Карфаген должен быть разрушенCarthago delenda est, Ceterum censeo Carthaginem delendam esse —латинское крылатое выражени…

Новости Москвы

  • Дорогу отремонтировали, а подъезд к остановке нет: жители Киселёвска негодуют, почему бросили ремонт
  • Слушания по шламохранилищу ЕВРАЗ ЗСМК: вопросов больше, чем ответов
  • Цивилёв по телефону пообщался с парами из Кузбасса, которые поженились в Омске
  • Горсовет Новокузнецка решил поддержать семьи мобилизованных
  • Мэрия Новокузнецка перестала финансировать строительство контейнерных площадок
  • В Распадской угольной компании посчитали сведения о несчастном случае коммерческой тайной
  • Ростехнадзор обнаружил опасные для работников нарушения на ЕВРАЗ ЗСМК
  • К нападению на инкассаторов в Оренбуржье могут быть причастны двое кузбассовцев
  • «Счастье, что не на головы» — новокузнечанин возмущен, как идет ремонт крыши жилого дома
  • «Сидеть на унитазе и за руки держаться»: в гимназии Междуреченска возмутились беспардонному сортиру
  • Медицинский кадровый голод в Кузбассе: спрос на врачей за год крайне вырос
  • Оружейная, бильярдная и огромный гараж: коттедж для настоящего мужика продаётся близ Новокузнецка
  • Мотоциклист разбился в жёстком ДТП в Полысаеве
  • «Я буду каждый день вешать кошек и убивать собак»:новокузнецкий живодёр может остаться безнаказанным
  • Поликлиника у Площади Побед закрывается в Новокузнецке
  • Убили собаку на моих глазах: жительница Инского возмущена жуткой расправой над животным
  • Школьников продолжают высаживать из автобусов в Новокузнецке, хоть это и запрещено
  • Не первый месяц такой бардак: жители Прокопьевска возмущены состоянием мусорки
  • Упал, заснул, очнулся в полиции: неудачной оказалась попытка ограбления в Новокузнецке
  • Колодцы без крышек: жители Белова негодуют, почему уже два месяца администрация не решает проблему

Читать все новости  →

 

Поиск по названию

  • Новокузнецк
  • Кемерово
  • Новосибирск
  • Прокопьевск
  • Междуреченск
  • Белово
  • Киселевск
  • Ленинск-Кузнецкий
  • Шерегеш
  • Осинники
  • Томск
  • Барнаул
  • Москва
  • Санкт-Петербург

Читать «DELENDA EST» — Говард Роберт Ирвин — Страница 1

Роберт Говард

DELENDA EST

* * *

[DELENDA EST – . ..должен быть разрушен (лат.)]

* * *

Разве это империя? Срам один, а не империя. Пираты, вот мы кто! – ворчал Гунгайс. Он вечно был чем-нибудь недоволен, этот воин с черными волосами, перетянутыми шнурком, и вислыми усами, выдающими его славянскую кровь.

Гунгайс тяжело вздохнул. При этом яшмовый кубок наклонился и фалернское потекло по загорелому запястью. Он поднес кубок к губам и стал гулко глотать, фыркая по-лошадиному. Утолив жажду, вновь забрюзжал:

– Чем мы промышляем в этой Африке? Убиваем жрецов и богатых рабовладельцев, захватываем их землю. А кто ее обрабатывает? Вандалы? Какое там! Те же, кто гнул спину при римлянах. Мы идем по кривой дорожке римлян. Мы взимаем подати и оброк и вынуждены защищать свои владения от проклятых берберов. Нам не ужиться со здешними народами. Рано или поздно от нас и следа не останется. Какой прок с того, что мы, горстка чужестранцев, захватили крепости? Для туземцев мы не годимся ни в союзники, ни в хозяева. Они нас ненавидят не меньше, чем римлян. ..

– Ненависть не вечна, – прервал его Атаульф. Он был помоложе Гунгайса, чисто выбрит, довольно красив и не столь неотесан, как славянин. Юные годы этого слева прошли в одной из тюрем Восточного Рима, где его держали заложником.

– Здешние жители – еретики, и если бы мы, язычники, согласились принять арианство…[1]

– Нет! – Тяжелые челюсти Гунгайса с лязгом сомкнулись (будь у него зубы помельче, они разлетелись бы вдребезги). В темных глазах вспыхнул огонь фанатизма – черты, выделявшей его народ из всех славян. – Никогда! Это они должны покориться, а не мы! Мы-то знаем суть арианства, и если эти ничтожества африканцы не поняли еще, какую совершили ошибку, мы откроем им глаза! С помощью огня, меча и дыбы, если понадобится!

Но пыл его тут же угас. Тяжело вздохнув, он снова потянулся за яшмовым кубком.

– Лет через сто от королевства вандалов останутся только легенды, – предрек он. – Лишь одно пока держит нас вместе – воля Гензериха. – Он произнес это имя немного иначе: Гензерик. [2]

Человек, которого звали Гензерихом, рассмеялся, откинулся на спинку кресла из резного дерева и вытянул мускулистые ноги наездника. Их хозяину не так уж давно пришлось сменить седло на палубу боевой галеры. За одно поколение его племя из кочевников превратилось в морских разбойников. Мудрейший из мудрых, Гензерих царствовал над народом, само имя которого стало символом гибели. Он родился на берегу Дуная и вырос в долгом походе на запад. После того как могучий человеческий поток разбился о римские частоколы, Гензерих попал в Испанию, и там опыт воина, накопленный в свирепых, безжалостных схватках, со временем помог ему стать королем вандалов. Его дикие всадники повергли в прах римских наместников. Когда римляне, объединившись с вестготами, стали поглядывать на юг, Гензерих своими интригами навлек на западные рубежи империи орды Аттилы, и вдоль пылающего горизонта вырос лес пик. Теперь Аттила мертв, и никто не ведает, где лежат его кости и награбленные сокровища, охраняемые призраками пятисот рабов. Имя Аттилы гремело по всему свету, но кто он был на самом деле, как не пешка в руках короля вандалов?

Когда несметные полчища готов, покинув Каталаунские поля[3], двинулись через Пиренеи, Гензерих не стал ждать неминуемого поражения. По сей день в Риме проклинают имя Бонифация – желая одолеть своего соперника Аэция, он сговорился с Гензерихом и открыл вандалам путь в Африку. Слишком поздно он помирился с Римом – чтобы исправить ошибку, одной храбрости было уже недостаточно. Бонифаций погиб от копья вандала, а на юге выросло новое государство. Теперь и Аэций мертв, а длинные галеры вандалов идут на север, покачиваясь на волнах в свете звезд.

Сидя в каюте флагманской галеры, Гензерих прислушивался к разговору своих приближенных и улыбался, поглаживая сильными пальцами рыжую неухоженную бороду. В отличие от Гунгайса, в его жилах не текла кровь скифов, разбитых когда-то воинственными сарматами, оттесненных на запад и смешавшихся с племенами из верховий Эльбы. Гензерих был чистокровным германцем: среднего роста, косая сажень в плечах, могучая грудь, толстая, жилистая шея. Он был сильнейшим из богатырей своего времени. Его воины первыми среди тевтонов стали морскими разбойниками, или викингами, как их назвали впоследствии. Но ладьи Гензериха не бороздили Балтийского и Северного морей, а рыскали вдоль солнечных берегов Средиземноморья.

– И только волею Гензериха вы пьете вино и пируете, отдав себя в руки судьбы, – с усмешкой ответил он на последнюю фразу Гунгайса.

– Вот еще! – фыркнул Гунгайс (среди варваров еще не прижилось низкопоклонство). – Когда это мы отдавались в руки судьбы? Гензерих, ты всегда думаешь на тысячу дней вперед. Не прикидывайся простачком, мы не так глупы, как Бонифаций и другие римляне.

– Аэций был неглуп, – пробормотал Тразамунд.

– Но он мертв, а мы идем на Рим, – ответил Гунгайс и впервые вздохнул легко. – Слава богу, Аларих[4] не дочиста его разграбил. И наше счастье, что Аттила дрогнул в последнюю минуту.

– Аттила не забыл Каталаунских полей, – произнес Атаульф. – А Рим… после всех потрясений он еще стоит. Почти вся империя в руинах, но то и дело пробиваются живые ростки. Стилихон, Аэций, Феодосий[5]… Рим похож на спящего великана – когда-нибудь он проснется и…

Гунгайс фыркнул и стукнул кулаком по залитому вином столу.

– Рим мертв, как та белая кобыла, что убили подо мной при взятии Карфагена! Оставалось снять с нее сбрую, и только.

– Когда-то один великий полководец думал точно так же, – сонным голосом произнес Тразамунд. – Между прочим, родом он был из Карфагена, хоть я и не припоминаю его имени. Но римлянам от него досталось на орехи.

– Видать, его разбили, иначе он разрушил бы Рим, – заметил Гунгайс.

– Так оно и было, – подтвердил Тразамунд.

– Но мы-то не карфагеняне, – рассмеялся Гензерих. – И кому тут не терпится погреть руки? Разве не за тем мы идем в Рим, чтобы помочь императрице справиться с ее заклятыми врагами? – насмешливо спросил он и, не дождавшись ответа, буркнул: – А сейчас уходите. Я спать хочу.

Дверь хлопнула, отгородив короля от унылых пророчеств Гунгайса, острот Атаульфа и бормотания старых вождей. Гензерих решил выпить вина перед сном, поднялся на ноги и, прихрамывая (память о копье франка), двинулся к столу. Он поднес к губам украшенный алмазами кубок и вдруг вскрикнул от неожиданности. Перед ним стоял человек.

– Бог Один! – воскликнул Гензерих, совсем недавно принявший арианство и не успевший к нему привыкнуть. – Что тебе нужно в моей каюте?

Король привык сдерживать чувства и быстро оправился от испуга, но пальцы его, будто сами по себе, сомкнулись на рукояти меча. Внезапный выпад, и… Но гость не проявлял враждебности. Вандал видел его впервые, но с первого взгляда понял, что перед ним не тевтон и не римлянин. Незнакомец был смугл, с гордо посаженной головой, кудрявые волосы прихвачены малиновой лентой. На груди рассыпались завитки роскошной бороды.

В мозгу Гензериха мелькнула смутная догадка.

– Я не желаю тебе зла, – глухо произнес гость. Как ни присматривался Гензерих, он не заметил оружия под пурпурной мантией незнакомца.

– Кто ты и как сюда попал?

– Неважно, кем я был. На этом корабле я плыву от самого Карфагена.

– Никогда тебя не встречал, – пробормотал Гензерих, – хотя такому, как ты, нелегко затеряться в толпе.

– Я много лет жил в Карфагене, – произнес гость. – Там родился, и там родились мои предки. Карфаген – моя жизнь! – Последние слова он произнес с таким пылом, что Гензерих невольно отшатнулся.

Roma delenda est [11]. Ветвящееся время. История, которой не было

Roma delenda est [11]

Одной из возможных развилок времени, что не один раз привлекала как беллетристов, так и серьезных ученых, является происходившее в III столетии до н. э. противоборство Карфагена и Рима, вернее– его исход. Немало людей всерьез задавались вопросом: как бы выглядел мир, одержи верх тогда не Рим, а Карфаген?

Как ни странно, но в большинстве подобных реконструкций события развиваются в худшую сравнительно с реальностью сторону.

Объясняется это, скорее всего, исключительно тем, что и до сих пор симпатии большинства историков остаются почему-то на стороне Рима, в то время как к его противнику относятся с предубеждением.

Поминаются к месту и не к месту людские жертвоприношения в финикийских храмах – как будто Рим не знал гладиаторских боев в честь богов.

Можно услышать и утверждение, что Карфаген был не чем иным, как царством золотого тельца, страной презренных торгашей, своего рода янки античного мира, лишенных каких-либо гражданских чувств и озабоченных исключительно собственным благополучием.

Суровый приговор выносит Карфагену английский католический писатель и историк Г.К. Честертон. По его мнению, пуническая цивилизация была ни чем иным, как цивилизацией «изощренных бесопоклонников», где, по его образному выражению, «…рога Сатаны вздымаются не только к звездам, но и к самому Солнцу…»(30,165)

Согласно Честертону, Карфаген воплощал в себе все наихудшее в современном ему мире – слепое поклонение «золоту, насилию и богам, жестоким как звери», этакому культу первичного зла и сил тьмы. Рим же, как он полагал, напротив, воплощал самое лучшее и здоровое, что было на тот момент в античности.

Как полагал почтенный автор детективов о патере Брауне, в случае победы Карфагена, ни много ни мало «хребет мира был бы сломлен» (?!) и, он бы обратился в «бесчеловечный улей»(??).(30,186)

Менее эмоциональные и более объективные оценки Карфагена и его места в истории можно встретить в трудах, как это не покажется странным, самих римлян. Позволим себе привести высказывание видного историографа I в. до н. э. Помпония Мелы: «Пунийцы были мудрым народом, который процветал и в войне и в мире. Они преуспевали в письменности и литературе и в других искусствах, в морском деле, и в военном деле, и в управлении империей» (50,48) [12]

…Прежде всего, наверное, следует дать читателю некоторое, более углубленное представление о том, что представлял собой Карфаген ко времени Второй Пунической Войны.

В Западном Средиземноморье финикийцы впервые проникли приблизительно в конце II тысячелетия до н. э. По некоторым данным, например, Кадис был основан в 1100 году до н. э. (вскоре после Троянской Войны).

По словам римского историка I в н. э. Страбона, «Финикийцы… еще до гомеровской эпохи завладели лучшей частью Иберии и Ливии(Северной Африки-Авт.)…» Первоначально то были, видимо, небольшие торговые посты, или укрепленные селения, жители которых занимались ловлей пурпуроносных моллюсков – собственно, добыча сырья для производства этого драгоценного красителя, и была одной из основных задач финикийских купцов, гнавшей их все дальше и дальше на запад. С течением времени одни колонии такого рода по тем или иным причинам прекращали свое существование, другие все больше и больше разрастались. Ко времени основания Карфагена, вернее говоря Карт-Хадашта, ибо Карфаген – римское название города, а произошло это приблизительно в 825 (по некоторым источникам в 814) году до н. э. в Южной Европе и Северной Африке был уже целый ряд процветающих финикийских поселений. Всего лишь в трех десятках километров от Карфагена стоял достаточно большой и сильный город Утика. Как свидетельствуют хроники, известному библейскому персонажу – тирскому царю Хираму приходилось даже посылать карательные экспедиции, дабы получить с него причитающуюся дань.
(19,124) Однако, именно Карфаген в течение очень короткого времени возвысился над всеми прочими финикийскими поселениями. К тому времени метрополии – Тир и Сидон, уже утратили не только могущество, но и свободу, став частью Ассирии.

Возвышению Карфагена способствовал ряд обстоятельств. Прежде всего, это крайне выгодное географическое положение, на перекрестке морских торговых путей западной и восточной части Средиземного моря. По этой же причине, карфагенский флот мог легко обеспечить контроль над этими путями, что дало возможность находящимся у власти в городе единолично определять – кто будет допущен на них, а кто нет. Кроме того он, в отличие как от метрополии, так и от большинства других финикийских поселений, мог не опасаться угрозы с тыла – опять таки, благодаря своему удобному положению. Дело в том, что Карфаген стоял на полуострове, к тому же дополнительно огражденном со стороны суши грядой высоких труднопроходимых холмов. Не было необходимости строить сложные оборонительные сооружения в большей мере обособлявшие, нежели защищавшие города древности.

И – не забудем – требовавшие на свое создание и поддержание в должном состоянии немалых сил и средств. Достаточно было воздвигнуть надежную стену на перешейке, и можно было не опасаться даже сильного войска, не говоря уже о набегах диких нумидийских племен.

Первым шагом на пути к грядущему величию было объединение ряда бывших финикийских колоний – Гадрумета, Утики, Гиппон-Даирита и некоторых других. Затем, около 665 года до н.э, к союзу была присоединена Малака (город на месте нынешней Малаги), один из старейших городов, основанный примерно в то же время, что и Утика. Карфагенский союз носил черты конфедеративного объединения, в котором все члены имели весьма широкую самостоятельность в делах, представлявшихся главе союза второстепенными.(19,129)

Тут следует уточнить, что о финикийском, семитском характере Карфагена, можно говорить лишь в культурном и религиозном аспектах, но никак не в этническом. Ведь нельзя забывать, что первые поселенцы – тиряне, прибыли на свою новую родину всего на нескольких кораблях, и в дальнейшем, приток людей из метрополии не мог быть сколь-нибудь значительным, из-за крайне ограниченных демографических ресурсов Финикии. Население Карфагена, как и всех иных городов одноименного союза, составляли те, чьими пращурами были осевшие в колонии местные уроженцы (Диодор именует их ливофиникийцами), разноплеменные моряки, торговцы, наемники; и в немалой степени-потомки вольноотпущенников. До нас дошли также сведения о проживавшей в Карфагене многочисленной греческой общине.(13,77)

Довольно быстро Карфаген сосредоточил в своих руках торговлю Средиземномья с северо-западом Европы и Африкой.

Среди карфагенских товаров было оливковое масло и вино, произведения искусных пунийских ремесленников – оружие, ткани, изделия из стекла. В обмен на них из Африки получали золото, слоновую кость, черное дерево, драгоценные камни, звериные шкуры и целебные растения. С севера везли янтарь, серебро, хлеб, соль, рабов и белокожих, голубоглазых рабынь, находивших неограниченный сбыт на рынках Средиземноморья.(97,27) Весьма широко торговал Карфаген различными благовониями, столь ценимыми в древности. Преуспели его мастера и в изготовлении красок из дешевого растительного сырья.

Но два товара приносили оборотистым купцам Карт-Хадашта особо значительную прибыль, поскольку им практически принадлежала монополия на них. Это, уже упоминавшийся пурпур и столь необходимое для изготовления бронзы олово. Контролируя западную часть Средиземного моря, пунийцы прибрали к рукам торговлю как иберийским, так и британским оловом, что весьма способствовало их обогащению. (19,125)

Город быстро рос. Для снабжения его водой был воздвигнут акведук с горного кряжа Зегуан, длинною в 132 км. Подобное сооружение появится в Риме только спустя почти четыре века, при императоре Клавдии. (19,127)

Свою монополию единолично плавать и торговать в западных водах, карфагеняне защищали жестко и бескомпромиссно. По словам александрийца Эратосфена они «…топили в море корабли всех чужеземцев, которые проплывали мимо их страны в Сардинию, или к Геракловым Столпам…». В дополнение к этому они всячески распространяли слухи, о будто бы в изобилии населяющих этот край Ойкумены ужасных чудовищах. (19,129)

Все это в сочетании с достаточно тяжелыми и опасными условиями навигации в тех водах для тогдашних судов, в течение веков отбивало всякую охоту у кого бы то ни было заплывать западнее Сицилии.

При продвижении на Иберийский полуостров карфагенянам пришлось столкнуться с полумифическим Тартессом.(19,125) Этому царству, хотя оно и не имеет прямого отношения к теме разговора, все-таки, по мнению автора, следует уделить внимание. В отношении Тартесса термин «полумифический», употреблен по той простой причине, что сведения о нем удручающе скудны.

Есть сведения, что Тартесс, или, вернее Тартис (именно так именовали его сами жители), был известен финикийцам задолго до греков, еще в середине II тысячелетия до н.э.

Об этой культуре и ее корнях известно удручающе мало. Одни ученые предполагают, что Тартесс – автохтонная культура, в силу каких то особо благоприятных обстоятельств достигшая уровня, более высокого, нежели остальные иберийские племена. Другие склоняются к мысли, что, по крайней мере, первоначальный толчок ей был дан извне. В качестве кандидатов называют, в частности, эгейских пеласгов, критян, карийцев и ликийцев, египтян, хотя последние и не были слишком большими знатоками мореходного искусства и, наконец, атлантов. Часть исследователей высказывали предположение, что Тартесское царство-наследник какой – либо финикийской колонии, быть может, первой в тех краях, по неведомым причинам попавшей под власть местных племен, и ассимилированной ими. При этом, победители, как это часто бывает, в значительной мере усвоили более высокую культуру побежденных. На это как будто указывают и упоминания в библейских текстах, некоего «Фарсиса», с которым Сидон и Тир вели оживленную торговлю, получая оттуда, в основном, свинец, серебро и олово. При этом, в числе товаров упоминаются и обезьяны – еще доныне в районе Гибралтара обитает небольшая популяция пиренейских бесхвостых макак.(19,153) Однако, финикийскому происхождению загадочного царства противоречат в частности, указания Страбона на наличие у тартесситов собственной письменности, и находки археологов, обнаруживших на юге Испании следы богатой и своеобразной культуры. (34, 110) Так или иначе, скорее всего окончательного ответа на вопрос – что представляла из себя цивилизация Тартесса, мы уже никогда не узнаем. Возможно, он сгорел вместе с сотнями тысяч свитков карфагенской библиотеки.

Автор склонен согласится с теми, кто относит культуру Тартесса к чисто иберийским. Вряд ли государство это занимало слишком уж большую территорию; границы, о которых говорится в источниках, могли быть границами области, в которой тартесситы взимали дань с разобщенных племен, или даже того района, на который претендовали их цари. Подобные примеры не редкость в мировой истории. Можно вспомнить, что китайские правители считали себя властелинами всего мира. И потом – разве бы допустило сильное, большое государство чтобы на его территории хозяйничали какие то пришельцы (как мы помним, первые финикийские колонии в этих землях были основаны задолго до Карфагена)? Как бы то ни было, после 600 года до н.э. всякие упоминания о Тартессе исчезают. Царство разгромлено, а его территория вошла в состав карфагенских владений.

Приблизительно около 525 года до н.э. Карфаген начинает активное проникновение за Мелькартовы Столбы на севере и юге. Гамилькон совершил плавание к Британским островам, а Ганнон – вдоль побережья Африки, до нынешней Гвинеи и Камеруна, основав при этом несколько городов, заселенных колонистами из числа карфагенских бедняков.

Это не просто единичные экспедиции – составляются подробные лоции – периплы, с указанием ветров, течений, удобных корабельных стоянок (перипл Ганнона – один из немногих дошедших до нас письменных памятников Карфагена).(34, 102)

С этого времени суда Карт – Хадашта становятся все более частыми гостями в африканских водах.

Пунийцы не раз посещают Азорские острова, вновь открытые только в XV веке от рождества Христова, их «круглые» корабли доходят до земель фризов, и, возможно, даже до Скандинавии. Ряд исследователей обратили внимание на сходство в силуэтах норманнских драккаров и финикийских кораблей.

В Италии их дела идут также весьма неплохо. Карфагеняне заключают взаимовыгодный союз с этрусками, с помощью которых завоевывают острова Ивису и Сардинию, начинают проникновение на Сицилию. Это заняло примерно двадцать лет – с 550 по 530 годов до н.э. (19,156)

Но в целом Карфаген мало занимали италийские дела. И Рим очень долго не воспринимался ими как потенциальный противник. Да и трудно было предполагать возвышение этого заурядного латинского полиса, не раз терпевшего поражения от соседей, в том числе и от союзных пунийцам этрусков. В конце V века до н.э его едва не уничтожили галлы, а спустя сто шестьдесят лет Рим с трудом устоял (не без помощи, как уже говорилось, Карфагена) против не слишком многочисленной эпирской армии.

По мере усиления Рима ему стали уделять больше внимания. В 384 году до н.э. Карфаген и Рим заключают договор, по которому римским судам запрещается посещать воды западнее Прекрасного мыса (мыс Фарина на побережье нынешнего Туниса), за исключением случаев, когда их вынудила к этому стихия, или неприятель. Карфаген в свою очередь, брал на себя обязательство не причинять вреда Риму и его союзникам. (19,167)

Но проходит чуть более ста лет, и все меняется.

Рим подчинил себе некогда грозных этрусков(причины упадка этой, прежде великой и своеобразной цивилизации -тема отдельного разговора).

В различной силы зависимость от него попадает большинство государств и племен Италии. Наконец, амбиции римского сената распространились и за пределы полуострова. Столкновение между двумя державами стало неизбежным. Яблоком раздора стала Сицилия, где римляне первоначально выступили заступниками греков.

Разразилась Первая Пуническая война длившаяся двадцать три года, с 264 по 241 год до н.э. Военное счастье не благоприятствовало Карфагену – уже в первый год войны римляне наносят тяжелое поражение карфагенянам и их союзникам сиракузянам (вскоре после этого сиракузский тиран Гиерон II переходит на сторону Рима) Еще через три года римский флот выигрывает сражение при Милах, имея на десять кораблей меньше, чем пунийцы. Поражение тем более обидно, что Рим создал флот уже в ходе войны. До того Вечный город не располагал даже небольшим числом кораблей, а для морской службы привлекал союзников – южно-италийских греков. Успех окрыляет квиритов, и армия консула Регула высаживается на африканском побережье. Карфагеняне без особого труда разбивают ее.

Война длится долгие годы, с переменным успехом. На какое-то время инициатива опять переходит к пунийцам, но в 240 году, в битве у Эгатских островов Карфаген навсегда утрачивает господство на море. В следующем году карфагенский суффет Гамилькар(Абд-Мелькарт) вынужден подписать мир, по которому карфагеняне оставляют Сицилию, освобождают всех пленных, и сверх того выплачивают огромную контрибуцию.(14, 346)

Поражению Карфагена способствовало одно обстоятельство.

Рим был государством достаточно примитивным сравнительно с пунийским. Но именно архаичность социума совершенно неожиданно сослужила добрую службу квиритам. Основную массу населения составляли свободные крестьяне, проходившие службу в легионах, и Рим располагал значительным количеством более-менее подготовленной живой силы. В то же время основу карфагенской армии составляли наемные контингенты. Богатства пунийской державы привлекали на ее сторону лучших воинов со всего известного мира. До тех пор, пока Карфагену противостояли такие же наемники греческих полисов юга Италии, или племенные ополчения иберов и ливийцев, его армия была непобедима. Но в противоборстве с Римом проявились все слабые стороны наемного войска. Рим располагал огромным резервом обученных воинов, в то время как Карт-Хадашт чем дальше, тем больше испытывал затруднения с комплектованием армии.(14, 344) В определенной мере повторилась ситуация противостояния Македонии и Эллады за век до описываемых событий, когда развитые рабовладельческие полисы проиграли войну с северными соседями именно благодаря многочисленному крестьянскому ополчению македонян.

Вскоре после окончания войны вспыхивает потрясший державу до основания мятеж наемных войск, поддержанный соседними племенами, и даже, на первых порах, городами Карфагенского союза. Он длился почти три года, и был с трудом подавлен Гамилькаром. Воспользовавшись последствиями вышеупомянутого бунта, Рим в скором времени завладевает Сардинией и Корсикой, в то время носившей название Алашия. Сицилия, за исключением клочка земли на юго-востоке, где правят ставшие покорными римскими вассалами Сиракузы, тоже превращена в провинцию.

Между первой и второй войнами проходит более двух десятков лет.

Все эти годы, Карфаген исподволь восстанавливает пошатнувшееся могущество.

И вот наступает 241 год, когда во главе Карфагена становятся сыновья Гамилькара – Ганнибал и Газдрубал. И начинается Вторая Пуническая.

Ганнибал, во главе насчитывавшей порядка восьмидесяти тысяч человек армии, двинулся из Иберии на Апеннины.

Не будем останавливаться на подробностях этого тяжелейшего марша через зимние Альпы, растянувшегося не на один месяц, в ходе которого еще приходилось сражаться с враждебными племенами. Но вот войско вступило в Италию. И почти сразу, в двух битвах – при Требии, и у Тразименского озера, уничтожены почти полностью две армии, спешно снаряженные римлянами.

С востока Риму угрожают флоты иллирийского царя Скердиледа, и македонского государя Филиппа V. Рим поставлен перед реальной угрозой смертельной для него войны на два фронта.(19,205)

Наконец, осень 216 года – величайший триумф Ганнибала – Канны.

Почти все войско консула Варрона полегло на поле битвы, – только сенаторов пало 80 человек. При этом потери Ганнибала десятикратно меньше римских. А ведь у Ганнибала было около семидесяти тысяч воинов, против примерно девяноста у римлян, и многие бойцы в его войске не имели даже щитов.(14, 364)

Как никогда Карфаген близок к победе; колеблющиеся чаши весов вот-вот окончательно опустятся, под тяжестью меча сына Баала. [13] Казалось, еще одно маленькое усилие – и Рим исчезнет навсегда с лица земли.

На военном совете в Каннах обсуждается вопрос о дальнейших действиях. В конце концов суффет соглашается с мнением большинства, и решает отложить поход на вражескую столицу. Армия уходит в союзную Капую. Сам еще не зная того, великий полководец подписал приговор и самому себе, и горячо любимому городу.

С этого момента судьба окончательно отвернулась от Карфагена.

Пока армия их страшнейшего врага отдыхает в благодатной Капуе, постепенно оправившиеся от недавнего ужаса римские сенаторы начинают активно действовать. Помня о Тразимене и Каннах, римляне стараются избегать крупных сражений, предпочитая наносить мелкие уколы. Одновременно они ставят в строй всех, кто только может держать оружие, собрав почти двухсоттысячную армию. С помощью тайной дипломатии активно расшатывается антиримская коалиция.(14, 371)

Одни союзные Карфагену города переходят на сторону римлян, другие уничтожены. Шаг за шагом Ганнибал отходит к югу… Новая напасть – чума выкашивает треть карфагенского войска.

В 211 году пали Капуя и Сиракузы (именно тогда погиб знаменитый Архимед). Флот, посланный Македонией весь уничтожен, иллирийцы также разрывают союз с Карт-Хадаштом. Наконец – самоубийственная глупость и зависть карфагенских правителей к великому соотечественнику приводит к тому, что он почти не получает помощи. Римляне вновь, как три десятка лет назад, высаживаются в Африке. У города 3амы терпит жестокое поражение прежде непобедимый Ганнибал. В 202 г до н.э. Карфаген подписывает мир. Он лишается всех своих владений в Испании, ему запрещено иметь флот, кроме десятка сторожевых судов, и даже боевых слонов. (44, 174)

Немалая часть его африканских владений достается бывшим нумидийским союзникам, вовремя перешедшим на сторону Рима.

Это был конец, хотя последний акт драмы будет сыгран только полстолетия спустя.

К тому времени Рим стал господином почти всего Средиземноморского мира. Поглощена Цизальпийская Галлия. Разбита прежде непобедимая македонская фаланга и Македония, а с ней и вся остальная Греция стали римскими провинциями.

…Когда римские войска подошли к стенам Карт-Хадашта, жителям его был предъявлен ультиматум, в числе требований которого, было – покинуть город, и впредь селиться не ближе двадцати семи километров от моря. В этом случае им великодушно было обещано сохранить их государство, разумеется под контролем победителей. Карфагеняне, готовые согласится почти со всеми пунктами ультиматума, отвергли это требование. Они очень любили свой город. (19,210)И началась последняя – Третья пуническая война. Война мировой империи против одного единственного города. На сторону Рима перешли все прежние союзники Кафагена во главе с Утикой. Впрочем, трудно их осуждать – пословица, что сила солому ломит, была актуальна во все времена. Рим активно поддерживала Нумидия. [14]

И несмотря на все это, война длилась три года. Война – и это было ясно с самого начала всем, без надежды, даже без тени ее, на победу, даже просто на пощаду. И тем не менее жители Карт-Хадашт вступают в нее, с самого первого дня зная, что обречены. Немного найдется в истории примеров подобного мужества. [15]

Итак, попробуем реконструировать возможное развитие событий, в случае, если бы военное счастье оказалось бы на стороне Карфагена.

Вернемся в 216 год до н.э., или 538 год от основания Рима, ко дням, последовавшим сразу за битвой при Каннах. Путь к вражеской столице практически открыт, войск у Рима, по сути дела не осталось. Перед Ганнибалом, как мы помним, стоит дилемма: или немедленно идти на ненавистный Рим или, действуя, как кажется многим, наверняка, вначале дать отдых своим воинам, подтянуть резервы и только потом добить врага окончательно. На военном совете большая часть военачальников высказываются за второй вариант, однако суффет все еще не принял решения.

Наконец, после долгих тщательных размышлений, взвесив все за и против, полководец, несмотря на возражения большинства соратников, отдает приказ – продолжать наступление.

Армия Ганнибала подходит к стенам Рима, и берет его в кольцо. Панический клич первых месяцев войны – «Ганнибал у ворот!» превращается в констатацию факта.

Многие союзники Рима, и без того колеблющиеся, поспешили перейти на сторону пунийцев, окончательно уверовав в непобедимость Ганнибала.(30, 188) Присылают воинов даже прежде покорные потомкам Ромула этруски. Со стороны Адриатического моря подходят высадившиеся на побережье македонские войска, поддерживаемые иллирийскими отрядами. Ганнибал освобождает и вооружает италийских рабов – подобным образом поступал его отец во время войны с наемниками. Солдат его воодушевляет надежда на богатую добычу. Наконец, и сенат Карт – Хадашта, видя реальную возможность раздавить врага навсегда, несмотря на заседающих в нем многочисленных противников рода Баркидов, откликается на настойчивые просьбы суффета и выделяет золото и продовольствие, необходимые для армии.

Одновременно пресекаются попытки римских военачальников собрать войска с тем, чтобы деблокировать Рим. Бывшие римские союзники опустошают вражеские колонии, созданные на отобранных у них землях, таким образом лишая еще сражающиеся легионы материальных, а главное – людских ресурсов.

Армия Сципиона в Иберии скована действиями Газдрубала и не в состоянии прислать даже небольшого подкрепления.

Рим обречен – как уже было сказано, после Канн в Италии не осталось боеспособных войск. Спасения ждать неоткуда. [16] Тщетно квириты молят Юпитера о заступничестве, тщетно вопрошают авгуров и приносят многочисленные жертвы.

Наконец, подготовка к штурму завершена, и в один из осенних дней 216 года до н.э. армия Ганнибала идет на приступ римских стен.

Несмотря на отчаянное сопротивление обороняющихся, в число которых вместе с мужчинами, встали женщины, старики и дети, пунийцы, пусть и ценой огромных потерь, захватывают город. Через несколько дней падет последний оплот защитников города – Капитолийский холм.

Вскоре взяты последние, ожесточенно сопротивляющиеся римские крепости; находящиеся в Испании войска также полностью разгромлены и пленены.

Ганнибал, с полного согласия властей Карфагена и одобрения союзников, принимает решение навсегда уничтожить Рим. Неизвестно, были бы произнесены по этому поводу слова: «Рим должен быть разрушен», вошли бы они в историю, стали бы цитируемы потомками к месту и не к месту – но то, что они означают, исполнено со всем возможным старанием.

Остатки «Вечного города» сжигают и разрушают, оборонительные сооружения сносят, а место, где он стоял, перепахивают, символически бросая в землю соль, дабы даже трава не росла на месте, где стояли стены самого упорного врага пунийцев. Уцелевшие жители обращены в рабов, а владения частью отошли принимавшим участие в войне на стороне Карт-Хадашта италийским государствам, частью обрели независимость. Земли, непосредственно прилегающие к бывшему Риму, объявляются неприкосновенными. Отныне больше никогда на этом месте не будет человеческого жилья. [17]

С триумфом (впрочем, слову этому уже не суждено войти в языки многих народов), в ореоле славы победителя главного врага пунийцев, угрожавшего самому существованию державы, спасителя отечества, с богатой добычей Ганнибал возвращается в Карт-Хадашт. Коротко скажем о возможной дальнейшей его судьбе. Как известно, олигархи всегда с подозрением относились к этому выдающемуся человеку в конце концов, в нашей реальности, чтобы свергнуть его обратились к римлянам за помощью. Однако не так просто бороться с победителем смертельного врага Карфагена, ставшим необыкновенно популярным в народе, и за которым, вдобавок, стоит преданное ему войско. К тому же и среди высшего сословия насчитывается немало его сторонников. После долгих, запутанных интриг Ганнибала, сохранившего, правда, должность суффета, с почестями отправляют куда-нибудь подальше от столицы, например в Испанию, под тем благовидным предлогом, что необходимо продолжить завоевание полуострова.

Разгром и уничтожение Римского государства совершенно меняет обстановку не только на западе Средиземноморья, но и во всем бассейне и, разумеется, совершенно меняет все дальнейшее развитие сначала Европы, а затем, само собой, и всего остального мира. (13,79)

Как ни странно, можно встретить и суждение, что никаких принципиальных изменений бы не произошло, и Карфаген, в общем и целом, взял бы на себя роль Рима. По мнению видного советского историка Г. Федорова-Давыдова «история человечества практически ничего не почувствовала бы», разве что в Испании и Южной Франции говорили бы на языке, происходящем от пунического, подобно тому, как нынешние языки тамошних жителей происходят от латинского(16,Т2,39). Сходной точки зрения придерживается и В. С. Поликарпов. Согласно ему, в Европе и Азии возникла бы, на месте Римской, Карфагенская Империя, может быть, организованная на несколько других принципах.(13,75)

Примерно также считал и автор одной из лучших биографий Ганнибала – И.Ш Кораблев. По его мысли, целью пунийцев было «создание „мировой“ державы, которая бы охватила всю известную ойкумену, с центром в Карфагене». (44,179)

Автор думает совершенно иначе, и попробует доказать свою точку зрения ниже.

Прежде всего рассмотрим вопрос – мог ли Карфаген пойти по пути Рима в деле строительства мировой империи? Как представляется, на него можно дать вполне уверенный отрицательный ответ. Данный вывод можно без особого труда обосновать как всем предыдущим характером развития пунийской цивилизации, так и основными целевыми установками политики карфагенского правящего класса.

Прежде всего, Карфаген вовсе не привлекает идея завоевания Италии, как это утверждает, например, Поликарпов, тем более, что для этого потребовалась бы новая война– на этот раз уже со своими вчерашними союзниками. Совсем другое дело Сицилия. Именно за право обладания этим богатейшим островом, как мы помним, и началась первая война меж Карфагеном и Римом. Остров становится безраздельным владением пунийцев. Этруски хотя и восстановили свою государственность, уже не в состоянии вести хоть в какой-то степени самостоятельную внешнюю политику и фактически переходят под протекторат Карфагена.

Остальная Италия очень быстро погружается в хаос междоусобиц, больших и малых войн между образовавшимися здесь после исчезновения Рима небольшими государствами. При этом, пунийцы, наученные горьким опытом, бдительно следят, чтобы на Аппенинах не появился потенциальный конкурент.

И, разумеется, практичные жители Карфагена не забывают обеспечить себе режим наибольшего благоприятствования в коммерческих делах на италийских землях. Вместе с тем Карфаген не склонен оставлять в беде своих союзников по общей борьбе. Например, когда через сто лет после Ганнибала, в Италию вторгаются многочисленные германские и кельтские племена, пунийцы активно помогает отразить нашествие.

Карфаген не стремится, как это делал Рим, навязать свою политическую структуру народам контролируемых территорий. Избран несколько другой путь достижения политического и экономического господства. Карфаген осуществлял лишь, своего рода, верховный протекторат над ними, имеющий цель извлечения наибольших материальных выгод. Заключаются договоры с местными племенами, в соответствии с которыми пунийцы получают право свободной торговли на этих территориях, доступ к их рудным богатствам, права покупать землю и создавать латифундии и т.д.(13,79)

Но все внутренние дела остаются на усмотрение местной аристократии, которой оказывается заметное уважение.

Можно вспомнить, что уже Ганнибал и Газдрубал вступили в брак с дочерьми иберийских племенных князей (44,32).

Это были по всей видимости чисто политические союзы, обусловленные текущим моментом, но все же этот факт свидетельствует о достаточно высоком, в глазах карфагенян, статусе туземной знати.

Во всяком случае, ничего подобного бракам между высшими римскими аристократами и представительницами иноплеменной верхушки, в истории не было зафиксировано почти до самого конца империи. Такое было просто немыслимо. Одним из пунктов обвинения, выдвинутых Октавианом перед сенатом против Антония, была его официальная свадьба с Клеопатрой (на что не решился даже Цезарь).

Если подбирать аналогии, то колониальная политика пунийцев схожа не с римской, а с той, которую вели уже в новое время Венеция и Генуя, предпочитавшие держать под контролем торговые пути и порты, избегая больших войн, и не стремясь к захвату как можно большей территории любой ценой.

В конце III-начале II века до н.э, Карфаген вполне мог бы вмешаться в разгорающуюся в Греции борьбу греков за освобождение от власти македонян. Не вооруженной силой – деньгами, оружием, может быть, дипломатической помощью. Но только если бы имел достаточно веские основания выступить против своего бывшего союзника.

Война вообще не слишком популярный у властей старинного купеческого полиса метод решения проблем. Во внешней политике карфагеняне предпочитают действовать проверенным методами, знакомыми еще их финикийскими предками.

Это подкуп, интриги, и – не в последнюю очередь – пиратские эскадры, разоряющие берега чем – либо не угодивших ему стран.(19,57)

Но в целом, восточное направление, как и прежде, не слишком занимает карфагенских олигархов. Гораздо больше их интересует Африка, с ее не поддающимися исчислению богатствами и, притом, практически полным отсутствием конкурентов в лице хоть каких-нибудь, пусть даже и плохоньких государств.

Проникновение осуществляется двумя путями – морем, путем, проложенным еще несколькими столетиями раньше Ганноном, и по суше – древними караванными тропами Сахары, также неплохо знакомыми Карт-Хадашту.

С этой целью карфагеняне развивают добрососедские и взаимовыгодные отношения с царством берберского народа гарамантов (предков нынешних туарегов) в Центральной Сахаре.

Гараманты доставляли из тропической Африки к побережью рабов, драгоценные камни и страусовые перья. Весьма большой доход приносит соль, добываемая в сахарских копях и озерах.

Морем карфагеняне продвигаются все дальше на юг, до экваториальных областей Африки и за экватор. Купцы, в поисках рабов слоновой кости, золота, и других даров Черного континента ведут свои корабли к устью Конго и к берегам нынешней Анголы, доходя даже до южной оконечности Африки.

На противоположном – северном направлении, дела Карт-Хадашта также идут довольно успешно.

В поисках новых рынков карфагеняне организовывают все новые крупные морские экспедиции. Их корабли пристают к берегам Арморики – нынешней Бретани, Белгики, проходят Ла-Манш и Северное море, добираясь до устья Рейна и Эльбы, осваивают Балтийское море. Карфагенские купцы являются частыми гостями в землях скандинавов, балтов, эстов, привозя из восточной Прибалтики так ценимые в древности янтарь и меха.

Создаются все новые колонии в Северной Испании и на Британских островах, превращающиеся в центры торговли с севером Европы и Ирландией. При этом карфагеняне не стремятся к полному подчинению всех этих территорий, как в нашей истории действовали римляне; колонизация, скорее, напоминает греческую, при которой собственно пунийская территория обычно ограничивается пределами города, и ближайших окрестностей.

Пуническое влияние распространяется все шире среди народов западной части Средиземного моря.

Наряду с ливофиникийцами появляются иберофиникийцы и кельтофиникийцы, как в нашей истории появились, скажем, галло-римляне. Финикийская культура и религия приобретают немало приверженцев в Испании (55,81). И возникшая иберийская письменность так же берет за основу финикийский алфавит.

Нумидия, где карфагенское влияние все более укрепляется, становится даже не союзником, а вассалом. Пунийский язык приобретает статус государственного, знать вовсю подражает нравам и обычаям северного соседа.

Ядро карфагенских вооруженных сил составляют союзные берберы. Ведь во время сражения при Каннах в армии Ганнибала состояло на службе около двенадцати тысяч выходцев из этих мужественных племен. Они находились на направлении главного удара, и их действия решили исход сражения.

Вассалом Карфагена становится и его давний греческий конкурент – Массилия (нынешний Марсель). Через нее осуществляется торговля с галлами и германскими племенами, через нее они знакомятся с карфагенской и греческой культурой.

Карт-Хадашт мог бы – если бы счел целесообразным, подчинить себе и лежащие к востоку от Туниса полисы Киреаники, причем сделал бы он это не прибегая к оружию – одной только силой своего влияния, неизмеримо возросшей.

Развиваются и набирают силу синкретические [18] процессы. Пунические боги постепенно все больше отождествляются с греческими, египетскими, италийскими, иберийскими. Еще в договоре, заключенном между Ганнибалом и македонским царем Филиппом V, клятва со стороны карфагенян содержит имена не только пунийских, но и соответствующих им греческих богов.(13,77)

Можно предположить, что религия карфагенян постепенно смягчалась бы, исключив из практики человеческие жертвоприношения, если и не в догматах, то явочным порядком.

Экономически Карфаген остается вне конкуренции. Из африканского золота и испанского серебра чеканится монета, обращающаяся на пространстве всего Средиземноморья и даже за его пределами. Торговые связи карфагенских купцов протягиваются буквально во все концы известного мира – от Южной Африки до Индии, и от Скандинавии и Балтики до скифских степей, и даже до Китая. (13,84)

Необыкновенно продуктивное сельское хозяйство позволяет Карфагену сосредоточить в своих руках торговлю продовольствием едва ли не во всем Средиземноморском бассейне. Сицилия становится мировой житницей.

Как известно, именно пунийцы завезли в Северную Африку оливки и виноград, которые распространились по всему Магрибу и попали в Испанию, где, как известно, хорошо прижились и выращиваются до сих пор. Из Древней Финикии сюда пришло искусство террасирования холмов и поливного земледелия.

Чтобы дать читателю представление – насколько высокоразвитым и продуктивным было карфагенское сельское хозяйство, достаточно привести две цифры: после Второй Пунической войны Карфаген в течение одного года поставил в Рим в качестве контрибуции 500 тысяч александрийских центнеров пшеницы и 300 тысяч центнеров ячменя, и это не привело ни к малейшим затруднениям в снабжении продовольствием местного населения.(104)

От поставок хлеба из карфагенских владений во многом зависят города Греции и Италии, и пунийцы, разумеется, не упускают возможность при случае воспользоваться этим фактором как дополнительным рычагом политического давления.

Развивается культура. В Карфагене существует немало библиотек, где собраны книги на языках всех народов Средиземного моря. В них можно найти и отчеты о морских путешествиях, сочинениями историков, труды по философии, среди которых почетное место занимают сочинения Газдрубала Клитомаха – широко известного пунийского философа, прославившегося далеко за пределами своего родного города, и возглавлявшего одно время философскую школу не где-нибудь, а в Афинах(16,Т2,412). Повсеместно за пределами пунийских земель ценятся учебники по агрономии Гамилькара и Магона, причем последний составляет 28 томов.

Пунийцы активно впитывают все ценное, что создано другими народами, прежде всего эллинами.

С течением времени Карфаген испытывает все большее воздействие греческой культуры. Можно вспомнить, что даже суровый монотеизм и этническая замкнутость древних евреев не смогли воспрепятствовать проникновению в их среду греческого влияния и эллинизации значительной их части. Тем более не может устоять перед обаянием высокой культуры Эллады Карфаген, с его открытостью и терпимостью. Вместе с тем, в основе своей цивилизация его остается все же финикийской, и греческое влияние не становится определяющим.

Благодаря царящим в его стенах свободомыслию и толерантности, Карт-Хадашт притягивает ученых со всего античного мира.

Вспомним, например, что афинский астроном Аристарх Самосский, выдвинувший идею, что Солнце не божество, а шар раскаленной материи, и создавший первую гелиоцентрическую систему мира, был обвинен в безбожии, и был вынужден бежать из родного города. (52,147)

Можно предположить, что люди, высказывавшие аналогичные идеи без труда смогли бы найти себе убежище в прагматичном и веротерпимом Карфагене.

Больших успехов достигает медицина – ведь в Карфагене не действует религиозный запрет на анатомическое исследование человеческого тела, характерный для греческого мира.

Вообще, говоря о судьбе науки в Карфагене, следует обратить внимание на одно обстоятельство. Как известно, наука античного мира была обычно весьма далека от реального применения результатов своих поисков.

Из греческих ученых, пожалуй, только один Архимед активно пытался использовать науку для практических нужд.

Римляне также весьма мало интересовались техникой, предпочитая захват двуногих «средств производства» на войне.

А в условиях, когда римского влияния нет, не исключено, что соединение эллинской науки с финикийским практицизмом способствовало бы значительному техническому прогрессу уже в то время.

Кроме средиземноморского, имеет место заметное африканское влияние. Африканцы и потомство от смешанных браков с ними составляют немалую часть жителей. (При раскопках могильников на месте Карфагена, были найдены многочисленные скелеты негроидного типа.)(13,79)

Уже к концу III – началу II века до н.э. Карт – Хадашт становится крупнейшим экономическим, политическим и культурным центром средиземноморского мира, затмив собой древние Афины и молодую Александрию.

В это же время на востоке Средиземного моря продолжается противоборство эллинистических монархий, где правят династии потомков приближенных Александра Македонского – диадохов.

Наиболее сильным из них является Сирия, управляемая наследниками Селевка Никантра и владеющая обширными территориями в Месопотамии и Аравии.

Держава Селевкидов претендует на полную гегемонию в регионе, но сама оказывается подточенной внутренними смутами, самая долгая из которых – война Маккавеев, которым на определенном этапе оказали содействие римляне. В нашей истории она привела к образованию независимого Израильского царства. В данном варианте событий иудейские повстанцы, лишенные поддержки извне, разбиты, но их борьба приближает крах одной из сильнейших эллинистических монархий.

Между тем, на востоке от ее границ возникает и поднимается могущественное Парфянское государство. В отсутствии Рима и при полном равнодушии Карт-Хадашта, оно без особого труда поглощает Сирию и большую часть Малой Азии – Пергам, Каппадокию, Вифинию, Фригию, раздвигая свои границы до пределов бывшей Персии Ахеменидов. Позже с помощью киликийского флота, к Парфии присоединен и Кипр. (68,Т3,346)

Затем приходит черед Египта, и примерно в то же время, когда в нашей истории он превратился в римскую провинцию, в Александрии усаживается наместник ктесифонских царей.

Таким образом, парфянским оказывается все юго-восточное Средиземноморье.

Присоединение этих обширных богатых и многолюдных земель, в которых господствует греческая культура, кроме всего прочего способствует дальнейшей эллинизации самой Парфии, меняя ее дальнейшую судьбу.

Если в нашей реальности к власти пришла, в конце концов, национальная персидская династия Сасанидов, превратив Парфию в Иранскую империю, то в данном случае эллинизм мирно завоевывает большую часть населения, во всяком случае – верхи и горожан.

…Примерно к началу первых веков нашей эры иберийские народы, достаточно окрепнув, изгоняют карфагенян с полуострова. Карфагенские колонии на побережье захвачены, богатые рудники также перешли под контроль местных правителей. Вдобавок, иберы создают внушительный флот, что позволяет им угрожать торговле со странами за Гибралтарским проливом. Пунийцы, разумеется, всеми силами пытаются вернуть утраченное, но вряд ли судьба послал бы им второго Ганнибала. К тому же, значительная часть иберов прошла хорошую воинскую школу в армии самого Карфагена, ведь с III века до н.э. они составляют едва ли не большую часть сражающихся под его знаменами наемников. Однако почти вся Северная Африка, Сицилия, Сардиния и Корсика, вместе с Балеарскими островами остаются карфагенскими. И по сию пору там говорят на пунических языках, (сегодня на подобном языке говорят мальтийцы). Что же до африканских колоний Карт-Хадашта, то со временем вокруг них могла сформироваться особая цивилизация, подобно тому, как через полторы тысячи лет, на востоке Африки, на основе арабских поселений, возникла афро-мусульманская культура суахили.

Наконец, нельзя не упомянуть о двух замечательных, своеобразных цивилизациях, которые, несомненно, возникли бы при отсутствии римской экспансии. Это кельтская на западе и фракийская – на востоке Европы.

И галлов, и фракийские племена (даков, гетов, медов) всегда принято было считать не более чем варварами.

Между тем, мнение это целиком обязано своим существованием тому, что в сочинениях римских и отчасти греческих историков и кельты, и фракийцы предстают не более чем темными, донельзя примитивными дикарями. Однако это далеко не так. В данном случае, как это не раз бывало, победители не упустили случая лишний раз растоптать побежденных.

Именно кельты первыми на европейском континенте научились выплавлять железо. Мало кто знает, что именно кельтская сталь долгое время шла на знаменитые римские мечи. Изделия кельтских ремесленников славились по всему Средиземноморью (до сей поры они поражают археологов удивительным мастерством исполнения и отделки).(107,201) Можно также вспомнить, что горное дело у кельтских племен стояло на уровне, недосягаемом для остальной Европы, а их корабли незадолго до нашей эры превосходили римские аналоги.(19,284)

Только в ходе Галльских войн Цезаря, его легионеры уничтожили 800 городов, иные из которых по размерам были сопоставимы с тогдашним Римом. Быть может, города эти по своей роскоши и убранству значительно уступали античным. Но ведь не будем забывать, что и сам Вечный город еще при императоре Августе (как следует из его собственных слов) был в основном глинобитным и кирпичным, а лучшими архитекторами почти все время существования Римской Империи оставались греки. (107,88)

В качестве иллюстрации к данному тезису, можно, например, указать на то что добыча, взятая римлянами в Галльских войнах была столь велика, что позволила Юлию Цезарю выплатить каждому из своих почти ста тысяч легионеров по двадцать четыре тысячи сестерциев.(33,91) В нищих деревушках первобытных общинников – именно так в глазах большинства читателей наверняка выглядела дикая Галлия, куда Рим принес свет цивилизации, такую добычу просто неоткуда было бы взять. [19]

И если римлянам все же удалось относительно быстро, хотя и не так уж легко и просто покорить кельтов, то достигнуто это было практически исключительно благодаря непреодолимой разобщенности и многолетнему соперничеству между многочисленными племенами Галлии и Британии, чем и не преминули воспользоваться римляне, используя одни племена и кланы против других.

И с неизбежностью в галльских землях в первые века нашей эры возникают несколько больших государств, сформировавшихся на основе племенных союзов. Быстро усваивая все полезное от финикийцев, греков, а в Цизальпийской Галлии – от италиков и этрусков, кельты создают весьма высокоразвитую цивилизацию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Республиканская партия Деленда Эст — Оплот

Катон Старший Предписал злейшему врагу Рима быть строгим. Каждую речь он заканчивал этим исключительным императивом: Carthago delenda est — Карфаген должен быть разрушен. Пока, наконец, не стало.

Теперь у американской демократии появился более смертоносный противник. Независимо от идеологии, нашим императивом должно быть политическое уничтожение сегодняшней Республиканской партии. А до тех пор все остальное — попытки реформировать Республиканскую партию; создание третьей стороны; или воображать золотую середину в политическом центре — опасные отвлекающие факторы.

Патологии Республиканской партии слишком глубоки, чтобы медлить. Их самое яркое проявление — всего лишь симптом: порабощение партии опасным, нестабильным, фанатичным и нигилистическим нарциссом, одержимым автократической тягой, презрением к закону и ядовитым пренебрежением ко всем другим людям, воплощенным в его убийственном пренебрежении смертельной пандемии, в результате которой напрасно погибло более полумиллиона американцев, а затем из-за его подстрекательства и удовольствия от смертоносного нападения на наш Капитолий экстремистов, воспламененных его ложью и полных решимости удержать его у власти.

Вот в чем суть: все, что ядовито в Трампе, и многое другое, определяет сущность Республиканской партии — и было бы, если бы он исчез завтра.

Сегодняшняя Республиканская партия привержена расизму, сексизму, нативизму, культурному реваншизму, фундаментализму, экстремизму и авторитаризму. Он презирает науку; подрывает управление; и заново изобретает реальность. Его лидеры занимаются показной ложью.

Он сводит «консерватизм» к ретроградному трайбализму, пропитанному страхом и гневом. Его крыло в Конгрессе существует для удовлетворения доноров. У него нет последовательной политики или цели, кроме сохранения своей власти посредством правления меньшинства.

Короче говоря, это экзистенциальная угроза нашему выживанию как плюралистической демократии.

Кроме того, я глубоко им восхищаюсь.

А если серьезно, не нужно быть левоцентристским демократом (как и я), чтобы понять, что Республиканская партия представляет силы более фундаментальные и, следовательно, менее преходящие, чем позволяет сосредоточение внимания на Трампе.

Белые, штурмовавшие Капитолий, были одержимы первобытной яростью, широко распространенной на базе. Опрос, проведенный сразу после 6 января, показал, что 45 процентов республиканцев поддержали их нападение — немного больше, чем тех, кто выступил против. Последующие опросы показали, что республиканцы меньше поддерживают нападение мафии, но удобно возросла готовность поверить странным заявлениям о том, что его спровоцировали левые провокаторы.

Зловещий отказ Республиканской партии от демократических норм — или объективной ответственности — коренится в расовых и этнических тревогах, воплощением которых был Трамп. После того, как его опрос республиканцев в 2020 году показал, что большинство из них согласны с утверждением о том, что «традиционный американский образ жизни исчезает так быстро, что нам, возможно, придется применить силу, чтобы спасти его», политолог Ларри Бартелс пришел к выводу: «Этнический антагонизм» — это «этнический антагонизм». мощнейший фактор, связанный с готовностью прибегнуть к силе для достижения политических целей».

Эта враждебность по отношению к «другим», утверждал политолог Роберт Пейп, мотивировала повстанцев. New York Times резюмировал его выводы: большинство участников прибыли из местностей, «охваченных опасениями, что права меньшинств и иммигрантов вытесняют права белых людей в американской политике и культуре» — опасения, которые могут усиливаться, «по мере того, как страна продолжает движется к тому, чтобы стать нацией большинства и меньшинства, а правые СМИ продолжают разжигать страх перед Великой заменой».

Это свидетельствует о всепроникающей расовой неприязни, которая стала отличительной чертой республиканского электората. После выборов 2016 года трое политологов изучили 37-процентное преимущество Трампа среди белых, не имеющих высшего образования. «Очень малую часть этого разрыва, — заключили они, — можно объяснить экономическими трудностями, с которыми сталкиваются менее образованные белые. Скорее, большая часть разногласий связана с сексизмом и отрицанием расизма».

Это открытие квадратов с опросом, проведенным прошлой осенью Республиканским институтом исследования общественной религии (PRRI), для которого Fox является основным источником новостей: 91 процент выступил против движения Black Lives Matter; 90 процентов считали, что убийства полицией чернокожих — «единичные инциденты»; и 58 процентов, что белые «часто» становятся жертвами расовой дискриминации.

Двоюродный брат расизма, нативизм, пронизывает еще один приток антидемократических настроений: внутреннюю оппозицию иммиграции внутри республиканской базы, все более опасающейся «Великой замены». Перед промежуточными выборами 2018 года Лаура Ингрэм из Fox предупредила зрителей о том, что «в Палате представителей доминируют демократы, которые хотят заменить вас… . . с недавно амнистированными гражданами и постоянно растущим числом цепных мигрантов».

В 2021 году эта ксенофобия с нулевой суммой быстро дает метастазы. Такер Карлсон из Witness Fox: «Демократическая партия пытается заменить нынешний электорат. . . с новыми людьми, более послушными избирателями, из стран третьего мира. . . . Каждый раз, когда они импортируют нового избирателя, я лишаюсь избирательных прав в качестве нынешнего избирателя».

Риторически сенатор Рон Джонсон задается вопросом, хотят ли демократы «переделать демографию Америки, чтобы гарантировать… . . что они останутся у власти навсегда?» Карлсон не терпит сомнений: «Чтобы завоевать и сохранить власть, демократы планируют изменить население страны. . . . Их цель — сделать вас ненужными».

Карлсон знает свою аудиторию: его бизнес-модель ставит во главу угла разжигание ранее существовавших тревог. Многие республиканцы, как объясняет социолог Республиканской партии Кристен Солтис Андерсон, «чувствуют, что образ жизни, который они знали, быстро меняется», создавая «реальное ощущение… . . что они в осаде».

Подобные страхи породили — и превзошли — Трампа. Как отмечает Томас Б. Эдсолл:

Сила Трампа заключается как в мужчине. . . и в повестке дня, которую он представляет: возвращение в Америку, которая была, по крайней мере, в народном воображении, до революций за права женщин и гражданских прав и прав геев, до того, как были изобретены разнообразие, сексуальные домогательства и политкорректность.

Таким образом, республиканские чиновники увлеклись доктором Сьюзом и кастрацией мистера Картофельной Головы. Опять же, Карлсон служит тестом Роршаха. Показав фотографию летного костюма для беременных военнослужащих, он пожаловался, что это «насмешка над американскими военными», добавив, что наши Вооруженные силы становятся «более женственными, что бы женское ни значило, поскольку мужчин и женщин больше не существует».

Эта гибельная петля страха и ненависти сочетается с политическим расчетом, чтобы закрепить патологии Республиканской партии. Как пишет Макс Бут:

Республиканская партия выдвигает на первый план вопросы культурной войны, чтобы встряхнуть рядовых доноров, одновременно снижая налоги, чтобы угодить богатым донорам. Республиканцы. . . не могут позволить себе расширить свою привлекательность, приняв более популистскую экономическую повестку дня или смягчив вызывающие разногласия социальные сообщения, потому что любой из этих шагов поставит под угрозу поток сбора средств.

Эта политическая чашка Петри переопределяет консерватизм как экстремизм. Ужасно глупая и фанатичная Марджори Тейлор Грин пользуется одобрением республиканцев плюс 16; за грех осуждения поведения Трампа 6 января стойкий консерватор Лиз Чейни находится под водой на 32 процента. Среди недавних участников дискуссии на CPAC были представители Пол Госар и Энди Биггс, оба связанные с экстремистскими группами; вооруженная Лорен Боберт, написавшая в Твиттере «Я — ополчение»; и жуткий ультраправый демагог Мэтт Гетц.

Как и сам Трамп, эти цифры иллюстрируют новую модель восходящих республиканцев: перформативный нигилизм. И, как и партия в целом, у них отсутствует какая-либо реальная программа управления или, что все чаще, какая-либо приверженность управлению как своей основной ответственности. Их средство восхождения — распространяющееся невежество и гнев.

В своей новой книге Джон Бонер описывает прибытие в 2011 году конгрессменов, поглощенных «заговорами и крестовыми походами», и «как собрать средства на возмущение или как они могли добраться до Хэннити той ночью». Как хвастается Гаэтц в своей книге, «невозможно быть отмененным, если ты на каждом канале. . . . Если вы не делаете новости, вы не управляете». Это руководящий дух Теда Круза и Джоша Хоули.

Столь же враждебна разуму склонность Республиканской партии к реакционному фундаментализму. Кэтрин Стюарт метко описывает это как «радикальную политическую идеологию, глубоко враждебную демократии и плюрализму, и определенный политический стиль, который стремится спровоцировать моральную панику, вознаграждает параноиков и рассматривает каждый межпартийный конфликт как пожар, конец света. ”

Глава PRRI Роберт Джонс отмечает, что подавляющая преданность евангелистов Трампу росла «не вопреки, а – апеллирует к превосходству белых», основываясь на «сильных опасениях по поводу потери господства белых христиан». Точно так же исследование PRRI «республиканцев Fox News» показало, что 73 процента считают, что христиане сегодня в Соединенных Штатах «сильно» страдают от социальной дискриминации.

Эта параноидальная религиозность раздувает растущее презрение партии к науке, ученым и светскому опыту. Республиканская партия является пристанищем для креационизма, антипрививочников, отрицания климата и, совсем недавно, враждебности к мерам общественного здравоохранения по подавлению COVID-19..

С самого начала многие евангелисты считали, что меры общественного здравоохранения по обузданию пандемии — будь то запреты на маски или ограничения на личное богослужение — представляют собой угнетение. Здесь фундаментализм воспламенил безумный либертарианство Республиканской партии и необоснованную враждебность к правительству.

Всегда готовый к съемке, Гаетц надел противогаз, чтобы имитировать ношение маски. На базе отказ от масок стал выражением патриотического сопротивления высокомерной власти, которой нельзя было доверять.

По данным Исследовательского центра Пью, на конец февраля 45 процентов белых евангелистов выступали против вакцинации. Неудивительно, что красные штаты и округа решительно отстают от своих синих коллег по уровню вакцинации — даже несмотря на то, что Рон Пол и Джим Джордан очерняют Энтони Фаучи.

Теперь Карлсон предполагает, что приостановка вакцины Johnson & Johnson означает, что федеральные чиновники скрывают, что вакцины от COVID не работают. Кроме того, республиканцы превращают желание бизнеса в государственных доказательствах вакцинации для защиты безопасности клиентов в тиранические «паспорта вакцины», которые, по словам исторически неграмотного конгрессмена Мэдисон Коуторн, «попахивают 19 годами».Нацистская Германия 40-х годов», прежде чем обратиться к «ленинизму».

Точно так же избранные республиканцы реагируют на череду массовых расстрелов, выступая против проверки биографических данных как нападение на свободу и, что впечатляюще, на Всевышнего. Представитель Берджесс Оуэнс (R-Utah): «Права [на оружие] защищают мою жизнь, свободу и собственность. Они были даны мне Богом; они не могут быть отняты у меня бюрократами округа Колумбия».

Оружие не может убивать людей, но, учитывая партийную политизацию двойной эпидемии, республиканцы, безусловно, убивают.

Слияние Республиканской партии паранойи, экстремизма, либертарианства и антиинтеллектуализма с расовым, культурным и религиозным антагонизмом питает кажущуюся противоречивой, но неумолимую тягу к меньшинство-авторитаризму. Проще говоря, большинство республиканцев согласны с автократией, но только в том случае, если она подчиняет себе их предполагаемых политических врагов.

Следовательно Трамп. Как резюмирует свои выводы 2016 года политолог Мэтью Маквильямс, «единственным фактором, предсказавшим, поддержит ли республиканский избиратель на первичных выборах Трампа, а не его соперников, была склонность к авторитаризму». В сентябре прошлого года Маквильямс подробно остановился на этой психологии:

Активизированные страхом, склонные к авторитаризму американцы предрасположены променять гражданские свободы на силовые решения для обеспечения правопорядка; и они готовы лишить гражданских свобод тех, кого определяют как «других». . . . Они скорее согласятся с тем, что растущее расовое, религиозное и этническое разнообразие представляет собой явную и реальную угрозу национальной безопасности. Они больше боятся людей других рас и согласны с утверждением, что «иногда другие группы должны быть удержаны на их месте».

Эта чувствительность касается гораздо большего, чем восстание 6 января, — она объясняет, почему основная миссия Республиканской партии — увековечение правления меньшинства.

По существу, Республиканская партия в значительной степени лишена последовательной политики. Партия, стремившаяся отменить программу Obamacare, не заменив ее ничем, к 2020 году осталась буквально без платформы. Теперь, отмечает Рон Браунштейн, «республиканцы удваивают основную ставку, которую они сделали для президентства [Джо Байдена]: что Республиканская партия сможет сохранить поддержку среди своих ключевых избирателей, одновременно борясь с программами, которые окажут этим избирателям ощутимую экономическую помощь».

Вместо этого Республиканская партия принимает мифологию, которая приводит к восстанию и подавлению избирателей: безосновательное утверждение о том, что демократы украли результаты выборов посредством массовых фальсификаций избирателей — в основном в небелых городских районах.

Через несколько часов после беспорядков подавляющее большинство законодателей-республиканцев проголосовали за отмену выборов Байдена, а кандидаты партии в конгресс на 2022 год рьяно продвигают «большую ложь». Действительно, наиболее заметные сторонники отмены Коллегии выборщиков — Хоули, Круз и Грин — лидируют в предвыборной кампании.

Эта длительная подрывная деятельность по своей сути дестабилизирует ситуацию. Рон Джонсон описал захватчиков как «людей, которые любят эту страну, искренне уважают правоохранительные органы, [и] никогда не сделают ничего, чтобы нарушить закон», добавив при этом, что демонстранты Black Lives Matter беспокоили бы его.

Это совершенно сюрреалистично — и это работает. Февральский опрос Harvard-Harris показал, что 78 процентов республиканцев считают, что события 6 января «используются как предлог, чтобы заставить замолчать политические голоса справа». Подобно оруэлловскому Министерству правды, республиканские пропагандисты стирают смертельную атаку на демократию из коллективной памяти своих последователей, чтобы лучше разжечь чувство виктимизации, которое дает право на наступление Республиканской партии на избирательные процессы в Америке.

Этот многоголовый саботаж включает в себя множество предлоговых законов об идентификации избирателей; ограничения на голосование по почте; положения, затрудняющие голосование в традиционно демократических или небелых районах; и, что наиболее вопиюще, законы, позволяющие законодателям-республиканцам отменять Коллегию выборщиков.

Все это будет подкрепляться открытой махинацией, позволяющей меньшинству избирателей-республиканцев избирать большинство в Палату представителей и, что особенно важно, в законодательные собрания штатов, принимающие законы о голосовании, которые коллективно могут отменить президентские выборы. По мере того, как демография Америки меняется, народная поддержка Республиканской партии уменьшается, а нативистская ярость усиливается, партия становится все более отчаянно пытающейся захватить власть любыми антидемократическими средствами, которые она может изобрести.

Это ложится тяжелым бременем на перемещенных республиканцев. В декабре прошлого года я отказался от права давать советы принципиальным консерваторам. Но прошедшие четыре месяца принесли нам восстание, попытки республиканцев отменить выборы, глубоко отрезвляющее переосмысление тех событий и многообразные усилия Республиканской партии по фальсификации наших избирательных процессов.

Достаточно. Наша первая обязанность должна состоять в том, чтобы маргинализировать Республиканскую партию наилучшими доступными средствами.

Итак, давайте назовем, что это , а не — третья сторона, которая ставит идеологию выше более глубокого принципа сохранения американской демократии. В нашей истории третьи стороны либо мало что делают, либо приводят к результату, наиболее противоположному их заявленной цели — будь то прогрессисты Теодора Рузвельта в 1912 году; или Партия зеленых Ральфа Нейдера в 2000 году и Джилл Стайн в 2016 году. Таковы отравленные плоды несвоевременных крестовых походов.

Согласен ли он с его целями или нет, Джо Байден ведет надлежащее дело демократического управления — продвигает политическую повестку дня, не связанную с расовой и культурной враждой. В течение следующих четырех лет наша общая обязанность состоит в том, чтобы помочь ему и его партии, если они смогут, устранить Республиканскую партию как силу, которая может вернуть себе пост президента, Палаты представителей или Сената, в том числе путем принятия законов, препятствующих мошенничеству и защищающих голосование. права, доступ избирателей и честность выборов. Тогда, возможно, естественная динамика политики создаст спрос на правоцентристскую партию, достойную поддержки.

Но пока нет. Республиканская партия delenda оценка

Carthago delenda оценка | Военная вики

Катон Старший (234-149 гг. до н.э.), самый настойчивый сторонник полного уничтожения Карфагена в Сенате, наиболее известный из которых связан с неоднократным использованием в правильном контексте или вне его фразы Delenda est Карфаген

Руины Карфагена

Расположение Карфагена в Северной Африке

» Ceterum censeo Carthaginem esse delendam » или « Ceterum autem censeo Carthaginem esse delendam » (англ.: «Кроме того, (более того) я считаю, что Карфаген должен быть разрушен») часто сокращается до « Ceterum censeo », « Carthago». delenda est «, или « Delenda est Carthago » [1] (англ.: «Карфаген должен быть разрушен») — латинская ораторская фраза, которая была популярна в Римской республике во 2 веке до н. в последние годы Пунических войн против Карфагена партией, призывавшей к внешней политике, направленной на устранение любой дальнейшей угрозы Римской республике со стороны ее древнего соперника Карфагена, который дважды потерпел поражение и имел тенденцию после каждого поражения быстро восстановить свои силы и вести дальнейшие войны.Это представляло собой политику искоренения врагов Рима, участвовавших в агрессии, и отказа от мирного договора как средства прекращения конфликта. Эту фразу наиболее часто и настойчиво произносил почти до абсурда римский сенатор Катон Старший (234–149 гг.).до н.э.), в составе своих выступлений.

Содержание

  • 1 Грамматический анализ
  • 2 Историческая справка
  • 3 Исторические литературные источники
  • 4 Современное использование
  • 5 Каталожные номера

Грамматический анализ

Фраза использует деепричастие, отглагольное прилагательное, от deleo, delere, delevi, deletum , «разрушать», [2] ( delendus, -a, -um ). Будущее пассивное причастие «деленда» (означающее «быть уничтоженным») затем сочетается с глаголом 9.0134 сумма («быть» [3] ) или ее части добавляет элемент принуждения или необходимости, уступая «должен быть уничтожен» или, как чаще переводится, «должен быть уничтожен». Затем это образует предикативное прилагательное. [4] Эта конструкция на латыни известна как пассивная перифрастическая. Карфаген, -inis — существительное женского рода, к герундию применяется женский род. Полные формы Ceterum censeo Carthaginem esse delendam или Ceterum autem censeo Carthaginem esse delendam используйте так называемый винительный падеж и инфинитив для косвенного утверждения.

Историческая справка

Хотя римляне добились успеха в первых двух Пунических войнах, поскольку они соперничали за господство с мореходным финикийским городом-государством Карфагеном в Северной Африке (современный Тунис), они потерпели ряд унижений и разрушительных неудач в ходе этих сражений, особенно в битве при Каннах (216 г. до н.э.). Это переросло в стремление к мести и полной победе, что и выражалось в этих фразах. Город Карфаген действительно был окончательно разрушен римским полководцем Сципионом Эмилианом после Третьей битвы за Карфаген в 146 г. до н.э., а все его оставшееся население было продано в рабство. Таким образом, он больше никогда не представлял угрозы для Рима, хотя соседний город Утика стал могущественным. [5] Современная легенда о том, что город был засыпан солью, отражает предполагаемую жестокость его разрушения.

Исторические литературные источники

Хотя ни в одном древнем источнике эта фраза не приводится точно так, как она обычно цитируется в наше время (либо Carthago delenda est , либо более полное Ceterum censeo Carthaginem esse delendam ), согласно нескольким древним источникам, римский государственный деятель Катон Старший часто, если не всегда, заканчивал свои речи в Сенате вариантом этого выражения, даже когда его речь была совершенно не связана с внешней политикой Рима в отношении Карфагена. [6] Основными древними источниками, все из которых написаны по крайней мере через 200 лет после смерти Катона, являются:

  • Плутарх, биография Катона в его «Параллельных жизнях», написанная на греческом языке, который процитировал выражение Катона как δοκεῖ δέ μοι καὶ Καρχηδόνα μὴ εἶναι

    1 [7]

  • Плиний Старший в своей «Естественной истории», 15.23;
  • Аврелий Виктор в своем De Viris Illustribus , 47.8.
  • Ливи, Ab urbe condita , XLIX.
  • Florus, Epitoma de Tito Livio bellorum omnium annorum DCC, Liber primus, XXXI. [8]

Эволюция фразировки в сторону ее современных форм была рассмотрена Сильвией Тюрлеманн в ее статье Ceterum censeo Carthaginem esse delendam в журнале Gymnasium 81 (1974).

Современное использование

Обычное современное использование для того, чтобы подчеркнуть для третьих лиц силу своего мнения о предполагаемом необходимом образе действий, заключается в добавлении либо в начале, либо в конце утверждения двух вводных слов » Ceterum censeo . ..»

Эта фраза иногда полностью адаптируется к современному употреблению, как научная ссылка на тотальную войну. [9] В 1673 году английский министр Энтони Эшли Купер, 1-й граф Шефтсбери, возродил фразу в форме «Delenda est Carthago» в знаменитой речи перед парламентом во время Третьей англо-голландской войны, сравнивая Англию с Римом и голландцами. республики в Карфаген. Прогерманская радиостанция Radio Paris в оккупированной Франции между 1940 и 1944 г. было «Англия, как и Карфаген, будет уничтожена!» как его лозунг. Бен Классен, основатель антисемитской Церкви Создателя, принял фразу для своего движения, изменив ее на Delenda est Judaica , «Иудаизм должен быть уничтожен». [10] Эта фраза использовалась в качестве названия для пьесы Алана Уилкинса 2007 года о Третьей Пунической войне. [11]

Ссылки

  1. ↑ Порядок слов «Delenda est Carthago» более элегантен для ораторских целей.
  2. ↑ Латинский словарь Касселла, изд. Маршан и Чарльз
  3. ↑ Технически Я ; соглашение использует настоящее время 1-го лица единственного числа для выражения инфинитива при указании частей глагола
  4. ↑ Беттс, Гэвин, Научите себя латыни, Sevenoaks, 1992, стр. 125.
  5. ↑ Классический словарь Лемприера
  6. ↑ Чарльз Э. Литтл, «Подлинность и форма высказывания Катона« Carthago Delenda Est »», Classical Journal 29 (1934), стр. 429.-435.
  7. ↑ 27 (δοκεῖ δέ μοι καὶ Καρχηδόνα μὴ εἶναι)
  8. ↑ 1,31
  9. ↑ [1]
  10. ↑ Г. Майкл (2009), Теология ненависти: история всемирной церкви сотворения (University of Florida Press) с. 26.
  11. ↑ Веб-сайт Traverse Theatre

На этой странице используется лицензированный Creative Commons контент из Википедии (просмотр авторов).

Saudi Aramco World : Delenda est Carthago

Деленда Эст Карфаген

Написано Полом Лунде
Иллюстрировано Джоном Джеймсом

Когда Карфаген и Рим, наконец, подписали мирный договор — в феврале 1985 года — Уго Ветере, мэр Рима, казалось, был глубоко тронут все еще существующими следами катастрофы в Карфагене, которую он описал как «почерневшую от огня». На катастрофу, по его словам, «… следует смотреть не только с любопытством или любовью к археологии, но … глазами тех, кто желает и … работает ради мира сегодня».

Карфаген сегодня, конечно, — это в мире. Ныне тихий пригород Туниса, он не имеет ничего общего с величественным городом, мощь которого когда-то заставляла трепетать Рим. Действительно, скудость видимых руин свидетельствует о жестокой судьбе, которую римляне учинили своему великому врагу, когда Сципион, римский полководец, завоевал Карфаген после двухлетней осады и буквально сровнял его с землей.

Разрушение Карфагена, который до этого был ведущей державой в западном Средиземноморье, стало последним актом в истории, начавшейся много веков назад в городе Тире на побережье современного Ливана. Основан в 2750 г. до н.э. согласно Геродоту, Тир был главным городом финикийцев, семитоязычного народа из северо-западной Аравии, который заселил побережье восточного Средиземноморья где-то в третьем тысячелетии до нашей эры.

Их название — финикийцы — произошло от греческого слова «фиолетовый» и было принято, по-видимому, потому, что одним из основных предметов их экспорта был ценный пурпурный краситель, изготавливаемый из моллюсков. Они называли себя «хананеями» от семитского корня kn’n, , что также означает «пурпурный».

В начале девятого века до нашей эры, когда Тиром правил финикийский царь по имени Пигмалион, его сестра Элисса вышла замуж за своего дядю Ахербаса, одного из самых богатых людей Тира. Однако Пигмалион, возражавший против брака, приказал убить Ахербаса, а Элисса с группой граждан, верных ее мужу, бежала на Кипр. После непродолжительного пребывания на Кипре, находившемся тогда под контролем финикийцев, Элисса и ее последователи снова отправились в плавание и высадились на побережье Северной Африки, где финикийцы основали другие поселения; Согласно Плинию, очень рано проникнув в западное Средиземноморье, дальние финикийские торговцы основали город Утика, недалеко от того, что впоследствии стало Карфагеном.

В Утике Элиссу и ее группу приветствовали горожане, у которых, как гласит легенда, Элисса приобрела место Карфагена, заплатив за участок земли размером с бычью шкуру — по-гречески бырса — и затем разрезала шкуру на очень тонкие полоски, пока у нее не осталась одна полоска, достаточно длинная, чтобы окружить вершину холма, на которой позже был построен Карфаген. Эта легенда, на которую намекает Вергилий в Энеиде, , очевидно, возникла у греков, озадаченных финикийским словом byrsa, , что означает «акрополь» или «крепость». (Сегодня Бирса — это название остановки поезда возле Карфагена на линии, идущей из Туниса в Сиди-Бу-Саид.)

Затем, согласно легенде, Хиарбас, правитель Утики, потребовал руки Элиссы, угрожая войной, если она отказалась. Поскольку Карфаген был еще недостаточно силен, чтобы сопротивляться, Элисса, верная памяти своего умершего мужа, устроила у ворот Карфагена жертвенный костер и бросилась в огонь. Ее подданные возвысили ее до божественного статуса, и ее культ сохранялся до падения Карфагена, когда жена правителя, вместо того чтобы подчиниться римлянам, повторила отчаянный поступок Элиссы. Так история Карфагена началась и закончилась самоубийством женщины.

Все это произошло в 813 г. до н.э. — за 60 лет до основания Рима Ромулом в 753 г. до н.э., что сделало Карфаген не только старейшим городом, но и наследником очень древней и сложной цивилизации — цивилизации, которая способствовала развитию, а затем распространению алфавита, одной из величайшие достижения человека.

Современному уму, привыкшему мыслить десятилетиями, трудно представить, как давно это было. В 813 г. до н.э., когда был основан Карфаген, его родной город Тир существовал уже 1,9 года.37 лет — почти столько же, сколько времени отделяет нас от карфагенян. Поэтому забавно, что с финикийской точки зрения Карфаген был «новым городом». Но именно это и означает кварт хадашт — происхождение греческого названия «Карфаген».

Хотя Карфаген не был колонией Тира, два города имели общий язык, общую религию и многовековую общую историю. Эти связи, по сути, объясняют, почему римляне называли поселенцев в Карфагене и других городах Северной Африки «пуни», а их цивилизацию и диалект называли «пуническими». Слово «пунический» является латинской деформацией греческого слова 9.0134 Финикийский — Финикийский.

В начале своей истории карфагеняне начали основывать колонии вдоль побережья Средиземного моря и атлантического побережья Северной Африки. Они доплыли на юг до Камеруна в 425 г. до н.э. — подвиг, который не повторится до великой эпохи португальских исследований 2000 лет спустя — и так далеко на север, как корнуоллское побережье Британии, где они обменивали предметы роскоши на олово. Однако экспансия Карфагена в самом Средиземноморье привела его к конфликту — сначала с греками, а затем с римлянами.

В 654 г. до н.э. карфагеняне основали колонию на Ибице, одном из Балеарских островов. Примерно в то же время они также обосновались на Сардинии и Сицилии. Затем, около 600 г. до н.э., когда греки попытались двинуться в западное Средиземноморье, Карфаген объединился с этрусками, а в 535 г. до н.э. их союзный флот нанес поражение грекам у Корсики, закрыв территорию между Корсикой и Сардинией для греческих колонистов.

Этот союз должен был иметь политические последствия за пределами западного Средиземноморья. Поскольку на самом деле это было частью сопротивления персов возвышению греков, впоследствии Карфаген столкнулся с Римом; в некотором смысле римляне, которые так много заимствовали у греков, также унаследовали их войну против Карфагена.

Эти войны не имели никакой расовой или культурной основы; они определенно не были столкновениями между «Западом и Востоком» и тем более конфликтами между противоположными политическими системами или религиями — или даже языковыми группами. Население Карфагена было очень смешанным, и, хотя говорили на семитском языке, люди тогда, как и сейчас, принадлежали к стандартным средиземноморским типам. Даже их религия не отличалась от греческого и римского язычества, а в политическом отношении были сходства.

В четвертом веке до нашей эры политическая организация Карфагена состояла из двух магистратов, избираемых народом, сената из 300 членов и совета из 100 человек, которые ставили перед сенатом вопросы, касающиеся города, и служили сдерживающим фактором. власть магистратов. Эта система очень восхищала Аристотеля.

Конфликт между двумя державами был почти полностью экономическим: возвышение Рима, новой и воинственной державы на месте, которое раньше было Карфагенским озером, угрожало сети колоний и судоходных путей Карфагена. С карфагенской точки зрения римляне были выскочками — варварами, стремившимися разрушить хрупкий баланс сил, над установлением которого они так усердно трудились.

Тем не менее две державы поначалу пытались вести переговоры, и первый договор между Карфагеном и Римом, подписанный в 509 г. до н.э., свидетельствует о могуществе Карфагена.

Будет дружба между римлянами и их союзниками, а также карфагенянами и их союзниками на следующих условиях: ни римляне, ни их союзники не должны плыть мимо пункта, называемого Белло, если только не будут вынуждены сделать это плохой погодой или неприятельским преследованием. Тот, кто вынужден сделать это, не должен делать покупок на рынке и ни при каких обстоятельствах не брать ничего, что не является абсолютно необходимым для переоборудования их корабля или совершения жертвоприношений, и они должны оставаться не более пяти дней. Если римлянин придет в части Сицилии, которыми владеют карфагеняне, он будет пользоваться с ними равными правами. Карфагеняне, в свою очередь, не должны причинять вреда народам Ардеи, Анцио, Лауренто, Чирчео, Террачины или любых других латинских городов, подчиненных Риму; они должны воздерживаться от агрессии против латинских городов, подвластных римлянам, и все, что они заберут у любого из них, должно быть возвращено римлянам нетронутым. Они не должны строить никаких укреплений на латинской территории. Кто ступит в страну с оружием для войны, тот не проведет ночи.

Этот договор в основном разграничивал сферы влияния двух народов, которые еще не находились в конфликте, потому что их сферы влияния не пересекались. Рим был континентальной европейской державой, Карфаген — морской, африканской. Но после завоевания Римом Греции и его попытки аннексировать Сицилию разразилось первое из трех крупных столкновений между двумя державами: знаменитые «Пунические войны».

В первой войне, длившейся с 264 по 241 г. до н.э., Карфаген потерял Сицилию и заплатил большие репарации Риму. А Гамилькар Барка, полководец, сражавшийся с римлянами и потерпевший поражение, был вынужден искать убежища в Испании.

Однако в Испании Гамилькар собрал большую и хорошо дисциплинированную армию и поставил во главе ее своего сына Ганнибала. Воспитанный ненавистью к Риму и подготовленный отомстить за унижение, нанесенное Карфагену, Ганнибал, став преемником своего отца в 221 г. до н. э., вскоре напал на римскую территорию, развязав Вторую Пуническую войну.

Никогда еще Рим не подвергался такой опасности, как Ганнибал шел на Рим, пересекая Пиренеи и Альпы с войсками и боевыми слонами. Еще до того, как он столкнулся с римскими войсками, Ганнибал потерял половину своих людей, но все же победил римскую армию у озера Тразимено, недалеко от Рима, и столица была спасена только потому, что у Ганнибала не было осадных машин.

В Каннах Ганнибал снова победил, но это был пик; его войска истощены, он удалился в Капую, чтобы ждать подкрепления.

Он ждал напрасно. Карфагенский сенат, завидуя и опасаясь его власти, отказался послать помощь.

Тем временем римский полководец Сципион, воспользовавшись отсутствием Ганнибала, напал на Карфаген. Карфаген в отчаянии, отбросив ревность, призвал на помощь Ганнибала. Но было слишком поздно. Когда Ганнибал наконец столкнулся со Сципионом в 202 г. до н.э. при Заме его измученные войска не могли сравниться с римлянами, и Карфагену снова были навязаны унизительные условия и большие репарации. Они были вынуждены уничтожить свой флот и распустить армию, а Ганнибалу пришлось искать убежища в Сирии, где в 183 г. до н.э. он совершил самоубийство.

Третья Пуническая война (149-146 гг. до н.э.) была циничным выражением растущей мощи Рима. Неоднократный призыв Катона в римском сенате «Delenda est Carthago» — Карфаген должен быть разрушен — был мотивирован исключительно тем фактом, что, несмотря на тяжелое финансовое бремя, возложенное на Карфаген римлянами, город снова начал процветать. Когда Карфаген имел дерзость защитить себя от нападения союзника Рима Масиниссы, Рим вторгся в Африку.

Сначала Карфаген безоговорочно сдался. Но когда римляне потребовали, чтобы карфагеняне разрушили их собственный город и чтобы 700 000 жителей поселились в другом месте, карфагеняне решили сражаться и, несмотря на безнадежное численное превосходство, пытались всеми средствами защитить себя. Они построили тайный флот из балок крыш своих домов — такелажа, который, как говорят, был сделан из волос их женщин. Римляне также пытались уморить город голодом, но Карфаген устоял.

Сципион, наконец, пробился сквозь стены, но все же потребовалось шесть дней, чтобы добраться до цитадели, карфагеняне защищали каждый дюйм своего любимого города. На седьмой день Сципион достиг Бирсы, отмеченной много лет назад бычьей шкурой Элиссы, и в храме Эшмуна, на вершине Акрополя, встретился с тысячей воинов во главе с полководцем Гасдрубалом. Поскольку они умирали от голода, Гасдрубал, не выдержав вида страданий жены и детей, добивался условий от римлян. Но его жена взяла своих детей, поднялась на террасу храма и воззвала к Сципиону: «О римлянин, я умоляю тебя и богов Карфагена наказать Гасдрубала, как он того заслуживает, ибо он предал свой город, своих богов, свою жену. и его дети». Сказав это, она бросила себя и своих детей в пламя жертвенного огня, и, согласно рассказу, 1000 оставшихся воинов последовали ее примеру, выбрав смерть, а не сдачу.

Хотя Карфаген был разрушен римлянами, римский Карфаген впоследствии вырос на руинах города, основанного Элиссой, а Северная Африка стала процветающей римской колонией. Пуническая речь сохранилась в сельской местности примерно до четвертого века. Однако могущество Рима также пошло на убыль, и Карфаген в конце концов перешел к византийцам, а затем, в 690 году, к арабам, при которых он в конечном итоге стал тихим и мирным пригородом, который можно увидеть сегодня.

Пол Лунде является пишущим редактором Журнал Aramco World .