ориентированных на создание европейского супергосударства, изменение основополагающих общественных институтов и моральных принципов… Чрезмерная морализаторская активность, которую мы наблюдали в последние годы в ЕС, привела к появлению опасной тенденции – навязывать идеологическую монополию

«.

Этот тревожный текст – фрагмент совместного заявления, с которым выступили в начале июля лидеры 16 консервативных, националистических и евроскептических партий стран Европейского союза. По мнению подписавших, Европа сбилась с пути, суверенитету отдельных ее государств угрожают планы превращения ЕС в «супергосударство», а христианское наследие и традиционные ценности находятся под угрозой со стороны левых радикалов и либеральной идеологии, претендующей на роль политического мейнстрима Европы. Среди политиков, которые поставили подписи под заявлением, получившим название «Декларация о будущем Европы», есть и столь известные, как премьер-министр Венгрии Виктор Орбан, лидер правящей в Польше партии «Право и справедливость» Ярослав Качиньский или бывшая (и будущая, на выборах 2022 года) кандидат в президенты Франции Марин Ле Пен, и те, чьи имена Европе до сих пор говорили немного, вроде Красимира Каракачанова из Болгарского национального движения или Кириакоса Велопулоса из партии «Греческое решение».

Речь идет о планах объединения правого фланга европейской политики на общей идейной, а может быть, и более постоянной политической основе, утверждает депутат Европарламента от националистической партии «Фламандский интерес» Герольф Аннеманс. Он вкладывает большие надежды на намеченную на сентябрь в Варшаве конференцию, чем-то вроде идеологической декларации которой является обнародованный документ. Однако его коллега, польский евродепутат Рышард Легутко («Право и справедливость») полагает, что ожидать образования чего-то вроде единого правого фронта в ближайшее время не стоит, хотя стратегической целью консервативных и национал-популистских политиков может являться именно это.

Как ни странно, декларация правых не привлекла столь большого внимания, на какое, возможно, рассчитывали ее инициаторы. Оппоненты из левой европейской фракции «Прогрессивный альянс социалистов и демократов» откликнулись предсказуемой критикой. «У крайне правых извращенная версия патриотизма… Она исключает всех, кто не разделяет их взглядов, и потому представляет собой явную угрозу Европе. Национализм привел ко Второй мировой войне. Европейский союз не только принес мир, но и позволяет совместно решать важнейшие проблемы: преодоление экономического кризиса, стратегию вакцинации, он позволяет голосу Европы быть слышным в мире», – заявила лидер левых, испанская социалистка Ираче Гарсиа Перес.

Марин Ле Пен встречается с Владимиром Путиным во время визита в Москву, 24 марта 2017 года

Среди подписавших «Декларацию о будущем Европы» много политиков, пользующихся репутацией европейских союзников Кремля. Партия Марин Ле Пен, оказавшись в сложном положении, в свое время брала в России кредит (и долго не могла расплатиться). Виктор Орбан заключил с Россией ряд крупных соглашений – в том числе многомиллиардную сделку о строительстве «Росатомом» новых реакторов венгерской АЭС «Пакш». Маттео Сальвини, лидер итальянской партии Лига, несколько раз встречался с Владимиром Путиным и любил позировать в футболке с его портретом. Однако на сей раз тема России инициаторами «Декларации» никак не акцентировалась. По мнению главы аналитического центра Centre for Democratic Integrity (Вена) Антона Шеховцова, автора нескольких исследований о сотрудничестве Кремля и европейских правых, это неспроста: отношения между Москвой и национал-популистами Европы меняются в последнее время в не самую благоприятную для российского руководства сторону.

​– С чем связана инициатива группы консервативных, праворадикальных и евроскептических политиков? Тем более что она последовала в июле, летом, совсем не на пике политического сезона. Почему?

– Разговоры о возможности создания на европейском уровне, прежде всего в Европарламенте, правой группы – не обязательно радикальной, но выразительно правой, – ходят довольно давно. Активно проявляет себя в этом плане прежде всего Виктор Орбан. Его партию Фидес фактически изгнали из Европейской народной партии, и теперь он ищет себе новый политический «дом». И нынешняя декларация – это такая проба пера, попытка выяснить, на основании чего могла бы большая группа правых партий Европы действовать совместно, где у них точки соприкосновения. Кстати, уже были сообщения, что некоторые партии, чьи представители заявлены в качестве присоединившихся к этому заявлению, если не прямо отозвали свои подписи, то… ну, скажем так, не подтвердили свою полную солидарность с этим документом.

Они уже стремятся не разрушить Евросоюз, а реформировать его изнутри – так, как им кажется нужным

– Между тем обещано продолжение: «Конференция о будущем Европы« в Варшаве, она намечена на осень. Это можно считать еще одним шагом к созданию более четкого, оформленного политического проекта?

– Ну, это что-то вроде «вселенского собора» правых, националистов и евроскептиков. Это опять-таки попытка понять, о чем они могут договориться. Если она окажется удачной – да, это может стать важным шагом для создания нового политического субъекта в Европе.

– А возможно при этом появление каких-то новых лидеров? Ведь там много уже примелькавшихся лиц – Марин Ле Пен, Маттео Сальвини, Ярослав Качиньский, Виктор Орбан уже много лет в политике, им непросто привлечь каких-то новых избирателей…

– Да, новых лиц там немного. Самым «весомым» можно считать Виктора Орбана как политика, который уже очень давно находится у власти в своей стране. Марин Ле Пен вряд ли может претендовать на роль «лица» европейских правых – она для многих политиков этого лагеря по-прежнему несколько «токсична». Речь все-таки идет о формировании скорее правоконсервативного, чем праворадикального объединения.

Владимир Путин и его связи с правыми радикалами Европы: так это видели в 2016 году участники карнавального шествия в Дюссельдорфе (Германия)

– А где проходит граница между этими понятиями?

– Прежде всего в отношении к Евросоюзу. Радикальные евроскептики рассматривают как желательный сценарий выход своих стран из ЕС.

– Ле Пен к ним относится?

– Как ни странно, уже нет, хотя долгое время относилась и строила на этом свою программу. После поражения на президентских выборах 2017 года она в своей идеологии отказалась от пункта о выходе Франции из ЕС. Это вызвало определенный раскол в ее партии, некоторые люди оттуда ушли. Менее евроскептичными стали и Лига (бывшая Лига Севера) – партия Маттео Сальвини, и, например, Австрийская партия свободы. Они уже стремятся не разрушить Евросоюз, а реформировать его изнутри – так, как им кажется нужным. Радикальные евроскептики теперь в меньшинстве. Ни Орбан, ни тем более Качиньский не против Евросоюза…

­– Еще бы! Ведь их страны получают в виде дотаций из Брюсселя огромные деньги.

– Конечно. А в Польше, по опросам, поддержка членства в Евросоюзе одна из самых высоких. Качиньский и его партия «Партия и справедливость» (ПиС) были бы политическими самоубийцами, если бы требовали выхода Польши из ЕС. Ну и другой водораздел – это проблема миграции. Тут тоже всё непросто. Сальвини в бытность министром внутренних дел Италии заявлял, что беженцы, прибывающие в Европу, должны «по-честному» быть разделены между европейскими странами. А Орбан, с которым Сальвини вроде как приятельствует, возражал: да мы в Венгрии вообще никаких беженцев не хотим! Ну и третий важный политический момент – Россия, отношения с ней.

Российский фактор и возможная поддержка со стороны Москвы становятся менее важны, а вот нормальные отношения с Брюсселем – наоборот

– И что тут происходит?

– За последний год Кремль утратил поддержку нескольких правопопулистских партий. Некоторые из них стали открыто дистанцироваться от России. Лига Сальвини – яркий пример. Дело здесь, наверное, в том, что Лига побывала в 2018-19 годах у власти, а когда партия находится у власти, ее возможности и ресурсы расширяются, российский фактор и возможная поддержка со стороны Москвы становятся менее важны, а вот нормальные отношения с Брюсселем – наоборот. Депутаты Лиги в Европарламенте начали голосовать за критические по отношению к Кремлю резолюции. Точно так же ведут себя представители Австрийской партии свободы – они, правда, обычно при таких голосованиях воздерживаются, но тем самым тоже показывают, что дистанцируются от Кремля: раньше они голосовали против критики Москвы.

В 2014 году Маттео Сальвини пришел на заседание Госдумы РФ в свитере с эмблемой своей партии и надписью «Нет санкциям против России». Сейчас он вряд ли бы это сделал

– На эту позицию повлиял скандал с бывшим лидером этой партии Хайнцем-Кристианом Штрахе?

– Да. После этого от активного участия в партийной политике отошли два главных проводника прокремлевской линии среди «свободных» – сам Штрахе и особенно Йохан Гуденус. Новому руководству партии Россия куда менее интересна. Плюс к тому позиция ПиС препятствует тому, чтобы какое-либо объединение европейских правых, в котором участвовали бы поляки, было близко Кремлю.

– Качиньский никогда не будет играть в одной политической «песочнице« с Путиным?

– Не будет. Ну и уже упомянутая метаморфоза Сальвини – дополнительный фактор. Это на самом деле удивительно, но евродепутаты Лиги громогласно требуют жесткости к Кремлю из-за нарушений прав человека, из-за Навального… Правда, у самой Лиги, которая не только по России, но и по другим вопросам сместилась к центру, в Италии теперь есть более радикальный соперник – партия «Братья Италии» (Fratelli d’Italia), чья популярность сейчас сильно выросла. Они теперь – основная праворадикальная итальянская партия. И вот как раз Fratelli могут оставаться относительно прокремлевской силой. Там даже есть пример любопытной семейной связи с Россией. Ирина Осипова, дочь бывшего представителя Россотрудничества в Италии Олега Осипова, возглавляла общественную организацию «Российско-итальянская молодежь» (с аббревиатурой РИМ). Осипова вышла замуж за функционера партии «Братья Италии» и даже выдвигалась кандидатом от этой партии на муниципальных выборах.

Электоральные предпочтения итальянцев по состоянию на начало июля: «Братья Италии» – 21%, Лига – 20%, Демократическая партия – 19%, «Движение 5 звезд» – 14%.

– То есть у Кремля остаются в Европе свои «лошадки«, просто они меняются?

– Да. Но в целом есть определенное разочарование этим сотрудничеством. Дело в том, что многие склонные к нему европейские политики теперь видят, что проблем, и политических, и имиджевых, которые могут принести связи с Кремлем, зачастую куда больше, чем какой-либо пользы или прибыли.

– А тактика самого Кремля по отношению к потенциальным европейским союзникам меняется?

– Скорее там играют прежнюю игру: мы хотели бы сотрудничать с мейнстримными силами и понемногу коррумпировать их в своих интересах, но если где-то это не получается, то будем работать с радикальной оппозицией. Но нужно понимать, что нет какого-то единого штаба российских операций по работе с Европой, это скорее множество разных людей и организаций со своими сетями контактов. Некоторые из них даже конкурируют между собой в погоне за денежными ресурсами и вниманием Кремля. Общение этих людей и групп с представителями той или иной страны происходит на очень разных уровнях.

– Но некоторые темы, возможно, этим общением инспирированы? Уж больно удивительным образом они пересекаются с российскими. Скажем, новый венгерский закон о запрете «ЛГБТ-пропаганды» среди несовершеннолетних – тут даже название такое же, как у аналогичного российского закона, хотя по содержанию там определенные расхождения есть. Эта ставка на «традиционные ценности« – некий стратегический выбор европейских правых, или скорее предвыборная политическая игра? Ведь те или иные выборы близко не только в Венгрии, но и во многих других странах.

– Ну, в Западной Европе иная политическая культура, мне трудно себе представить, чтобы там в таком духе политически акцентировалась ЛГБТ-тематика. А что касается Венгрии… То, как действует Орбан, хорошо изучать, зная, как подобные вещи происходили в России. Вопрос об ЛГБТ – один из тех, которые способны расколоть оппозицию. Когда-то это было в России, когда там еще была какая-то заслуживающая внимания оппозиция. Орбан использует ту же тактику, причем именно сейчас, когда против него сформировался широкий и сильный оппозиционный блок, от левых до националистов, который хочет по итогам выборов отстранить Орбана от власти – как это произошло недавно с премьером Нетаньяху в Израиле. Это реально серьезная угроза для него. И вот появился закон об «ЛГБТ-пропаганде» – и партия «Йоббик», бывшая радикально-националистическая, а сейчас более умеренная и входящая в оппозиционный альянс, этот закон поддержала. Кроме того, важно, что из-за пандемии коронавирусной инфекции, локдаунов и закрытых границ резко сократилось количество иммигрантов в ЕС. У Орбана исчезло его прежнее пугало – нашествие беженцев с Ближнего Востока и Африки. Теперь нужен новый опасный «другой», против которого можно объединиться, на которого можно натравить людей. За неимением мигрантов выбрали ЛГБТ.

Акция протеста против нового закона об «ЛГБТ-пропаганде». Будапешт, 14 июня 2021 года

– Ведь до этого сам Орбан и его партия какой-то особой враждебностью к гомосексуалам не отличались?

– Нет. Ровно как и в России, вспомните начало 2000-х, первые годы правления Путина: кто на государственном уровне тогда так уж косо смотрел на геев? Ну разве что Лужков. Образ гомосексуальных отношений вполне свободно использовался деятелями поп-культуры, взять хоть группу «Тату» или Бориса Моисеева. Это не политизировалось. То же и в Венгрии: политизация ЛГБТ-тематики – намеренный маневр Орбана.

Политизация ЛГБТ-тематики – намеренный маневр Орбана

– Если вернуться ко всей этой перегруппировке на европейском правом фланге, то что это: сознание собственной силы или боязнь еще большего ослабления? Ведь в последнее время многие правоконсервативные и популистские партии преследуют неудачи: Лига и Партия свободы были изгнаны из правящих коалиций, их рейтинги снизились, партия Марин Ле Пен не очень удачно выступила на недавних региональных выборах во Франции, Орбану впервые за 11 лет всерьез угрожает утрата власти…

– Эти политические силы стали в какой-то мере жертвами пандемии ковида. Она лишила их некоторых «козырных» тем. Закрытие границ, ограничение миграции и вообще перемещений – то, на чем в той или иной мере настаивали правые популисты во времена до коронавируса, с его приходом стало реальностью. И осуществили эти меры находящиеся у власти мейнстримные партии. Всё это усиление государственного вмешательства и регулирования жизни перестало быть sexy. Наоборот, у многих оно уже вызывает тревогу. Поэтому правые радикалы и консерваторы пытаются сейчас найти новые мобилизующие идеи. Насколько это у них получится, пока трудно сказать, – говорит политический аналитик Антон Шеховцов.

Сайт заблокирован?

Обойдите блокировку! читать >

Русский национализм: взгляд социолога • Arzamas

Михаил Соколов — о том, чего хотели и кого ненавидели «РНЕ», НБП и скинхеды

Разговор Кирилл Головастиков, Ирина Калитеевская

Михаил Соколов — кандидат социологических наук, профессор факультета политических наук и социологии Европейского университета в Петербурге.

— Как вы начали изучать националистов?

— Это, собственно, произошло случайно. Когда я должен был садиться писать диплом зимой 1998–1999 годов, как раз поднялась волна моральной паники по поводу русского национализма, в особенности — «Русского национального единства»: включаешь телевизор и видишь очередной репортаж об «РНЕ». Почему, по-моему, до сих пор осталось неизвестным: то ли это была медийная кампания, связанная с несостоявшимися выборами Лужкова, то ли стихийная волна моральной паники, то ли еще что-то — так и не выяснилось до конца. В реальности политическая поддержка «РНЕ» была очень низкой. В опросах никогда больше 3 % респондентов намерения проголосовать за него не выражали. Но в то же время эти же респонденты под влиянием медийной волны называли Александра Баркашова одним из трех самых влиятельных политиков России — пусть даже лично на них он особого влияния не имел, но они верили, что на других имеет. Мои старшие коллеги по сектору социологии общественных движений в Институте социологии РАН, как я тогда узнал, тоже серьезно относились к перспективе революции справа, допускали, что сторонники «РНЕ» вот-вот возьмут Кремль, и считали, что, раз уж нельзя предотвратить, это надо срочно изучать — а я никак не мог выбрать тему диплома. Кроме того, я был самым младшим сотрудником в секторе. Там были специалисты по рабочему движению, по феминистскому, по экологическому, по религиозным, а вот по праворадикальному движению никого не было — и меня закономерным образом определили на него.

Потом из диплома постепенно выросла кандидатская диссертация. Потом ее надо было бы превратить в книжку, но наступило такое состояние пресыщения этим материалом, когда я понял, что не хочу ее заканчивать. Я уехал на месяц в Будапешт ее дописывать, но в итоге вернулся без книжки, зато с совершенно другими планами. А сейчас я вспоминаю это и думаю: было интересно.

— Каким образом вы изучали «РНЕ»? Ходили на собрания? Что вы видели?

Участники «Русского национального единства». 1992 год © Александр Поляков / РИА «Новости»

— Больше всего полезного материала удалось извлечь из собраний. Они проходили у станций метро — вначале это был «Парк Победы», потом, после раскола, часть раскольников перебралась на «Проспект Ветеранов». Единственное, что сообщала о себе организация, это что дважды в неделю, по выходным, можно прийти к метро и встретить кого-то из членов «РНЕ». Из организации там было человек пять-десять, но набиралось много сочувствующих, начинался идеологический форум. Активные пенсионеры, которые приходили порассуждать, не очень интересовали организаторов — они пытались выловить людей помоложе, которых можно было поставить под свои знамена. Тех вначале приглашали на идеологические тренинги, где, правда, в основном пересказывали близко к тексту разные статьи из «Русского порядка», газеты организации. Затем — поручали какие-то мелкие дела, типа распространить листовки. А следующая стадия — это уже выезд на квазивоенные сборы: люди шили форму, носили значок, считались полноценными членами, могли получить серьезные поручения — например, патрулировать улицы в качестве добровольных народных дружинников. Но это та стадия, до которой я не дошел, поскольку дальше вставали этические проблемы: мои научные руководители выступали против злоупотребления анонимностью и нераскрытого наблюдения (у социологов очень строгие правила на этот счет), а я сомневался, что, во‑первых, меня пустят наблюдать то, что я хочу, а во-вторых, если неожиданно пустят, то это самое «то» действительно случится. Меня больше всего интересовало, как организация выстраивает свой публичный фасад — как она драматически воплощает себя как организацию с определенными свойствами. Но если бы я в статусе наблюдателя оказался внутри, то, скорее всего, фасад бы передвинулся и я вновь оказался бы с его внешней стороны. Поэтому я предпочитал оставаться там, откуда мог наблюдать относительно анонимно и при этом не подвергаясь санкциям коллег.

— Что вы как социолог хотели понять в «РНЕ»? И что было самым большим открытием?

— В некотором роде самым большим открытием было первое впечатление. Оно было даже некоторым шоком: сложно было смириться, что эти люди внезапно окажутся на удивление нормальными. Я в университете читал много вдохновленной психоанализом литературы 1950–60-х годов и предполагал, что встречу там «авторитарную личность» из книги Адорно, ну или какой-то иной психопатологический типаж. Это оказалось совершенно не так. Там были люди как люди: некоторые симпатичные, некоторые не очень, но в среднем в личном общении они не казались более или менее отталкивающими, чем любая другая группа людей. И еще, вопреки всяким ожиданиям, они были совершенно разными по своим политическим убеждениям. У них были абсолютно разные взгляды: кто-то правда был похож на нациста, но большинство — нет. Один кооператор, например, в разговоре раскрылся как стихийный православный либертарианец и говорил, что «Русское национальное единство» — это против государства. Это очень неожиданно, потому что большинство прочих все-таки были за сильное государство, хотя и с совершенно разным уклоном. Но в этой необычной организации уютно чувствовал себя даже антиэтатист, выступавший за свободный рынок, от которого никак нельзя было добиться, почему он не у Гайдара в «Демократическом выборе России».

Из этого впечатления, собственно, и возник вопрос, на который я пытался ответить: если не идеология, то что удерживает всех этих людей вместе? И если политическая организация — это не средство для достижения общих политических целей (а это явно не так, поскольку общих целей мы не находим), то что она тогда такое? Я начал пытаться ответить на вопрос, что, собственно, организация делает, и выяснил, что главное, что организация делала, — это производила публичный образ самой себя. «РНЕ» было прежде всего машиной по производству собственного образа.

Члены любой политической организации подозревают, что она может забирать их энергию, силы, иногда деньги и даже жизнь и использовать для каких-либо своих целей, которые не являются при этом их целями. Иногда эти цели просто идеологически другие — как когда революционеры привлекают на свою сторо­ну всех, кто против старого режима, а потом начинают строить новое общество не так, как хотели их попутчики. При этом цель любого революционера — убедить как можно больше попутчиков, что как раз они-то не попутчики, а единомышленники и организация будет делать то, что именно этот попутчик хочет, а не то, что она обещает делать другим. Соответственно, задача попут­чика — понять, правда или нет. Иногда цели лидеров организации сугубо эгоистические — например, если то, что выглядит как движение за общее благо, в действительности есть средство для выстраивания политической карьеры лидера. В современных обществах всякую организацию подозревают в этом — и задача всякой организации доказывать, что это не так, потому что кто же хочет жертвовать собой ради чужой карьеры?

Как можно доказать такую вещь? Ну, можно просто сказать, но у слов есть свои недостатки. Во-первых, они дешевы — и им никто не верит. Какой же политик признается, что он просто карьерист? Во-вторых, слова слишком определенны. Если организации надо удержать вместе много людей с очень разными устремлениями — как этот мой православный либертарианец или много других людей в «РНЕ», — то нельзя быть очень конкретным в определении целей. «РНЕ» был нужен и он, и многие другие, а значит, ему нужно было, чтобы каждый мог вчитать в него что-то свое. Любое совершенно ясное послание, которое оно могло озвучить — например, что оно собирается стать православным государством или языческим государством, завоевать Европу или отгородиться от нее железным занавесом, — отпугнет от него многих людей, которых иначе можно было бы привлечь к себе.

I съезд «Русского национального единства». 1997 год © Александр Поляков / РИА «Новости»

Что было выходом из положения? Там, где нет надежды на слова, на помощь приходят поступки. Во-первых, в действия — особенно если в них вкладыва­ются собственные ресурсы, если они сопряжены с риском и болью — мы верим гораздо больше, чем в слова. Мы верим, что они раскрывают характер, явля­ются его тестами. Во-вторых, поступки менее однозначны. Они допускают много интерпретаций, и каждый может трактовать их в пользу самой благоприятной для него версии характеров и мотивов действующих лиц.

И по этим двум причинам в «РНЕ» слова и идеология провозглашались мало­значимой вещью, а стиль и форма поведения — очень важной. Поэтому у них была собственная квазивоенная униформа, поэтому они стояли с военной вытяжкой на своих встречах, поэтому они больше всего любили парады и учения, а не митинги или, упаси бог, дискуссии. И они всячески подчер­кивали, что это их основное занятие, а в словах они не очень искушены и придавать словам слишком много значения не надо, надо верить своим глазам. Стиль доминировал над идеологией, то, что можно увидеть, — над тем, что можно услышать. Так был устроен их публичный политический фасад.

Организация постоянно создавала образ, но — несколько парадоксально — это был образ организации, которая не занимается показухой, а делает настоящее дело. (По этой причине я особенно сомневался, что они будут рады, если я стану наблюдать то, что я хочу.) Когда людей в «РНЕ» спрашивали, готовят ли они переворот, они отвечали, что нет: государство самоустранилось, образовался политический вакуум, и мы постепенно его, государство то есть, замещаем собой — мы охраняем порядок, мы создаем стихийные милицейские отряды. Это послание было неофициально озвученной Баркашовым идеологической позицией, но было зашифровано в практике публичной презентации так, что каждый мог видеть, что так и происходит.

Презентация не означает, что все это было неправдой: когда получалось, члены «РНЕ» патрулировали в качестве дружинников. Правда, столь же часто случалось и противоположное: начальники региональных отделений пили, ссорились с центром и, как можно было узнать из криминальной хроники, продавали на сторону свои силовые услуги — крышевали ларьки, включая ларьки пресловутых «кавказцев», а некоторые даже не брезговали наемными убийствами, опять же без всякой идеологической подоплеки. В 90-х любой человек, располагавший какой-то вооруженной силой, стоял перед искушением продать ее. Многие — в том числе из «РНЕ» — поддавались. Основная работа организации по выстраиванию своего фасада заключалась в том, чтобы всячески подчеркивать и драматизировать первый компонент своей деятельности и подавлять информацию о втором — или хотя бы отрицать его как нападки еврейских журналистов.

Была особая причина, по которой эта символическая стратегия отказа от слов в пользу поступков была выигрышной в случае «РНЕ». Она становится ясной, если мы посмотрим на более общие социологические дискуссии о статусе идеологии. Позиция, которой придерживается значительная часть ученых в социальных науках — и я здесь нахожу ее вполне убедительной, — состоит в том, что всякий политический язык представляет собой совокупность эвфемизмов для обоснования прав и привилегий «таких людей, как мы». Любая социальная группа принимает более-менее консистентную идеологическую аргументацию, пока та доказывает, что эта группа есть соль земли или по крайней мере что ее запросы относительно распределения экономических и иных ресурсов должны быть обязательно удовлетворены. Скажем, в «РНЕ» преобладали бывшие (иногда, несмотря на запрет, действующие) военные, бывшие милиционеры и люди из среды, в которой подобная карьера является эталонной. В 90-х было очень много людей, выпавших из силовой системы: например, дослужились до капитана или майора, а затем отчего-то вылетели из вооруженных сил или сами вынуждены были покинуть систему из-за нестерпимых условий. Но они вынесли веру в то, что социальный порядок строится на дисциплине, подчинении приказу, нерассуждающей лояльности, на солдатских добродетелях. И «РНЕ» говорило бывшим служивым ровно это: в обществе нет порядка, нам нужна военизиро­ванная организация, она должна разрастись и обустроить все общество. То, что мы делаем, — это начало подобной работы по обустройству. Вы же уже видите, как мы ее начинаем.

В этом смысле некоторая степень безразличия к идеологическим оттенкам является отражением подлинного характера идеологии, особенно для людей, которые отчуждены от культурных ресурсов, позволяющих им придумать лучшее объяснение, почему именно им подобные должны наследовать землю. Первая важная для меня статья по мотивам всей этой работы посвящена как раз этому — тому, как люди учатся пренебрегать видимыми идеологическими противоречиями, когда ощущают сходство базовых констелляций интересов, стоящих за словами.

Эту логику лучше всего можно было проследить на примере природы антисемитизма в «РНЕ». Изначально мне было интересно, в какой степени эти люди на самом деле антисемиты. Обычный, дежурный ответ человека, с которым мы говорили на встречах или отправляясь куда-то после, был такой: это не они евреев не любят, а евреи их не любят и мешают строить сильное русское государство. А когда не мешают — то и слава богу, никаких претензий к ним нет. Мне кажется, говорили они это вполне искренне, и это было интересно, но не очень информативно — весь вопрос в том, какие определения даются тому, кто такие евреи, и объяснения, почему они кого-то не любят.

И вот после какого эпизода меня осенило. Как-то, еще в начале работы, я в порядке опыта сказал одному человеку из организации, что моего деда звали Борис Ефимович — я уже знал, что это имя-отчество жестко кодируется как нерусское, — и увидел, как у него в глазах что-то меняется, и дальше наш разговор уже не ладится. Но потом я понял, что у людей точно так же меняется взгляд, когда я говорю, что учусь в университете. Они спрашивают: в каком университете? Я (на радость научному руководителю, честно) говорю: в СПбГУ. И опять ровно та же перемена взгляда. Вопрос: что общего между отчеством деда и СПбГУ?

И выясняется, при ближайшей расшифровке, что их представления о евреях очень классовые. Это представления о евреях как о людях, которые захватили все желательные позиции и никого на них не пускают — особенно в сфере высшего образования и культуры. Ресентимент по поводу наследования позиций в образованном классе, кажется, вообще был основой советского и раннего постсоветского антисемитизма. Когда высшее образование, наука и культура потеряли значительную часть своего престижа, советский антисемитизм тихо умер — никто больше не завидует кандидатам наук. Но в «РНЕ» были люди старой закалки, которые — по инерции — завидовали кандидатам наук, предполагали, что развал устроили они и восстановить государство-казарму мешают они же. Что, надо сказать, не было совсем неверно, учитывая состав либерального перестроечного движения и характе­ристики электората либеральных партий. Плюс к этому в 90-х жизнь совет­ского антисемитизма продлевала массовая миграция молодых и амбициозных научных сотрудников в правительство и в предпринимательство и превраще­ние людей типа Березовского — делавшего до ухода в кооперацию блестящую научную карьеру — в олигархов. Когда эта волна кончилась — амбициозные молодые люди поколения 60-х уже давно вышли из науки, а амбициозные молодые люди поколения 70-х никогда в нее и не заходили, — утвердился образ ученого как полуголодного бюджетника и, повторюсь, в этой точке русский политический антисемитизм закончился.

Это был один из самых важных моих выводов: для «РНЕ» еврей — это эвфемизм. Хотя границы «свой-чужой» выражались в этнических терминах, в реальности они проводились по статусным или классовым маркерам: в университете — значит, будешь начальником, — значит, еврей. Это не то, что евреи заняли все теплые местечки в университетах и пристраивают туда только своих, это то, что все, кто занял теплые местечки в университетах, — евреи. Но наш политический язык не дает ресурсов для того, чтобы выразить ресентимент подобного рода. Читай мои собеседники Бурдьё, они могли бы построить политическую программу вокруг тезиса о воспроизводстве социального доминирования через семейные инвестиции в культурный капитал — но Бурдьё они не читали, и единственный язык, позволяющий описывать культурные различия, который был в их распоряжении, был этнический. Интересно, что их портрет еврея — это, по сути, самоопределение советской интеллигенции, но только с обратным знаком. С одной стороны, мы видим культивирование образованности, внутренней независимости и солидарности, основанной на поддержании высоких моральных и культурных стандартов, которые передаются из поколения в поколение. С другой стороны, мы видим людей, монополизировавших привлекательную нишу, передающих ее по наследству, продвигающих только своих, выталкивающих посторонних как лишенных культурности, да еще и нелояльных по отношению к обществу, которое для них эту нишу создало. Трудно не заметить здесь некоторую симметрию.

— Ваши выводы относятся только к «РНЕ»? Изучали ли вы другие организации?

— Моя диссертация в итоге получилась про сравнение двух организаций: «РНЕ», с которым я имел дело больше, и лимоновской НБП, с которой я имел дело меньше. Обе они использовали в некоторых пределах нацио­налистическую риторику, и обе признавали друг друга за националистов. Но в действительности они были диаметрально противоположны по положе­нию в этом социальном пространстве: если «РНЕ» считало себя оплотом воинских добродетелей, то НБП считала себя богемой. НБП культивировала прямо противоположное эрэнешному представление о том, что вся власть должна принадлежать людям искусства, а политика — это прежде всего эстети­ческое самовыражение. Их самопредставление хорошо работало на романти­чески настроенных студентов, начитавшихся Селина или самого Лимонова, а на контингент «РНЕ» оно не работало вообще. Их разделяла классовая граница. И несмотря на то что на протяжении некоторого времени Лимонов и Баркашов признавали себя союзниками, их организации никогда не делали ничего вместе — они никак не могли поладить, потому что были друг другу глубоко неинтересны, на низовом уровне имело место стихийное отторжение. Среди своих энбэпэшники говорили: какие они тупые солдафоны, с ними невозможно разговаривать. А со стороны «РНЕ» преобладала уверенность, что у Лимонова все сплошь гомосексуалы, да еще и образованные, а многие наверняка евреи. Стихийное отторжение было гораздо сильнее, чем номинальное политическое притяжение.

Эдуард Лимонов на демонстрации. 1997 год © Ираклий Чохонелидзе / ТАСС

— Было ли какое-то сходство между «РНЕ» и НБП?

— Стиль и там и там господствовал над идеологией, хотя и по разным причинам: в одном случае это были люди, которые не слишком справлялись со словами, но обращались они к другим людям, которые тоже не слишком с ними справлялись, и хотели они при этом показать, что они делают реальное дело, они выше всякого словоблудия. А в НБП были люди, которые в некотором роде слишком хорошо управлялись со словами и желали продемонстрировать, что они могут играть со словами как хотят. Идеологически НБП была столь же разрозненна, как и «РНЕ», но, в отличие от последнего, легко в этом признавалась. Они просто декларативно принимали всех нелибералов: экоанархистов, грамшианцев, новых правых традиционалистов, фашистов, сталинистов — все, кто против либералов, были их люди. Причем если «РНЕ» в некотором роде стеснялось своей разрозненности, то НБП гордо выставляла ее напоказ. И те и другие демонстрировали, что они отвергают скучную буржуазную модель политического рынка, на которой политики-предприниматели заключают контракт со своими избирателями, беря на себя обязательство выполнить условия, записанные в политической программе, — но отвергали они ее совершенно по-разному.

И те и другие пользовались нацистской символикой, но она встраивалась в абсолютно разные символические ряды. «РНЕ» использовало ее, чтобы вступить в своего рода интерпретативный альянс с журналистами. Баркашов вообще очень талантливо привлекал к себе внимание массмедиа. Журналистам по характеру их работы нужны горячие новости, а любая политическая угроза — это очень хорошая новость. И «РНЕ», и журналисты, совершенно не сочувствовавшие Баркашову, были заинтересованы в том, чтобы картинка была как можно более угрожающей и аудитория становилась жертвой преувеличения со стороны медиа, — отсюда огромная оценка влияния Баркашова при скромном количестве поддерживающих его. А те, кто потенциально мог поддержать «РНЕ», получали ровно то сообщение, которое организации было нужно. С одной стороны, все видели, что либералы перед ними трепещут (это гораздо лучше, чем если бы сам Баркашов по телевизору сказал, что трепещут). Кроме того, «РНЕ» нужно было, чтобы его участников показали — вспомним, что они опирались скорее на визуальные образы, чем на вербальные послания, — а снять репортаж без картинки невозможно. И то, что им самим не давали слова, скорее было плюсом: не надо было формулировать платформу, которая могла кого-то отпугнуть. С другой стороны, для «РНЕ» это было своего рода тактическим компромиссом, поскольку журналисты однозначно маркировали организацию как фашистскую, а большинство потенциальных сторонников все-таки не согласны были признать себя таковыми. Поэтому обычный разговор в выходные у «Парка Победы» в марте 1999-го обязательно включал в себя такой обмен репликами: «А вы правда фашисты?» — «Нет, это демократы нас очерняют, потому что боятся — чем сильнее боятся, тем сильнее очерняют».

В отличие от «РНЕ», НБП использовала нацистскую символику сугубо эстетски: их флаг был похож на флаг НСДАП, но вместо звездосвастики в белый круг на красном фоне были вписаны серп и молот. Эмблема явно постмодернистски ироническая, и в то, что они националисты, никто из прочих националистов по-настоящему не верил. При этом во времена, когда существовал определенный культ «РНЕ», лимоновцы хотели бы походить на баркашовцев, они культивировали образ себя как решительных, боеспособных и радикальных, но с насилием у них не получалось. Была история, как нацболы поссорились с баркашовцами и те их побили, причем не одна. Зато нацболы издавали очень веселую газету. Тогда не было ютьюба, но если бы был, они бы очень там преуспели. В целом у них, как и у «РНЕ», был собственный законченный стиль политического действия — театрализованные акции вместо демонстрации скрытой военной силы и готовности.

Участники митинга Национал-большевистской партии 1 мая 2002 года © РИА «Новости»

— Могли ли вы как социолог, когда писали диплом и диссертацию, предсказать скорый конец «РНЕ» и НБП?

— Ну с «РНЕ» не надо было предсказывать, все было уже видно. Где-то в 2000–2001 году я еще писал про них, но организация уже очень сильно пошла на спад. Она раскололась, что очень плохо сказалось на ее репутации, потому что она выдавала себя за идеологический монолит, в котором господствует жесткая дисциплина. А они все перессорились, как торговки на базаре, — вели себя крайне не по-военному, короче говоря.

Но главное, они не выдержали конкуренции. Вот мое любимое воспоминание: встречаю я осенью 2000 года на улице человека, у которого я брал за год до того интервью, и спрашиваю, ходит ли он до сих пор на встречи. «Да нет, — говорит, — больше не хожу, неинтересно». «Ну а почему?» «Понимаешь, — говорит он, — теперь же есть Путин». «А что, — спрашиваю я, — Путин — он как Баркашов?» «Нет, — говорит, — не совсем как Баркашов — круче».

Конечно, были радикалы, которым Путина было мало, но большинству оказа­лось достаточно: военный человек, укрепление национальной мощи, встаем с колен. Баркашов, может быть, был еще мировоззренчески ближе (Путин все‑таки кандидат наук), но он-то еще не был во главе страны, а Путин уже был. В любой оппозиции действующей власти есть элемент неподчинения дисциплине, которое военный этос «РНЕ» отвергал. Пока казалось, что режим Ельцина просто растворится сам собой, создавать штурмовые отряды, способ­ные заполнить вакуум власти, было благим делом. Но когда оказалось, что сам собой режим растворяться не собирается — и даже, наоборот, консолидиру­ется, к противостоящим ему стали накапливаться вопросы у тех, кто прежде им вполне сочувствовал. И поэтому конкуренция со стороны режима, который все больше использовал тот же самый символический ряд — мы по-настоя­щему крутые, мы профессионалы насилия, хотя бы и в гламурной форме спецслужб, — была очень опасна для «РНЕ». То есть я подозреваю, что в «РНЕ» кризис начался даже не из-за того, что им перестало доставаться медийное покрытие, а потому, что просто появился более сильный конкурент.

Относительно НБП я предсказывал — и долгое время так оно и было, — что при Путине она будет мигрировать в либеральную часть спектра. Если вы помните, Лимонов между 2004 и 2012 годами был безусловным союзником Немцова: он ходил на «Марши несогласных», апеллировал к положительному опыту Запада. Но совершенно терялся на этом поле.

НБП была поколенческой вещью — те, кого она привлекла в 90-е, просто выросли. Сначала партия привлекала молодых людей, считающих себя носителями высшей культуры. Они прекрасно проводили время в организации, завязывали связи: есть примеры из бизнеса, например издательского, где очень преуспели сети бывших выходцев из НБП. Но потом они росли дальше, обзаводились семьями, было уже не так интересно ночевать в обезьяннике и пить водку по подвалам. Они вырастали, а новая смена не приходила.

Участники митинга НБП. Москва, 2003 год © Oleg Nikishin / Stringer / Getty Images

С одной стороны, Лимонов отчетливо постарел — человеку за 70 все-таки уже. С другой стороны, у НБП тоже были сильные конкуренты: для кого-то (меньшинства) это Путин, для кого-то — новые левые, которые знали, как совмещать политическую борьбу с академической карьерой, получать деньги от западных фондов за свой антикапитализм и постоянно ездить в Европу. Сам стиль политического действия, театрализованный и мазохистский, когда всех участников в итоге избивает полиция, который открыла НБП, в отличие от стиля «РНЕ» не исчез. В этом десятилетии Pussy Riot и Павленский — стилистические наследники НБП образца 1995–2005 годов.

— Видели ли вы, чтобы в «РНЕ» вливались члены других субкультур?

— Нет. Может быть, некоторые разочаровавшиеся панки, металлисты туда вливались, но скорее как исключение. И туда точно не вливались скинхеды и футбольные фанаты, которые в 1997 году уже были хорошо заметны как субкультура. Типичный новобранец «РНЕ» — очень скучный молодой человек, который ходил в качалку, мечтал о службе в армии, потом вышел из армии и не знал, куда пристроиться. Поэтому он пошел в какие-то силовые структуры, а для идеологического окормления — в «РНЕ». Это были совершенно не субкультурные люди, которые ходят на концерты, одеваются и стригутся каким-то экстравагантным образом и имеют свою эмблематику.

У скинхедов, как и у энбэпэшников, был период культа «РНЕ», когда оно считалось сильным, военизированным, опасным. Но фактически, когда эти люди приходили в организацию, им быстро переставало быть интересно, потому что в «РНЕ» говорили: читайте и распространяйте листовки, приезжайте на учения, давайте маршировать. А это абсолютно не то, чего им хотелось. НБП хотелось разгульной богемной жизни и истерического героизма, а скинхедам хотелось с кем-нибудь подраться. А «РНЕ» было озабочено тем, чтобы продемонстрировать, что оно оплот порядка. Поэтому они не могли позволить себе драться с кем попало, а наоборот, подавляли низовое или бытовое насилие. «РНЕ» как бы говорило людям, что вот однажды настанет час — и там-то мы уж развернемся, но пока ни в коем случае. В этом плане, может быть, по иронии судьбы оно сдержало гораздо больше насильственных выплесков, чем спровоцировало. Нельзя представить себе отделение «РНЕ», в котором локальный лидер говорит: а сейчас пойдем на рынок, поймаем азербайджанца и убьем его. А скинхедам более-менее этого хотелось. Поэтому они очень плохо вживались в организацию — обычно их или исключали, или они сами уходили.

— Откуда взялись скинхеды?

— Тут есть сложность: никто никогда толком не изучал социальные основы этой субкультуры. Отчасти в силу объективной сложности: у субкультур нет списков членов, они не собираются в полном составе в одном месте, нельзя провести перепись и поговорить с представительной выборкой. Может быть, мы никогда не узнаем, кем они были. Они точно пересекались с футбольными фанатами. Кажется, изначально они были импортированы, были идеологи­ческой калькой с ультраправой части западной фанатской субкультуры.

А потом — в 2000-х — началась интересная история: классический правый антисемитский радикализм сошел на нет, а появилась расистская, но при этом скорее колониалистская форма ксенофобии. Я имею в виду, что члены «РНЕ» смотрели на евреев снизу вверх — это был типичный ресентимент подчиненной группы по отношению к более высокостатусным группам. Они думали, что эти высокостатусные группы аморальны и за счет своей аморальности подчиняют более добродетельных, хороших людей, таких, как они. А типичный объект ненависти скинхедов — это мигранты, которых они точно не считали стоящими выше себя. И хотя те скинхеды, которые хоть как‑то заботились об идеологии, брали какие-то идеологические материалы у эрэнешников — и «Майн кампф» изучали, и многие говорили, что Гитлера очень почитают (в чем, кстати, в «РНЕ» мало кто бы признался), — но при этом случаи, когда скинхеды напали бы на еврейскую школу, на синагогу, вообще на кого-то, кого они идентифицировали как евреев, абсолютно единичны. Азербайджанцы — сколько угодно, обобщенные кавказцы — пожалуйста, Средняя Азия — вот основная жертва. Но евреи — нет, потому что они очень далеко от того, что можно распознать как непосредственный источник эмоционального дискомфорта. Идеологически подкованные скинхеды, конечно, говорили, что главный враг всего — еврейский заговор, который завозит таджикских рабочих или узбекских официантов, но руки до расправы у них обычно не доходили. А «РНЕ», наоборот, в свое время никогда не интересовалось таджикскими рабочими.

Вообще, то одному, то другому классику приписывается сентенция, что расизм — это снобизм бедняков. Именно в этом качестве он проявился у скинхедов и их непосредственных наследников. Они ненавидели тех, кого одновременно презирали и на чьем месте боялись оказаться. То есть их объект ненависти была не та группа, к которой они хотели принадлежать — и нужно было придумать хорошее объяснение, почему они к ней не принадлежат (они заняли все теплые места и нас не подпускают), а должны по праву занять ее место. Объект ненависти — это та группа, частью которой они боялись стать: совершенные маргиналы, вытесненные на периферию социального устройства. Рассуждая таким образом, мы приходим к родству с разными формами расистских движений рабочего класса в Британии или США, однако, повторяю, тут требовалось много сделать, чтобы подтвердить этот вывод.

Митинг в защиту прав русских. Калининград, 2004 год © Игорь Зарембо / ТАСС

Как субкультура скинхеды примерно за десятилетие сошли на нет: опять же, молодежные субкультуры — очень поколенческая вещь, плюс зависимая от внешней атрибутики, а во второй половине 2000-х любой соответствующим образом выглядящий подросток в крупном городе обречен был на регулярное общение с полицией, воспитательную работу и тому подобные удовольствия. Без атрибутики или с каким-то субститутом, фанатской атрибутикой например, скинхеды как специфическая сущность быстро исчезли. Их политические представления и стилистика политического действия, однако, продолжали воспроизводиться, хотя и без связи с символикой.

Одна очень важная вещь про скинхедов и их наследников: они идеологически идентифицировали себя с Европой, потому что это белая раса и источник культурных моделей, которым они следовали, и тотальное антизападничество никогда не имело у них успеха. Их расизм был ксенофобский, но очень проза­падный. Поэтому там возникали разные формы синтеза антимигрантского расизма и либерализма. Человек мог ходить и на «Русский марш», и к либе­ральной оппозиции: нам нужна демократия, нам нужно все как в Европе, а мигрантов нам не нужно, потому что им чужды европейские ценности. На этой грани, например, Навальный некоторое время балансировал. И иногда такие люди, если они жили в Петербурге или Новгороде, говорили, что хорошо бы отделиться от московитов, потому что московитам не близки европейские ценности — для нас они важны, а им чужды. Некоторые из этих людей очень поддерживали первую и вторую «оранжевые революции». Более интеллектуально настроенные скинхеды были всегда очень пробандеровскими именно потому, что это за Европу и против разной азиатчины.

— Вы в какой-то момент сказали «вторая волна русского национализма». Что это за деление?

— У меня была классификация политических стилей и идеологий, которая была удобна, чтобы обозначить специфику девяностых годов. Первая волна — это позднесоветская, перестроечная, ее лидер — движение «Память». Это консервативный, православный, антисемитский монархизм, который вырастает из правой консервативной советской интеллигенции типа Марка Любомудрова, который испытывает ресентимент из-за того, что евреи заполонили Союз композиторов. Эти люди с большим удовольствием начинают писать книги про сионизм, когда СССР ссорится с Израилем, намекать — в тех пределах, в каких им это разрешает цензура, — что внутренний враг с нами, и многозначительно рассказывать, как настоящие русские со всех сторон вытесняются разными инородцами. При желании к этому движению можно отнести, например, Валентина Пикуля: в своих бестселлерах он, кажется, первым публично и беспрепятственно артикулирует мысль, что русское офицерство в душе поддерживало революцию — или по крайней мере там не было непроходимых барьеров, а подлинный враг — это разные национал-изменники, особенно, опять же, инородцы (вспомните его роман «Моонзунд»). Советский режим, в общем, готов был на осторожную реабили­тацию белой армии — в пределах, в которых это не затрагивало Красную, — но это были лишь отдельные шаги. И эти люди в перестройку начинают мобилизацию, даже выигрывают некоторое количество локальных выборов, но потом быстро сходят со сцены, это остается типичной интеллигентской тусовкой: они устраивают чтения, молебны, собираются и дискутируют, но не кажутся реальной силой, способной восстановить Порядок.

После 1993-го появляется совершенно новая волна гораздо более молодых людей типа Баркашова, которые говорят: мы делаем революцию, мы создаем армию, мы занимаемся учениями, мы не интересуемся мистическим просвещением, у нас нет дискуссионных клубов. Никаких икон, никакого Ильи Глазунова — сугубо маршировать строем. И они сходят на нет как раз при путинской консолидации 2000–2001 годов. В 90-х «РНЕ» как модель доминирует, и даже те, кто стилистически ему предельно неблизок — как та же НБП, — стремятся ему в известной мере подражать.

Члены  «Русского национального единства» во время строевой подготовки у здания Верховного Совета России. 1993 год © Владимир Машатин / ТАСС

После второй волны можно было ожидать третьей — но ее так и не появилось. После этого сам национализм в значительной мере исчезает. Часть национа­листов первой и второй волн находит себе прибежище в православном фундаментализме (например, Константин Душенов и руководившие самым большим из осколков «РНЕ» братья Лалочкины). Третьей волны не появилось как единого целого — это много волн в разные стороны, но все меньше соотносящихся с национализмом.

— Что обуславливает эту эволюцию? И правда ли можно говорить о том, что русский национализм исчез?

— Я помню, что последняя статья, которую я писал на этот счет — в 2007 году, — называлась «Конец русского радикального национализма?». Ее основной тезис был такой: когда рынок только появляется, продукты для разных аудиторий еще не дифференцированы, но по мере того как рынок растет, каждый продукт занимает свою потребительскую нишу — никто не покупает чужой продукт, и все знают, кому какой продукт предназначен. Это относится и к идеологическому продукту. Когда в 90-х впервые появились политические выборы и политическая реклама, все пытались обращаться ко всем. А потом постепенно стали появляться ниши, а потом они диффе­ренцировались все больше и больше — и оказывалось, что в некоторых идеологических нишах практически никого нет.

Например, в 90-е годы верили, что есть русский радикальный национализм и есть очень много людей, которые готовы поддерживать именно националистов. А потом вдруг оказалось, что очень мало людей покупают именно это. Когда аудитории дифференцировались и русский национализм отделился от, скажем, ортодоксального фундаменталистского православия, от панъевропейского белого расизма, от неосталинизма, от русского имперства — выяснилось, что националистов, собственно, осталось ничтожно мало. Организациям, державшимся за национализм, грозило превращение в карликов. Некоторые из них существуют, но о них мало кто слышал. Ниша оказалась пустой; те, кто попытался в ней остаться, сели мимо кресел. Действительно, по контрасту, например, с Украиной, в России очень мало идеологических течений, которые демонстрировали бы черты классического этнического национализма: были бы озабочены сохранением национального языка, штудированием истории, умилялись бы собранным шедеврам фольклора, пытались бы добавить вышиванку или какой‑то другой элемент народного костюма к вечернему гардеробу — и требовали предоставить себе особые привилегии как представителям именно этнической группы. В первом поколении перестроечного национализма таких было много, но сейчас мы их почти не видим. Понятно, что культивация этнической идентичности на государственном уровне вступила бы в конфликт с другими ценностями — например, лояльностью государству, — которые сегодня безусловно преобладают. Государственническая идеология подчеркивает, что все, вне зависимости от этнической и религиозной принадлежности, могут служить государству и имеют право на равное вознаграждение за верную службу, — а этнический национализм неизбежно требует привилегий и, более того, хочет поставить государство на службу нации, не наоборот.

Члены общества «Память» Сергей Васильев, Владимир Орлов и Александр Баркашов. Москва, 1989 год © Chris Niedenthal / The LIFE Images Collection / Getty Images

Есть три возможных сценария того, почему ниша, про которую все думали, что она кем-то занята, может оказаться пустой. Или потребители какого-то продукта вообще исчезли, как, например, были люди, которые никогда не согласились бы поменять пристежной воротничок на пришитый к рубашке, — но рынок сжимался по мере того, как они вымирали. Или с самого начала в ней кто-то был, но потом переключился на другой продукт — начал покупать вшитый. Или с самого начала в нише не было никого, но поскольку продукт был еще не дифференцирован, то об этом никто не догадывался — производители продолжали придавать ему какие-то свойства, которые в действительности никому из потребителей не были нужны.

В случае с радикальными националистами 90-х, кажется, переплелись все три истории. Скажем, «РНЕ» могло переоценивать важность именно националистических символов и недооценивать важность государственнических. Пока никто не состязался с ним в этой нише, эта ошибка была не очень серьезной, но когда конкурент появился, оказалось, что чистое государственничество привлекает большую аудиторию, особенно когда та разновидность классового протеста, которую выражали этнические эвфемизмы, потеряла актуальность. Радикальный протест против всего социального переустройства терял привлекательность по мере того, как положение силовиков становилось менее бедственным и они находили себя в новом порядке. На это накладывались и поколенческие вещи, наиболее, впрочем, заметные в случае НБП и скинхедов, — иногда ниша пустеет, потому что ее представители просто вырастают из нее.

Но с национализмом могла приключиться и еще одна история. Он является чем-то вроде lingua franca правых идеологий, общим знаменателем, к кото­рому можно привести самые разные в иных отношениях течения — расизм и радикальный фундаментализм или государственничество, например. Это был компромисс, на котором сходились те, кто искал идеологических точек соприкосновения. Защита русских — обтекаемая формула, которая позволяет примирить скинхеда (русских надо защищать от происков небелой расы) и православного (русский народ — богоносец) — и их обоих с империа­листом (империя все-таки Российская). Вообще говоря, национализм можно примирить даже и не только с правыми течениями в самом широком смысле слова — с советским социализмом (разве случайно, что плановая экономика восторжествовала именно в Советской России с ее особым менталитетом?) или либерализмом (понятие «демократия» подразумевает право народа, национализм лишь уточняет, какого народа). В этом смысле широкие альянсы 90-х, которые объединяли всех со всеми, неизбежно приходили к национализму как к общей рамке, но сейчас ее действие сильно ослаблено.

В результате те, кто начинал в широких идеологических рамках русского национализма 90-х, эволюционировали в разные идеологические стороны. Некоторые успешно мигрировали в сторону западничества — те, для кого антимигрантские и расистские настроения были центральными. Собственно, на Украине на Майдане этот альянс действительно существовал, что с удоволь­ствием показывало официальное российское телевидение: вот люди с евро­союзовскими флагами, которые как бы за Европу, и посмотрите, с кем они стоят вместе. Антимигрантские настроения, впрочем, на Украине перепле­тались с тем чистым, классическим этническим национализмом, дефицит которого мы отмечали в России. В России такой сегмент есть, но очень слабый. Антимигрантские настроения потенциально сильны, но они представляют угрозу для существующего режима и поэтому подавляются. В чем Путин всегда был очень последователен — это в отвержении организаций, которые политически эксплуатировали бы антимигрантские настроения. Но и альянс с либералами у таких правых тоже не очень получался, потому что ксенофобия — это как-то не очень либерально.

Другая часть правых, включая бывших членов НБП типа Александра Дугина, просто эксплуатировала неосталинизм, имперство и предлагала Путину роль имперского лидера; в конечном итоге существующий режим, видимо, действи­тельно почувствовал себя ближе к этой идеологической нише. Это движение подразумевало отказ от всех атрибутов этнического национализма или расизма, и, вообще говоря, с религиозными фундаменталистами отноше­ния также были очень натянутыми — тем не нравилось, что конкретность истинного учения подменяется расплывчатым понятием «традиционной религии». Та часть националистов 90-х, которая эволюционировала в сторону имперскости, в итоге на данный момент выиграла в смысле политического веса — они стали частью мейнстрима.

— Как в свете этого можно понимать «Русский марш»?

— «Русский марш» действительно объединял часть антимигрантских организаций и часть монархическо-фундаменталистских. Но надо иметь в виду, что это разовое событие с постепенно сужающейся базой. «Русские марши» в последние годы игнорируют имперцы (дугинцы были на первых «Русских маршах», но от последних уже держались всячески подальше), неосталинисты, все виды левых — то есть те люди, которые в 90-х непременно на них бы являлись. В принципе, по ощущениям последних лет, относительно условно проевропейские расисты безусловно взяли их в свои руки. Последний, 2015 года, марш прошел под лозунгом «Против чекистской диктатуры», а первые требования были требованиями честных выборов, свободы собраний и роспуска политической полиции. Собравшиеся также, судя по репортажам, осудили действия России в Крыму, поддержку ДНР и операцию в Сирии.

Термин «русский» по-прежнему используется в этом случае как объединяющая рамка (национал-демократами, которых я ранее назвал проевропейскими расистами), но реже и, кажется, с меньшим успехом. Кажется, что по мере развития политического рынка, когда различия между идеологиями много раз актуализируются и проговариваются, больше нельзя вести себя так, как если бы их не было вовсе. Время широких синтезов прошло. Коалиции продолжают создаваться, но они создаются вокруг какого-то конкретного списка требований или лозунгов и не подразумевают попыток создания идеологической платформы, которая способна объединить всех. Взять, например, Координационный совет оппозиции, который должен был объединить левых, националистов и либералов. Туда каждый входил под своим знаменем, и никто не пытался выдумать объединяющую программу за пределами честных выборов, ясно осознавая, что это маловероятно.

«Русский марш» 4 ноября 2015 года © Pavel Golovkin / AP / ТАСС

— Имеете ли вы опасения, что появится какая-то правая среда, которая вырастет, а Путин окажется для нее недостаточно имперцем? Условно говоря, что будет, если Стрелков соберет достаточную группу поддержки, которая станет сначала воевать на Донбассе сама за себя, а потом еще превратит войну межнациональную в войну гражданскую?

— Тут я вступаю в область гаданий, поскольку после 2005 года следил за разви­тием ситуации куда меньше, чем прежде. Кажется, что с этой угрозой режим пока справляется очень эффективно. Пока нет никаких признаков того, что проявится политическая мобилизация, которая будет за империю, но против существующего режима. Даже когда вроде бы был повод — пресловутый «слив Новороссии», — ничего такого не произошло. Другое дело, что сам режим эволюционирует, и никто не знает куда; на каком-то следующем этапе, — скажем, при попытке либеральной модернизации — она гипотетически может проявиться.

— Каков, по-вашему, генезис национализма стрелковского поколения?

— Опять же, я буду отвечать отчасти гадательно. Прежде всего, я более чем уверен, что в нынешнем состоянии это совершенно неправильно называть национализмом. Тут есть явная преемственность по отношению к ранним 90‑м, к тем первым людям, которые ездили защищать Приднестровье от предполагаемых молдавских фашистов. Были люди, для которых идеологически важным был именно Советский Союз как большая империя, им была не очень важна национальная окраска; условно говоря, Америка как враг рода человеческого для них была гораздо важнее евреев, нелегальных мигрантов или геев, которые сейчас заботят фундаменталистов. Символами этого движения в 90-х были Ачалов, Терехов и Невзоров. Это идеологическое движение существовало с 90-х, просто сейчас оно вышло на поверхность в подходящих условиях, когда оказалось легко получить покровительство элит и доступ к ресурсам, которые раньше были за горизонтом возможностей. Раньше никто не позволил бы им вести частную войну, да еще и получать политическое прикрытие. Им не дали бы покупать то, что им хочется, в Военторге, а теперь — дали. Мы знаем, впрочем, на примере Стрелкова, что ненадолго и потом лицензия была отозвана назад.

— Насколько актуально традиционное разделение на правых и левых, которое вы использовали, для России? Если правые — это и фашисты, и имперцы, которые едут воевать с фашистами в Приднестровье, то кажется, что такая оппозиция перестает работать.

— Это правда. Существует очень сильная интеллектуальная инерция, заставляющая использовать одни и те же ярлыки: это удобно, это обеспечивает хоть какую-то коммуникацию с зарубежными коллегами и возможность сопоставления результатов. Но в России всегда была неопределенность по поводу правых и левых, частично связанная с тем, что, в отличие от стран, где эта классификация родилась, Россия — это полупериферийная страна по Валлерстайну. За правым и левым в исходной европейской формулировке стоят классовые позиции: индивидуальная свобода против равенства, рынок против государственного вмешательства и социальной справедливости. И эта оппозиция при некоторых превращениях все еще хорошо работает в Западной Европе. В Соединенных Штатах работает уже не так хорошо, но все равно еще относительно узнаваемо.

Но когда мы переносим это на Россию, у нас накладывается дополнительная оппозиция, не классовая, а геополитическая — за Запад или против Запада. Но в Европе есть и правые, и левые. И поэтому наши проевропейцы могут быть как левыми по европейским меркам, так и очень правыми по европейским меркам. Но поскольку на это накладывается другая — и более сильная — оппозиция «против Запада вообще», крайние левые и крайние правые могут сливаться в общем коллективном деле, что по западным меркам совершенно немыслимо.

Но — чтобы окончательно все запутать: есть европейские крайние правые, которые очень сильно отделены от европейских умеренных правых. Это радикальные европейские консерваторы, которые против мигрантов, за религию и традиционную семью; с их точки зрения, например, Ангела Меркель — чудовищно левая. Этот крайне правый кусок спектра будет иногда тяготеть к российским антизападникам, православным фундаменталистам например. Хотя по другим позициям они будут ближе к национал-демократам. Им нелегко будет объяснить, что в России в авангарде борьбы с нелегальной миграцией стоят одни люди, а за традиционную семью и религиозное воспитание часто несколько иные. И в России на все это накладываются имперцы, которые явно не имеют никаких аналогов в Европе, хотя нечто подобное можно найти в США, где спектр, в общем, больше похож на российский.

И поэтому в России получается, что с равными основаниями правыми могут называть себя абсолютно разные люди. Правым в 90-е годы себя называл Гайдар, который был за свободный рынок, — и действительно, в европейском контексте человек, который проводил «шоковую терапию», был бы правым-правым. А с другой стороны, правыми здесь оказываются монархисты или религиозные фундаменталисты, но они явно не любят условного Гайдара или Чубайса. Наконец, есть еще имперцы, которые по любым стандартам вроде как тоже очень правые, потому что милитаристы традиционно считаются правыми, но они тоже точно не с Гайдаром и даже обычно не с религиозными фундаменталистами. С левыми та же самая история.

Так что, по-хорошему, в России эти слова нельзя употреблять вовсе. Есть, однако, сильная интеллектуальная потребность в том, чтобы какой-то обобщающий ярлык все-таки был. Я использовал этот, имея в виду, что «правые» в России — это критики либерального или неолиберального западничества с позиций традиционных общностей, которым глобальный рынок и глобальная культура угрожают, — религиозных, этнических, государственных. Рынок и надгосударственные структуры, внедряющие общие стандарты, угрожают подорвать суверенитет национальных государств и привести к перемешиванию населения. Это вместе с массовой культурой — размыть ассоциирующиеся с традиционной культурой модели поведения. Правые, условно, это те, кто хотел бы задержать этот процесс. Это несовер­шенное определение, но оно указывает на некоторые идеологические констелляции, которые встречаются регулярно.

— Вы были исследователем в довольно непростой среде. Бывает ли такое, что социологи работают под прикрытием?

— Да, конечно, бывает. Но в социологии очень строгие этические стандарты, более строгие, чем, например, в психологии. Считается, что исследование не может наносить ущерб тем, кого исследуют, и в этом смысле совместить работу социолога и полицейского под прикрытием невозможно. Если кто-то внедряется в террористическую организацию, а та готовит теракт и социолог доносит в органы, совместимо ли это с его позицией социолога? Кодекс это решает таким образом, что потенциально проблематичные ситуации такого рода и вовсе не следует создавать. Поэтому в террористическую организацию можно внедряться, только осведомив ее о своем статусе и намерениях. Но тогда, конечно, исследование становится обычно невозможным. Или, если оно становится возможным, объект меняет свое поведение. Или, если не меняет, проблематичные ситуации все-таки возникают. Недавно в Америке был скандал с очень популярной книгой социолога Элис Хоффман, которая провела некоторое время в филадельфийских молодежных бандах. Однажды она подвозила человека, который ехал кого-то убивать и не убил только потому, что не нашел жертву, — но при этом увидел кого-то похожего, выскочил за ним из машины с пистолетом и только тогда понял, что это не тот. При этом она по меньшей мере догадывалась, зачем он едет, так как в этот день был застрелен их общий друг. Тот, кто собирался стрелять, забыл, что Хоффман пишет книгу. Вопрос: как должна была вести себя она?

Так вот, к этим и без того довольно проблематичным требованиям в последние годы добавилось представление, что сам факт обмана уже наносит людям вред, даже если обман состоит просто в том, что наблюдаемым не сообщили, что материалы наблюдения могут попасть в статью. Мне это кажется довольно бессмысленным, честно говоря, но у многих коллег на этот счет есть этический раж. Хотя, если встать на эту позицию, получается, например, что все историки, кроме специалистов по XX веку, работают неэтично: они не могут согласовывать свои действия с объектами исследования. И, к слову сказать, по отношению к людям, которые заботятся о своей посмертной славе, действия историков часто могут рассматриваться как прямой вред. Или тогда вся марксистская социология неэтична — она же не согласовывает свои выводы с капиталистами. Или исследование элит неэтично.

В общем, и тогда и потом мне неоднократно говорили, что то, что я делаю, не совсем хорошо, а нужно всем этим людям рассказывать, кто я, чем занимаюсь, и еще желательно давать черновики статей. Давать черновики, кстати, было интересно: «РНЕ» бы, я думаю, меня не поняло, а энбэпэшникам я показывал статьи про классовые основы политических стилей — и вроде бы кому-то даже нравилось, им, в общем, было приятно считаться радикальной богемой и слышать, что у них много культурного капитала.

— Как вы отделяете свою работу от журналистской?

— Это другой большой дебат в социологии — о том, как социология соотносится с журналистикой. Для социологии как не очень настоящей науки журналистика — это постоянная угроза. Социологов постоянно спрашивают: а чем вы лучше людей с улицы? Ведь журналисты не притворяются, что они лучше людей с улицы. Они делают то же самое, что делали бы люди с улицы, просто у них немного больше ресурсов: у них есть время задавать вопросы, у них есть сети контактов, у них есть какие-то навыки. А социологи как бы претендуют на то, что у них есть особое научное знание, которое по определе­нию ставит их выше человека с улицы. Но людям с улицы свойственно иногда в этом сомневаться, и тогда социологам нужно показать, чем же они лучше журналистов. А это оказывается довольно сложно практически. И поэтому социологи журналистов не любят, контактировать с ними не хотят и сравнений обычно избегают.

Это позиция большинства социологов, но абсолютно, к слову сказать, не моя. Одним из основателей социологии был американский журналист Роберт Парк, который участвовал в основании первого социологического факультета в мире в Чикагском университете и в некотором смысле был его душой. И у Парка было очень четкое представление о том, что такое социология: социология — это журналистика, только надежная. Журналист берет десять или даже пять интервью, а потом пишет статью, а социолог должен взять пятьсот интервью, он должен прожить в соответствующем районе пять лет, и только тогда он может рассказать, как оно на самом деле. Между социологом и журна­листом, говорил Парк, нет никакой качественной разницы, но есть очень большая количественная разница. Мне лично эта точка зрения симпатична. Окей, еще социологу полагается владеть статистикой и методами работы с количественными данными; это кажется мне правильным и ценным в социологической подготовке. Но идея, что есть какое-то особое знание, которое отделяет социолога от несоциолога, чрезвычайно спорна, и я не думаю, что на ней можно строить профессиональную идентичность.  

Демография альтернативных правых

Примечание редактора : Это исследование было обновлено автором с учетом исправленной информации: только около 6% белых американцев согласны со всеми тремя позициями политики белой идентичности в опросе ANES 2016 года (8/10/18).

Год назад так называемые Alt-Right (сокращение от «альтернативных правых» и последнее проявление белого националистического движения в США) попали в заголовки международных СМИ на своем печально известном митинге «Объединяйтесь правых» в Шарлоттсвилле, штат Вирджиния.Митинг привел к десяткам серьезных травм и гибели одного контрпротестующего. Ученые и журналисты много писали об этом явлении, пытаясь понять, откуда оно взялось и что означает для американской демократии. Правые альт и расистские правые в более широком смысле оказались очень трудными для количественного и систематического изучения.

Альтернативное право оказалось особенно сложным с точки зрения аналитика из-за его аморфной природы и анонимности большинства его сторонников.Большая часть деятельности Alt-Right происходит в Интернете, и страх публичного разоблачения заставляет большинство людей, участвующих в движении, полагаться на псевдонимы.

Термин Alt-Right, похоже, становится все менее популярным, поскольку за последний год движение потерпело ряд неудач. Тем не менее, сторонники явной политики белой идентичности остаются, поэтому полезно понимать экономические и демографические факторы, которые коррелируют с этой идеологией.

Позиция Alt-Right Core

Изучение взглядов и демографических черт людей, которые идентифицируют себя с Alt-Right или аналогичной идеологией, является сложной задачей.Однако, если мы сможем точно определить отношения, которые составляют основу политики белой идентичности, и мы можем разумно ожидать, что респонденты ответят на вопросы об этих отношениях честно, мы сможем начать различать, какие люди с наибольшей вероятностью найдут такие движения привлекательными.

Движения, подобные Alt-Right, правильно классифицируются как расистские. Однако в этих движениях есть элементы, выходящие за рамки простого расового враждебности, беспокойства или негодования. Хотя расистские правые могут быть идеологически разнообразными и приводить множество различных аргументов, есть три основных взгляда, которые широко разделяются в этих движениях: 1) сильное чувство белой идентичности, 2) вера в важность белой солидарности и 3) чувство белой виктимизации.Хотя тот, кто высоко оценивает все эти взгляды, не обязательно отождествляет себя с Alt-Right или подобным движением, мы можем ожидать, что все или почти все люди, вовлеченные в политику белой идентичности, будут разделять эти взгляды.

Американский национальный опрос о выборах 2016 года (ANES), который проводился на нескольких этапах во время президентской кампании Дональда Трампа, включал несколько полезных вопросов о расовых отношениях. Некоторые из них были новыми дополнениями к обзору.Респондентов спрашивали, насколько важна их раса для их идентичности по пятибалльной шкале от «совсем не важно» до «чрезвычайно важно». Им также был задан вопрос, измеряющий их чувство солидарности с белыми: «Насколько важно, чтобы белые работали вместе, чтобы изменить законы, несправедливые по отношению к белым?» Это было сделано по той же пятибалльной шкале. Наконец, мы можем оценить, как респонденты испытывают чувство виктимизации белых, исходя из их ответов на вопрос о том, с какой степенью дискриминации белые сталкиваются в США.С., также по пятибалльной шкале от «совсем нет» до «очень много».

Чтобы упростить анализ, я преобразовал каждый из этих вопросов в дихотомические переменные. Что касается идентичности, я разделил тех, кто считал, что белый цвет «очень» или «чрезвычайно важен» для их идентичности, от тех, кто считал это менее важным. Аналогичным образом я разделил респондентов по вопросу о белой солидарности на две группы. Наконец, я разделил респондентов на две группы: 1) те, кто считал, что белые страдают умеренной степенью дискриминации или более, и 2) те, кто считал, что они не страдали совсем или немного.

В опросе приняли участие 3038 белых респондентов неиспаноязычного происхождения. Среди этих респондентов только меньшинство выразило высокие оценки по любому из вышеперечисленных вопросов: около 28% выразили сильное чувство белой идентичности; около 38% выразили сильную солидарность с белыми; и около 27% считают, что белые подвергаются значительной дискриминации в американской жизни. Гораздо меньшее меньшинство, около 6% респондентов, выразило все три мнения. Стоит отметить, что опрос ABC News Washington Post- за 2017 год показал, что около 10% респондентов поддержали Alt-Right.

Хотя эти цифры предполагают, что мы можем быть уверены, что у альтернативных правых движений и связанных с ними движений низкий потолок возможной поддержки, полезно дезагрегировать неиспаноязычное белое население и изучить взгляды различных более мелких групп. За последний год мы слышали много предположений о том, какие люди тянутся к крайне правым. Большая часть работ по этой теме была качественной, основанной на личных интервью или анализе онлайн-материалов.

Разжигают ли правые радикализмы изменение социальных норм?

Некоторые наблюдатели предположили, что современные ультраправые отличаются от своих идеологических предшественников — например, что они моложе и более технологически компетентны.Его руководство также кажется менее религиозным и социально консервативным, чем предыдущие ультраправые движения, хотя некоторые части белого националистического движения всегда выражали антипатию к христианству и другим организованным религиям.

Некоторые также предполагают, что изменение социальных норм, особенно в том, что касается брака и сексуальности, может подпитывать негодование, которое ведет людей к крайне правым. Риторическое совпадение между Alt-Right и так называемым «Движением за права мужчин» и другими антифеминистскими движениями очевидно.В своей книге о Alt-Right, Kill All Normies , Анджела Нэгл предполагает, что упадок традиционного моногамного брака и рост сексуальной иерархии нового типа побудили некоторых молодых людей принять политический радикализм:

Сексуальные паттерны, возникшие из-за упадка моногамии, привели к большему уровню сексуального выбора для элиты мужчин и растущему безбрачию среди большого мужского населения, находящегося в нижней части иерархической иерархии. Их собственная тревога и гнев по поводу своего низкого статуса в этой иерархии — это именно то, что породило их жесткую риторику о политическом утверждении иерархии в мире, когда речь идет о женщинах и небелых.

Ключевые выводы

Основываясь на риторике ультраправых на их собственных форумах и в социальных сетях, гипотеза Нэгла кажется правдоподобной. Однако, насколько мне известно, упадок традиционных браков и очевидное усиление крайне правых настроений еще предстоит продемонстрировать количественно. Для всех трех переменных ANES описательная статистика показывает, что эти отношения различались в среднем в зависимости от семейного и родительского статуса. Однако отношения не были последовательными по вопросам.В среднем, состоящие в браке респонденты выражают чуть более высокий уровень белой идентичности, чем неженатые респонденты. Мы видим аналогичную, но более сильную модель в вопросе солидарности белых, но обратную картину в вопросе дискриминации белых.

Разрыв между женатыми и никогда не состоявшими в браке респондентами по этим вопросам не дает убедительных доказательств того, что нарушение традиционных семейных норм ведет к новому интересу к правому радикализму. Однако результаты развода более интересны.По каждому из этих вопросов, упомянутых ранее, разведенные респонденты неизменно входили в группу с самыми высокими показателями. Это может показаться любопытным, поскольку нет очевидной связи между разводом и чувствами по поводу расы. Не исключено, что опыт развода заставляет чувствовать себя более отчужденным и негативным в целом. Также возможно, что причинная связь обратная или что наличие такого отношения увеличивает вероятность развода.

Эффект от наличия детей в семье был неоднозначным по всем вопросам.В среднем респонденты с детьми гораздо реже выражали сильное чувство идентичности и солидарности с белыми, но несколько чаще говорили, что белые страдают от дискриминации.

Можно также предположить, существует ли связь между религиозными практиками и расовыми чувствами. Традиционные религиозные верования и действия часто связаны с реакционными взглядами на социальные вопросы. С другой стороны, большинство основных религиозных групп в Соединенных Штатах пропагандируют явно эгалитарное мировоззрение, которое подчеркивает равное достоинство всех людей, и все они официально являются антирасистскими.Когда мы разбиваем респондентов по частоте их посещения религиозных служб, общая картина такова, что респонденты, которые никогда не посещали службы, давали более низкие оценки по этим вопросам, чем те, кто присутствовал, что позволяет предположить, что рост секуляризма не виноват в возрождении ультраправых. может видеть. Однако эти различия были небольшими, и среди тех, кто посещает религиозные службы, не всегда была четкая закономерность, когда дело касалось частоты поклонения и расовых взглядов.

Эти данные показывают, что социально-экономический статус является существенно важным показателем того, как белый человек ответит на эти вопросы. По каждому вопросу наблюдался значительный разрыв между респондентами с высшим образованием и без него.

Аналогичным образом мы видим, что безработица и более низкие доходы связаны с гораздо более сильными чувствами белой идентичности, солидарности и дискриминации ( см. Ниже для дохода ).

Также стоит отметить, что по этим вопросам нет большого гендерного разрыва.Хотя в рядах радикальных правых движений, как правило, преобладают мужчины, мужчины не более склонны, чем женщины, испытывать подобные чувства по поводу расы. Фактически, по каждому вопросу чуть более высокий процент женщин выразили такое отношение.

Принимая во внимание длительные разногласия по вопросам расовой политики, неудивительно, что мы видим значительный разрыв между белыми демократами и белыми республиканцами по всем этим вопросам, связанным с политикой белой идентичности. Примечательно, однако, что разница между республиканцами и независимыми была невелика; на самом деле, больший процент независимых, чем республиканцев, выражал сильные чувства солидарности и дискриминации белых (, на рисунке ниже показано разделение между партизанами по всем трем вопросам, вместе взятым ).

Как уже упоминалось, высокий балл по любому из этих показателей не обязательно является показателем того, что белый человек будет привлечен к явной политике белой идентичности. Таким образом, мы должны уделять особое внимание людям, которые выражали высокий уровень белой идентичности, солидарности и недовольства. На следующем рисунке показана разбивка белых респондентов, которые выразили согласие со всеми тремя ключевыми элементами политики белой идентичности.

Следует сразу отметить одну вещь: мы не видим большой процент белых, выражающих последовательную поддержку этих идей.Разведенные респонденты оказались единственной группой, которая сломалась на 10%. Мы видим, что белые демократы вряд ли будут выражать такое отношение, как и те, кто имеет высшее образование и очень высокие доходы. Обращает на себя внимание отсутствие явной возрастной разницы. Самая младшая когорта относительно мало отличается от самой старшей. Это говорит о том, что проблема политики белой идентичности не может быть решена сменой поколений. Однако это также ставит под сомнение утверждение Alt-Right о том, что самые молодые белые становятся все более восприимчивыми к их идеям.

Проблема с тем, чтобы делать какие-либо выводы из этих процентов, заключается в том, что многие из этих демографических атрибутов коррелируют друг с другом. Таким образом, некоторые из этих очевидных отношений могут быть ложными. Чтобы обойти эту проблему, я создал модель логистической регрессии для определения того, получил ли респондент высокие баллы по всем трем вопросам. Такие модели позволяют нам изолировать эффекты каждой независимой переменной.

Приведенная выше таблица регрессии показывает, что религиозность и формирование семьи гораздо менее значимы, чем экономические переменные в каждой из этих моделей.Соблюдение религиозных обрядов было статически незначительным. Рождение детей тоже было несущественным. Семейное положение достигло статистической значимости на уровне p <0,10, но не на уровне p <0,05. Разведенных респондентов на этом уровне статистически можно отличить от никогда не состоявших в браке респондентов, хотя заметной разницы между теми, кто состоял в браке, и теми, кто никогда не состоял в браке, не наблюдалось. Когда коэффициенты модели преобразуются в отношения шансов, мы обнаруживаем, что разведенный респондент был равен 1.В 79 раз больше шансов получить высокие баллы по всем трем вопросам по сравнению с респондентом, который никогда не был женат.

Заключение

Эти данные показывают, что не существует единой меры, которая могла бы предсказать, какие белые американцы будут иметь отношение, которое формирует основу политики белой идентичности. Однако они дают некоторые полезные сведения. Во-первых, они предполагают, что религиозные обряды незначительно влияют на расовые отношения белых людей. Подъем секуляризма в электорате будет иметь важные политические последствия, но его влияние на расовые отношения может быть незначительным.

Во-вторых, хотя брак и дети, по-видимому, являются важными детерминантами этих взглядов в описательной статистике, их влияние исчезает, когда мы учитываем другие характеристики. Никогда не состоявшие в браке и состоящие в настоящее время в браке респонденты существенно не отличались друг от друга, но развод, похоже, увеличивает вероятность того, что респондент будет считать, что белые страдают от дискриминации, и вероятность того, что белый человек согласится со всеми тремя основными предпосылками политика идентичности.Следовательно, если мы хотим противодействовать правому радикализму, поощрение большего числа браков, скорее всего, не будет эффективным, но укрепление браков и противодействие расторжению брака может оказаться полезным.

Если мы хотим противодействовать правому радикализму, поощрение большего числа браков, вероятно, не будет эффективным, но укрепление браков и противодействие расторжению брака могут оказаться полезными.

Ученые мужи и ученые последние несколько лет обсуждали, является ли расизм или экономическая тревога главным катализатором правого популизма и политики расовой идентичности белых.Эти дебаты были особенно жаркими во время президентских выборов в США в 2016 году и голосования Великобритании за «Брексит». Эти данные добавляют сложности к этим вопросам. Оказывается, экономические переменные являются одними из наиболее сильных детерминант отношения белых к расовым вопросам. Более высокие доходы связаны с более низким уровнем расовой идентичности белых, расовой солидарностью и чувствами дискриминации. Диплом о высшем образовании — это статистически значимая и существенно важная переменная. Это говорит о том, что повышение уровня образования является одним из наиболее эффективных инструментов борьбы с опасными идеологиями.

В отношении этих выводов есть важные оговорки. Как всегда бывает при изучении данных опросов, связанных с расой, серьезную озабоченность вызывает предвзятость социальной желательности. То есть, некоторые респонденты могут не высказывать своего честного мнения, учитывая социальную стигму, связанную с расизмом. Это особенно проблематично, если распространенность предвзятости социальной желательности систематически различается в разных группах. В этом случае вполне возможно, что более обеспеченные и образованные респонденты просто чаще лгали о своем истинном отношении.

Я также должен повторить, что люди, у которых есть сильное чувство белой идентичности и расовых недовольств, не обязательно связаны с радикальными движениями. Следовательно, демография людей, которые активны в Alt-Right или связанных с ними белых националистических движениях, может отличаться от того, что мы видим выше. Фактически, учитывая, что мужчины составляют подавляющее большинство публичных сторонников альтернативных правых, а женщины на самом деле набрали несколько больше очков по этим показателям, чем мужчины, это почти наверняка так.

Спустя год после того, как изображения из Шарлоттсвилля потрясли мир, Alt-Right остается в ослабленном состоянии. Движение надеялось, что сможет перейти из Интернета в реальный мир, став нормальной частью американской политики. Этого не произошло. Эти данные также указывают на то, что потенциальный электорат той политики, которую отстаивают альтернативные правые, относительно невелик. Большинство белых американцев отвергают основные положения политики белой идентичности, и лишь незначительное меньшинство соглашается со всеми из них.Это не означает, что радикальные правые — это проблема, которую можно спокойно игнорировать. Необходимо проделать дополнительную работу, но знание индивидуальных характеристик, связанных с крайне правыми взглядами, является полезным начальным шагом.

Джордж Хоули — доцент кафедры политологии Университета Алабамы. Его книги включают Демография, культура и упадок христианских конфессий в Америке и Осмысление Alt-Right .

Фотография предоставлена ​​Энтони Крайдер через Wiki Media Commons.

---

Приложение

Проблема национализма | Фонд «Наследие»

На первый взгляд новый национализм консерваторов покажется мягким и даже бесспорным. В своей книге «Аргументы в пользу национализма» Рич Лоури определяет национализм как проистекающий из «естественной преданности людей своему дому и своей стране».«Йорам Хазони в своей книге« Добродетель национализма »также дает довольно анодированное определение национализма. Это означает, что« мир управляется лучше всего, когда нации соглашаются культивировать свои собственные традиции, свободные от вмешательства других наций ».

В этих заявлениях нет ничего особенно спорного. Определенный в этих терминах, это звучит не более чем просто защита национальности или национального суверенитета, поэтому Лоури, Хазони и другие настаивают на том, что их определение национализма не имеет ничего общего с наиболее опасными формами, включающими этническую принадлежность, расу, милитаризм или фашизм. .

Вот проблема. Я полагаю, что любой из нас может взять любую традицию, имеющую определенную историю, и просто переопределить ее по своему вкусу. Тогда мы могли бы позволить себе бичевать любого, кто не согласен с нами, как «недоразумение» или даже клевету на нас.

Но кто на самом деле виноват в этом недоразумении? Людей, которые пытаются дать новое определение этому термину, или людей, которые напоминают нам о реальной истории национализма и о том, чем на самом деле был национализм в истории? Это поднимает еще больший вопрос: зачем вообще идти по этому пути?

Если вам приходится тратить половину своего времени на объяснения: «О, я не имею в виду такой национализм», почему вы вообще хотите связывать почтенную традицию американского гражданского патриотизма, национальной гордости и американской исключительности с различные национализмы, которые произошли в мире? В конце концов, американские консерваторы утверждали, что одним из главных достоинств Америки было то, что она отличалась от всех других стран.В отличие от всех других национализмов.

Вот моя точка зрения. Национализм — это не то же самое, что национальная идентичность. Это не то же самое, что уважение к национальному суверенитету. Это даже не то же самое, что национальная гордость. Это что-то исторически и философски отличное, и эти различия не просто семантические, технические или заботы академических историков. Фактически, они доходят до самой сути того, что значит быть американцем.

Думаю, я понимаю, почему некоторых людей привлекает концепция национализма. Президент Трамп использовал термин национализм. Национальные консерваторы думают, что президент Трамп воспользовался новым популизмом в пользу консерватизма, и хотят этим воспользоваться. Они думают, что традиционный консерватизм слияния и идея американской исключительности недостаточно сильны. Эти идеи недостаточно мускулистые. Они хотят чего-то более сильного, чтобы противостоять универсальным претензиям глобализма и прогрессизма, которые, по их мнению, являются антиамериканскими.Они также хотят чего-то более сильного, чтобы оттолкнуть открытые границы и безграничную иммиграцию.

Я понимаю это. Я очень хорошо понимаю желание иметь мускулистую реакцию на чрезмерный охват международного управления и глобализма, и у меня нет никаких проблем, чтобы утверждать, что международная система, основанная на национальных государствах и национальном суверенитете, намного лучше, особенно для Соединенных Штатов, к тому, которым управляет глобальный руководящий орган, демократически удаленный от людей.

Так в чем же тогда проблема? Почему мы все не можем согласиться с тем, что национализм, определяемый таким образом, — это то, чем мы, американские консерваторы, были и верили все время, — что это просто новая, более модная бутылка для очень старого вина? Ну, потому что новая бутылка меняет восприятие вина. Зачем вообще нужна новая бутылка? Это все равно, что положить совершенно хорошее калифорнийское каберне в бутылку с этикеткой из Германии, Франции, России или Китая.

Проблема кроется в этом маленьком суффиксе «изм.Это указывает на то, что слово национализм означает общую практику, систему, философию или идеологию, которые верны для всех. Есть традиция национализма, частью которой мы, американцы, являемся. Во всех странах есть «национализм». Все нации и все народы отличаются тем, что их отличает. Их общее наследие как националистов на самом деле является их отличием. Их разные языки, их разные национальности, их разные культуры.

В то же время все нации якобы разделяют тот же суверенитет и права национального государства, независимо от их формы правления.Суверенное демократическое национальное государство в этом отношении ничем не отличается от суверенного авторитарного национального государства. Независимо от различных типов правления, важна общность национального государства. Следовательно, суверенитет Ирана или Северной Кореи, согласно этому образу мышления, морально и юридически ничем не отличается от суверенитета Соединенных Штатов или любой другой демократической страны.

Я твердо уверен, что не все национальные государства одинаковы. В истории были времена, когда нации ассоциировались с расизмом, этническим превосходством, милитаризмом, коммунизмом и фашизмом.Означает ли это, что все государства-нации такие же? Конечно, нет, но существует огромная разница между историческими явлениями национализма и уважением к суверенитету демократического национального государства. Национализм прославляет культурные и даже этнические различия людей, независимо от формы правления. С другой стороны, демократическое национальное государство основывает свою легитимность и суверенитет на демократическом управлении.

Самая большая проблема, вызывающая это недоразумение, — это непонимание реальной истории национализма.Как я уже упоминал ранее, путать национальную идентичность, национальное сознание и национальный суверенитет с национализмом с большой буквы N.

Национализм в том виде, в каком мы его знаем исторически, возник не в Америке, а в Европе. Наше движение за независимость было восстанием людей против того типа правительства, которое у нас было при британцах. Основатели сначала считали себя англичанами, которым отказал в своих правах парламент и корона. Да, у американцев определенно была идентичность, но она основывалась не только на этнической принадлежности, языке или даже религии.Он уже развил очень четкое понимание самоуправления, и это было ключом к революции.

К этому времени у американцев уже было достаточно сильное чувство идентичности, но эта идентичность не была национализмом. Это почему? Потому что национализм еще не был изобретен. Во время американской революции его не существовало.

Современный национализм зародился во Франции, во время Французской революции. Революция была призывом к оружию французского народа. Французская нация родилась во время Французской революции.Террор и наполеоновский империализм были высшим выражением этого новорожденного французского национализма.

Националистический империализм Наполеона, в свою очередь, вызвал подъем контрреакционного национализма в Германии и во всей Европе. Немцы, русские, австрийцы и другие народы открыли собственное национальное сознание и важность своей культуры в своей ненависти к французским захватчикам.

После этого в XIX и XX веках бушевал национализм как праздник народов, основанный на общей национальной культуре, общем языке и общем историческом опыте.В этом смысле национализм был партикуляристским. Это было популистски. Это было эксклюзивно. Это было с нулевой суммой. Он прославлял различия, а не общую человечность христианства, как это было известно в Священной Римской империи, католической церкви или даже в эпоху Просвещения.

Ключом к национализму было национальное государство. Технически, не сами люди были свободными или суверенными как народ, , а люди, представленные и от имени национального государства. Другими словами, их правительства.В конечном итоге суверенитет принадлежал государству, а не народу. Государство было выше людей, а не для людей, ими и для людей, как в американском опыте. По сей день эта идея живет, например, в британской монархии, где высшим сувереном является королева, а не народ или парламент.

К сожалению, общепринятой исторической ошибкой является отождествление национализма с историческим подъемом национального государства в Европе и международной государственной системы, возникшей после Вестфальского мира в 1648 году.Вестфальский мир действительно признавал суверенитет князей над универсальными притязаниями Священной Римской Империи и Церкви и против них, и это правда, что протестантская Реформация действительно укрепила суверенитет князей и княжеств как предшественников национального государства.

Но это были князья. Это были монархии. Это были династии. Лишь намного позже в истории возникло современное национальное государство и особенно народные настроения национализма.Какой бы ни была эта государственная система, это не национализм. Национализм — это исторический феномен, который не проявлялся в течение следующих 150 лет после 1648 года. Утверждать обратное — это просто плохая история, чистая и простая.

Это подводит меня к идее американской исключительности, которая, я считаю, является ответом на вопрос об американской национальной идентичности и о том, какой она должна быть.

Это прекрасная концепция, отражающая как реальность, так и неоднозначность американского опыта. Он основан на универсальном вероучении.Он основан на основополагающих принципах Америки: естественный закон, свобода, ограниченное правительство, индивидуальные права, система сдержек и противовесов правительства, народный суверенитет, а не суверенитет народного национального государства, цивилизующая роль религии в гражданском обществе, а не установленная религия, связанная с одним классом или одним вероисповеданием, и решающая роль гражданского общества и гражданских институтов в обосновании и посредничестве нашей демократии и нашей свободы.

Мы, американцы, верим, что эти принципы верны и верны для всех народов, а не только для нас.Именно так их понимали Вашингтон и Джефферсон, и, безусловно, так понимал их Линкольн. Вот что делает их универсальными. Другими словами, американское кредо основывает нас на универсальных принципах.

Но что же тогда, спросите вы, делает нас такими исключительными? Если он универсален, что делает нас исключительными? Фактически, это кредо.

Мы считаем, что американцы разные, потому что наше кредо одновременно универсально и исключительно. Мы исключительны в том, что уникальным образом применяем наши универсальные принципы.Это не обязательно означает, что мы лучше других людей, хотя я думаю, что, вероятно, большинство американцев действительно так считают. Дело не в том, чтобы хвастаться. Скорее, это утверждение исторического факта о том, что в Соединенных Штатах есть что-то действительно отличное и уникальное, что теряется, когда речь идет о национализме.

Националист не может этого сказать, потому что в национализме нет ничего универсального, кроме того, что все национализмы, ну, ну, разные и партикуляристские.Национализм лишен общей идеи или принципа правления, за исключением того, что народ или национальное государство может быть чем угодно. Он может быть фашистским, авторитарным, тоталитарным или демократическим.

Некоторые из новых националистов явно сомневаются в важности американского вероучения. Они утверждают, что кредо не так важно для нашей национальной идентичности, как мы думали. Давайте просто подумаем об этом на минуту.

Что значит сказать, что кредо на самом деле не так уж и важно? Если кредо не имеет значения, что же такого особенного в Америке?

Это наш язык? Ну нет.Мы разделяем это с Великобританией, а теперь и со многими другими странами мира.

Это наша национальность? Что ж, это тоже не работает, потому что не существует такой вещи, как общая американская этническая принадлежность.

Это конкретная религия? Мы действительно религиозная страна, но нет, у нас есть свобода религии, а не одна конкретная религия.

Это наши прекрасные реки и горы? Нет. У нас есть красивые реки и горы, но также и другие страны.

Это наша культура? Да, я так полагаю, но как вы понимаете американскую культуру без американского вероучения и основополагающих принципов?

Линкольн назвал Америку «последней надеждой мира», потому что это было место, где все люди могут и должны быть свободными.До Линкольна Джефферсон называл это империей свободы.

Иммигранта приехали сюда и стали настоящими американцами, живя в соответствии с американским вероучением и американской мечтой. Вы можете стать гражданином Франции, но для большинства французов, если вы иностранец, это не то же самое, что быть французом. Здесь все по-другому. Вы можете стать настоящим американцем, приняв наше кредо и наш образ жизни.

После Второй мировой войны американский образ жизни и наша приверженность демократии стали маяком свободы для всего мира.Это было основой наших претензий на мировое лидерство в «холодной войне», и сегодня это не исключение. Если мы станем нацией, как и любая другая нация, то, честно говоря, я не ожидал бы, что какая-либо другая нация окажет нам особое доверие или поддержку.

Еще одно преимущество американской исключительности состоит в том, что она самокорректируется. Когда нам не удается соответствовать нашим идеалам, как мы поступали с рабством до гражданской войны, мы можем обратиться, как Линкольн, к нашей «лучшей природе», чтобы исправить наши недостатки. Вот тут-то и проявляется центральное значение вероучения.Правильное применение принципов Декларации независимости позволило нам спасти себя и свою историю, когда мы заблудились.

Американская идентичность невозможна без американского вероучения. Однако националисты правы в одном, предполагая, что американская идентичность — это больше, чем просто набор идей. Эти идеи живут в нашей культуре — это правда. Верно и то, что Линкольн сказал о своих знаменитых «мистических аккордах памяти», что наш общий опыт и наша общая история составляют уникальную историю.Это история, которая воплощает в себе очень реальные жизни и отношения людей, а также общий культурный опыт в общем пространстве и времени в истории, которую мы называем Соединенными Штатами.

Обмен опытом в пространстве и времени — сам по себе — мало чем отличается от того, что испытывает любая другая нация. На самом базовом уровне, да, я бы сказал, что все нации в этом отношении одинаковы. Но что отличает Линкольна от других, так это то, что он верит и надеется, что «лучшие ангелы нашей природы», основанные на американском вероучении, коснутся мистических струн памяти, составляющих эту историю, — и именно так прикоснуться », которые отличают нас от других народов.

Позвольте мне в заключение отметить два момента.

Во-первых, степень правдоподобия национального консерватизма основывается на глубоком историческом недоразумении. Утверждения сами по себе, которые кажутся правдивыми и даже привлекательными, должны быть приостановлены в состоянии исторической амнезии, чтобы обрести смысл.

Когда Хазони говорит: «Национальная сплоченность — это секретный ингредиент, позволяющий существовать свободным институтам», он делает почти очевидную банальность, по крайней мере, для стран, которые уже являются свободными.Проблема начинается, когда он связывает это с общей традицией достоинств национализма как концепции. Тогда это становится действительно беспорядочным.

Является ли национальное единство секретным ингредиентом свободных институтов для националистов в России? В Китае? Или в Иране? Едва. Фактически, национализм в этих странах — злейший враг свободных институтов. Если ответ будет: «Ну, я не имею в виду такой национализм», тогда действительно напрашивается вопрос: зачем вообще делать общие общие заявления о национализме, если исключения кажутся такими значительными? Если на самом деле исключения становятся правилом?

Моя вторая мысль такова.Если бы это были просто академические дебаты об идее национализма, то, полагаю, это было бы не так уж важно. Вы можете позволить интеллектуалам коснуться их волос, а историкам высказаться по поводу истории национализма, и вы можете пойти и посмотреть, действительно ли концепция национализма помогает нам в политическом плане — правда это или нет.

Боюсь, проблема больше, чем у консерваторов. Консервативное движение сегодня сталкивается с огромными угрозами нашим основным принципам.Слева мы видим прогрессистов, которые всегда говорили, что наше кредо и наши претензии на американскую исключительность были обманом. Они всегда утверждали, что мы такая же нация, как и все остальные. Фактически, наиболее радикальные из них утверждают, что мы на самом деле хуже других наций именно потому, что наши основополагающие принципы якобы основывались на лжи.

Теперь мы сталкиваемся с новым вызовом святости американского вероучения с другой стороны. На этот раз справа. Во-первых, это происходит из-за того, что стираются различия между национализмом в его реальной практике и уникальностью американской исключительности.Затем он поднимает призрак национального государства как идею — если не центральную идею — американского консерватизма. Это ничем не отличается от того, что консерватор континентальной Европы, вероятно, сказал бы о своих традициях.

Честно говоря, я этого совсем не понимаю. Американские консерваторы скептически относятся к правительству. Они скептически относятся к национальному государству. Вот что делает нас консерваторами. Так зачем же возвышать концепцию национального государства, столь чуждую американской консервативной традиции?

Я боюсь, что ответ может быть связан с более глубокими философскими преобразованиями, происходящими внутри некоторых консервативных политических кругов.Сейчас стало модным для некоторых консерваторов критиковать капитализм и свободный рынок. Некоторые даже утверждают, что сейчас нет никаких принципов, ограничивающих то, что государство и правительство могут или должны делать во имя своей политической повестки дня.

Раньше это называлось консерватизмом «большого правительства». Тогда это рассматривалось как либеральное предложение, и, на мой взгляд, так оно и остается. Он разделяет тревожный принцип с современным прогрессивизмом. В глубине души, когда правительство, а не люди принимают важные решения относительно их жизни, в принципе, ничем не отличается от прогрессивных аргументов в пользу необходимости того, чтобы правительство покончило с бедностью и искоренило неравенство.

Видимо, идея в том, что с консерваторами во главе правительства на этот раз все будет иначе. На этот раз мы убедимся, что правительство, которое мы контролируем, будет направлять инвестиции в правильном направлении, и мы будем принимать правильные решения в отношении компромиссов.

Звучит знакомо? Разве защитники большой власти не утверждают, что на этот раз все будет иначе?

Отложите на мгновение в сторону, будем ли мы, консерваторы, когда-либо контролировать такое правительство, чтобы в достаточной степени делать то, что мы хотим, чтобы оно делало.Хотим ли мы дать правительству еще больше возможностей в промышленной и других видах экономической и социальной политики, которое, несомненно, будет использовать эту возросшую мощь, чтобы разрушить то, что мы любим и верим в эту страну?

На мой взгляд, лучший способ защитить величие Америки, ее особые притязания, ее самобытность, если хотите, — это верить в то, что изначально сделало нас великими. Это был не наш язык. Это была не наша раса. Это была не наша национальность. Это была не наша промышленная политика. Правительство не в силах решать, какие компромиссы есть.Правительство не решало, какая работа достойна, а какая нет. И это определенно не было верой в национальное государство или величие национализма.

Это было наше кредо и система убеждений, которые были персонифицированы и жили в культуре, наши институты гражданского общества и наш демократический способ правления сделали Америку величайшей нацией в истории всех наций. Одним словом, это была наша вера в себя как в добрых и свободных людей. Вот что сделало американца исключительным.Вот что сделало нас свободной страной. И продолжает это делать сегодня.

Мнение | Крайне правые говорят, что нет ничего грязнее интернационализма — но они от него зависят

Некоторые из наиболее важных националистов 19-го века на самом деле были космополитами, которые считали национальный порядок универсальным и стремились вести свою борьбу через границы. Самым известным среди них был революционер Джузеппе Мадзини, возглавивший движение за объединение Италии и участвовавший в других национальных сражениях по всей Европе.Продвигая международную ассоциацию наций, его Международная народная лига отстаивала «права гражданства» и «сердечное взаимопонимание между народами всех стран».

Даже когда националисты радикализировались, начиная с рубежа 20-го века, становясь все более и более шовинистическими, антилиберальными и авторитарными, они не отказывались от своих интернационалистских амбиций. После Октябрьской революции в России националисты, от центристских консерваторов до крайне правых экстремистов, объединились против предполагаемой угрозы левых.Многие сражались внутри своих стран, но большинство считали свои сражения частью глобальной борьбы.

Одним из ключевых мыслителей этого правого интернационала был Николас Мюррей Батлер, консервативный президент Колумбийского университета. В своем трактате 1918 года «Бродящий мир» он провел различие между «коллоидным», т. Е. Космополитическим, и «кристаллическим» интернационализмом.

Батлер отверг коллоидный интернационализм как «безнадежно непрактичное» стремление либералов и левых к «новому». мировое сообщество без национальных связей и национальных амбиций.«Напротив, кристаллический интернационализм был основан на« националистических и патриотических чувствах и целях », которые являются« элементами более крупного человеческого предприятия, независимой и неотъемлемой частью которого должна быть каждая нация ».

Одна из первых организаций, возникших в Этим венцом был Женевский Интернационал, основанный в 1924 году, с отделениями в 18 странах, даже в Австралии. Посвященный «защите принципов порядка, семьи, собственности и национальности» во всем мире, его космополитические сети включали таких деятелей, как Франсиско Франко из Испании. и француз Филиппа Петена — и он обратился к Бенито Муссолини и Адольфу Гитлеру.

Европейские фашистские движения в период между мировыми войнами участвовали в различных формах международного сотрудничества, включая серию всемирных конгрессов. Самой важной была Конференция фашистских партий в Монтрё, Швейцария, созванная Муссолини в 1934 году, которая должна была сформировать транснациональную коалицию в борьбе против социализма и либеральной демократии. Все основные фашистские режимы проводили свои собственные международные встречи и приглашали товарищей по фашистским партиям на мероприятия внутри своих стран.На своих митингах в Нюрнберге нацисты приветствовали группы единомышленников из Ирака, Сиама (современный Таиланд) и Боливии.

Режимы также основали несколько интернационалистских организаций для взаимодействия с фашистскими движениями по всему миру. «Фашизм теперь стал международным движением, а это означает не только то, что фашистские нации могут объединяться ради добычи, но и то, что они нащупывают, возможно, пока лишь полусознательно, к мировой системе», — заметил Джордж Оруэлл в 1937 году.

Глобальная машина, стоящая за ростом ультраправого национализма

«Иммиграция из-за нехватки питьевой воды в Северном Стокгольме», — гласил один из недавних заголовков.«Несовершеннолетний беженец изнасиловал дочь принимающей семьи; Думал, что это законно », — говорится в другом. «Калечащие операции на женских половых органах ее детей — получили убежище в Швеции», — говорится в третьем.

Участие России во всем этом в значительной степени скрыто от глаз. Но отпечатков пальцев предостаточно.

Например, одному писателю Samhallsnytt, ранее работавшему на шведских демократов, недавно было отказано в аккредитации парламентской прессы после того, как полиция безопасности определила, что он контактировал с российской разведкой.

Fria Tider считается не только одним из самых экстремальных мест, но и одним из самых благоприятных для Кремля. Он часто обменивается материалами с российским пропагандистским агентством Sputnik. Через записи о владении доменами сайт связан с Granskning Sverige, которую называют шведской «фабрикой троллей» за ее попытки заманить в ловушку и поставить в неловкое положение основных журналистов. Среди его частых целей: журналисты, которые негативно пишут о России.

«У нас были угрозы убийством, спам-атаки, электронные письма — этот год был совершенно сумасшедшим», — сказала Ева Бурман, редактор Eskilstuna-Kuriren, газеты, которая оказалась под перекрестием после критики российской аннексии Крыма. и расследование самой Granskning Sverige.

Редактор журнала Nya Tider Вавра Сук посетил Москву в качестве наблюдателя на выборах и в Сирию, где он подготовил дружественные Кремлю отчеты о гражданской войне. Ния Тайдер опубликовала работу Александра Дугина, русского философа-ультранационалиста, которого называли «путинским Распутиным»; Среди работ Сока для аналитического центра Дугина — «Дональд Трамп может снова сделать Европу великой».

Среди соавторов Нии Тидер — Мануэль Оксенрайтер, редактор немецкой ультраправой газеты Zuerst !.Г-н Оксенрайтер, который регулярно появляется на кремлевском пропагандистском канале RT, до недавнего времени работал на Маркуса Фронмайера, члена немецкого бундестага, представляющего крайне правую партию «Альтернатива Германии». Документы, просочившиеся в консорциум европейских СМИ — документы, которые г-н Фронмайер назвал фальшивыми, — предполагают, что Москва способствовала его предвыборной кампании, чтобы получить «абсолютно контролируемого депутата».

Г-н Оксенрайтер, со своей стороны, был обвинен в польском суде в финансировании атаки с применением зажигательных бомб в венгерский культурный центр в Украине в 2018 году.Заговор, согласно показаниям польского экстремиста, обвиненного в его осуществлении, был разработан, чтобы возложить ответственность на украинских националистов и разжечь межэтническую напряженность в интересах России. Г-ну Оксенрайтеру не предъявили обвинения в Польше, но прокуратура Берлина заявила, что начала предварительное расследование. Он отрицал свою причастность.

ресурсов для борьбы с группами белых националистов в период выборов и в последующий период

Ремонтные работы по поддержке

С момента основания нашей страны африканцы, их потомки и другие маргинализованные группы несут на себе основную тяжесть структурного неравенства, расизма и дискриминации.Такие политики, как американское рабство движимого имущества, черные коды, сдача внаем осужденных, сегрегация Джима Кроу, наряду с красной чертой и расовой дискриминацией в образовании, трудоустройстве и доступе к государственным услугам, все внесли свой вклад в ущерб поколению афроамериканцев, который продолжается сегодня и больше не может игнорировать. Настало время для нации начать выяснять истинную серьезность такой травмы и начать процесс исцеления.

Потомкам африканских рабов, особенно в Америке, причитаются возмещения, потому что Соединенные Штаты извлекли большую финансовую выгоду из санкционированного правительством института рабства.Порабощение афроамериканцев было неотъемлемой частью превращения Соединенных Штатов в мировую экономическую державу. После официального прекращения рабства афроамериканцам постоянно отказывали в праве участвовать в экономическом росте этой страны. Во времена Джима Кроу предпринимательские способности афроамериканцев были ограничены запугиванием, линчеванием, массовыми убийствами и уничтожением целых общин.

В январе этого года представитель Шейла Джексон-Ли повторно представила HR 40, который обеспечит механизм, с помощью которого U.Правительство С. может, наконец, искупить первородный грех Америки — жестокое обращение с африканскими рабами и их потомками, что, в свою очередь, привело к структурному расизму и дискриминации в этой стране. Важно отметить, что HR 40 потребует от федерального правительства проведения официального исследования для анализа воздействия рабства на социальную, политическую и экономическую жизнь нашей страны.

Прочтите законодательство здесь, узнайте больше о возмещении ущерба и сообщите своему члену Конгресса, что вы поддерживаете этот важный закон.

Поддержите первую Комиссию США по установлению истины, расовому исцелению и трансформации

Если мы действительно хотим решить проблему превосходства белых, проявившуюся 6 января и постоянно способствующую росту инцидентов на почве ненависти и преступлений на почве ненависти, мы должны противостоять тому, каким образом расизм, с которым мы сражаемся сегодня, связан с превосходством белых, которое сопровождало основание. нашей страны.

Конгрессмен Барбара Ли в июне 2020 года представила закон, призывающий к созданию первой Комиссии США по установлению истины, расовому исцелению и трансформации (TRHT).Комиссия изучит последствия рабства, институционального расизма и дискриминации в отношении цветных людей, а также то, как наша история влияет на законы и политику сегодня. Это предложение создаст комиссию с миссией «должным образом признать, увековечить память и стать катализатором прогресса на пути к отказу от веры в иерархию человеческих ценностей, принятию нашей общей человечности и окончательному устранению стойкого расового неравенства».

Прочтите законодательство здесь , узнайте больше о важности Комиссии по установлению истины, расовому исцелению и трансформации здесь и сообщите своему члену Конгресса, что вы поддерживаете этот важный закон.

Потребовать от Конгресса обеспечить привлечение к ответственности белых националистов-повстанцев и выступить против создания нового обвинения, направленного против наших сообществ

Мы должны решить проблему насилия со стороны белых националистов и ультраправых ополченцев, не нанося дальнейшего ущерба сообществам, на которые и без того непропорционально влияет уголовно-правовая система. Министерство юстиции (DOJ), включая Федеральное бюро расследований (ФБР), имеет более 50 законодательных актов, связанных с терроризмом, которые оно может использовать для расследования и судебного преследования преступных действий, включая насилие сторонников превосходства белой расы, а также десятки других федеральных законов, касающихся ненависти. преступления, организованная преступность, заговор и насильственные преступления.Неспособность противостоять насилию белых националистов и привлечь к ответственности за них — это не вопрос отсутствия соответствующих инструментов для использования, а неспособность использовать те, которые есть под рукой. На сегодняшний день Министерство юстиции просто приняло политическое и практическое решение не отдавать приоритет преступлениям белых националистов. Конгрессу следует использовать свои полномочия по надзору и ассигнованиям для обеспечения того, чтобы правоохранительные органы должным образом сосредоточили свои следственные и прокурорские ресурсы на преступлениях белых националистов.

Долгая и тревожная история нашей страны преследований черных активистов, мусульман, арабов и движений за социальную и расовую справедливость показала, что новое обвинение в терроризме будет использоваться для расширения расового профилирования или для наблюдения и расследования цветных сообществ и политических оппонентов в имя национальной безопасности.

Узнайте больше о том, почему более 150 организаций по защите гражданских прав поддерживают призыв привлечь белых националистов к ответственности сейчас , используя существующие уголовные законы, и призывают вашего члена Конгресса выступить против создания нового обвинения, которое нанесет ущерб тем же сообществам, на которые нацелены белые националисты.

Слушайте здесь, чтобы узнать, что Конгресс должен и чего не должен делать

Помогите предотвратить преступления на почве ненависти и улучшить меры реагирования на них

Насилие белых националистов не только не ново, оно также принимает множество форм, включая преступления на почве ненависти, которые могут казаться направленными против одного человека, но на самом деле нацелены на целое сообщество.Мы знаем, что насилие на почве ненависти растет, и что сообщества по всей стране работают вместе, чтобы бороться с ним. Самые последние доступные федеральные данные о преступлениях на почве ненависти относятся к 2019 году, и этот год стал самым смертоносным за всю историю наблюдений с момента начала программы сообщения о преступлениях на почве ненависти в 1991 году. Это особенно тревожно, учитывая, что количество правоохранительных органов, добровольно сообщающих свои данные, уменьшилось. , что означает, что в отчете отражена лишь часть фактических случаев преступлений на почве ненависти.

Эти акты ненависти и насилия ужасны, и, нацеливая их на цветных людей, религиозные меньшинства, иммигрантов и ЛГБТК, они пытаются нацеливаться на целые сообщества.

Помогите лидерам сообществ поддерживать затронутые сообщества, побудите людей, подвергшихся ненависти, сообщать о преступлениях на почве ненависти в правоохранительные органы или на сайты сообществ, такие как StopAAPIhate.org, и сообщите местным властям, что точное сообщение о преступлениях на почве ненависти важно для вас. Делитесь ресурсами Международной ассоциации начальников полиции и Комитета юристов по гражданским правам в соответствии с законом с руководителями правоохранительных органов в вашем районе.

Сообщите своему члену Конгресса, что они должны повторно ввести и принять Закон Джабера-Хайера № «НЕТ НЕНАВИСТИ» для улучшения предотвращения преступлений на почве ненависти, отчетности и передовых методов поддержки целевых сообществ.

Приказать компаниям социальных сетей прекратить зарабатывать на ненависти

Ради общественной безопасности компании социальных сетей не могут допустить, чтобы на их платформах сохранялся статус-кво фанатичного насилия, запугивания и угроз.Они должны обеспечить соблюдение своей политики в отношении содержания высказываний вражды. Скажите Facebook, Twitter и YouTube, чтобы они поступили правильно и остановили расизм, присущий их платформам.

Привлечь руководителей к ответственности за их слова и действия

Требуйте, чтобы все ваши избранные должностные лица, работодатели и религиозные лидеры высказались против превосходства белых. Не используйте эвфемизмы. Те, кто находится у власти, должны использовать свои платформы, чтобы каждый раз осуждать ненависть. Пишите в Твиттере своим лидерам и дайте им знать #WhiteSupremacyKills.Требуйте, чтобы они заняли позицию против ненависти. Мы видели последствия слов и политики президента, и мы должны требовать действий.

Черное правосудие — это наше правосудие — присоединяйтесь к людям из разных сообществ в праздновании солидарности и силы в борьбе против чернокожих

Образовательный фонд Leadership Conference гордится тем, что в партнерстве с Black Alliance for Justice Immigration (BAJI) запускает нашу кампанию 501 (c) (3), Black Justice is Our Justice.Поскольку группы белых националистов воодушевляются в этот период выборов, эта кампания борется со страхом, который некоторые используют, чтобы сеять разделение между сообществами цветных, сообществами чернокожих, религиозными меньшинствами, иммигрантами, членами сообщества ЛГБТК и другими с надеждой, любовью и действием. . Наша кампания освещает истории реальной и значимой солидарности и единства среди различных групп иммигрантов и других сообществ, подвергшихся ненависти. Это демонстрирует вред криминализации.

Национальная кампания начинается с сосредоточения как черных иммигрантов, так и чернокожих людей, лишенных гражданских прав из-за уголовно-правовой системы.Кампания признает, что в этой стране мы должны бороться против чернокожих, чтобы бороться со всеми формами расизма и дискриминации. По всей территории США, когда общины чернокожих борются за справедливость, наблюдается беспрецедентное признание того факта, что криминализация лишила черных людей их неотъемлемых гражданских прав и свобод. Кампания подрывает тактику, которую используют сторонники превосходства белой расы для разделения различных иммигрантских сообществ и других, преследуемых ненавистью. За несколько недель до выборов он отмечает власть иммигрантов и возвращающихся граждан, которые, возможно, не смогут голосовать, но все же имеют право побуждать свои семьи и друзей голосовать и участвовать в жизни своих сообществ.Эта кампания отмечает силу солидарности между сообществами.

Черное правосудие — это правосудие для иммигрантов, черное правосудие — это азиатско-американское правосудие, черное правосудие — это правосудие ЛГБТК, черное правосудие — это мусульманское правосудие. Черное правосудие — наше правосудие .

Узнайте больше о группах белых националистов: информация о группах белых националистов, действия которых не защищены Конституцией, и о государственных законах по борьбе с ними — поделитесь с руководителями местных органов власти и правоохранительных органов

Институт конституционной защиты (ICAP), Противодействие росту незаконных военизированных формирований, с 50 обследованиями штатов и информационными бюллетенями о законах, которые необходимо применять против групп ополченцев (2020) В ожидании возможных незаконных действий ополченцев, запугивающих избирателей на избирательных участках, Институт права Джорджтауна Служба конституционной защиты и пропаганды (ICAP) опубликовала информационные бюллетени о незаконных вооруженных формированиях для всех 50 штатов.В информационных бюллетенях содержится основная информация о законных и незаконных формированиях ополченцев, законах штатов, запрещающих частные ополчения и военизированные формирования, а также о том, что делать, если граждане видят группы вооруженных лиц возле избирательных участков.

AJC Global Jewish Advocacy, Программный документ: QAnon (2020) AJC дает представление о QAnon, слабо организованной крайне правой сети людей, которые считают, что миром управляет сатанинская клика педофилов и каннибалов, состоящая из политики (в основном демократы), основные СМИ, журналисты и голливудские артисты.AJC призывает должностных лиц федерального правительства, штата и местного самоуправления безоговорочно осудить QAnon, а ФБР — расследовать их связь с террористической деятельностью внутри страны.

Центр Бреннана, скрытый на виду: расизм, превосходство белых и крайне правые воинственные позиции в правоохранительных органах с рекомендациями для федеральных, государственных и местных лидеров (2020) После того, как самопровозглашенный член местного ополчения застрелил Протестующий против расизма в Кеноша быстро всплыли на поверхность видео, на котором местные правоохранительные органы предлагают стрелку и другим белым ополченцам воду и благодарность.Совсем недавно в странном и глубоко тревожном видео шериф в Мичигане защищал членов местной крайне правой милиции, пытавшихся похитить губернатора. В Ft. Ворт, штат Техас, полицейский был уволен после расследования его расистской деятельности в социальных сетях. В этот отчет включены рекомендации для всех уровней власти.

Национализм в США — Статистика и факты

В течение последних нескольких лет американцы двигались в сторону более изоляционистской внешней политики: 49 процентов людей считают, что глобальное экономическое участие — это плохо, а 46 процентов людей считают, что Североамериканское соглашение о свободной торговле (НАФТА) было нарушено. пагубно для U.С. экономика. В попытке защитить часть экономики США администрация Трампа ввела тарифы на сталь и алюминий, которые поддержало большинство республиканцев. Хотя эта мера планировалась для сохранения рабочих мест в сталелитейном и алюминиевом секторе, предполагалось, что эта мера также окажет негативное влияние на другие отрасли в каждом штате.

Иммиграция также оказала значительное влияние на рост национализма в Соединенных Штатах, и даже при том, что 57 процентов людей сообщают, что недовольны уровнем иммиграции в США.С., 77 процентов считают, что иммиграция — это хорошо для страны. Иммиграционная политика превратилась в весьма пристрастный вопрос, хотя нелегальная иммиграция в США сокращается, а количество натурализаций остается стабильным.

С ростом национализма в Соединенных Штатах также выросли группы ненависти и экстремизм. В 2020 году по всей стране насчитывалось 838 групп ненависти; значительно больше, чем в 1999 году. Кроме того, с 2014 года растет число убийств, связанных с экстремистами, достигнув пика в 78 убийств в 2016 году.Подавляющее большинство убийств, связанных с экстремистами, в Соединенных Штатах совершается правыми экстремистами, причем 53 процента преступников связаны с превосходством белых.

Рост национализма в Соединенных Штатах и ​​во всем мире вызывает тревогу. Трудно понять, какое решение может быть, тем более что американцы, как правило, не очень доверяют организациям, кроме военных и малого бизнеса. Одним из признаков улучшения является то, что 43 процента американцев считают, что через пять лет они будут жить лучше, чем сейчас, что, как мы надеемся, поможет оттолкнуть страну от более пагубных аспектов национализма.

В этом тексте представлена ​​общая информация. Statista не предполагает ответственность за полноту или правильность предоставленной информации. Из-за различных циклов обновления статистика может отображаться более свежей. данные, чем указано в тексте.

Возрождение мавританской империи и марокканских ультраправых

В разгар кризиса COVID-19 2 марта 2020 года арабская газета Assabah опубликовала статью под названием «Достигнуты ли вы марокканскими правыми? ? «[1] В статье сообщается о присутствии марокканского ультраправого движения (حركة يمينية مغربية متطرفة), которое воспроизводило дискурсы против чернокожих, как если бы местные ультраправые были вторым новым вирусом.Вирус крайне правых, утверждает Ассаба, подтверждает превосходство белой марокканской чистой мавританской расы (العرق الموري النقي) через группу страниц в Facebook, не предоставляя конкретных подробностей в этой сети. В тот же день, но год спустя, на странице «Марокканские националистические мемы» в Facebook было объявлено о создании Коллектива национального единства (مجموعة الوحدة الوطنية), который объединяет восемнадцать страниц Facebook, образующих «Патриотические марокканские права» (اليمين القومي المغربي). Чтобы отделить свой коллектив от исламофобских дискурсов устоявшихся европейских ультраправых партий, онлайн-характер этих страниц приближает их к «альтернативным правым» способам работы из-за их умного использования социальных сетей и мем-культуры.

К тому времени, когда был сформирован Коллектив национального единства, я с 2019 года следил за марокканскими страницами мемов, использующими правый язык против левого [2], в рамках моего исследования марокканской мемосферы. Из-за первоначального интереса к мем-странице в Facebook под названием Moroccan Nationalist Memes, как к одному из ведущих голосов, мой список марокканских мем-страниц продолжал расти, поскольку я включал эти страницы, демонстрирующие некоторую версию флага Marinid как новый националистический символ, рожденный исключительно в Интернете.Кодирование и анализ показали, что эти страницы Facebook, более пятидесяти созданных до момента написания этой статьи, созданы марокканцами для марокканской аудитории. Их администраторы в основном базируются в Марокко, и их основной язык публикаций — марокканский дариха, а французский и английский языки используются стратегически, например, для представления в своих мемах светских либеральных активистов. Хотя некоторые из этих страниц, такие как марокканские светские правые республиканцы, со временем исчезли, марокканские националистические мемы или другие мемы, за которыми я внимательно следил, не были упомянуты или удалены в последнем отчете Facebook о скоординированном недостоверном поведении за февраль 2021 года.[3] Эта работа привела меня к созданию двух разных сетей, использующих один и тот же исторический символизм и мемы Мавританской империи: одна заявляет, что флаг Маринидов является символом марокканских правых; и вторая группа, возглавляемая такими страницами, как «Мавританская история», объединяющая тридцать одну страницу в Facebook, демонстрирующую националистическое, но многослойное понимание истории и идентичности Марокко без привязки к определенной политической принадлежности.

Сформированное как марокканское неонационалистическое течение без четкой политической повестки дня, так называемое мавританское движение маскирует сеть связанных страниц, отражающих идеи экстремистов, точно так же, как некритически относящиеся к фашистским онлайн-группам с наивным термином «альтернативные правые».По словам Алисы Марвик и Ребекки Льюис, [4] теоретики заговора, техно-либертарианцы, белые националисты, защитники прав мужчин, тролли, антифеминистки и активисты против иммиграции составляют смесь различных радикальных онлайн-групп «альт-правых». Эти троллинговые группы возникли из имиджбордов, таких как 4Chan и Reddit [5], вместе с культурой мемов. Фокус на изображениях в сочетании с радикальными формами анонимности соединил «альтернативных правых» и культуру мемов через девиз: «Левый может». т мем.Такой лозунг позиционирует «альт-правых» как единственную группу, которая осмеливается отказаться от морали, чтобы высказаться, поскольку изначально мемы предназначались для выражения того, что является антиполитически корректным для основных СМИ. В качестве «альтернативных правых», изображая ультраправых как мавританское движение, опасно скрывает нападения на меньшинства и любого, кто нарушает статус-кво за умеренными правыми.

Распространение того, что в некоторых недавних статьях в марокканских франкоязычных СМИ [6] было названо «Движением мавров», принесло новое чувство гордости за мавританскую идентичность как за золотую эру истории Марокко.Такой поворот в прошлое приводит в действие новую форму ностальгической патриотической эстетики, которая опирается на династию Маринидов (1248–1465). Отчасти благодаря их успеху в расширении территории Марокко по всему Великому Магрибу, мариниды и их флаг стали символами цифровой мавританской империи. Хотя династия Маринидов никогда не была столь заметным националистическим символом, теперь она исповедует гордость за мавританскую идентичность, рожденную и распространяемую на страницах Facebook. В то время как статьи французских СМИ представляют это движение как «национализм нового века», вместе с Ассабой другие журналисты не столь снисходительно заявляют в социальных сетях о фанатичной скрытой программе движения или его связи с Махзеном.Действительно, оформление этих страниц как единого мавританского движения скрывает действия Коллектива национального единства, извлекающего выгоду из юмористического тона мем-культуры и устоявшихся патриотических настроений, которые вызывают ненавистнические высказывания против феминисток, LGTBQIA +, амазигов и демократических активистов. Черные мигранты и меньшинства.

Демонизирующие уступки, сделанные на протяжении многих лет левыми, амазигами, продемократическими и феминистскими активистами, служат соблазну консервативных слоев общества, которые верят в коррупцию современной политики.В своих мемах Коллектив национального единства , другие , любой человек или группа, которые нарушают то, что эта сеть считает атакой на консервативную марокканскую мораль и традиции, используя оскорбления, такие как ru ʿāʿ (чернь), a wb ā sh (мусор), l h mrdek (дурак) и bū-grn (человек с рогами). Они также используют специальные слова, чтобы оскорбить тех, кто говорит о Марокко как об отсталой стране ( l-has l-barrānī и al- inbi ṭā ḥī ) или «проснувшихся» левых ( āqfāq ).Мемы также нацелены на определенные группы, представляющие местные и другие , такие как феминистское движение M.A.L.I (Альтернативное движение за индивидуальные свободы) и либеральные СМИ, такие как We Love Buzz, JawJab и Goud . Одно из самых резких оскорблений направлено против имазиганских националистов, которых они называют Тамазигнази . Этот чемодан из адаптированной нацистской и нацистской формы из feminazi является уникальным для марокканских националистических мемов, поскольку отношение к амазигитам по-прежнему является предметом споров среди марокканских правых и культурного мавританского движения.Например, на странице «История мавров» на аватарах изображен флаг маринидов со словом «мавританский» (ⴰⵎⵓⵔⵉⵢ), буквой и символом «ⵣ», написанными тифинагским алфавитом, что означает включение амазигитов в качестве важной части марокканской идентичности. Различное отношение к амазигам и мавританской империи свидетельствует о том, что некоторые страницы «Патриотических правых» не хотят уступать место амазигскому национализму, а другие представители движения мавров с гордостью приветствуют многоэтничность Марокко.

На своих страницах Патриотические марокканские правые использовали ностальгический язык «альтернативных правых» в своей кампании по привлечению адептов.В соответствии с президентской кампанией Трампа, марокканские националистические мемы опирались на историческую символику и культуру мемов, чтобы представить себя как новое и модное местное движение «альтернативных правых». Обещание вернуться к большему идеализированному прошлому демонстрируется на аватарке марокканского националиста Мема. На нем изображен покойный король Хасан II (1965–1999) в красной кепке Трампа MAGA («Сделай Америку снова великой») с пересмотренным девизом «Сделай Марокко снова великим» (MMGA). Еще один пример того, что отражает «альт-правые», — это использование мемов, таких как лягушка Пепе, популяризированных во время президентской кампании Трампа.На страницах «Патриотических марокканских правых» Пепе часто носит традиционную марокканскую джеллабу или обвивается в национальный флаг. Как представитель консервативной марокканской нации, Лягушка Пепе демонстрирует фантазии о территориальной экспансии, желая вернуться к историческим завоеваниям Северной Африки и Испании. Пепе демонстрирует свое и, следовательно, превосходство Марокко, подчиняя чернокожих африканских мигрантов к югу от Сахары или правозащитников. Язык, на котором марокканские националистические мемы используют на своей странице описания в Facebook, поддерживает это идеологическое сближение с «альтернативными правыми»: «Здесь, чтобы вызвать левых / коммунистов, защитить нашу родину от сепаратистов и защитить наши личные свободы от социализма.Написанное на английском языке, это описание вместе с выбранным ими меметическим языком помещает эту группу в новые формы цифрового фашизма.

Оскорбление внешних врагов — для правых патриотов простой способ завоевать сторонников. Марокканские националистические мемы ненавидят тех в Марокко, кто празднует товарищеские отношения между Марокко и Алжиром, используя алжирскую форму kh āwa kh āwa (букв. братья братья ), чтобы оскорбить их. Враждебность с Алжиром обслужила страницу в Facebook Moroccan Supremacy Club, чтобы получить предупреждение от Facebook с угрозой отменить публикацию их страницы из-за продолжающихся нарушений стандартов сообщества в отношении языка ненависти.Полагая, что за этими сообщениями стояли алжирские пользователи, Moroccan Supremacy Club создал резервную страницу с фотографией в профиле, на которой президент Алжира Адельмаджид Теббон стоит перед марокканским флагом. Агрессивное отношение к Алжиру, Фронту ПОЛИСАРИО и другим странам, включая Испанию, Францию, Египет или Турцию, делает патриотическое право главным защитником марокканской нации. Однако националистический пыл в Интернете отчасти поощряется ботами. В последнем отчете Facebook о скоординированном недостоверном поведении было удалено 385 учетных записей и 6 страниц, ориентированных на внутреннюю аудиторию, чтобы сделать контент и мемы, восхваляющие короля Мохаммеда VI и марокканские силы безопасности, более популярными.Даже если ни одна из страниц, за которыми я следил, не пострадала от этой чистки, этот отчет свидетельствует о том, что марокканские социальные сети и мемесфера являются новым полем битвы, на котором можно реализовать, усилить и обновить ультранационалистические настроения.

Коллектив национального единства может изображать себя (патриотическим) марокканским правым из-за кажущегося отсутствия в Марокко хорошо зарекомендовавшей себя самопровозглашенной правой политической партии. С момента обретения независимости в 1956 году в политике Марокко доминировали националистические партии роялистов, социалисты и исламисты без сильной радикальной популистской правой партии.Можно утверждать, что политические партии имеют ограниченные возможности проводить политику, которая конкретно отвечает правым или левым программам, из-за того, что часть министерств назначается непосредственно королем. Возможно, тогда различия между левыми и правыми в марокканском политическом парламенте неуместны. В том же духе Махзен де-факто исполнил роль правых консервативных партий, продвигая неолиберальную экономическую политику. Тем не менее, отсутствие партий, открыто заявляющих о своей принадлежности к правым, оставило пространство для новых онлайн-сетей, чтобы построить новое движение, более близкое к ультраправым, ультранационалистическим, фашистским настроениям, чем к националистическому неолиберальному консенсусу.В то время как большинство марокканских «альт-правых» утверждает, что они роялисты, исчезнувшие сейчас марокканские светские правые республиканцы доказывают, что есть место и для правого антимонархического потока.

Присутствие в марокканских цифровых СМИ сети, которая наказывает левых, черных мигрантов и феминисток, используя ультра- и этнонационалистические настроения через меметические фигуры, популяризированные ультраправыми, призывает переосмыслить марокканский политический спектр. Такая переформулировка должна учитывать роль социальных сетей и мем-культуры в зарождении цифрового фашизма и то, как эта политическая тенденция формирует националистические и политические дискурсы в Марокко.Это включает в себя способность анонимных сетей и ботов создавать сети участия, которые потенциально могут стать мощным движением за пределами цифровой сферы. В свою очередь, конкурирующие идеологии, стоящие за символами Мавританской империи, предполагают, что политические сети, по крайней мере в Интернете, представляют Марокко за пределами простых левых против правых. Сойдутся ли в конечном итоге обновленные онлайн-повествования или же Патриотические правые наконец выиграют битву за представление о Мавританской империи, покажет время.Неустойчивость страниц Facebook может привести к тому, что это движение легко исчезнет. На данный момент успех этих страниц и тот факт, что когда-то были независимыми страницами Facebook, теперь объединились в одно движение, говорят о растущих настроениях правых. Хотя европоцентрические определения левых, правых и крайне правых могут не сработать для раскрытия специфики политического национального спектра, я предлагаю нам нужен новый набор инструментов, с помощью которых можно понять формирование правых и крайне правых групп в стране. сегодня и в цифровую эпоху.

---

[2] Хотя некоторые из этих страниц были созданы ранее, например, Imperial Morocco Memes в 2015 году, большинство из них были созданы в период с 2017 по 2020 год, например, Moroccan Supremacy Club, созданный в августе 2020 года с более чем 10 000 подписчиков к марту 2021 года.

.