Чеченская война началась 25 лет назад
11 декабря 1994 года, в России началась Чеченская война. В этот день Президент России Борис Ельцин подписал указ «О мерах по обеспечению законности, правопорядка и общественной безопасности на территории Чеченской Республики».
Предпосылки к войне на Северном Кавказе возникли в годы, предшествовавшие распаду Советского Союза. Тогда на территориях республик, входивших в его состав, активизировались политические силы, выступавшие за выход из состава СССР и провозглашение независимости. В 1990 году в Чечено-Ингушской АССР в Грозном был проведён Чеченский национальный съезд, на котором был избран Исполком, возглавленный генерал-майором Джохаром Дудаевым. Эти силы встали во главе сепаратистов.
Августовские события 1991 года в Москве ускорили обострение обстановки в Чечне. Дудаев заявил о полном выходе Чечни из состава СССР. В октябре под контролем сепаратистов в Чечне проходят выборы Президента Республики и Парламента. Президентом Чечни становится Джохар Дудаев.
В итоге с 1991 по 1994 годы Чечня фактически была предоставлена самой себе и жила по своим законам. Республика объявила себя отдельным государством, но не была признана в мире. В июне 1993 года там произошёл государственный переворот, вызванный конфликтом между Дудаевым и Парламентом. Парламент распустили, вся власть сосредоточилась в руках Дудаева. Против него сформировалась вооружённая оппозиция, и летом 1994 года в Чечне началась гражданская война.
В декабре Россия приняла решение ввести войска в Чечню, и это стало началом первой Чеченской войны, продолжавшейся до 31 августа 1996 года. Боевые действия в Чеченской Республике сопровождались многочисленными потерями среди российских военнослужащих и сотрудников МВД, мирного населения. Данные о числе погибших и пропавших без вести в разных источниках отличаются: от 5732 до 14000 человек. Дудаевцы потеряли от 3000 до 17000 человек. Многие города и населённые пункты Чечни, в том числе и город Грозный, превратились в руины. Характерной особенностью войны стало совершение террористических актов и захват заложников, в том числе на территории России с целью оказать влияние на ход боевых действий в Чечне, а также вызвать страх в российском обществе.
В апреле 1996 года был убит лидер чеченских сепаратистов Джохар Дудаев в результате авиационного удара по его кортежу. А 31 августа 1996 года представители России и Чеченской Республики Ичкерия подписали соглашения о перемирии, вошедшие в историю под названием Хасавюртовских соглашений.
«Мама, что случилось с папой?»
Десятки тысяч жителей России лишились близких во время войн, которые государство вело в последние 50 лет. Только во время афганской и чеченских кампаний, по официальным данным, погибли больше 26 тысяч советских и российских военнослужащих. «Холод» поговорил с людьми, которые потеряли родных на тех войнах, о том, как они восприняли решение российских властей ввести войска на территорию Украины.
«Я их спрашиваю: “А где папа?”. И взрослые мужики, которые прошли через боевые действия, начинают рыдать»
Ася Зольникова, 29 лет, Москва — Таллин
Фото: архив Аси ЗольниковойПервая Чеченская война — это вооруженный конфликт, который длился с декабря 1994 до августа 1996 года. Он начался спустя три с половиной года после того, как на территории Чечни образовалась непризнанная Чеченская республика Ичкерия, провозгласившая независимость. Российские войска на протяжении полутора лет воевали с сепаратистами. За это время, по данным, которые называют в Госдуме, с российской стороны погибли 5042 человека.
По подсчетам российских военных, Ичкерия потеряла 17391 человека. Закончился конфликт Хасавюртскими соглашениями о перемирии, согласно которым Россия выводила свои войска из Чечни, а решение вопроса о статусе республики стороны откладывали на пять лет.
Когда погиб отец, мне было три года. Это случилось 24 августа 1995 года, во время Первой чеченской войны. Несмотря на то, что я была маленькой, я неплохо помню отца и помню, что в какой-то момент его не стало. Однажды его сослуживцы приехали к нам домой, — видимо, чтобы поддержать маму. Они все сидели на кухне. Я их спрашиваю: «А где папа?». И взрослые мужики, которые прошли через боевые действия, начинают рыдать.
Мне объясняли, что папа уехал в командировку. Слово «командировка» было для меня заклинанием, но я быстро поняла, что он не вернется. Концепция смерти в три года мне еще не была понятна, но мысль о том, что мы не увидимся, сидела у меня в голове.
Мама прямым текстом сказала мне, что он погиб, только когда мне было семь лет.
До того она избегала этого разговора: думаю, для нее самой это было очень травматично. Мы были на даче и пошли мыться в баню. Мы были вдвоем. Я ее спросила: «Мама, что случилось с папой?». Она ответила: «Он погиб». А я выпалила: «Его что, расстреляли?». Мама сказала: «Блин, откуда ты знаешь?».
А для меня это просто было логично — война и Чечня все время обсуждались у нас в семье. Это также была тема новостных сводок. Я из Москвы, и жуткие теракты в начале нулевых: и взрывы домов, и Норд-Ост, и метро — все это я помню. Поэтому я даже не предполагала, что возможны другие варианты.
К тому времени мама была уже снова замужем — она вышла за сослуживца отца, его друга. И у папы, и у отчима были любительские камеры, и они их брали с собой в Чечню. Поэтому у нас дома до сих пор есть огромный видеоархив кадров прямо оттуда. И иногда взрослые эти кассеты пересматривали. У них любимое дело было — накатить и начать пересматривать это все, вспоминать былое, жалеть себя.
На этих кассетах был разбомбленный Грозный, какие-то танки, кадры, где военные сидят на привале, закусывают, выпивают.
Ничего особенного. Война — это же не очень зрелищно, это не боевик. Все в грязи, какие-то люди вокруг плохо одетые ходят, и разбитые орудия стоят.
Я ребенком эти видео тоже смотрела. Когда ты ребенок, у тебя нет выбора, как это воспринимать. И нет опыта, который мог бы подсказать, что это какая-то нездоровая херня. Только потом, когда взрослеешь, понимаешь, что далеко не все дети так живут. И что это может быть травматично для ребенка, даже если он сам об этом не подозревает.
Я не очень хорошо помню, как мама справлялась с потерей. Эта часть у меня стерта из памяти, несмотря на попытки хоть что-то восстановить. Я уже очень долго хожу на психотерапию, потому что эти и некоторые последующие семейные события оставили во мне очень большой след. Помню, что мама после гибели отца запила — всю мою сознательную всю жизнь у нее был легкий алкоголизм.
Когда мне было три года, уже после того, как погиб отец, я очень сильно заболела. Мне поставили неправильный диагноз — я болела гриппом, а врач в поликлинике посчитала, что это ОРВИ, не прописала мне нужные лекарства, и у меня развилось воспаление легких.
Нужно было везти меня в больницу. Я хорошо помню, как лежу и почти не могу дышать. А мама сидит рядом и просто смотрит на меня, абсолютно неподвижная. Бабушка с дедушкой стали ее расталкивать и говорить: «Ну давай уже, вызывай скорую, сколько можно». Спустя годы я посмотрела записи в своей детской карточке и обнаружила, что у меня было заражение крови. Я обсуждала это с врачом, который сказал: «Это до какого состояния надо запустить ребенка, чтоб у него сепсис начался». В общем, мама справлялась плохо.
Я говорила про отца с отчимом. Помню, что он всегда говорил: твой папа тебя очень любил. А больше ничего не помню.
Мой отец не убивал людей: он не участвовал напрямую в боевых действиях, он был программистом. Они с мамой познакомились на факультете автоматизированных систем управления, то есть там, где учили работать со старыми ЭВМ. И папа — судя по тому, что мне рассказывали о нем, — был компанейским, веселым и умным, бесконечно делал всем работы по физике, был очень увлечен своей профессией.
После учебы его завербовали в МВД, в управление, которое сейчас занимается киберпреступлениями.
В Чечне он настраивал связь. Микроавтобус, на котором они возили оборудование, выследили. В какой-то момент отец и его сослуживцы вышли на площади Минутка в Грозном — там был стихийный рынок, они хотели затариться чем-то. Они вышли — и отца прямым попаданием в голову подстрелили. После этого он прожил еще часов десять, ему сделали трепанацию черепа, попытались вытащить пулю. Ничего не получилось, и он умер.
С детства у меня было стойкое отвращение к официозному ура-патриотизму, который пропагандировали российские власти, — к торжественной государственной риторике по поводу Великой Отечественной войны, в которой с каждым годом оставалось все меньше места для скорби. Я испытывала отвращение вперемешку с обидой. После Великой Отечественной войны было очень много других военных конфликтов, в которых погибали русские солдаты. Был Афганистан, были операции во Вьетнаме, в Корее, две чеченские кампании.
И про это ни слова нигде в государственной риторике.
Боже мой, у нас даже толком нет мемориалов, которые бы помогали помнить о погибших в этих войнах. Есть только стелла на Цветном бульваре в Москве: «Благодарная Россия солдатам правопорядка, погибшим при исполнении служебного долга». Но внятного языка, на котором об этом можно было бы говорить, люди не изобрели. А ведь это произошло не больше 70 лет назад, как Великая Отечественная, — это то, из чего состоит прямо сейчас моя жизнь. И что, получается, меня будто бы нет? Моего горя нет? Моих проблем нет? Последствий, которые повлекли за собой чеченские войны, будто бы тоже нет — все полушепотом, память об этом стыдливо прикрывается бесконечными телегами про воевавших дедов.
Понятно, почему государство делает вид, что войн последних лет и погибших в них не существует — потому что это гребаный позор: то, как они вели операции, то, как бездарно пытались штурмовать Грозный. По отсутствию какой-то сформулированной позиции со стороны властей отчетливо читается, что им стыдно за это.
И сейчас со всеми этими мерзкими эвфемизмами типа «спецоперации» происходит по сути то же самое. Мы не знаем, как говорить об этой войне, и точно так же не говорили о прошлых, и все это уходит куда-то в тень.
Когда убили моего отца, в документах сперва написали, что он погиб на учениях. И только благодаря тому, что у моей семьи были хорошие отношения с руководством управления МВД, где служил отец, мы сумели добиться правильной формулировки и выплаты компенсации. Как мама мне объясняла, запись про «учения» была в том числе связана с тем, что не хотели выплачивать эту сумму. Компенсацию мама потратила на то, чтобы вылечить меня от того страшного воспаления легких, которое случилось из-за того, что она не могла справиться с горем, — все замкнулось.
После того, как началась война с Украиной, мама написала мне, что она будто снова оказалась в 1995 году, настолько все повторяется. И то, что занижают число погибших, и то, что убитых не забирают с поля боя, — и в Чеченскую войну это тоже было большой проблемой.
Маме, хотя она старается отстраниться от происходящего, сейчас тяжело. Отчим, насколько я знаю, поддерживает войну — но он приветствовал и присоединение Крыма, и мы уже много лет не общаемся. Мне кажется, некоторые люди, которые помнят предыдущие войны, которые потеряли на них близких, иногда хотят примкнуть к «сильному», оказаться на его стороне и пытаются таким образом залечить травму, восполнить то, чего лишились в прошлом, взять реванш.
Проснувшись 24 февраля, я испытала незабываемые флешбэки. 23 февраля мы с женихом приехали в Таллинн отмечать день рождения коллеги. Проснулась я часов в 9 утра, потому что начал звонить колокол в церкви рядом с домом. Открыла телефон и увидела странные односложные сообщения от друзей в телеграме: «Пиздец», «Что ж», «Он все-таки это сделал». Открыла новости, все поняла — и через два дня мы с женихом решили, что не вернемся домой.
Потому что человек, который однажды потерял близкого на войне, так или иначе всю жизнь от этого бежит. Мне кажется, вменяемый человек никогда не сможет оправдать чужие смерти каким бы то ни было великодержавным пафосом.
Человеческая жизнь должна быть превыше всего, и если государство считает иначе, то нам с этим государством не по пути. Я лучше буду мыть полы где-нибудь в другой стране, чем связываться с государством, которое начало еще одну войну.
Для меня последствия войны заключались не только в том, что я росла без отца. Второй муж моей мамы тоже был военным, и у него был лютейший «чеченский синдром», адское посттравматическое расстройство. Он был агрессивным алкоголиком. Все детство в моем доме был дебош, крики, пьяные угрозы.
Когда отчим напивался, он заставлял разговаривать с ним, как в армии: например, вместо «Да» отвечать «Так точно». Однажды на даче он поругался с соседями. У него была боевая граната, и он бросил ее на участок соседей. Никто не погиб — на земле просто осталась вмятина. Соседи вызвали ментов. Менты приехали, он им ткнул ксиву, и ему за это ничего не было.
Поэтому, когда мне исполнилось 18 лет и у меня появилась возможность бежать от своей семьи, первым делом я побежала.
И на основании своего жизненного опыта я делаю вывод, что единственный способ совладать с буйным тираном, в которого превратилась сейчас моя страна, — это бежать. Других способов, к сожалению, нет.
Гибель каждого человека на войне — это не только одна прерванная жизнь. Это еще и много других жизней, связанных с тем человеком, которые тоже ломаются. И это огромная коллективная травма, огромная боль. Я просто не понимаю, как государство, которое посылало людей в Чечню и Афган, решило сделать это еще раз — в Украине.
«Все в носу ходят ковыряются, а у меня — автомат, грязь и говно»
Игорь Бугаев (имя героя изменено), 37 лет, Санкт-Петербург
Афганская война — это вооруженный конфликт, который длился с 1979 по 1989 год. После того как в Афганистане началась гражданская война и вооруженные мятежи сторонников оппозиции — их называли моджахедами, — власти республики попросили Советский Союз ввести на территорию страны войска, и руководство СССР воспользовалось этим как предлогом для свержения Хафизуллы Амины, рассчитывая привести к власти более лояльного Советам руководителя.
На протяжении десяти лет советские вооруженные силы воевали с моджахедами, которых, в свою очередь, поддерживали США и Китай. По официальным данным, на этой войне погиб 15 031 гражданин СССР.
Мой отец погиб в Афганистане в 1987 году, когда я был совсем маленьким. Я не помню себя в этом возрасте. Об обстоятельствах его смерти я узнал, когда был подростком, лет в 14.
С войны отец присылал матери аудиокассеты — он надиктовывал на них свои письма. Когда я впервые послушал эти записи, впечатление было сильное. Было желание что-то в ответ записать. На одной кассете он отвечал на жалобы мамы о том, что я в садике себя плохо веду. Хотелось рассказать отцу, что теперь я веду себя хорошо.
Про войну отец на кассетах ничего не рассказывал. На одной стороне он передавал приветы матери, мне и моей сестре. А на другой стороне записывал песни под гитару, которые пел с сослуживцами.
В том же возрасте я прочитал письма, которые сослуживцы отца присылали матери. Они рассказывали, как он погиб.
Отец командовал частью, которая прикрывала отход беженцев между городами в Афганистане. На колонну напали душманы, и отец в боевой группе поехал на выручку. Получил ранение. Будучи раненым, он вытащил из подбитого броневика санитарного инструктора, а из грузовика — водителя. Затащил их в свой БТР, получил еще одно тяжелое ранение и без одной руки вывел этот БТР в поле. Там их подобрал вертолет, вывез в Кабул в госпиталь. Но отец не выжил.
Он был офицером — закончил высшее командное училище имени Кирова в Петергофе. Служил сначала в ГДР, затем в Калининградской области. А оттуда поехал в Афганистан.
В зону боевых действий отец попросился сам. Мы обсуждали это с мамой — она, безусловно, считала, что отцу не нужно было принимать это решение. Он трижды писал рапорты, чтобы его отправили в действующую армию, — но ему отказывали, потому что была такая политика: у кого есть дети, того в зону боевых действий посылают в последнюю очередь. Но в конце концов он добился своего. К сожалению, до окончания срока службы в Афгане ему не хватило месяца.
Мать знала, за кого выходила замуж: они поженились, когда он еще был курсантом, а после того, как он окончил училище, они вместе поехали в Улан-Удэ, в какую-то степь, жили в бараках. Поэтому она все понимала о профессии, понимала, что если ты офицер и возникла потребность в вооруженных силах, то это твоя работа. Но от осознания этого факта ей, конечно, было не легче.
Своим отцом я гордился в детстве и горжусь сейчас. Он получил посмертно орден Красной звезды. В Афгане есть стела с его именем, в Калининграде — табличка на доме, откуда он уезжал. В училище имени Кирова на мемориале, где перечислены погибшие выпускники, — его имя. Из-за того, что самого отца я почти не помню, в детстве у меня был какой-то собирательный образ, на который я ориентировался. У нас в семье все мужики удались, нигде не подкачали. Отец стал военным, потому что что его отец был военным, его дед был военным. В хороших званиях — что дед, что отец до полковников дослужились. И младший брат отца — тоже военный.
У нас династия. Я хоть не военный, но тоже в погонах. Последние 19 лет я работаю в полиции.
Когда я был подростком, хотел пойти в Суворовское училище. Мама не была против — наоборот, она очень хотела, чтобы я туда поступил. Наверное, считала, что для мужчины это хорошее направление. Она заранее свозила меня в военкомат, чтобы я прошел медкомиссию. Но оказалось, что у меня проблемы со зрением и Суворовское мне не светит.
Я считал, что пойти в Суворовское — это правильный шаг. Отец служил, а значит, быть военным — это достойная профессия, престижная, мужская.
К тому же в тот момент шла Чеченская война. Мой дядя, младший брат отца, воевал в Чечне. Он вернулся оттуда с ранениями. О войне рассказывал: кровь, дерьмо. Что там еще рассказывать.
Но решение стать офицером я принимал не из-за его рассказов — я смотрел на него как на человека: здоровый статный мужик, офицер, грудь в медалях.
Когда парень в 18 лет идет курсантом в училище или делает выбор надеть погоны, он не думает, что ему придется кишки собирать.
Он думает в первую очередь о геройских поступках, о защите Родины, об образе офицера, человека чести и слова. Вот и для меня сам образ военного, уважение что к отцу, что к дяде было сильнее, чем мысли об ужасах войны. Потому что они здесь и сейчас, а война — где-то там.
Так как в Суворовское я не попал, поступил в педагогический вуз. Потом работал на табачной фабрике. Но в 2003 году производство приостановили, сотрудников отправили сидеть дома. Платили две трети зарплаты. И тут родственник, который работал в отделе милиции, сказал мне: «Давай к нам».
Мне было тогда 19 лет. Я спросил: автомат дадут? Мне сказали: дадут. Больше вопросов я не задавал. Романтика, интересно — вот и пошел. Все в носу ходят ковыряются, а у меня — автомат, грязь и говно.
Никакого автомата мне, конечно же, не дали, обманули. Первые полтора года сидел, какой-то водоканал охранял. Потом там себя показал, здесь себя показал. Посадили в группу захвата. Поступил в университет МВД, получил второе высшее юридическое.
Офицерское звание. Перевелся в другое подразделение. Там начал расти.
Мать сейчас говорит, что гордится мной. По службе все получается, семья, дети, все нормально.
Когда я выбирал профессию, у меня не было мыслей о том, что быть офицером — значит рисковать в какой-то момент повторить судьбу отца и оставить жену и детей одних. Моя мать знала, за кого выходит замуж; моя жена тоже знала, где я работаю и чем занимаюсь.
После гибели отца моя мать, конечно, горевала и плакала. И тогда плакала, и потом, когда рассказывала мне о его смерти, когда отдавала его письма. В ее рассказах об отце слышалось много обиды на его решение отправиться в зону боевых действий. У меня, конечно, тоже были такие чувства. Когда подростком поругаешься с отчимом, в первую очередь думаешь: был бы отец, было бы все по-другому. Но юношеский максимализм проходит, и с возрастом начинаешь действительно понимать: раз он принял такое решение, значит, были на то причины, значит, ему было виднее.
Думать о том, что он сглупил и отправился в действующую армию зря, мне лично не хочется.
Он не был срочником, не первый год служил, понимал, что происходит. И кто мы такие, чтобы говорить, что он в чем-то ошибся?
Если ты надел погоны, называешь себя офицером, то будь добр не просто казаться, а быть им. Ты уже сделал выбор. У моей знакомой муж — военный, лет 15 служит под Питером. У них трое детей. И сейчас отряд с его участием собираются отправлять на Украину. Знакомая говорит: муж не находит себе места, не знает, как увольняться, как сделать так, чтобы не взяли по здоровью. Вот это мне непонятно. Если ты в свое время выбрал для себя эту профессию, то не так себя нужно вести в критический момент. И вроде бы я его понимаю: жена в панике, дети. Но он же детей растил на зарплату военного, жена у него никогда не работала. Военный — это что? Военный — это и есть война. И вот когда она случилась, будь добр исполнить свой воинский долг.
Сейчас, когда началась спецоперация, я, конечно, подумал: хреново. Будут гибнуть люди. Это именно тот момент, когда война перестает быть где-то далеко.
У моего отчима родственники в Мариуполе, бабка в подвале пряталась, связи не было, мы две недели все как на иголках подпрыгивали. Но в итоге, когда наши войска мимо них прошли по городу, они смогли выехать в Донбасс, все живы-здоровы. Страшно и болезненно, конечно. Но так уж сложилось. Значит, такие есть обстоятельства.
Разве кто-то войну обожает и любит? Нет таких людей, я считаю. Но есть люди, которые понимают ее необходимость.
Я считаю, у этой спецоперации есть причины. И если там сейчас события именно так развиваются, значит, по-другому было никак. Потому что ситуация в Донбассе уже дошла до апофеоза. У меня там есть знакомые и друзья, которые много кого потеряли из гражданских. Люди в Донецке не могут продолжать так жить. Раз политики не договорились, значит, надо решать войскам.
Я доверяю действиям российских властей. Я считаю, что необходимость этого решения была очевидна для тех, кто его принимал. И значит, других вариантов разрешить эту проблему не было. Но это не перестает делать происходящее трагедией каждого отдельного человека, который сейчас там — живой или уже неживой.
Я не допускаю мысли о том, что это решение могло быть неправильным. Потому что это, в первую очередь, обесценит жизнь всех, кто там погиб. За что они там воюют — просто так?
Я считаю, что у нас в правительстве неглупые люди сидят, и на такие шаги просто так никто не пошел бы. Рано или поздно мы узнаем, почему никак иначе решить этот конфликт было нельзя. Я доверяю нашему главнокомандующему, президенту. Я считаю, что это не тот человек, который пошел бы на такой серьезный шаг необдуманно и необоснованно.
Я, конечно, в свое время думал, была ли оправдана война в Афганистане, на которой погиб отец. Но большая геополитика — это не для средних умов. Причинно-следственные связи выяснять, размышлять, кто за счет этого конфликта свое влияние развивал, кто рынки забирал, — это все очень глобальное. Мы-то здесь, мы-то снизу. Тот же мой отец — он же не думал, что для человечества значит приход советских войск в Афганистан. Он военнослужащий, он солдат Советской армии. Армия пошла воевать в Афганистане, все.
И он туда, так как он военнослужащий и офицер.
Очевидно, война в Афганистане была оправдана для страны. Не думаю, что в Советском Союзе у власти дураки сидели — и, прекрасно зная, сколько это будет стоить жизней, времени и денег, влезли в конфликт без причины. Официально — одни причины, полуофициально — другие. А может, есть еще третьи, о которых мы не знаем.
Тут проще надо быть: приказы выполняются, а не обсуждаются. Если каждый будет на своем месте углубляться в проблему, то мы так далеко не уедем.
«Нас так воспитывали: служить, воевать, погибать — такова мужская доля»
Илья Шестериков, Ярославль, 42 года
23 февраля я вместе с друзьями отмечал праздник. Мы обсуждали с ними возможность войны с Украиной — и все сошлись на том, что этого не произойдет.
На следующее утро я проснулся, и первое, что почувствовал, было неверие, нежелание верить, что это правда. А затем — бессилие от того, что не знаешь, что сделать, чтобы это остановить.
В 1995 году, когда мне было 16 лет, мой старший брат поехал добровольцем на войну в Чечне. Поехал по контракту, после того как прошел срочную службу. Брат считал, что погибают в Чечне совсем необстрелянные ребята — срочники, которые не умеют воевать. А он уже отслужил и понимал, что и как. И поехал — чтобы молодые парни не гибли.
Брат расценивал это как долг: он планировал связать свою жизнь с воинской службой. Наш отец не военный, но тоже служил во время Даманского конфликта на китайской границе (в 1969 году между войсками СССР и КНР произошли вооруженные столкновения на реке Уссури. — Прим. «Холода»). Он воспитывал нас с братом так: «Прежде думай о родине, потом — о себе».
Очень быстро, за несколько дней, брат прошел медкомиссии и уехал. Страшно мне не было: мы попрощались с ним на вокзале, он был одет в гражданское, ощущение было, что он едет в отпуск или в командировку. Никто не думает в такие моменты, что человек едет погибать — люди едут не погибать, а побеждать.
Через два месяца мой брат погиб.
Он служил не один, а со своим другом Лешей. Они оба родом из Ярославля, знали друг друга еще с детского сада.
Как мы узнали потом, после одного из столкновений в Чечне костромские солдаты поехали забирать своих убитых. Трупы. А когда приехали, им сказали: тут еще двое ярославских — вам по пути, возьмите их тоже. Это были мой брат с его другом. Они погибли в один день.
Солдаты, которые забирали брата, видимо, где-то обронили его военный билет. Он служил в части ФСБ, и сотрудники ФСБ этот билет нашли — и начали выяснять, что и как. Поэтому сперва нам даже не говорили, что брат погиб — фсбшники приходили к нашим соседям, спрашивали, когда он поехал, кто отправлял, на чьей стороне воюет.
Это не вызывало у нас вопросов или подозрений. Не было недоверия к системе: приходят, спрашивают, значит, зачем-то надо. Пока брат был на войне, в семье не было страха. Это был период затишья, столкновений было немного.
А потом пришла похоронка.
Бой, в котором погиб брат, был 12 июня. Но эту местность смогли отбить только недели через три. Поэтому никакого опознания уже не было. Привезли закрытый цинковый гроб.
Я не могу сказать, что после этого возненавидел войну. Потому что нас так воспитывали: служить, воевать, погибать — такова мужская доля. «На службу не напрашивайся, но от службы ты не отказывайся».
Вскоре после гибели брата мне исполнилось 18 лет, нужно было сделать личный выбор: поступать учиться или идти служить. Я решил пойти учиться. В военкомате спрашивали: «Неужели ты не поедешь мстить?».
Мстить я не хотел. Я поехал поступать в милицейское училище, потому что считал, что порядок нужно наводить здесь, на месте. Но не поступил, отучился на педагогическом, а после этого пошел служить в милицию, психологом в отдел кадров. Пошел в милицию, потому что с детства хотел, как и брат, служить. Закончил службу через три с половиной года, в 2005 году, преподавателем учебного центра МВД. Ушел, исчерпав свои возможности, чуть-чуть не дождавшись реформы милиции.
Да и если бы дождался, служить бы не остался — потому что сейчас, с моей точки зрения, люди в форме вместо того, чтобы защищать граждан, выполняют функции жандармерии.
Я по-прежнему считаю, что защищать родину надо. Но родина — здесь, вот она. Это твой долг: защищать семью, родителей, жену, детей, землю свою. Но — здесь. На территории Украины-то что мы защищаем? Объясните.
Мой отец умер, а мама жива. Она перенесла инсульт, поэтому сейчас не в полной мере осознает происходящее. И я думаю, что сейчас это ее в какой-то мере оберегает.
Есть люди, которые помнят прошлые войны, люди, которые потеряли близких на войне и все-таки сейчас поддерживают действия российской армии. Эта поддержка — из-за страха. Этот страх тиражируется везде: всеми средствами массовой информации, действиями силовиков, которые приносят людям повестки, запугивают невозможностью высказывать свое мнение, преследуют активистов и людей, у которых есть какая-то позиция.
А когда вокруг страх и неизвестность, люди ориентируются на официальную позицию.
Выступать против государства, где ты живешь, — это сложный моральный выбор, и многие не хотят его делать.
Я знаю, что будет происходить дальше. Родители, которые потеряли своих детей, начнут приходить в военкомат, чтобы получить компенсацию, а им скажут: «Мы ваших детей туда не посылали». Это было после Афганистана, после Чечни, это будет и сейчас.
Меня поражает, когда в соцсетях я вижу женщин, которые поддерживают [действия российской армии], прямо топят за них. Думаю, пропагандистская машина работает прицельно на эту аудиторию. Ведь это их сыновья и мужья.
Чем дольше сопротивляются украинцы нашим несправедливым действиям, тем больше времени будет у нас для осознания. Ура-патриотизм матерей и бабушек, которые это поддерживают, кончится, когда начнут приезжать гробы. В каждой семье, куда придет похоронка, появится дата, которая станет для этой семьи вечной. А 23 февраля перестанет быть номинальной датой, став последним мирным днем перед началом войны, и тогда люди, наверное, начнут думать лучше.
Фото на обложке: Михиал Евстафьев, Wikimedia Commons
война в Чечне: 15 лет спустя | Crescent International
Special Reports
Максуд Джавадов
Зу аль-Хиджа 14, 14302009-12-01
В этом месяце исполняется ровно 15 лет с начала войны в Чечне. За это время концепция чеченской идентичности и самой Чечни воплотилась в войне и конфликте. Как и почему развивалась текущая ситуация и существует ли потенциальная стратегия выхода, необходимо изучить и проанализировать. Следовательно, должны иметь место размышления о прошлых событиях и идеях, вызвавших эти события.
В 1990 году, когда распад СССР был неизбежен и проявлялся в различных теневых политических сделках и нарушенных табу, это было подходящее время для изменения политического ландшафта всего региона. Одним из тех, кто нарушил табу, бросив вызов авторитету Москвы, был Джохар Дудаев, генерал Советской Армии. Он возглавил народное движение за свержение назначенного Москвой руководства и взял под свой контроль Чечню.
Назначенных Москвой лидеров свергали по всему Советскому Союзу, так что на первый взгляд генерал Дудаев ничем не отличался от людей в других местах, таких как Азербайджан, Казахстан, Армения, Латвия, Грузия и так далее. Однако необходимо иметь в виду один технический момент: в то время как другие входили в состав СССР и теоретически имели законное право по советской Конституции выйти из состава СССР, поскольку последний был конфедерацией, Чечня не входила в состав СССР. договоренность. Входила в состав Российской Федерации. В то время как другие бросили вызов скоро умирающей «сверхдержаве», Дудаев бросил вызов только что возродившейся Российской Федерации в докоммунистических границах.
С 1991 г. по декабрь 1994 г. Чечня пользовалась фактической независимостью и пыталась добиться ее де-юре. Новообразованная Российская Федерация знала, что, поскольку это огромное федеративное государство с сотнями этнических групп, если генерал Дудаев легализует свой проект независимости, Россия пойдет по стопам своего искусственного предшественника, который только что распался.
Поэтому московские власти решили, что единственный способ сохранить суверенитет России — это подать пример другим этническим республикам Федерации и напомнить новым независимым государствам бывшего СССР, что Россия все еще сильна, чтобы начать жесткий военный блицкриг и нейтрализовать стремление чеченцев к независимости. . Советский менталитет, что все решает сила, толкнул Россию в порочный круг конфликтов, из которого она еще очень долго не сможет вырваться.
Концепция войны с 1994 по 1996 год
Главной целью борьбы Чечни была независимость от России. Однако в разгар этой грандиозной цели были вовлечены десятки групп, племен, мафий и банд. Внутри чеченцы в целом были сплочены под руководством Дудаева, может быть, сплоченнее, чем когда-либо. Однако это объединение часто было единством интересов, а не принципов. Чтобы понять эти интересы, нужно понять менталитет чеченцев и народов Кавказа в целом. На протяжении всей истории чеченцы проявляли большую гордость и независимость.
Любой, кто осмеливался бросить вызов этому образу жизни, подвергался столкновению. Когда Дудаев пришел к власти, многие чеченцы, прославившиеся как могущественные криминальные авторитеты или бизнесмены, почувствовали себя обиженными; их заменили с высшего поста кем-то, кого они считали военным «бюрократом». У чеченцев в менталитете нет числа два; это часто приводило к внутренним конфликтам.
Когда российские войска вошли в Грозный, они были потрясены тем, как быстро чеченские вооруженные формирования, организованные Дудаевым в течение трех лет, за считанные дни уничтожали целые бригады. Многие чеченские лидеры были бывшими офицерами Советской Армии, и население было движимо чувством мести за несправедливость, перенесенную во время сталинской депортации, а также в мрачную советскую эпоху. Умелый баланс политического и военного сопротивления чеченцев еще больше напугал российское руководство потенциальным распадом России. Крайний страх и преувеличение конфликта в Чечне были главной причиной того, что российское руководство не могло помыслить ничего, кроме военного решения.
В первый год войны на политической арене Чечни в основном доминировали генерал Дудаев и его коллеги из армии. Дудаев умело возродил исламские корни чеченского народа, чтобы усилить дух сопротивления, который присутствовал во время русской колонизации Кавказа в 1800-х годах, когда ислам играл решающую роль. Многие мусульмане СССР, полностью отчужденные от ислама в коммунистическую эпоху, впервые услышали Аллаху-Акбар от чеченских боевиков по телевизору. Проведя многочисленные дерзкие боевые операции против российской армии, чеченцы стали отождествлять себя с тем, каким должен быть хороший мусульманин. Это представление о хорошем мусульманине по отношению к чеченцу проявлялось во многих областях, начиная от ежедневных молитв, специфических суфийских зикров, характерных для чеченцев, бороды и даже до специфического стиля одежды, имитирующего чеченские боевики.
Успешное чеченское сопротивление и недалекое воспоминание о российском вторжении в Афганистан, в котором также участвовал Дудаев, привлекли внимание широкого мусульманского мира к Чечне.
В ходе конфликта на политическом ландшафте Чечни появилось несколько полунезависимых военачальников/полевых командиров. Одновременно началась гонка за использование Чечни в качестве платформы для повышения имиджа поддерживаемых США диктаторов в арабском мире и идеологии ваххабитов. Оплачиваемые государством ученые в арабских странах, которые никогда не колебались в борьбе с любыми проявлениями внутреннего исламского возрождения, внезапно стали ключевыми спонсорами и откровенными сторонниками борьбы в Чечне. Когда закончилась первая война и Чечня во второй раз обрела фактическую независимость, Дудаева уже не было в живых, и возникла новая культура политики. Эта культура основывалась на использовании оружия для разрешения любых разногласий. В такой атмосфере любой конфликт сразу всеми сторонами назывался «джихад».
Де-факто независимость с 1996 по 1999 год
Когда афганские моджахеды вытеснили Красную Армию из Афганистана, большинство мусульман ожидали, что там возникнет подлинное исламское государство.
Однако эти надежды рухнули, когда афганские политические группировки начали воевать друг с другом. Похожая ситуация возникла в Чечне. В отличие от ХАМАСа и «Хизбаллы», сумевших создать сильные социальные и политические службы и институты, которые помогали людям удовлетворять их повседневные потребности, чеченский исламский истеблишмент не смог реализовать эту важную особенность. Вместо этого они увязли в военной стороне борьбы, в которой видели не средство, а скорее цель исламской государственной системы. В таких условиях новоизбранному президенту Чечни, бывшему военнослужащему Аслану Масхадову стало очень трудно реализовывать государственную стратегию. Каждый командир ополчения считал себя высшим авторитетом в исламе. Многие недавно появившиеся лидеры исламского ополчения не смогли осознать, что Пророк (с.а.с.) в дополнение к битвам при Бадре, Ухуде, Ахзабе и так далее, также заключал такие договоры, как Завет Медины и Худайбии, когда это было в интересах ислама. развитие сообщества.
Появление исламских группировок в сопредельных регионах Северного Кавказа по чеченскому образцу и их поддержка со стороны Чечни с целью разрыва с Россией привели к косвенному вмешательству США и их союзников.
Участие последнего было скрытым, но США были вовлечены напрямую. В 1998 году США оказывали давление на Гейдара Алиева, узурпировавшего власть в Азербайджане, чтобы тот согласился на предложенный США нефтепровод из Каспийского моря в Турцию в обход России. В то время Алиев все еще зависел от Москвы и не хотел уступать требованиям США. Есть основания полагать, что Алиев при поддержке США активно помогал чеченским ополченцам сражаться с российскими войсками в Дагестане. Мотивом было ликвидировать существующий нефтяной маршрут через Россию, который был серьезно поврежден в 19 веке.99 боевых действий в Дагестане. Американский проект удался; сегодня нефтепровод Баку-Джейхан выкачивает нефть из Каспия в обход России, но экономически истощает Азербайджанскую Республику.
Вторая чеченская война и стратегия ухода
По мере того, как чеченские боевики расширяли свои операции в Дагестане, опасения Москвы, что если Чечня уйдет, Россия распадется, усилились. Таким образом, российские военные начали беспорядочные нападения на все чеченское население.
Жестокость российских военных и неспособность чеченского руководства обеспечить людей элементарными социальными услугами заставили лидеров ополчения пересмотреть свою лояльность. Многие в чеченском руководстве, изначально недовольные навязыванием саудовского мышления в их обществе, перешли на другую сторону. Это дало России гораздо более сильные политические рычаги, чем раньше. Использование некоторыми чеченскими ополченцами хариджитских методов ведения войны, которое проявилось во взрывах в метро, взрывах гражданских самолетов, захвате заложников в театре и, что наиболее печально известно, в жестоком нападении на школьников в Беслане, еще больше оттолкнуло силы, ранее известные как чеченское сопротивление. Ссылки на Коран и Сунну для узаконивания этих преступлений еще больше подорвали доверие к тому, что чеченцы воюют с российской армией. Поэтому, в отличие от первой чеченской войны, где стратегия ведения войны была ясна, методы второй войны подрывали все дело.
В продолжающейся войне в Чечне много чеченцев зачислено в российскую армию, поэтому война в Чечне превратилась в гражданскую войну между самими чеченцами.
Еще больше усложняет дело то, что ни одна из сторон не желает идти на компромиссы и исключать друг друга из потенциального решения. Однако надо сказать, что хотя в Чечне часто происходят преступления против прав человека, нынешняя административная власть Чечни сумела приобрести для чеченского общества квазинезависимость. В отличие от мусульманских стран бывшего СССР, Чечня сегодня является более «исламской» под властью России, чем все бывшие мусульманские государства СССР вместе взятые. Многие неисламские обычаи, такие как казино и употребление алкоголя, не приветствуются, а иногда и запрещаются назначенной Россией администрацией. Женщинам, работающим на государственных телеканалах, рекомендуется сохранять некоторую скромность в хиджабе.
Тем не менее, продолжающиеся убийства, похищения и пытки по-прежнему продолжаются на регулярной основе, и никакой стратегии выхода не видно. Каждая сторона полагается на силу как на главный инструмент решения. Одним из способов разрешения конфликта было бы позволить тем, на чьих руках не кровь невинных, но кто имеет совершенно иное видение Чечни, представить свою программу на деле.
Если не будет создано политическое пространство для действия противоборствующих сил, Россия в долгосрочной перспективе проиграет. Со временем обе стороны будут ожесточать население, и в какой-то момент появится новое руководство с более широкой представительной базой. В тот момент, когда процесс борьбы с Россией станет исламизированным, а новое руководство сделает свою политическую программу более привлекательной для широкой общественности, российские войска будут изгнаны с Северного Кавказа, потому что война больше не будет вестись только вокруг Чечни.
ChechenyaRussia
Разрушительная чеченская война России | Иностранные дела
ЗАКАТ И ПАДЕНИЕ?
Возможно, Российская Федерация разваливается, и ее война против Чечни показывает, почему. К сожалению, большинство наблюдателей за войной в Чечне упускают из виду более важные последствия, ограничивая свой анализ борьбой за независимость одного небольшого региона. Москва обвиняет в беде радикальных исламистов.
Однако, несмотря на неоспоримую роль фундаменталистов на Кавказе, Москва приложила больше усилий к упадку федерации, чем хочет признать.
Последняя война России с Чечней началась в августе 1999 года, когда радикальные исламисты, многие из которых проникли из Чечни, устроили восстание в соседней южно-российской республике Дагестан. Были отправлены российские войска, и, несмотря на заверения Москвы, что конфликт находится под контролем, к сентябрю операции переросли во вторую полномасштабную войну между Россией и Чечней за пять лет. Бесчисленные смерти, безжалостные бомбардировки городов и потоки беженцев до жути знакомы, напоминая об ужасах 19-го века.94-96 Русско-чеченская война.
Русская армия, пусть и ослабленная и деморализованная, на этот раз добилась большего успеха; Российские официальные лица заявляют о быстром прогрессе. Но никакого реального решения — военного или политического — пока не предвидится. Вместо этого Россия возвращается к старой советской практике большой лжи.
Москва приписывает беспорядки в Чечне и Дагестане внешним силам — призракам радикального ислама и иностранным фанатикам.
При этом он игнорирует более глубокие бедствия страны. Россия десятилетиями вынуждала разрозненные этнические группы жить вместе, но оказалась неспособной управлять своей шаткой империей. Теперь боевые действия в Чечне ставят под угрозу зарождающуюся демократию в России и обрекают на провал ее усилия по превращению Содружества Независимых Государств (СНГ) в привлекательную коалицию дружественных государств, которой она должна быть. Краткосрочные военные успехи России фактически повысят привлекательность политического ислама как альтернативы, учитывая тяжелые потери безудержной российской кампании в жизни простых людей.
КАК БЫЛ ЗАВОЕВАН ЮГ
Не случайно клубок Российской Федерации должен сначала развязаться на Северном Кавказе, самом кровавом месте царской имперской экспансии. Когда русские Романовы пытались завоевать ее в девятнадцатом веке, потребовалось с 1816 по 1856 год, чтобы сломить ожесточенное сопротивление. Тысячи мирных жителей были убиты, партизанам отказали в сельскохозяйственных землях, чтобы заставить их подчиниться голодом, а людей массово депортировали в разные части России, многие умирали по дороге.
После периода непродолжительной и хаотичной независимости на Северном Кавказе между 1917 и 1922 годами большевики снова подчинили себе этот регион, применив еще более жесткие меры. В 1943-44 годах целые национальности — балкарцы, чеченцы, ингуши и карачаевцы, из которых чеченцы составляли самую многочисленную группу, — обвинялись в сотрудничестве с немцами, грузились на грузовики и железнодорожные вагоны и отправлялись в Среднюю Азию. В результате погибла треть из 618 000 депортированных; те, кто не был изгнан, были убиты на месте.
Используя классическую стратегию «разделяй и властвуй», Иосиф Сталин построил искусственные многоэтнические республики, разделившие нации, и в конечном итоге посеял семена сепаратизма и ирредентизма. Эти семена проросли в постсоветскую эпоху, когда 15 произвольно обозначенных «союзных республик» Советского Союза претендовали на независимость, исключая другие, не менее достойные этнические регионы.
В результате Россия сегодня остается мини-империей, а не добровольной федерацией. Его республики сейчас разваливаются под давлением старых обид, вновь возродившегося национального самосознания и неудовлетворенности качеством жизни.
Эти старые обиды стали причиной сегодняшних проблем. В конце 1950-х годов более полумиллиона «изгнанных национальностей», изгнанных со своей исконной родины в 1943–1944 годах, вернулись и обнаружили, что их дома и земли заняты другими этническими группами. Вскоре Кавказ был поглощен враждой между чеченцами и лакцами в Дагестане, ингушами и осетинами в Северной Осетии, а также тюркскими карачаевцами и балкарцами и их соседями-черкесами. Иногда эти конфликты становились кровавыми — как, например, в 1992 году столкновения между осетинами и ингушами в Северной Осетии, в результате которых волны ингушских беженцев оказались в Ингушетии.
Дагестан, где проживает 34 этнических группы, был неспокойным задолго до того, как летом 1999 года там появились радикальные исламисты.
Его политическая стабильность держится на хрупком балансе сил между крупнейшими национальностями — аварцами, даргинцами, кумыками, лезгинами и лакцами. . Вместе они составляют более 50 процентов населения и поддерживают мир, разделяя власть и богатство. Но это был шаткий мир. Чеченцы в Дагестане претендуют на земли, занятые лакцами; Кумыки боятся господства аварцев; и лезгины настаивают на автономии и союзе со своими азербайджанскими родственниками. Элиты доминирующих национальностей, власть которых опирается на связи с Москвой, сталкиваются с противодействием сторонников перемен, большинство из которых возражают против российской гегемонии. Убийства и взрывы стали обычным явлением, как и организованная преступность, в том числе бандитизм и вымогательство.
Межнациональная неприязнь существует и в двух других республиках Северного Кавказа. Как следует из их названий, и Карачаево-Черкесия, и Кабардино-Балкария — это непрочные, скорострельные браки, разделяющие национальности (в основном тюркские и черкесские) через границы и объединяющие разнородные этнические группы под одной крышей.
Этническую напряженность на Северном Кавказе усугубляют проблемы высокой безработицы, повсеместной бедности и быстрого роста населения. Субсидии Москвы провинции были резко сокращены из-за экономических проблем, что создало серьезные проблемы в северокавказских регионах, которые в значительной степени полагались на такую поддержку. Эти трудности усугубляются преступностью, коррупцией, политическими убийствами, взрывами, похищениями людей, борьбой между пережитками коммунистов и новыми искателями власти, а также беспорядками, порожденными закатом империи.
НЕУДОБНЫЙ БРАК
Пока что только Чечня и Дагестан привлекли внимание внешнего мира в связи с началом крупного конфликта. Внутренняя напряженность в других пяти кавказских республиках — Адыгее, Карачаево-Черкесии, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии и Ингушетии — еще не привлекла внимания международного сообщества. Но они не менее значительны, и последствия Чечни их только усугубят.
Война в Чечне уже внесла новые потрясения в эту ненадежную обстановку.
Ингушетия, отчаянно бедная и погрязшая в социальных проблемах, была наводнена более чем 200 000 чеченцев, спасающихся от российских бомбардировок. Единственными причинами, по которым ингуши, как и другие группы, остаются в Российской Федерации, являются страх перед российскими войсками и предполагаемая выгода от помощи из Москвы. Но такая помощь перестала поступать из-за экономических проблем России, как раз в то время, когда республики изо всех сил пытаются принять поток беженцев. В Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии имперская логика искусственных союзов России также быстро угасает. Большие группы стремятся доминировать в политическом порядке, в то время как недовольные меньшинства ищут возмещения ущерба, либо пытаясь объединиться со своими этническими родственниками в других республиках, либо создавая новые единицы для политической власти и культурной свободы.
Москва веками манипулировала напряженностью между этническими группами, но теперь это соперничество создает беспорядок и угрожает ее власти в регионе.
Конечно, у России есть и другие инструменты контроля. К ним относятся русские казаки, потомки беглых крепостных и беглецов, поселившихся на имперских окраинах России. Казаки поддерживают общины в некоторых частях Северного Кавказа и полны решимости сохранить связи с Россией и сохранить свою идентичность — смесь воинских традиций, русского национализма и православия. Они стремятся пресекать любые проявления исламской идентичности или языкового и культурного национализма среди северокавказцев.
Но без хорошего управления и привлекательного национального проекта недовольные национальности внутри Российской Федерации переосмысливают свои варианты. Чеченская война усилит эту динамику разделения, заставив еще больше групп, особенно мусульман, задуматься о независимости. Что касается новых независимых государств бывшего Советского Союза, то они будут сомневаться в преимуществах членства в СНГ, задаваясь вопросом, не является ли организация просто замаскированным имперским проектом, связывающим их с проигравшим государством.
ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТЬ ИСЛАМА
Москва права в одном: ислам станет естественным словарем недовольного Юга. Исламская идеология является важным источником идентичности и мобилизованного сопротивления немусульманскому правлению на Кавказе и осуждает как незаконные неэффективные и коррумпированные режимы новых мусульманских республик. Исламисты требуют справедливого правления в регионе, наводненном посткоммунистической коррупцией. А шариат (исламское право) предлагает исторически уважаемый свод законов и социальную дисциплину после поколений коррумпированного социалистического правления.
Безусловно, среди исламистов есть экстремисты и «фанатики». Но расширяющийся спектр политического ислама теперь является силой, с которой приходится считаться в регионах России, где преобладает мусульманское население. Россия и другие постсоветские государства становятся все более открытыми — через торговлю, путешествия и поток информации — для культурных течений из мусульманского мира, частью которого так долго был Северный Кавказ.
Почему политический ислам сейчас так привлекателен для республик? Существующие политические системы уничтожают все другие политические силы, не решая глубинных экономических и социальных проблем, таких как бедность, неравенство и коррупция, что делает ислам выбором по умолчанию. Целенаправленное представление Россией проблемы Северного Кавказа как проблемы исламского фундаментализма может найти отклик на Западе, но это чрезмерное упрощение. Большинство чеченских сил больше руководствуется своими политическими претензиями к Москве, чем стремлением к исламскому государству. Не все боевики в регионе — возрожденные мусульмане, иностранные исламские интервенты, саудовские марионетки или изгнанные чеченцы.
Например, Москва объявила цену за голову командира чеченских боевиков Шамиля Басаева. Но именно российская военная разведка обучала Басаева в 1992 году воевать на стороне сепаратистских абхазских сил, пытаясь укротить чрезмерно независимую Грузию. Россия направила чеченских боевиков в другие регионы Грузии и Молдавию, чтобы сохранить свое господство в «ближнем зарубежье».
Эти же силы сейчас развернуты против российской армии. Волна взрывов в российских городах в 1999 — ключевой повод для войны для России — приписывается чеченцам, что является спорным выводом, учитывая упорное отрицание чеченцами и, что более важно, неспособность Москвы представить хоть немного доказательств.
Партизанский командир Хаттаб характеризуется в российской прессе как фанатичный араб-нарушитель. Хаттаб, которого называют ближневосточным «мусульманским фанатиком», на самом деле имеет чеченское происхождение и возобновил борьбу за независимость Кавказа спустя десятилетия и столетия после того, как его предки бежали от насилия комиссаров и царей. К сегодняшним бойцам присоединяются и другие проверенные в боях мусульмане из-за рубежа, многие из которых получили боевой опыт во время советской войны в Афганистане. Ветераны антисоветской афганской кампании приняли идеологию, направленную на то, чтобы повернуть вспять многовековое завоевание мусульман русскими. Их методы иногда экстремальны, но таковы и методы российской армии.
Простые северокавказцы, к сожалению, оказались зажатыми между фундаменталистскими мусульманскими боевиками и российской армией.
Эта модель угрожает воспроизвести себя в войне крайностей, поскольку воинствующий ислам становится причиной необузданной военной мощи России, порождая еще более радикальный ислам и более сильную мусульманскую идентичность. Москва убедила себя, что мусульманские экстремисты суть, а не часть проблемы. В результате у России нет жизнеспособной стратегии управления все более неспокойной территорией.
ИЗМИНКА ВРЕМЕНИ
Несмотря на количество проблем, у Москвы все еще есть веские причины держаться за это осиное гнездо. Русские правы, утверждая, что усилия чеченцев по дестабилизации Дагестана нельзя было игнорировать.
Что будет, если Дагестан падет? Другие республики сочли бы Москву слишком бедной, чтобы вознаградить их, и слишком слабой, чтобы наказать их. Российская провинция уже привычно игнорирует центр, и фиаско на Северном Кавказе еще больше укрепит их позиции.
Таким образом, стремление региона к большей свободе действий может привести к потере других нерусских территорий или, по крайней мере, к изнурительной реконфигурации. Несмотря на то, что Дагестан небольшой (всего 1,8 млн человек и половина территории Виргинии), с деятельностью исламских боевиков необходимо бороться.
Во-первых, российское правительство опасается, что распространение беспорядков из Чечни в Дагестан и за его пределы может привести к тому, что около миллиона россиян покинут Северный Кавказ. Эта миграция будет иметь несколько опасных последствий: скудный бюджет России (сейчас немногим превышающий бюджет штата Иллинойс) станет дополнительным бременем, поставив под угрозу восстановление экономики, начатое в 1999 году; русские беженцы заполонят юг России; а неспособность Москвы защитить этнических русских даже в их собственной стране еще больше подорвет легитимность правительства.
Во-вторых, в Дагестане экономические ставки высоки, даже выше, чем в Чечне. Дагестан контролирует 70 процентов российского побережья Каспийского моря, а Махачкала, его столица, является единственным российским всепогодным портом на Каспии.
Таким образом, потери в рыболовстве и торговле будут значительными. Еще более важным является трубопровод, транспортирующий нефть из Баку, столицы Азербайджана, на мировые рынки, который проходит через Дагестан, а затем пересекает Чечню в российский порт Новороссийск на Черном море. Россия будет терять миллионы долларов ежегодно, если этот трубопровод не будет работать надежно, чему уже угрожает нестабильность в Чечне. Российские лидеры также справедливо опасаются, что потрясения на Северном Кавказе ускорят сдвиг в торговле от традиционной оси север-юг к новой оси восток-запад, что приведет к еще более тесным связям между Южным Кавказом и Западом.
В-третьих, стратегическое положение России на Южном Кавказе окажется под угрозой в случае распространения чеченских беспорядков. Если Северный Кавказ выскользнет из-под контроля России, Грузия и Азербайджан, уже стремящиеся наладить связи с Западом, покинут орбиту России. Армения, традиционный союзник России на Южном Кавказе, с которым у Москвы есть договор об обороне, также будет вынуждена переориентировать свою внешнюю политику, считая Россию израсходованной силой.
Кроме того, Россия в конечном итоге потеряет свои военные базы в Грузии и Армении. Ободренная слабостью России, Турция с готовностью заменит Россию в качестве ключевого партнера, как и Иран.
Пока Россия по-прежнему мало что может предложить другим бывшим советским республикам, стратегические опасения Москвы оправданы. Если бы Россия была процветающим и демократическим предприятием, государства региона стремились бы к партнерству в этом проекте, точно так же, как соседи Евросоюза хотят пожертвовать частью суверенитета ради наднационального проекта. Но даже при самых благоприятных обстоятельствах Россия находится как минимум в полувеке от создания нового, процветающего и добровольного содружества.
ЭФФЕКТ РУБИ
Официальный рефрен Москвы заключается в том, что то, что она делает в Чечне, не что иное, как сохранение целостности Российской Федерации. Остается открытым вопрос, просто ли выбранные Москвой методы лишь замедляют или ускоряют фрагментацию. Чеченский конфликт угрожает многим деликатным политическим порядкам, даже в государствах Южного Кавказа. В то время, когда маячит неопределенная преемственность президента Гейдара Алиева, Азербайджан — единственная мусульманская страна на Южном Кавказе — уязвим для этнических и религиозных течений с севера, особенно если беспорядки в Чечне раздробят Дагестан: дагестанские лезгины давно стремились соединиться со своими сородичами через границу в Азербайджане.
В Грузии утвердилась демократия. Но и здесь война в Чечне может иметь разрушительные последствия, если Россия будет настаивать на сотрудничестве с Грузией. Грузины считают, что Москва намеренно обостряет неурегулированные этнические конфликты в Абхазии и Южной Осетии — регионах Грузии. И они беспокоятся о степени влияния России в Аджарии и Джавахети, регионах с сильными связями с Москвой, не в последнюю очередь из-за расположенных там российских баз.
Азербайджан и Грузия имеют плохо охраняемую границу с Дагестаном, а Грузия граничит и с Чечней. Таким образом, обе страны уязвимы для беженцев или партизан, ищущих убежища и плацдармов, которых ни одна из стран не имеет ресурсов для отражения или размещения. Россия предупредила Азербайджан и Грузию, чтобы они не позволяли чеченским боевикам использовать свою территорию. Он также запросил согласие Грузии на патрулирование и проведение операций вдоль границы российскими войсками.
Другие части Российской Федерации вряд ли застрахованы от волновых последствий войны в Чечне. Татарстан, в котором доминируют мусульмане, мудро заключил с Москвой соглашение об автономии в 1994 году, что значительно уступало чеченским требованиям о полной независимости. И все же татарский национализм растет. В эпоху глобализации и прозрачных границ Татарстан больше не изолирован от растущего исламского сепаратистского движения. Большое русское население Татарстана и отсутствие общих границ с другими государствами делают отделение маловероятным. Но активность исламистов в республике растет. А жестокость чеченской войны, которая едва ли успокаивает других российских мусульман, лишь усиливает привлекательность ислама. Если религиозные и националистические силы станут более заметными в Татарстане, они неминуемо затронут соседний Башкортостан.
МОСКОВСКАЯ ОБРЕЧЕННАЯ РАЗБОРКА
Потеряв так много крови и сокровищ, трудно представить, что Чечня добровольно вернется в лоно России. После чеченской войны 1994–1996 годов Москва могла бы сократить свои потери и добиться фактической независимости Чечни, тем самым предотвратив дальнейшую нестабильность на Северном Кавказе. Вместо этого оно решило дестабилизировать слабое, но избранное правительство президента Аслана Масхадова, что еще больше затруднило ему контроль над непокорной республикой. Он не смог обуздать бывших чеченских полевых командиров Шамиля Басаева и Салмана Радуева, которые стали полевыми командирами, преданными не только независимости Чечни, но и исламскому союзу на Северном Кавказе. Но даже тогда Москва могла сдержать 1999 повстанцев в Дагестане без дальнейшего продолжения войны.
Чеченскому сопротивлению никогда не победить 100 000 российских солдат в обычном бою. Вместо этого он надеется втянуть российские подразделения в затяжную партизанскую войну, которая увеличивает как экономические издержки, так и число погибших россиян, тем самым вынуждая Москву уйти. Если война затянется до весны, спрос на поселение возрастет. Короче говоря, чеченцы воюют на фронте, но надеются на крах русской воли в тылу.
Мощь Москвы далеко не иссякает. Он еще может разрушить все города Чечни и убить большую часть чеченского народа. Но она никогда не сможет создать стабильное промосковское правительство в Грозном. Большинство чеченцев сочли бы промосковский режим сборищем квислингов; ему потребуется бессрочная защита со стороны российских войск. Зависимость от Москвы только высветит нелегитимность режима и подвергнет его убийствам, похищениям людей и терроризму — деятельность, которая, вероятно, будет перенесена чеченскими боевиками в собственно Россию.
Тот, кто победит на выборах президента России, столкнется с почти непреодолимой задачей на Северном Кавказе. Осажденным и непопулярным местным лидерам, от которых зависит Россия, будет трудно контролировать противников дружественной Москве политики и институтов. Беженцев придется переселять, а города восстанавливать в условиях сокращения бюджетов и насущных проблем в других частях России. Этническая напряженность будет нарастать.
В мозаике Северного Кавказа Москва может временно вывести соперничающие группы из равновесия. Но это только вопрос времени, когда люди осознают, что Россия стремится к контролю, но уклоняется от ответственности за фундаментальные проблемы. Чем глубже становится это убеждение, тем более желательны будут альтернативы — объединение с Турцией или даже (как с Арменией) с Ираном. Будут манить варианты ислама или новые региональные объединения. Точный характер этих альтернатив предсказать невозможно, но все они уменьшат влияние России.
Даже если Россия в какой-то момент выведет свои войска, перед чеченцами встанут непростые задачи. Сравнявшуюся с землей страну необходимо восстанавливать, не надеясь на щедрость Москвы. Порядок должен быть восстановлен путем разоружения чеченских полевых командиров и ограничения власти кланов и регионов. Социальная сплоченность потребует интеграции могущественных и широко распространенных суфийских религиозных орденов Чечни, некоторые из которых были историческим источником воинствующего сопротивления России. Придется также столкнуться с растущей реальностью политического ислама. Прежде всего, необходимо будет удовлетворить желания рядового чеченца.
Немногие чеченцы разделяют видение объединения Северного Кавказа под фундаменталистским знаменем; большинство просто стремится выжить. Тем не менее, если на Северном Кавказе не закрепятся политические реформы и экономический прогресс, будет много новобранцев для радикального ислама, сепаратизма, ирредентизма и культа оружия. Россия выбрала войну, чтобы навести порядок на Северном Кавказе; тем самым он сделал неизбежным еще больший беспорядок.
ОТВЕТ ЗАПАДА
И российские, и чеченские боевики считают, что время на их стороне. Но если в регионе господствуют война, социальная дезинтеграция и нищета, стабильного мира быть не может. Что еще хуже, у Запада нет средств, чтобы убедить любую из сторон в том, что его расчеты могут быть ошибочными. Чем дольше будет продолжаться война, тем труднее будет западным правительствам сопротивляться призывам к действию и утверждать, что критика Кремля — не говоря уже о наказании его отсрочкой встреч на высшем уровне или отказом в кредитах — укрепит решимость Москвы и ослабит перспективы реформ. В западных демократиях будет трудно сохранять молчание, особенно в Соединенных Штатах в год выборов. К счастью, Европейский союз, имеющий значительные экономические рычаги воздействия на Россию, уже сейчас обращается к чеченской проблеме более смелым голосом, чем голос Вашингтона.
Пока что Запад мало что может сделать для прекращения кровопролития в Чечне. Но по мере того, как война увеличивает человеческие и финансовые потери для России, ее граждане будут замечать свое недовольство — что они уже начинают делать. В этих условиях Москва будет рассматривать урегулирование, в котором Запад будет играть главную роль. А между тем Западу не следует игнорировать российскую кампанию в Чечне, опасаясь обидеть Москву. Это подорвет доверие к нему среди чеченцев и снизит его дипломатическую эффективность. И Запад окажет медвежью услугу тем россиянам, которые понимают, что война опасна не только для Чечни, но и для России.
На Кавказе, как и в остальном мире, Запад не может постоянно игнорировать силу националистических движений, которые будут продолжать бросать вызов империям, подобным Российской Федерации.