ИГИС, ИГИЛ или Даиш? | 07.10.2022, ИноСМИ
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Читать inosmi.ru в
Так называемое «Исламское государство» вызвало в мире разногласия по поводу того, как следует называть эту экстремистскую группировку. Обозреватели используют разные аббревиатуры для ее описания, основываясь на переводе архаичного географического названия и исходя из того, насколько больно им хочется уколоть экстремистов.
Так называемое «Исламское государство» вызвало в мире разногласия по поводу того, как следует называть эту экстремистскую группировку. Обозреватели используют разные аббревиатуры для ее описания, основываясь на переводе архаичного географического названия и исходя из того, насколько больно им хочется уколоть экстремистов.
Некоторые средства массовой информации используют название «Исламское государство» или ИГ, стремясь провести отличие от признанного мировым сообществом государства.
Они обычно используют это сокращение в словосочетаниях типа «группировка ИГ», «организация ИГ» или «экстремисты ИГ».
Ниже приводится краткое пояснение к разным названиям этой группировки.
ИГИС или ИГИЛ?
В создании этой группировки принимала участие иракская «Аль-Каида», которая в 2006 году объявила о создании «Исламского государства Ирак». Но это название не прижилось, потому что боевикам так и не удалось захватить и удержать значительные территории в этой стране. Ситуация начала меняться, когда эта организация начала действовать в соседней Сирии, воспользовавшись хаосом гражданской войны.
В 2013 году лидер «Исламского государства Ирак» Абу Бакр аль-Багдади переименовал ее в «Исламское государство Ирака и аш-Шама», подав сигнал о том, что эта организация стала транснациональной силой. Тем самым, он посеял первые семена путаницы с ее названием.
Аш-Шам это устаревшее слово, означающее нечетко ограниченную территорию, которая включает в свой состав сегодняшнюю Сирию, Ливан, Израиль, палестинские территории и Иорданию.
Чаще всего ее называют Сирией либо Левантом, ибо это самое близкое название описываемых территорий на английском языке.
На английский название этой организации переводят по-разному, называя то «Исламским государством Ирака и аш-Шама» (ИГИШ), то «Исламским государством Ирака и Сирии» (ИГИС), то «Исламским государством Ирака и Леванта» (ИГИЛ). Последний термин чаще всего использует правительство США и различные ведомства ООН.
Но на Ближнем Востоке и все чаще за его пределами оппоненты этой группировки превратили арабскую аббревиатуру ИГИС в одно слово — «Даиш».
Даиш
Это слово на арабском языке ничего не значит и является бессмыслицей. Но в нем есть элемент насмешки и оскорбления ИГ, потому что данное слово умаляет претензии «Исламского государства» на возрождение халифата. По звучанию оно также похоже на слова «дахиш» и «дааис», означающие того, кто подавляет. Это позволяет создавать разную игру слов и каламбуры.
Противники этой организации, в том числе, государственные руководители, такие как президент Франции Франсуа Олланд и госсекретарь США Джон Керри, стараются осудить и принизить эту группировку.
«Эта террористическая группировка не является государством. Она хочет им стать, но не является», — сказал в среду министр иностранных дел Франции Лоран Фабиус, выступая с трибуны Национального собрания.
«Я прошу вас не использовать термин „Исламское государство“, потому что он вносит путаницу в понятия „ислам“, „исламисты“ и „мусульмане“. Арабы называют его „Даиш“, и я призываю называть этих головорезов „Даиш“».
«Даваиш» это множественное число от слова «Даиш», и на арабском оно звучит еще глупее, но на Ближнем Востоке это слово используется широко. Само «Исламское государство» запретило использовать слово «Даиш» в тех районах, которые оно контролирует.
Но арабоязычное население нашло другие способы, чтобы унизить эту организацию. «Если организация хочет называть себя „свет“, хотя на самом деле является тьмой, разве мы должны с этим соглашаться и называть ее „светом“?» — спрашивает сирийский активист Аль-Хадж Салих (al-Haj Salih), придумавший это название.
Беседовавшая с Салихом переводчица Элис Гутри (Alice Guthrie) написала, что западные толкования слова «даиш» путаные, и что оно связано с культурой жителей Востока.
Гутри приводит примеры того, как комментаторы неточно говорят, что одна из форм слова «даиш» означает «попирать» или «топтать ногами».
«Они подразумевают, что смысл этого слова скрыт вуалью, как и многое другое в арабском и исламском мире, и что понять его нам не дано. Оно слишком восточное и слишком таинственное для западного ума», — написала Гутри.
На прошлой неделе во время дебатов в британском парламенте на тему Сирии ораторы по-разному произносили это слово, говоря то «дайиш», то «дэш».
Когда группировка ИГ напрочь рассорилась с «Аль-Каидой» в 2013 году, сторонники «Аль-Каиды» стали называть ее «группой аль-Багдади», подчеркивая тем самым, что считают его ренегатом.
Живущие под властью ИГ сирийцы часто называют его «аль-танзим», что в переводе с арабского означает «организация».
Когда группировка ИГ летом 2014 года захватила обширные территории на севере и западе Ирака, она провозгласила на подконтрольных ей территориях халифат, вычеркнув из своего названия слова Ирак и Сирия.
Сегодня она называет себя просто «Исламское государство» или Халифат.
Свои отделения в Ливии, Египте и других местах она именует провинциями. Например, ветвь ИГ на Синайском полуострове получила название «Провинция Синай». Кое-кто воспользовался тем обстоятельством, что эта организация именует себя «Исламским государством», и заявляет, что так ее и следует называть, поскольку иные названия «неточны с аналитической точки зрения».
Некоторые комментаторы также отмечают, что транснациональный характер данной группировки указывает на то, что самое правильное название это ИГ.
«ИГ уже 13 с лишним месяцев открыто действует во многих местах за пределами Ирака и Сирии, а тайно наверняка еще дольше. Если мы отказываемся от названия ИГ, мы просто скрываем реальность», — сказал аналитик Аарон Зелин (Aaron Zelin).
ИГ – альтернативная государственность? — Россия в глобальной политике
Данная статья представляет собой краткие выдержки из работы «Национальная государственность в арабском мире: безальтернативная хрупкость?».
Она подготовлена по заказу клуба «Валдай» в соавторстве с палестинским исследователем Валидом Салемом. Полная версия выходит в серии Валдайских записок.
В последний год тема альтернативной модели государственности для ближневосточного региона стала чрезвычайно популярной. Идеи разнообразных проектов на протяжении ХХ века появлялись довольно часто (в связи с созданием Палестинского государства, курдским вопросом, Третьей мировой теорией Муаммара Каддафи и др.), но занимали обычно маргинальное положение и почти никогда не доходили до воплощения в жизнь (вспомним демократический конфедерализм Абдуллы Оджалана). Однако стремительный подъем «Исламского государства»* создает впечатление внезапного появления реальной альтернативы.
До 2013 г. ИГ, образовавшееся в 2006 г. в результате слияния одиннадцати отпочковавшихся от иракской «Аль-Каиды» группировок, было малоизвестно – численность организации в первые годы не превышала нескольких тысяч человек, в основном бывших солдат и офицеров из армии Саддама Хусейна.
Ее деятельность в то время была направлена против американцев и нового руководства Ирака, проведшего жесткую люстрацию и вытеснившего из политического пространства баасистов и старую элиту.
Радикальная трансформация ординарной джихадистской группировки была связана, во-первых, с разгоранием сирийского конфликта, который, «перелившись» через границу, дестабилизировал обстановку в Ираке, а во-вторых, с приходом к власти в ИГ весной 2011 г. Абу Бакра аль-Багдади, взявшего курс на самофинансирование организации посредством грабежей, экспроприации имущества «неверных», рэкета, контрабанды и т.д. Широкую известность ИГ приобрело летом 2014 г., когда боевики захватили Мосул и начали активное наступление в Ираке и Сирии. Сегодня оно контролирует территорию в Сирии и Ираке, сравнимую по площади с Великобританией и с населением до 8 млн человек. В его рядах сражаются несколько десятков тысяч человек (по некоторым источникам – 80–100 тыс.) из разных стран, в том числе более 1,7 тыс. человек из России (по неофициальным данным – значительно больше).
Понятно, что вопрос о характере ИГ до сих пор открыт, хотя и существуют некоторые предпосылки для того, чтобы рассмотреть его именно в качестве государства, а не просто как новое издание джихадистских организаций. Однако наиболее важными остаются два вопроса: 1) что представляет собой проект, предлагаемый ИГ (если он есть), и 2) может ли ИГ эффективно разрешить ключевые проблемы государственности в арабских странах, то есть проблемы нациестроительства, преодолеть фрагментированность социумов и гармонизировать институциональное развитие?
Впрочем, даже если оно не решит этих проблем, но окажется успешным хотя бы в преодолении видимых проявлений очевидного сегодня в регионе кризиса государственности, его можно будет определить как временно успешный, несмотря на все варварство и жестокость.
Проект ИГ
Выдвигая собственный проект государствостроительства, ИГ продолжает салафитскую традицию призыва мусульманской общины вернуться к временам праведных халифов и пророка Мухаммада; притом что эта общая идея салафитов всегда пользовалась определенной популярностью в арабо-мусульманском мире, различные мыслители и религиозно-политические деятели интерпретировали ее по-разному.
В отличие от «Братьев-мусульман», тунисской «ан-Нахды», ХАМАСа и других исламистских организаций, пытающихся совместить исламские ценности с идеями национализма и демократии (напомним, что ХАМАС в свое время пришел к власти в ходе демократических выборов), ИГ, как и породившая его «Аль-Каида», занимает принципиально антимодернистские и антизападные позиции. Соответственно, анализ проекта ИГ предполагает обращение к модели раннемусульманской государственности как таковой.
Проблема в том, что государственность в арабо-мусульманской политической истории и культуре понимается двояко. С одной стороны, речь может идти о реальной государственности, существовавшей в регионе в доколониальный период. Она была порождена религиозным призывом пророка Мухаммада, арабо-мусульманскими завоеваниями VII–VIII веков и необходимостью контроля над завоеванными территориями. Амбивалентность происхождения сказывалась и на структуре, и на источниках легитимности, и на политической идентичности. Это было исламское государство для мусульман, основные институты которого установили пророк Мухаммад и праведные халифы, власть халифа имела религиозное обоснование, а немусульманское население (в основном иудеи и христиане), считаясь «покровительствуемым» (зимми), обладало собственной юрисдикцией и облагалось особыми налогами.
Последний тезис, конечно, означает не секулярность государства, а эмансипацию реальной политической власти от ее религиозных истоков. Примерно с X века (со времен Бувайхидов) аббасидский халиф сохранил за собой исключительную функцию легитимизации власти реальных правителей – сначала бувайхидских умара’ ал-умара’ (главнокомандующих), а затем сельджукских султанов.
Вместе с тем речь может идти и о той концепции исламской государственности, к которой собственно и обращается ИГ. Эта концепция, развивавшаяся в трудах мусульманских правоведов, не описывала политическую реальность и из нее не проистекала. Задача создававших ее мыслителей состояла не в том, чтобы научить правителя править лучше (для того существовал жанр «княжеских зерцал») либо объяснить философский феномен власти, а в том, чтобы описать, каким должно быть праведное государство, исходя из священных текстов ислама. Не случайно ключевой труд, посвященный исламской государственности –
Сегодня можно выделить несколько основных элементов концепции исламской государственности, оказывающих наибольшее влияние на проект ИГ и объясняющих его отличия от идеи национального государства – умма [umma], имам [imam], даула [dawla], а также бай‘а [bay‘a] и джихад [jihad].
Прежде всего ИГ – не национальное государство, потому что умма в ее средневековом понимании – не нация. Как отмечает палестино-египетский мыслитель Тамим ал-Баргути, «физическое бытие индивидуумов называется уммой, если они представляют себя коллективом и если представление это ведет к тому, что они делают что-то иначе, чем все остальные». Таким образом, в отличие от нации в ее «биологическом» понимании умма не является природным феноменом. Однако она также не является и воображаемым сообществом, появившимся в результате социально-экономического развития общества – в отличие от «социального» понимания нации. Умма, предполагающая духовное или идейное родство, не может быть определена ни территорией расселения, ни многочисленностью (пророк Ибрахим изначально сам по себе составлял умму), ни своей политической организацией. Если национальное чувство требует обретения государственности, то умма нуждается в политическом оформлении исключительно из практической надобности, однако отсутствие государства не ведет к ее деградации или исчезновению.
Кроме того, умма – это община, следующая за имамом, функция которого принципиальным образом отличается от функции руководителя национального государства: «Имамат существует как замещение (
Имам (теоретически, в суннизме) не является ни сувереном, ни законодателем, ни исполнителем, ни судьей. Он, скорее, координатор, призванный следить за выполнением признанных сообществом богословов и правоведов интерпретаций священных текстов, администратор, а также учитель и пример для мусульман, следующих за ним по пути веры и таким образом и формирующих умму. Отсутствие имама ведет к ослаблению и неполноте уммы.
В политическом отношении ал-Маварди выделяет десять основных обязанностей имама, и так или иначе перечень соответствует всей суннитской традиции. Большинство из них, хотя и требуют политических действий, имеют религиозное обоснование или назначение: обеспечение религиозной законности, применение установленных Аллахом наказаний для защиты прав верующих, защита Обители ислама (Дар ал-ислам
), борьба с отказавшимися принять ислам, взимание налогов (по установленным шариатом нормам), назначение на посты верующих и законопослушных людей, собственноручное управление уммой и защита веры.
Помимо них есть две чисто административные обязанности – обеспечение приграничных областей и благоразумное определение доходов и расходов казны; и одна – чисто религиозная: поддержание религии.В суннитской традиции имам не может быть избран, он получает власть либо по прямому указанию предшественника, либо по согласованному решению сообщества религиозных экспертов, а может захватить ее силой.
Хотя имам и является руководителем не государства – даула, а уммы, действует он все же в рамках первого. Впрочем, даула в его средневековом понимании – все же не совсем государство. Даула есть мирская организация уммы, получающая от нее легитимность. В классический период истории ислама, к которому и обращен творческий дух ИГ, даула означало прежде всего династию, но никогда территорию. Даула – образование изначально временное и довольно гибкое, оно нетерриториально, а суверенитет не является его характеристикой, потому что, принадлежа Аллаху, он делегируется Аллахом умме, и только от уммы передается имаму, а от него – правителям более низкого ранга.
В современном мире даула не узурпировано ИГ – в определенном смысле и подконтрольные сегодня «Хезболле» южные районы Ливана, и управляемые ХАМАС территории Палестины, и контролируемые кочевыми племенами внутренние пространства «большой» Сахары также представляют собой даула в средневековом понимании. Обладая значительной политической самостоятельностью, они, разумеется, ослабляют национальную государственность в регионе.
Чрезвычайно важным элементом государственности ИГ является бай‘а – клятва на верность, которую дают имаму отдельные социальные группы и индивидуумы.
Именно посредством бай‘а обеспечивается связь между уммой и имамом и его реальный суверенитет. Институт бай‘а, кроме того, существует и в современных арабских монархиях, обеспечивая традиционную легитимность правителей.
Наконец, что касается джихада, то согласно унаследованным от «Аль-Каиды Двуречья» представлениям, описанным в их известном документе «Наше кредо и наша программа» и выдержанным в радикальной салафитской традиции, он понимается как вооруженная борьба с людьми, отказавшимися принять ислам, является личной обязанностью каждого мусульманина и одним из столпов веры (усул ад-дин), и соответственно отказ от него ведет к такфиру – обвинению в неверии.
Таким образом, предлагаемое ИГ политическое устройство a priori должно быть лишено некоторых слабостей существующей модели государственности. Так, теоретически (но не практически) у «Исламского государства» не может быть проблем с незавершенностью проекта нациестроительства, потому что оно отрицает саму идею нации.
Не может у него быть и дефицита легитимности и суверенитета, потому что легитимность – от Аллаха, а суверенитет распространяется на всю мусульманскую умму. Что же касается институционального развития, фрагментированности общества и других проблем современных государств региона, то это уже вопросы не религиозной теории, а политической практики.
Реализация модели
Стремясь установить контроль над территориями, ИГ вынуждено обеспечивать лояльность местного населения и соответственно вести активную социальную политику (выплата зарплат, благотворительные акции, строительство объектов инфраструктуры, обеспечение правопорядка и т.д.). Тот факт, что ИГ приносит с собой пусть и очень жестокий, совершенно извращенный, но тем не менее порядок, обеспечивает ему поддержку населения, уставшего от безвластия и хаоса войны.
Социальная активность заставляет ИГ совершенствовать структуру и методы управления. Так, аль-Багдади был провозглашен халифом, у него есть два заместителя, ему подчиняется кабинет министров и правители двенадцати вилайетов.
Руководство организации активно использует опыт выходцев из саддамовской элиты.
Вместе с тем в управленческой структуре значительное место занимают религиозные элементы: Консультативный совет (шура), проверяющий решения руководства на соответствие нормам шариата, а также шариатский суд и совет муфтиев. Многие вполне современные институты власти в ИГ получают религиозную интерпретацию – так, например, социальные службы управляются Департаментом мусульманских услуг и т.д. В конечном счете можно констатировать, что в процессе институционального оформления ИГ синтезирует элементы национального государства и исламской архаики, что придает ему неомодернистский характер.
Если в институциональном отношении такой синтез и позволяет выстроить некое подобие реальной государственности, то в других сферах он создает новые противоречия. Так, идея территориальной государственности (в Сирии и Ираке) естественным образом сочетается с детерриториальностью даула, ведь многие джихадистские группировки по всему миру объявили себя подданными халифа аль-Багдади и филиалами ИГ.
Характер отношений между сирийско-иракским ИГ и его ответвлениями по всему миру не вполне ясен. Лни могут быть описаны и в парадигме отношений умма-даула, и совершенно по-западному – как франчайзинг.
Двойственность территориальной идентичности ИГ ведет в итоге к расколу организации на прагматиков, ориентированных на укрепление политического образования на ограниченной территории, и романтиков, стремящихся к бесконечной экспансии. Впрочем, раскол вряд ли может рассматриваться как фактор ослабления ИГ, потому что у него есть очевидная возможность экспорта романтиков по всему миру.
Столь же причудливо сочетается архаика и модерн в вопросах нациестроительства. С одной стороны, исламский эгалитаризм, идея единства уммы заставляет ИГ способствовать преодолению этно-племенной гетерогенности общества на контролируемых им территориях (разумеется, после уничтожения всех неверных). С другой стороны, решение проблемы через конфессионализм создает новые линии раскола. Все эти причудливые переплетения на вполне постмодернистский манер дополняются активной информационной деятельностью, направленной на распространение влияния ИГ в мире.
Таким образом, «Исламскому государству» сегодня удается решать проблему с внешними проявлениями кризиса государственности – восстановить институты и обновить социально-экономический контракт между обществом и государством, утвердить свой суверенитет на ограниченной территории и решить проблему границ. Вместе с тем очевидно, что ни одна из этих проблем не решена полностью, и не факт, что может быть решена в рамках выстраиваемой модели.
Так, созданные институты и экономический базис социального контракта при всей экзотичности могут быть выходом на время «джихада» и постоянной экспансии, однако для поддержания жизнедеятельности нормального государства их придется пересматривать. И здесь, конечно, есть определенная ирония истории, потому что в этом отношении игиловцам придется повторить путь Омейядов и вообще раннеисламской государственности, создание которой именно как государственности, а не как завоевательной политии было связано с прекращением экспансии во времена халифа Абд ал-Малика.
В тот раз, как известно, неспособность перестроиться привела в конечном счете к Аббасидской революции и затем к дроблению Халифата.
Точно так же не вполне ясно сегодня практическое решение вопроса о суверенитете – бай‘а все же является довольно слабым инструментом его укрепления для частично модернизированных обществ. Понятно, что на первый взгляд ИГ сегодня удается контролировать определенную (и довольно большую) территорию, однако насколько глубоко и прочно оно ее контролирует, неизвестно. Тем более сомнительно утверждение о суверенитете, учитывая непризнанность государства мировым сообществом.
Наконец, что касается границ и территориально-административного устройства, то, конечно, сетевые структуры, франчайзинговые системы, внетерриториальность – все это звучит очень романтично. Однако на практике говорить об «Исламском государстве» в собственном смысле слова можно только на сирийско-иракской территории, что же до остальных, то там речь идет только об определенном брендировании, под которым каждый раз скрывается уникальная ситуация.
Так, например, в Ливии «Исламское государство» в сущности представляет удобную форму самопрезентации и консолидации ряда малых племен. Да и единство основной зоны тоже вызывает множество сомнений, в том числе из-за иракского доминирования в руководстве ИГ.
Еще хуже дело обстоит с решением глубинных проблем государственности. Идея единой исламской нации может быть привлекательна лишь для некоторого количества пассионариев, в основном из западной исламской псевдоуммы, но она совершенно не учитывает существующие региональные идентичности, которые в реальных социальных практиках обычно оказываются важнее конфессиональных. Кроме того, собственно сирийско-иракское население вынуждено присоединиться к ИГ в силу ужасающих условий военного существования и просто отсутствия выбора. Точно так же и молодежь из многих арабских стран вступает в ИГ, руководствуясь не религиозными идеями, а из-за разочарованности в собственных государствах. «Здесь нет справедливости, нет свободы, нет будущего» – такие слова можно услышать от молодых людей бедняцких районов Туниса, решивших присоединиться к ИГ, где все это, с их точки зрения, есть.
Свобода и справедливость в этом дискурсе понимаются специфически – как отсутствие унижений со стороны государства, неотчужденность от него.
Этим молодым людям представляется, что ИГ дает возможность преодоления общественно-политической фрагментированности – его элиты не узурпируют власть, они аутентичны. Однако на практике такая возможность достигается исключительно репрессиями и геноцидом социальных групп, а потребность в развитии, в укреплении суверенитета (если ИГ сохранится и при других «если») и институтов будет диктовать и укрепление репрессивного аппарата, оторванного от общества в еще большей мере, чем в других арабских странах. Так что и с преодолением фрагментированности очевидно возникнут проблемы.
Наконец, что касается институтов, то пока на территории ИГ наблюдается создание структур власти при полном вакууме институтов гражданских. Такая ситуация возможна исключительно на время войны.
И тем не менее, несмотря на очевидную слабость ИГ как проекта государственного строительства, для части жителей стран региона идея имеет особую привлекательность.
По всей видимости, связана она прежде всего не с конфессиональным характером государства и, конечно, не с его жестокостью, а именно с упомянутой выше кажущейся аутентичностью ИГ.
Сноски
* Запрещено в России.
Нажмите, чтобы узнать больше
#Ближний Восток #Государство #ИГИЛ #Ирак #ислам #Исламское государство #история #Ливан #религии #Сирия
Член городского совета города Хемет Карли Мейер почтила память митингом при свечах – Press Enterprise
Сообщество хемет собралось вечером в понедельник, 24 апреля, чтобы почтить память покойного члена городского совета Карли Мейер и попрощаться с ним.
СВЯЗАННЫЕ: Член городского совета Хемета Карли Мейер скончалась в возрасте 48 лет
Семья, друзья, городские власти и местные жители присутствовали на мероприятии у фрески 11 сентября возле полицейского управления Хемета.
Пожарный защищает пламя свечи от ветра. Понедельник, 24 апреля 2023 г., во время празднования свечей в Хемете в честь покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
В понедельник, 24 апреля 2023 г., сотрудники пожарной службы Хемета демонстрируют поддержку семье Мейер на пикете со свечами в Хемете в честь покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
Роджер Мейер, муж покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер, благодарит аудиторию за поддержку в понедельник, 24 апреля 2023 г., на бдении со свечами в Хемете в честь его жены. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
Семья Мейер раздает свечи в понедельник, 24 апреля 2023 г.
, на митинге со свечами в Хемете в честь покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер. (Фото Анхеля Пены, фотографа)Скрипач выступает в память о покойном члене городского совета Хемета Карли Мейер в понедельник, 24 апреля 2023 г., на пикете при свечах в Хемете. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
Понедельник, 24 апреля 2023 г., в Хемете проводится акция зажжения свечей в честь покойного члена городского совета Карли Мейер. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
Почетный караул полицейского управления Хемета выступает в понедельник, 24 апреля 2023 г., на вечеринке со свечами в честь покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
Мэр Хемета Джо Мэйлс начинает в понедельник, 24 апреля 2023 г., бдение со свечами в честь покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер, обсуждая ее достижения. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
Люди собираются в понедельник, 24 апреля 2023 г.
, на пикет со свечами в память о покойном члене городского совета Хемета Карли Мейер. (Фото Анхеля Пены, фотографа)Капитан пожарной охраны Хемета Дэвид Приетто в понедельник, 24 апреля 2023 г., рассказывает историю о покойном члене городского совета Хемета Карли Мейер и показывает пожарную куртку, которую она сшила, чтобы сопровождать пожарных по вызову. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
Некоторые гости в понедельник, 24 апреля 2023 г., во время бдения со свечами в честь покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер были одеты в рубашки с надписью «#FIGHTLIKEKARLEE». Мейер умер после борьбы с раком. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
Семья покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер посещает в понедельник, 24 апреля 2023 года, пикет со свечами в ее память. У нее остались муж Роджер (крайний справа) и четверо детей. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
Мэр Хемета Pro Tem Малкольм Лилиенталь делится воспоминаниями о покойном члене городского совета Хемета Карли Мейер во время бдения при свечах в понедельник, 24 апреля 2023 года, в Хемете.
(Фото Анхеля Пены, фотографа)Бдение со свечами в честь покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер в понедельник, 24 апреля 2023 г., возле полицейского управления Хемета. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
, на митинге со свечами в Хемете в честь покойного члена городского совета Хемета Карли Мейер. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
, на пикет со свечами в память о покойном члене городского совета Хемета Карли Мейер. (Фото Анхеля Пены, фотографа)
(Фото Анхеля Пены, фотографа)из
Expand
Мейер, 48 лет, родился в Хемете и учился в колледже во Флориде, а затем в Сан-Диего, прежде чем вернуться в Хемет.
Она представляла Район 1 города с момента вступления в совет в 2016 году и занималась такими проблемами, как бездомность. В 2021 году Мейер занимал пост мэра, а в 2022 году временно исполнял обязанности мэра9.0003
Мейер боролась и 11 января написала пост в Facebook о лучевой терапии для удаления опухолей из головы.
«Карли была маяком надежды, влиятельной женщиной и светом для заблудших», — написала в электронном письме Стефани Спенс, сестра Мейер. «С самоотверженностью, непоколебимой верой, лояльностью и глубоким состраданием Карли заставляет нас поверить, что борьба, за которую стоит сражаться, заслуживает всего».
Нова Бланко-Рико освещает местные новости в Короне, Норко, Лейк-Эльсиноре, Темекуле, Менифи и Мурриете для группы новостей Южной Калифорнии. Он получил степень бакалавра журналистики в Калифорнийском государственном университете в Домингес-Хиллз. Он стажировался в LA Magazine и EdSource, освещая вопросы сообщества, образования, особенностей и расы. Затем он работал помощником редактора в City News Service в Лос-Анджелесе. В качестве репортера по вопросам окружающей среды для CALÓ NEWs он освещал латиноамериканское сообщество южной Калифорнии.
Стрельба в Нэшвилле: первая леди доктор Джилл Байден посещает Нэшвилл, чтобы оплакать жертв
Политика
Мелисса Куинн, Кейтлин Йилек
/ Новости Си-Би-Эс
Джилл Байден посещает пикет в память жертв Нэшвилла
Первая леди США Джилл Байден приняла участие в панихиде по жертвам стрельбы в школе в Нэшвилле.
03:13Вашингтон — В среду вечером первая леди доктор Джилл Байден приняла участие в бдении со свечами в Нэшвилле в память о шести жертвах стрельбы в школе Ковенант на этой неделе.
Байден не делал никаких замечаний во время бдения, но мэр Нэшвилла Джон Купер поблагодарил ее за то, что она «бросила все и приехала в Нэшвилл», и президента Байдена за то, что она приспустила флаги в память о жертвах. Байден отправился в Нэшвилл после поездки в округ Грин, штат Огайо, где первая леди встретилась с семьями военных в рамках своей инициативы «Объединение сил».
«Я так хотел бы, чтобы нам не нужно было быть здесь, но мы должны быть здесь — вместе — как сообщество», — сказал Купер. «Мы можем пережить эту трагедию только вместе».
Первая леди стала первым представителем Белого дома, посетившим Нэшвилл после стрельбы в понедельник в частной христианской школе, расположенной в городском районе Грин-Хиллз.
Полиция опознала стрелка как 28-летнюю Одри Хейл, которая, по их словам, была бывшей ученицей школы и за последние несколько лет на законных основаниях купила семь единиц огнестрельного оружия, три из которых использовались при нападении.
На кадрах с нательной камеры полицейские, принявшие участие в стрельбе, показали, что они задержали нападавшего.
Трое детей, всем 9 лет, были убиты, как и трое взрослых, которые работали в школе: учениками были Эвелин Дикхаус, Халли Скраггс и Уильям Кинни, а взрослые жертвы были опознаны как Синтия Пик, 61 год, Кэтрин Кунсе, 60 лет , и Майк Хилл, 61 год. Кунс числится главой школы Завета, Хилл был смотрителем, а Пик подрабатывал учителем.
«Наши полицейские плакали и плачут вместе с Нэшвиллом и всем миром», — сказал начальник полиции Джон Дрейк на бдении. «Я плакал и продолжаю плакать, и я также молился за Нэшвилл».
Стрельба снова вызвала призывы президента Джо Байдена и демократов в Конгрессе к законодателям ввести дополнительные ограничения на оружие, а президент еще больше потребовал от Конгресса ввести запрет на штурмовое оружие.
«Как вы слышали, как президент говорил на этой неделе, мы продолжаем призывать Конгресс принять меры для принятия запрета на штурмовое оружие и принять дополнительные меры, чтобы сделать наших детей и общество более безопасными», — заявила пресс-секретарь Белого дома Карин Жан-Пьер. во время брифинга для прессы в Белом доме в среду, подтверждая визит первой леди в Нэшвилл.
Но республиканцы предположили, что еще слишком рано рассматривать возможность принятия законодательных мер по сдерживанию насилия с применением огнестрельного оружия. Учитывая, что Республиканская партия контролирует Палату представителей, а демократы занимают 51 место в Сенате, маловероятно, что меры по контролю над оружием очистят обе палаты Конгресса.
В прошлом году законодатели одобрили двухпартийный законопроект, который усиливает проверку биографических данных покупателей оружия в возрасте до 21 года и выделяет миллиарды долларов на услуги по охране психического здоровья. Но демократы хотят больше действий, в то время как республиканцы указали на то, что они не заинтересованы в дальнейшем ужесточении национальных законов об огнестрельном оружии.